Текст книги "Пустыня"

Автор книги: Ульмас Умарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

V

Утром меня разбудил Константин Степанович.

– Поздно спишь, смотри, отъезд проворонишь! – Он широко улыбался, веселый был…

– Я поздно лег… В Ургенч ездил… – Ответной улыбки у меня не получилось.

– Мне хозяйка уже сказала. Хорошо сделал, что книги привез… Пригодятся не раз.

Я вышел во двор умыться, и мне не хотелось возвращаться в дом и говорить с Лойко – как будто он сам приложил руку к тому, чтобы мой родной дом сиротливо глядел на мир окнами без стекол…

Наконец я заставил себя вернуться в комнату. Тетушка Султанпаша поставила уже для нас миски с кислым молоком, принесла стопочку лепешек. Я не мог есть…

– Вы отправляетесь в полдень, – рассказывал Константин Степанович. – Доберетесь до Чалыша, потом лодкой вниз, к Аральскому морю, и на пароход… А там на поезд, а там и Москва не за горами! – Он засмеялся и стал пробовать угощение тетушки Султанпаши.

– Да, я тебе принес… потом посмотришь, – он показал на сундук – там лежало что-то завернутое в бумагу. – Со студенческих лет сохранял… В Москве пригодится… – Он грустно покачал головой: —Жил бы сейчас твой отец, сколько радости бы узнал… Сын в Москву едет!

– Жил бы сейчас мой отец, он бы не радовался…

Константин Степанович встревожился:

– Что случилось, Бекджан?

– Я был вчера в Ургенче и видел разоренный дом моего отца!

– Ваш дом? Кто это сделал?

– Кто… Власти. Большевики!

– Бекджан, ты понимаешь, что говоришь? Впрочем… расскажи все сначала – все, что знаешь.

Когда я рассказал, он побелел от гнева. Я решил, что не стоит упоминать о письме дяди, – ведь все подтвердилось…

Лойко был взбешен.

– Невероятно! Ну, от таких «большевиков» мы быстро избавимся! Ты не волнуйся, Бекджан, – дом и имущество тебе вернут, мы все проверим. Все знают: твой отец не был нашим врагом… Но погоди-ка… А дядя твой, – он ведь жил в вашем доме, – ничего не сообщил тебе?

Я промолчал.

– Понимаешь… в Чалыше было несколько похожих случаев… А теперь вот в Ургенче… Ну, ладно, не беспокойся, мы все расследуем и накажем виновных… Все, что случилось, не должно сбивать тебя с прямой дороги, запомни! – Он поднялся, достал часы, поднял крышку. – Пора… Через час жду тебя в комитете комсомола.

После разговора с Лойко на душе у меня полегчало. Конечно, такие, как он, большевики не тронут дом моего отца, врача, лечившего бедняков…

Взгляд мой упал на сверток на сундуке, я вспомнил слова Лойко о подарке и развернул бумагу. Увидел – почти новые студенческая тужурка и брюки. Я обрадовался, скорее надел – пришлось точно впору.

– Вах-вах, до чего красив! – одобрила тетушка Султанпаша, когда я позвал ее полюбоваться на мой новый наряд. – Этот русский… ты для него все равно что сын, я вижу…

– Он друг моего отца и мамы.

– Да будет его дорога гладкой! А скажи, сынок, – Султанпаша заговорила тише, – Ленин, он тоже урус… или наш, правоверный? Может, татарин?

– Русский он, – сдерживая улыбку, объяснил я.

Старушка вздохнула и покачала головой:

– Ну что стоило всевышнему аллаху сотворить Урусов правоверными… Такие хорошие люди…

– А что бы вы сказали, если бы аллах вас превратил в кяфира – иноверца?

– Что ты, что ты! – старушка испуганно замахала руками. – Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед – пророк его! Не дай, всевышний, опозориться на старости лет!..

Стараясь не обидеть тетушку Султанпашу, я удерживал улыбку, но все же рассуждения простоватой старушки немало позабавили меня.

