Текст книги "Гони из сердца месть"

Автор книги: Уинифред Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

В первую ночь шел дождь, он колотил по окну, выходившему в колодец двора. Из квартир напротив – к гостинице примыкал по фасаду жилой дом – доносился запах жареной рыбы и овощей, он странным образом волновал Рамону, напоминая об утраченной, причем давно, простоте жизни. Утром, выпив в подвальчике кофе с огромным куском хрустящего багета, который она щедро намазала персиковым джемом, Рамона отправилась на Монмартр.

Было воскресное утро, и небу, казалось, лень пробудиться так рано, как Рамоне, оно до сих пор не сбросило серое одеяло облаков с холма. Но, хорошо зная парижские нравы, Рамона понимала: это ненадолго. Временно, переменчиво и быстротечно – как и все в этом городе. Все основательнее вживаясь в этот город с каждым приездом, Рамона меняла свое мнение о нем. Поначалу, когда они с Гаем приехали сюда двадцать лет назад, она решила, что город, однажды переживший революцию, никогда не станет таким основательным и самоуверенным, как Лондон, и что вертлявость Парижа проистекает из его истории. Но потом Рамона соотнесла нравы города с его климатом и поняла: здесь можно жить нараспашку, как в Мексике. В этом заключена причина легкости городской натуры.

Так почему бы и ей не жить в ритме города? Так, как – она уверена – здесь живет Гай?

Взобравшись по ступенькам к храму Сакре-Кёр, откуда в солнечные дни виден весь Париж, Рамона уткнулась носом в туман. Едва просматривались бесконечные Елисейские поля, а загородный деловой Дефанс угадывался лишь потому, что Рамона знала, где стоят его небоскребы, выстроенные из зависти к Америке.

– Мадам? – услышала она бархатный баритон и оглянулась. Перед ней стоял молодой мужчина с планшетом в руках. Художник с Монмартра. – Я хочу вас… – он сделал паузу, – нарисовать.

Он говорил по-французски, но Рамона поняла его.

Художник усадил ее на стул, а сам пристроился у ног. Рамона правильно читала взгляды, которые он бросал на нее, делая вид, что старается точнее уловить черты лица и проникнуть в суть натуры…

Рамона смотрела на его лицо, на напрягшиеся мышцы плеч, на скрещенные ноги. Она тоже рисовала его в воображении, нагим, в постели, рядом с собой. Делая мысленные штрихи портрета незнакомца, она прислушивалась к себе, стараясь уловить желание. Но, не услышав ничего, скривила губы.

– Вам что-то не нравится, мадам? – внезапно спросил он, опуская картон.

– Да. – Рамона поднялась. – Я не нравлюсь сама себе.

– Но вы не правы, мадам! – Он тоже вскочил. – Вы прекрасны… В вас есть… в вас есть… интерес…

– Не более того. – Она вынула из рюкзачка бумажник. Наличных оказалось немного, и Рамона протянула несколько бумажек, в который раз удивляясь – надо же, на французских франках изображены портреты импрессионистов. Еще одно подтверждение легкости нравов этой страны? – Благодарю вас. Вы мне очень… помогли.

Она зашагала по брусчатке в сторону улицы Лепик, зная, что там есть удобный спуск с холма.

– Но постойте!.. Ваш портрет!

– Выбросьте его! Я сама знаю, какая я сейчас!

Она переехала из дешевой гостиницы в такую, к которым она привыкла, – с большой комнатой, большой ванной, с добротной мебелью. Рамона поняла, что месть – занятие низкое, оно ничего не изменит в ее жизни, лишь отяготит и без того тягостное настроение.

Рамона уже знала, что с ней происходит. Она вынуждена была признаться, что ее настигло то состояние души и тела, которое называется кризисом в середине жизни. Оно настигает многих женщин и очень редко – мужчин. Такова природа.

И какой смысл мстить мужчинам? Мужу? Всему миру? Глупо, думала Рамона, как глупо делать пластическую операцию. Внутри я все равно останусь такой, какая есть. Гормоны работают так, как им положено в организме сорокалетней женщины. А мозги? Вот их-то и стоит включить на полную мощность! – сказала себе Рамона.

Поэтому надо закончить прогулки по Парижу и лететь домой.

Глава пятая
Я самый-самый

– Я просто обескуражен.

Широкие плечи Гая, обтянутые тонкой шерстью пиджака, поднялись и опустились. Уильям прочел в этом движении отчаяние.

– Понимаю тебя, Гай. Кризис в середине жизни настигает многих женщин. Скорее всего это происходит потому, что женщин очень рано приучают прислушиваться к своим чувствам, а мужчин, напротив, – не обращать на них внимания. На эти чувства. Потому-то мужчины в отличие от женщин очень поздно узнают, насколько они несчастны. – Он подмигнул Гаю. – Такая новость, я полагаю, должна тебя обрадовать.

Гай отмахнулся.

– Ты шутишь, Уильям. Но мне сейчас не до шуток. Я позвонил домой, но, кроме автоответчика, со мной некому было общаться.

– Может быть, Рамона в гимнастическом зале. Ты сам рассказывал, что она разрешает часами всем этим чудовищам мять свое тело.

– Но гимнастический зал по ночам закрыт! – раздраженно бросил Гай, привычным движением одергивая полы пиджака, что означало крайнее возбуждение.

– Ну понятно, – согласился Уильям, проводя пальцем по щеточке усов. – Ночами тело мнут совсем другими… предметами, назовем это так.

Гай быстро вскинул голову, в его глазах Уильям увидел негодующий блеск и поторопился уточнить:

– Ты что-то имеешь против… подушки? Матраса? Одеяла, наконец? – Уильям обезоруживающе улыбнулся. – Сила действия всегда равна силе противодействия. Даже если Рамона будет спать на полу…

– Извини, ничего не нужно объяснять. Нервы…

– Они у тебя расшатались, дружок, – бестрепетно согласился Уильям. – Но, если ты не поможешь Рамоне, ты не поможешь и себе.

– Как я могу ей помочь? Как?! Она не выносит моего присутствия! Патрик удрал из дому на Сейшелы раньше времени. Она ведет себя, как самая настоящая фурия, стоит нам обоим только показаться ей на глаза.

– Вот как? Значит, она не выносит не только тебя? Но и сына?

– Она готова разорвать весь мир в клочья!

Уильям покачал головой.

– Не знал, что это настолько серьезно, Гай. Ей ведь чуть за сорок, правда? Это еще не переходный возраст, не менопауза. Конечно, гормональные изменения уже начались, но они должны быть не…

– Что ты такое говоришь! Если ты считаешь, что это только начало…

– Даже не начло, подготовка… Я ведь сказал тебе, у Рамоны кризис середины жизни. Он скорее моральный, чем физиологический. Ученые спорят на эту тему много…

– Уильям, если начнутся, как ты говоришь, настоящие гормональные перемены… – Гай закатил глаза, – тогда…

– Значит, надо поторопиться и навести порядок в жизни Рамоны до того момента, которого не удастся избежать ни одной женщине. До климакса у нее есть еще несколько лет… Впрочем, случается он и раньше, особенно у женщин южного типа. Но Рамона…

– Сейчас она женщина такого типа, будто вышла из вод Ледовитого океана, – процедил Гай сквозь зубы. – Если бы я не знал ее раньше, то подумал бы, что она самая настоящая фригидная феминистка… Но ведь она…

– Тсс… Не надо. Я все понимаю. Значит, причина в другом.

– В чем? Что я такого ей сделал? Почему меня можно возненавидеть ни с того ни с сего? – Глаза Гая горели. – Я уехал сюда, в Париж, чтобы дать ей побыть одной, наедине с собой.

– Ответь честно и прямо? У тебя есть женщина? Быстро! – скомандовал Уильям.

– Да. То есть нет, – быстро поправился Гай.

– Она знает об этом?

– Нет!

– Вот тут ты не прав. – Уильям улыбнулся, глядя на Гая насмешливо, словно взрослый на наивного ребенка, который искренне верит, что его обман взрослые читают по глазам. – Сдается мне, она… догадывается.

– Не может быть, ведь это… несерьезно. Так, секс…

– Банально и обыденно, мой друг. Ты достаточно молод. Жена отказывает тебе от постели. Ты уезжаешь и живешь месяцами в Париже.