* * *

У комитета комсомола меня встретила Гавхар:

– Что ж ты так долго собираешься! А я только что из Чалыша и жду тебя… Пошли скорее…

Я смотрел на нее и не мог глаз отвести – до того была она хороша! И светлое платьице, и белые туфельки, и тюбетейка с белыми цветами, и черная тугая коса на высокой груди, и шаловливые искорки в глазах… Я таял от восторга и глупо молчал, а Гавхар, кажется, рассердилась:

– Ну что, языка лишился, да?

– Ты… я… ты… так и поедешь, в этом платье? – наконец нашелся я.

– Тебе не нравится? Я – не нравлюсь? – Она покраснела от собственной смелости.

– Смотри, украдут тебя по дороге, до Москвы не доедешь!

– Да ведь ты меня будешь сторожить! Кто ж посмеет! – Она рассмеялась, схватила меня за руку: – Побежали, на собрание опаздываем.

В комитете комсомола собрались провожающие – отцы и матери, и друзья, и городские комсомольцы и партийцы.

В Москву отправлялось нас тринадцать человек – тут мы наконец собрались все вместе. Двое из нашей группы были туркмены, и еще была девушка-туркменка, один – каракалпак, остальные – узбеки.

Выступали провожающие, говорил секретарь комитета комсомола, говорила Гавхар, под конец выступил Лойко – ему хлопали больше всех, кто-то плакал, – но я не слышал ничего и глядел только на Гавхар, видел только ее, а все остальное было как бы в тумане, и звуки доносились как бы издали.

Когда собрание закончилось, я пошел проститься с Лойко. Мы обнялись, как отец с сыном.

– Вы – наши первенцы, – сказал он, – с вас – самый большой спрос. Не подкачай! И пиши – сам знаешь, я тебе теперь вместо отца!

Я прижался головой к его груди…

– Спасибо вам за все!

– Счастливого пути тебе, Бекджан!

Во дворе уже стояли арбы, разукрашенные кумачовыми полотнищами. Я увидел своего ночного знакомца, старика сторожа, он провожал высокого молодого парня, а тот поторапливал отъезжающих.

Меня окликнули – я обернулся и увидел тетушку Султанпашу, она стояла у ворот подле большого таза, накрытого материей. Я подошел к ней.

– Вот, возьми на дорогу, путь неблизкий. И там, на арбе, еще мешочек с боорсаками… – Она вытерла слезы. – Ты ведь как сын мне… Да будет гладкой твоя дорога! – Она опустила голову и тихонько стала молиться – просить у аллаха счастья для меня в далеких краях…

Наконец арбы тронулись, и вот уже Хива осталась позади, а путь мы держали к Чалышу, кишлаку моего детства, моей родине и родине Гавхар.

Добрались мы туда к вечеру. Я сразу узнал густые заросли джиды на берегу реки… И будто ничто не переменилось здесь за минувшие годы, все было привычным и родным, будто я только вчера бегал мальчишкой по этим пыльным улицам. Те же низенькие покосившиеся дувалы, те же домишки с плоскими крышами, те же клочки полей… Но над железной крышей дома в центре кишлака поднят был красный флаг. У этого дома мы и остановились.

Нас сразу окружила толпа, Гавхар разговаривала со своими друзьями, я же так и не слез с арбы – я лишь смутно припоминал некоторых стариков, большинство же людей были мне незнакомы, и я чувствовал себя чужим среди них. Меня тоже никто не помнил…

И странное это было ощущение: глинобитные домишки, пыльные улочки, старые могучие чинары, богатые сады за дувалами – все переносило меня в далекий мир детства: но вот люди – люди были другие: на лицах их я видел гордость, в поведении – независимость, в разговорах – смелость… Я хотел бы стать рядом с ними, говорить с ними, как с друзьями – так говорила с нашими сверстниками Гавхар, – но я не узнавал никого и меня не узнавали в родном моем кишлаке, и что-то удерживало меня, я не поднимался с арбы и не подходил к людям.