– Но она сама захотела меня отослать из дому. Она кричала на меня диким голосом. Если честно, я и представить себе не мог, что у Рамоны может быть отвратительный визгливый голос.

– Это голос не Рамоны, – тихо сказал Уильям. – Это голос ее боли, ее недоумения. Поверь мне, она сама не понимает, что с ней такое. Она чего-то хочет, каких-то перемен, но не знает каких именно.

– Но чего ей еще хотеть? У нее есть все – я, сын, дом, деньги, свобода, наконец.

– Правда? А свобода в чем?

– В жизни. Она заняла свое место в жизни и в ее рамках абсолютна свободна.

– Ты уверен, что Рамона заняла именно то место, ту нишу, к которой стремилась? Понимаешь ли, – Уильям помолчал, – есть женщины, для которых твой расклад – предел мечтаний. Они просто купались бы в таком благополучии. Но, случается, женщина в начале своего пути, или в середине, или позже что-то откладывает на потом, надеясь вернуться к этому и сделать наконец то, чего не сумела с самого начала. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Но Рамона все сделала, что хотела. У нее прекрасный муж…

– Я уже слышал о нем, – Уильям ухмыльнулся, – много хороших слов. Можешь не трудиться.

– У нее прекрасный сын.

– Это о Патрике. Дальше.

– Она никогда ни о чем таком не говорила…

– А кому ей было говорить? У нее есть близкая подруга?

– Я ее самый близкий друг, – с ехидной ухмылкой заметил Гай. – Рамона – самодостаточный человек, она не склонна болтать с разными тетками о своих личных проблемах.

– Понятно. Значит, после того, как она закончила институт…

– И, заметь, закончила прекрасно! – Этому факту было почти два десятка лет, но в тоне Гая до сих пор звучали удивление и гордость.

Уильям кивнул.

– Она вышла за тебя замуж, родила сына и…

– Жила так, как хотела.

– А может быть, как хотели вы с Патриком? – Уильям пристально смотрел на друга.

– Но все мы – единое целое, Уильям. Мой бизнес – это экономическая основа нашей семьи. Ты ведь знаешь, как и с чего мы начинали. Я смог устоять на ногах и развить свое дело, только имея крепкий тыл.

– Да, ты всегда мог укрыться в своем прекрасном доме в Сакраменто от всех биржевых потрясений. Я понимаю.

– Ты помнишь тот год, когда произошел обвал на мировом рынке вина? Я был сам не свой, я думал, для меня все кончено, и только Рамона меня встряхнула как следует. Да-да, взяла за шкирку, как щенка, и встряхнула. Я думал тогда, что напрочь потерял нюх. Но я поднялся…

– А теперь, друг мой, вспомни свои ощущения. Ты хорошо знаешь, каково это, когда тебе не хочется ничего?

– Но у меня была на то причина! И какая! – воскликнул Гай. – Моя семья могла оказаться без денег! У нее ведь нет такой причины.

– Думаю, Гай Гарнье, у тебя плоховато со зрением. Твой взгляд скользит по поверхности, не проникая внутрь. – Уильям покрутил погасшую трубку, которую вынул изо рта перед разговором.

– Ты что-то знаешь?

– Догадываюсь.

– У тебя есть основания для догадок?

– Вариантов не так уж много. Люди только думают, что сильно отличаются друг от друга. – Уильям вертел трубку. – Вот я смотрю на тебя. На тебе дорогой костюм. От Армани, верно? Значит, у тебя достаточно денег. Если бы ты сидел передо мной в дешевом костюме, я решил бы, что у тебя мало денег. Как просто, правда?

– Но душа человека – не костюм.

– Для профессионального взгляда – ничуть не сложнее увидеть, какой у души покрой. – Уильям поднес трубку к губам, но, вовремя вспомнив, что она погасла, снова опустил руку на колено.

– Что ты можешь сказать о Рамоне? Ты давно не видел ее…

– Гай, признайся, ты ведь не особенно задумывался в минувшие двадцать лет о том, всем ли довольна твоя жена? Ну спроси себя. Ты не сомневался, что Рамона должна быть довольна всем на свете, поскольку быть твоей женой – уже несказанное счастье. Вот ты только что упомянул, причем не без гордости, что она очень хорошо окончила технологический институт. Она стала специалистом по грузовым машинам, насколько я знаю. Отправляясь учиться столь неженскому делу в чужую страну, Рамона чего-то хотела особенного?

– Заблуждения ранней молодости, – фыркнул Гай. – Представь – Рамона и трейлер! Рамона и громадная железная глыба, например, МЭН или МЭК. Она собиралась торговать такими машинами, да еще с Восточной Европой! В годы холодной войны! Чистое безумие.

– Но почему-то Рамона этого хотела? – не унимался Уильям.

– Да потому что какая-то дальняя родственница Рамоны этим занималась. Она даже стала мэром крошечного городка под Лондоном и прославилась. Когда она умерла, то в мэрии ее имя выбили на стене золотыми буквами.

– Стало быть, твоя жена честолюбива.

– Но разве я не удовлетворил ее честолюбие? – Глаза Гая стали совершенно прозрачными от искреннего изумления, прозвучавшего в вопросе.

– Тебе предстоит поработать над собой, Гай Гарнье. – Уильям вздохнул. – В тебе слишком много мужской фанаберии. Кстати, а не ведешь ли дневник под названием «Я самый-самый», как это модно сейчас?

– А ты откуда знаешь?

– Ага, стало быть, ведешь.

– Ну… это просто так, ради шутки. Ты сам разве не убеждаешь пациентов завести тетрадь, в которой надо беспрестанно себя хвалить, прощать?

– Убеждаю. Советую и тебе продолжать в том же духе. А о Рамоне могу сказать одно: твоя жена слишком глубоко загнала свои истинные желания. Она давила их десятилетиями, но не смогла задавить, они слишком сильные, у них была прочная основа. Теперь они мучают ее.

– Но мне-то что делать?

Уильям молчал, подбирая наиболее убедительные слова.

– Изменить ее настроение может или сильное потрясение, или страстное увлечение делом, которому она отдастся без остатка.

– Потрясение? Ты имеешь в виду… если она, допустим, узнает… о моей интрижке?

– Нет, это мелко в ее ситуации. Это не потрясет ее, а лишь подтвердит подозрения в том, что все мужчины на это способны. Даже ее разлюбезный муж. Нужно нечто более сильное.

– Сообщение о моей смерти? – мрачно пошутил Гай, но в его голосе Уильям услышал волнение.

– Откровенно говоря, снова придется тебя огорчить. – Уильям покачал головой.

– Ты считаешь, я уже не нужен ей до такой степени?

– Сейчас ей не нужен даже сам мир, если в нем ей нет места. Того места, которое ей необходимо сейчас. Кстати, – вдруг оживился Уильям, – а не хочешь ли ты вовлечь ее в свой бизнес?

Гай откровенно расхохотался.

– Но Рамона совсем не деловая женщина. Ей этого не надо.

– А ты посмотри, сколько женщин в нашем клубе. – Уильям развел руками, призывая Гая оглядеть собравшихся. – Рамона Сталлер могла бы стать украшением нашего сообщества. Да, кстати, вон твоя сестрица. Элен Гарнье, – торжественно произнес он.

– С некоторых пор мы утратили родственные чувства.

– Обрати внимание, она не одна.

– А кто это с ней?

– Ты на самом деле не знаешь? – изумился Уильям. – Напрасно, Роже Гийом, модный скульптор, скоро может оказаться членом вашей семьи. Я имею в виду – большой семьи.

– Ах, Уильям, этой семьи уже нет.

– Ты не прав. Отношения между людьми переменчивы, они то лучше, то хуже. Кто знает, может быть, вы с Элен еще стиснете друг друга в объятиях.

– Если только она захочет меня задушить. – Гай усмехнулся.

– Ладно, пойдем к столу. Я не прочь съесть фуа-гра.

– Если от утиной печени хоть что-то осталось, – с сомнением сказал Гай, поднимаясь из кресла.