Тем временем долговязый Джуманазар, сын старика сторожа, развел у реки костер, и пора было готовить ужин.

– Бекджан, где твой таз? Иди сюда, помоги! – услышал я чистый голос Гавхар, и печали моей как не бывало. Я будто ждал ее зова, спрыгнул с арбы и бросился к костру. Все выкладывали свои припасы, кто-то притащил самовар, костер занялся на славу, в моем тазу решили сварить шурпу на всех, кругом звенел смех, слышались шутки, и я с радостью обнаружил вдруг, что тоже участвую в общей веселой болтовне, и кто-то смеется моим словам, а Гавхар смотрела на меня из-за костра, и на сердце у меня стало легко.

После ужина я подошел к Гавхар:

– Хочешь, навестим нашу джиду… помнишь?

В густых зарослях на берегу было темно и страшно. Гавхар взяла меня за руку.

– Не пойдем далеко, я боюсь, ладно?

Я только сжал ее горячую ладонь, и мы пошли дальше.

Тихо шумела река, от кишлака долетел с ветерком аромат садов, и я необычайно сильно почувствовал, что Гавхар здесь, рядом со мной, дышит неслышно-испуганно и думает о том же, что и я…

Я посмотрел на нее, разглядел горячий блеск ее глаз – и ничего не стал говорить, только гладил тихонько ее руку. Она замерла и словно боялась шелохнуться, потом, – будто в забытьи, не сводя с меня глаз, неслышно и легко шагнула назад.

– Вернемся…

– Гавхар!..

– Нет, вернемся… потом… – Она не договорила, побежала по тропинке к нашему видневшемуся вдалеке костру.

Я остался на месте, счастливый, окрыленный предчувствием радости… Это ощущение жило во мне и тогда, когда я сидел уже у нашего костра и слушал вполуха какие-то увлекательные рассказы долговязого Джуманазара. Все наши внимали ему, открыв рот. Только Гавхар задумчиво опустила голову… Я подсел к ней.

– Что ты?

– Отца и маму вспоминала… Пойдем завтра на кладбище, ладно? Я одна боюсь…

Мы просидели рядом до ночи, глядели на реку, слушали ее шум, наши лица озаряли всполохи огня, и будто какая-то стена отделяла нас от всех других людей…

Наутро мы с Гавхар пошли к могиле ее отца. Она была печальна и плакала, а я думал и о ее и о своих родителях и о том, как безжалостно отнеслась жизнь к нам с Гавхар. Как будто какая-то злая сила отняла наших близких! Хотя смерть ее отца и матери была, наверно, страшнее… Я вдруг вспомнил вчерашние слова Лойко: «В Чалыше – несколько похожих случаев… А теперь – в Ургенче…» Что он хотел этим сказать? И почему вдруг спросил о моем дяде?..

Гавхар поднялась от могилы, и мы пошли.

– Бекджан, а ты веришь в бога?

– В таких местах – да, – я кивнул в сторону кладбища.

– И я тоже… У могил я чувствую, что бог есть. Но только я все равно не верю в него. Разве бог допустил бы, чтоб умерли мои родители… Разве они были виноваты в чем-то?..

– От судьбы не уйдешь, – сказал я, желая успокоить ее, но она рассердилась:

– Нет никакой судьбы! И бога нет, и судьбы нет! Месть – вот что есть… Месть тех, у кого отняли землю и богатство!

– Не все, у кого отняли богатство, – звери!

Гавхар взяла меня за руку:

– Не сердись, Бекджан, я говорю не о вашей семье. Не сердись, ладно? Ты же знаешь, как я отношусь к тебе…

Я улыбнулся.

– А ты помнишь, – вдруг смущенно спросила Гавхар, – давно, когда ты уезжал из кишлака, а у меня болела нога, ты тогда подарил мне деревянный кинжальчик… засунул под подушку и оставил, помнишь?

Волна радости накрыла меня с головой…

– Да, – сказал я. – Ничего не забыл.