Глава шестая
Лизни, глотни, закуси

Рамона возвращалась в свой дом в Сакраменто. Городок находился всего в полутора часах езды по фривею от аэропорта в Окленде. Она ехала в такси, уставившись в окно, но, погруженная в себя, мало что замечала. Трава, деревья, небо – все сливалось во что-то голубовато-зеленого, ровного цвета. Названия на дорожных указателях скользили по этому фону, не задевая сознания.

Внезапно взгляд Рамоны выхватил крупную надпись: «Сакраменто», и тут же память услужливо подсказала, что Валеджо и Вакавилл они уже проскочили.

Когда желтое такси остановилось возле крыльца ее дома, прошуршав шинами по гравийной дорожке, она вышла из машины, расплатившись с водителем. С отчетливой ясностью и страстной тоской Рамона поняла: она только что была в Париже. В одном городе с мужем. Но не встретилась с ним. Потому что не захотела. Такого не было никогда, и Рамона испугалась за себя.

Она открыла ключом дверь, повернула круглую золоченую ручку – рука легла на теплый металл уверенно и привычно – Рамона вспомнила, как неловко было ее руке на дешевых дверных ручках парижских гостиниц, в которых она поначалу решила пожить.

Рамона усмехнулась. Для чего ей был весь этот маскарад? Зачем она пыталась войти в чужой мир и поселиться в нем даже на неделю? Исполнить роль, к которой никогда не была готова? Мстить собственному мужу? Зачем она жила в дешевой гостинице в дешевом квартале, а не поселилась, как обычно, на улице Монтеня?

Неужели впрямь собиралась выпрыгнуть из своей жизни – жены состоятельного бизнесмена? Выпрыгнуть из своего возраста? Вернуться к тем временам, когда студенткой с рюкзачком за спиной и с весьма незначительной наличностью в кармане топтала ногами землю Европы?

Какая глупость, одернула она себя, входя в холл. Но внезапно остановилась и похвалила: хорошо, уже хорошо то, что обнаружила собственную глупость. Легче лечить болезнь, когда известен диагноз.

А глупость разве лечится? – спросила она себя ехидно. И ответила: некоторая разновидность – да.

Рамона направилась к телефону, чтобы прослушать сообщения, которые ей наговорили за неделю.

– Рамона, я не понимаю, куда ты подевалась….

– Рамона, уже третий час ночи…

Она скривила губы. Она ведь, кажется, ясно и понятно просила не беспокоить ее полгода. Срок еще не вышел. Каприз? Если угодно – да. Но это, черт побери, ее каприз! Может она в кои веки позволить себе капризничать?

Интересно, вдруг мелькнула мысль, Гай звонил ночью. Он не спал в ту ночь из-за нее? Или были другие причины для бессонницы?

Рамона почувствовала, как снова на нее наваливается противное чувство недоверия, а перед глазами возникает образ той самой блондинки, которую она увидела на экране телевизора.

– Рамона, я волнуюсь…

– А я – нет! – раздраженно бросила Рамона и выключила автоответчик.

На самом деле это так, это правда. Она не волнуется. Если в Париже не сочла нужным встретиться с ним, значит, не волнуется.

Рамона упала в кресло. Больше она ничего не хотела слышать – ни от него, ни от кого-то еще. Она закрыла глаза. Нет, она не волновалась о Гае. Даже если он проводит время с женщинами… Ей безразлично. Ей никто не нужен.

В доме было тихо, и в тишине лишь тикали круглоголовые часы с маятником на длинной цепи, надменно отсчитывая минуты. Рамона посмотрела на них, и ей показалось, что маятник каждым движением сметает минуты из времени ее жизни, расчищая путь… Расчищая путь к концу жизни.

Она схватила себя за распущенные волосы и потянула вверх, словно желая вытащить себя – сама не зная из чего. Она тянула с силой, не обращая внимания на боль, напротив, испытывая странное удовольствие оттого, что способна чувствовать боль…

Рамона опустила руку, откинулась на спинку кресла и зарыдала – отчаянно, оплакивая свою жизнь, в которой нет больше никакого смысла.

Ну почему же ее хватило так ненадолго? Что она сделала неправильно? Когда? В какой момент свернула не туда, если в сорок лет оказалась в ужасном, непреодолимом тупике?