– Я сберегла его… и везу сейчас с собой…

– Я люблю тебя… Я очень люблю тебя…

– И я… я тоже, – шепнула Гавхар и вдруг убежала от меня.

VI

Если существуют в этой жизни счастливые люди – я был среди них самым счастливым.

Гавхар – рядом со мной, и невозможно уже было представить мое будущее без нее и ее жизнь без меня. Подумать только! Всего несколько дней назад я не знал, встречу ли ту единственную девушку, что будет мне по сердцу, что разделит со мной все будущие дни, все радости и печали, какие пошлет судьба. А сегодня я ловил взгляд Гавхар и видел в нем ласковый свет. Чего еще требовать от жизни?

В радостном волнении я и не запомнил, как мы простились с провожающими, как уселись в лодки. Над головой моей захлопал парус, скрипнула мачта, свежий ветерок овеял мое разгоряченное лицо – мы отчалили.

Может быть, вам приходилось спускаться на лодке по Амударье? Тогда вы поймете меня. Можно ли забыть речную гладь под голубым ласковым небом и тысячи красок по плоским, а иногда всхолмленным берегам, вспыхнувшее солнце в окне домика под чинарами, зеленые площади бахчей с крупными желтыми дынями…

Лодочники, рыбаки из Ходжейли, особенно старший, Шамурад-ака, были людьми общительными, быстро перезнакомились со всеми, обо всем успели порасспросить и скоро уже шутили с нами, как со своими: «И чего ж вас, бедных, погнало на край света, за каким таким ученьем? Остались бы лучше с нами, мы бы девушек замуж повыдавали, джигитам невест нашли – и за свадьбу! Пир горой! А там и ребятишки пойдут – то-то весело! Сплошные праздники! Повернем назад, а?»

Мы смеялись, девушки краснели, Гавхар – я заметил – украдкой глянула на меня.

Полдня пролетело незаметно: мы были веселы, возбуждены, пели, шутили. У Джуманазара оказался красивый голос, а ребята-туркмены были учениками знаменитого в их краях певца-бахши. Втроем они устроили нам настоящий концерт.

Оба туркмена были похожи, как близнецы, и мы путали их, не могли различить, где Атаджан, а где Берды. Каракалпак Новруз, кажется, единственный из нас был молчалив, говорил только «да» или «нет» и широко улыбался, показывая чистые и белые, точно зернышки отборного риса, зубы.

Девушки сначала стеснялись и не участвовали в нашем веселье, но Шамурад-ака сумел расшевелить их, так что вскоре разговор стал общим, будто собрались вместе близкие родственники. А самой бойкой оказалась неожиданно Раима, та девушка, выручать которую ездила Гавхар.

В полдень мы устроили обед. Рыбаки, помощники Шамурада-ака, угостили нас соленой рыбой, мы тоже достали у кого что было – и боорсаки тетушки Султан-паши были немедленно и дружно съедены.

– За что аллах наказал меня, зачем ты уезжаешь, сынок! – сокрушался Шамурад-ака. – Как можно – уехать и не познакомить меня с такой прекрасной хозяйкой?! Женщина, приготовившая эти боорсаки, достойна моего внимания! Вы все свидетели – как только найду ее, сейчас же женюсь!

– Э-э, дорогой Шамурад-ака, что вам стоит подождать пять лет – пролетят как пташки, и Бекджан вернется и познакомит вас со своей прекрасной хозяйкой!

– Ну что ты говоришь, сынок! Знаешь ли ты, что такое пять лет? За пять лет такой мужчина, как я, найдет десять жен и всех успеет бросить!

Так мы и плыли, веселясь и балагуря, распевая песни и вспоминая смешные истории. Парус перед обедом спустили, течение несло нас к морю, и Шамурад-ака, примостившись рядом со мной на носу лодки, говорил беззаботно:

– Неплохо идем, неплохо. И ветер добрый, а сейчас парус поднимем – еще быстрее двинемся! С таким ветром за три перехода у моря будем, а там сядете на пароход, переправитесь к поезду, поезд вам подадут – поедете в Москву! Эх, мне бы ваши годы – ничего не удержало бы меня, поехал бы с вами!

– Шамурад-ака, – позвал старшего его подручный.

Что-то услышал старик в его голосе такое, что сразу оставил веселый разговор и подошел к молодому рыбаку.

Парень что-то тихо сказал Шамураду-ака и показал рукой в сторону берега. Я посмотрел – и ничего не заметил: берег ровный, за ним холмы тянутся, пусто…

– Поднять парус, – распорядился Шамурад-ака. Что-то его, видно, встревожило. Я проследил за его взглядом, присмотрелся внимательнее, – и по спине у меня пробежал холодок: на одном из холмов маячил крошечный на таком большом расстоянии всадник.

Рядом со мной встал Джуманазар и тоже напряженно вглядывался в даль.

– Как думаешь, что это? – спросил я.

Он не ответил, а обратился к ребятам и девушкам:

– Сядьте все пониже, пригнитесь, чтоб с берега заметно не было!

– Что случилось? – поднялась Гавхар.

– Человек, – ответил за Джуманазара Шамурад-ака. – Правильно парень сказал – садитесь все.

Гавхар нехотя повиновалась. Я опустился на корточки рядом с ней, и все мы в тревоге разглядывали правый берег. Тем временем к крошечному всаднику присоединились еще два.

– Джапак, Салим, – приказал Шамурад-ака, – быстро на весла, нажимайте.

Но ветер, как назло, утих, и лодка не пошла быстрее. Шамурад-ака глянул на обвисший парус, выругался себе под нос и достал из-под скамьи прилаженное там ружье, охотничий дробовик.

Все, кто был в лодке, с тревогой следили за холмами. Всадников там было уже человек двадцать…

Ко мне подошел Джуманазар.

– Если нападут, девушек защищай. Понимаешь?

– Басмачи?

Джуманазар только головой покачал – сам не соображаешь, что ли?

Он прошел на нос, к Шамураду-ака, и там они и еще оба туркмена тихо стали о чем-то совещаться.

Один Новруз оставался спокойно-безучастным – сидел рядом с девушками, молчал и, кажется, и не глядел на проклятый берег. Потом поднялся, шагнул к Салиму, который греб так, что обливался уже потом, сел рядом с ним, молча забрал у него весло.

– Ну-ка! – Он повернулся к второму рыбаку, Джапаку, улыбнулся. – Взяли! Р-раз-два, р-раз-два!

Лодка двигалась вперед мощными толчками. Салим стал прилаживать запасное весло, чтобы хоть как-то помочь товарищам, – и тут мы услышали выстрел. Потом еще… Несколько пуль свистнуло над нашими головами, но расстояние до стрелявших было велико, и это спасало нас.

Заплакала девушка-туркменка, тоненько и жалобно, опустила голову на колени и заплакала. Гавхар обняла ее за плечи…

Я подобрал какой-то металлический шкворень, ребята тоже вооружились чем попало, но ружье было одно на всех. Пока мы ничего не могли поделать – и лишь напряженно ожидали то, что накатывалось на нас из пустыни.

Всадники успели уже спуститься с холмов к воде и нагоняли нас по низкому песчаному берегу.

– Много, проклятых, – прохрипел Салим и угрожающе поднял весло.

Да, басмачей было человек двадцать, не меньше, они постреливали на ходу и, видно, рассчитывали догнать нас. Голыми руками нас не возьмешь, это ясно, но если догонят – перестреляют с берега… Что мы им с нашими железками и единственным ружьем?

– Ну как, ребята, будем драться? – негромко спросил Шамурад-ака и каждому из нас, по очереди, заглянул в глаза. Но мы и так уже стояли, не прячась, вооруженные кто ножом, кто железкой, кто веслом…

Гребцам Шамурад-ака сказал:

– Не останавливайтесь ни в коем случае! В реку они не полезут, нам бы только отмель проскочить! Устанете – сменим вас.