Целую неделю Рамона не выходила из дому, прокручивая в голове события собственной, столь быстро промелькнувшей жизни. Она бродила по дому без всякого дела, пила черный кофе здоровенными кружками, а, когда желудок больше не мог вынести пустоты, снисходила к его требованиям и забрасывала в него кукурузные хлопья с молоком. Он недовольно урчал, осуждая за скудость подачки, но Рамона только отмахивалась.

Может быть, другая женщина кинулась бы к психотерапевту и потребовала разобраться в ее жизни. Но Рамона не любила раскрываться перед кем-то. Она всегда охраняла свой внутренний мир, в который не впускала даже Гая. Он, кстати, никогда и не стремился влезть к ней в душу. По натуре экстраверт, он сам испытывал жажду раскрыться перед другими, и с готовностью одаривал мир собой.

Рамона всегда считала, что должна справиться с собой сама. Когда она училась в технологическом и изучала машины, сокурсники наперебой предлагали ей, такой нежной, такой слабой, особенно на фоне гигантского мотора, помочь разобраться с двигателем грузовика. Но Рамона не позволяла. Она должна сама найти дефект и сама его устранить.

– Я должна научиться сама, – отказывалась Рамона. Она вскидывала темные брови, а карие глаза замирали на очередном поклоннике, которому хотелось оказаться поближе к невероятной девушке.

Парни отлично понимали, что никогда не примут Рамону в свое мужское сообщество. Она, конечно, может его украсить, но лишь в качестве чьей-то жены. Причем многие из них не прочь были увидеть себя в роли ее мужа.

Если бы Рамона смогла прочесть их откровенные мысли, она крайне возмутилась бы. Да чем она от них отличается? У нее разумная голова, ловкие руки, подвижный ум. Ее дед Фрэнк – самый настоящий мачо, и даже он говорил, что Рамона даст сто очков вперед любому парню! А тогда ей исполнилось всего пятнадцать. Неужели она не способна разобраться в железках и в переплетении проводов – синих, зеленых, красных? МЭК, который она водила каждое лето, гостя у Фрэнка, слушался ее, как пони, на котором она каталась в раннем детстве. Он и теперь слушается ее.

Рамоне не сразу довелось узнать о том, что мужское сообщество не принимает женщин. Гай, а потом и Патрик не только не отторгали ее, они требовали от нее ежеминутного присутствия в своей мужской компании.

Но прошли годы, Патрик перестал нуждаться в материнской опеке, а Гай становился все более успешным бизнесменом, который мало времени проводит дома и не делится с женой мелочами. Рамона улавливала что-то из разговоров Гая по телефону, из его бесед с коллегами во время разных приемов, на которые они ходили.

Но Гая она любила всегда, с самой первой минуты знакомства. Как и он ее. Рамона не сомневалась в этом, и все годы, прожитые вместе с ним, являлись тому подтверждением. Ей не в чем было обвинить Гая. Чем больше Рамона думала о прошедшей жизни, тем больше уверялась в том, что причину следует искать в себе.

Рамона бродила по дому без сна, мерила шагами гостиную, коридор, галерею, кухню, в которой она знала наизусть все мелочи и которая всегда радовала ее.

Правда, с некоторых пор кухня начала ее раздражать. Глядя на бесчисленные блестящие вещицы – сбивалки, мялки, чистилки, резалки, как называла она кухонные принадлежности, не удостаивая каждую собственного законного имени, – Рамона казалась себе сорокой, которая подхватывает все, что блестит, и тащит в дом, чтобы потом мучительно заставлять себя всем этим пользоваться.

Так что же – это и есть основные инструменты ее жизни? Жизни, в которой она собиралась иметь дело с гаечными ключами, с колесами, с приборами, со скоростями, с дорогами, с переговорами, с подписанными контрактами?

– Наша Рамона – самый настоящий механик, – хвалил ее дедушка, когда она починила его мотоцикл. Тогда ей было лет пятнадцать, и родители отправили ее на все лето к деду. – Подумать только, даже наш хваленый местный мастер не разобрался в электрике! – Фрэнк покачал головой, усаживаясь в седло и включая фары. – Сегодня ночью я наконец поеду на дальнюю плантацию агавы, посмотрю, как там трудятся летучие мыши над ее цветками.