Налетел ветерок, захлопал и наполнился парус, лодка пошла быстрее.

– Ур-ра! – закричал Салим и потряс веслом. – Теперь не догонят, уйдем, ребята!

Джапак и Новруз гребли так, что гнулись весла. Салим помогал им своим веслом, ветер надувал парус, – и все же всадники догоняли нас.

Скоро я мог уже различить лица преследователей, – один был перепоясан пулеметными лентами, и сверкал в лучах опускавшегося солнца клинок над головой переднего – басмач лихо крутил им над головой.

Шамурад-ака заставил девушек лечь на дно лодки. Только Гавхар не захотела подчиниться. Девушки дрожали от страха, Раима билась в истерике. Мы все знали о зверствах басмачей, знали и то, что в кишлаках, куда они могли нагрянуть, женщины и девушки не спали ночами, ожидая набега, старались вымазать лицо сажей или грязью…

– Пригнись сейчас же, не видишь – стреляют! – крикнул я Гавхар, но она только покачала головой. – Пригнись, заденет!

Девушка нехотя присела на корточки, укрылась за бортом лодки. Она оперлась рукой о днище, и я заметил, что в кулаке у нее зажат кинжал – мой деревянный детский кинжальчик.

С берега ударили из винтовок, пули вспороли воду рядом с лодкой.

– Сто-о-ой! – заорал передний басмач. Он лихо поднял коня на дыбы над самой водой и грозил нам с берега шашкой. Догнал-таки!

– Ну, останови, сын собаки, попробуй! – Шамурад-ака поднял ружье. Грохнул выстрел, всадник уронил руку с шашкой, потом завалился набок и медленно сполз с седла.

– Ага, ну, кто еще хочет попробовать, подходи! – закричал Шамурад-ака. Мы смотрели, затаив дыхание.

С берега снова хлестнули выстрелы, уже весь отряд догнал нас. Шамурад-ака ответил, и вдруг я услышал, как рядом коротко простонал Салим. Я оглянулся – и бросился к нему: на груди у него, у сердца, на белой рубахе расползалось красное пятно.

Шамурад-ака передал ружье Джуманазару и тоже кинулся на помощь, но Салим опрокинулся уже навзничь, на дно лодки: глаза его невидяще смотрели в небо.

– Салим, Салим! – молил Шамурад-ака. – Отзовись, Салим! – Но ответить Салим уже не мог. – Гады, собаки, бей их, Джуманазар! Стреляй же! Давай я сам!

Еще один басмач сполз с седла на песок, но тут же несколько пуль пробили борт лодки, и струйки воды показали места пробоин. Еще несколько залпов – и лодка начала потихоньку наполняться водой. Вот на что рассчитывали басмачи! Ведь впереди была отмель, и нам надо было пройти над ней, а лодка и так уже была перегружена!

Новруз и Джапак гребли что было сил: когда они откидывались с веслом назад, я видел их мокрые от пота лица. Остальные ребята помогали грести – кто веслом, кто доской – чем попало: я пытался щепками, обрывками веревок заткнуть пробоины, но воды под ногами все же прибавлялось, лодка заметно осела.

И вдруг под днищем заскрежетало, лодка дернулась, накренилась, я, не удержавшись, шлепнулся на скамью…

– Джапак, что там? – обернулся с ружьем Шамурад-ака, но было уже понятно и без объяснений: мы не прошли над отмелью. Джапак вместо ответа вдруг упал на борт лодки, перевалился в воду, и голова его скрылась под днищем.

От берега и от басмачей нас отделяло теперь метров тридцать, не больше. Шамурад-ака успел ссадить еще одного, но грохнули выстрелы из десятка винтовок, и старый рыбак повалился на дно лодки. Мы бросились к нему – он прохрипел только: «Простите меня… дурака старого… не довез…» – и затих.

Человек десять басмачей въехали в реку и по отмели приближались к нам.

– Ну, собаки, подходи, кому жить надоело! – Новруз вырвал весло из уключины, поднял над головой и достал ближнего к нему басмача – тот свалился в воду.

Джуманазар выстрелами в упор сбросил с лошадей еще двоих, я вместе с туркменами отбивался на корме, потом схватился врукопашную…

Но долго мы выстоять не могли, и скоро всех нас, избитых и окровавленных, вытолкали на берег. Всем ребятам связали руки. У меня голова раскалывалась от боли, и я плохо видел – получил сзади по голове, наверное, саблей плашмя попало… С нами не было Новруза и Атаджана: как погиб Новруз, я видел – он успел свалить веслом и второго басмача, а третий достал шашкой его самого… Куда делся Атаджан, я не знал: от удара я потерял на какое-то время сознание. Тела Шамурада-ака и Салима басмачи бросили в лодке… Джапак свалился в воду еще во время перестрелки…

С тоской, затравленно оглядывали мы реку, берег, пустыню – никого! Никто не мог помочь нам!

Думал ли я, что так скоро рухнут все мои надежды и мечты, что придется кончить жизнь на пустынном берегу под ногами вооруженных бандитов! Надежды спастись не было.

Когда мы отдалились от реки, басмачи вновь окружили нас. Смеясь и грязно ругаясь, стали выталкивать из нашей группы девушек. Те заголосили. Раима вырвалась, хотела бежать. Ее сбили с ног, рванули на ней платье, она закричала. Я зажмурил глаза…

Джуманазар не выдержал. Бросился на басмача, схватил его за горло. Грохнул выстрел. Джуманазар упал на песок, опрокинулся навзничь. От уголка его рта протянулась струйка крови…

– Если хотите в живых остаться, не рыпайтесь, ясно говорю? – Плотный чернобородый басмач повел перед нами дулом винтовки, потом закинул ее за спину.

Я оторвал взгляд от тела Джуманазара, глянул на басмача и замер. Два дня назад он сидел в моей комнате!.. Это он привез мне письмо от дяди!..

Басмач тоже узнал меня, ухмыльнулся:

– И ты попался? Ай да Алибек! Знал, поди, что племянник в гости едет, а? – Он захохотал, я опустил голову.

Сразу вспомнилось мне письмо дяди с туманными угрозами обидчикам, расспросы Лойко о нем… А вдруг мой дядя Алибек тоже здесь? Ну нет, быть такого не может, какой же дядя бандит, он же тихий… немой… поспать любит… Я поднял голову, исподлобья оглядел оставшихся с нами басмачей. Нет, среди них дяди Али не было. Хотя неизвестно, что лучше в моем положении, – был бы он с басмачами, может, помог бы? Уж очень глупо погибнуть вот так… по дороге в Москву.

Все же тень надежды ожила во мне. Я отыскал взглядом Гавхар. Девушки испуганно жались друг к другу, у Гавхар в лице ни кровинки, губу закусила… Почувствовала мой взгляд, посмотрела, я кивнул ей ободряюще, она отвела взгляд.

Басмачи уселись в седла. Один хотел посадить с собой Гавхар, потянулся за ней – она укусила его за руку… С проклятьями басмач тронул коня, но хоть стрелять не стал, и то хорошо…

Нас погнали куда-то в сторону холмов, видно, хотели увести в глубь пустыни: конные басмачи окружали нас широким кольцом. Так мы и шли, связанные.

Близилась ночь. С холмов мы в последний раз оглянулись на реку. Наша лодка, накренившись, оставалась еще на отмели, два басмача что-то делали с ней, похоже, хотели подтащить ближе к берегу. Огромное багровое солнце уже коснулось горизонта, и тело Джуманазара на песке у воды казалось освещенным пламенем.

Я посмотрел на Гавхар: она тоже глядела на реку, словно оттуда неожиданно могла явиться помощь.

– А ну шагай! Живо! – басмач замахнулся на меня плеткой…

Куда нас гонят, что готовит нам ночь?