– Ты должен взять меня с собой, – заявила Рамона.

– Ага, ты требуешь плату за свои труды.

– Требую.

Фрэнк кинул девушке каску, она насадила ее на голову так, что под ней скрылись даже кончики светлых волос, и быстро уселась за спиной деда.

Они понеслись сквозь сгущающиеся сумерки. Рамона тесно прижималась к теплой спине Фрэнка, обняв его за талию и вдавившись подбородком в спину. Она чувствовала, как двигаются его мышцы, когда мотоцикл входит в поворот.

Фрэнк давно переехал из Сакраменто сюда, в маленькую мексиканскую деревушку Эль-Сиаба, откуда пошел их древний мексиканский род. Фрэнк был мексиканцем наполовину, но здесь не чувствовал себя чужаком.

Странное дело, и Рамона, в которой мексиканской крови было еще меньше, тоже. Нескончаемые поля агавы на красноватой земле, разделенные чередой пышных деревьев, темноволосые всадники в широкополых шляпах и в белых рубашках, словно парусники на зеленоватой морской воде, – это зрелище всегда заставляло сердце Рамоны биться по-особому. Она своя здесь, в этом совершенно ином мире. На душе становилось легко – здесь она такая, какая есть.

– Хочешь хлебнуть пульке? – спросил Фрэнк, заглушая мотор возле домика под соломенной крышей. Возле него были сложены в штабель бочки.

– Хочу! – не раздумывая отозвалась Рамона.

– Пойдем, детка, в мой ресторан.

Рамона уселась на лавку возле длинного деревянного стола, а Фрэнк задержался у дверей с седовласым мужчиной, управляющим. Они говорили по-испански, Рамона улавливала отдельные знакомые слова. Она поняла, что Фрэнк спрашивает мужчину об отгрузке мескаля.

Когда они сели за столик возле окна, Рамона кивнула на высокий стакан, в котором пенился густой напиток, и спросила:

– Фрэнк, это пульке?

– Да. Слабенький, как раз для тебя. А я хлебну мескаля. Его гонят из пульке. Ух, хорошо! – крякнул он. – Пробуй.

Рамона отпила и скривилась.

– Это тебе не лимонад, детка. Древний рецепт, древний напиток. Еще индейцы его гнали из перебродившего сока агавы. Самая настоящая брага! – засмеялся Фрэнк. – А мой мескаль – самогон из твоей браги. Правда, неизвестно, кто додумался перегонять пульке в мескаль. Но это началось лет триста назад, не меньше.

Рамона уже более бесстрашно отпила из стакана, напиток оказался не крепче пива. Фрэнк отодвинул свой стакан и сказал:

– Я уверен, лет через десять – двадцать мескаль и текила завоюют Европу. Она к тому времени пресытится виски, джинами, водками. Мужчины захотят «заморить червячка» по-нашему.

– Заморить червячка? – переспросила Рамона.

– Именно так. Сейчас я тебе покажу. – Фрэнк крикнул что-то по-испански, мужчина быстро подошел к столу с бутылкой, из которой недавно наливал мескаль Фрэнку. – Американцы любят экзотику, специально для них разливают мескаль в бутылки вот с таким червячком. – Он поднял стеклянный сосуд и покачал его перед глазами. Рамона поморщилась, а Фрэнк засмеялся. – Это всего-навсего агавовая гусеница. Испытание для настоящих мачо. Обычно в заведениях, где подают мескаль, если на тебе заканчивается бутылка, то червяка сервируют как бесплатное угощение от шеф-повара. Хочешь, обслужу? – Фрэнк вскинул седые брови и посмотрел на Рамону.

Она колебалась недолго.

– Хочу!

Мужчина расхохотался и что-то быстро сказал на своем диалекте, который Рамона не понимала совсем. Фрэнк кивал в такт словам, потом перевел Рамоне:

– Этот мачо говорит, что ты очень смелая девушка. Смелее многих парней. Некоторые из них вообще не могут пить пульке, говорят, напиток пахнет гнилым мясом. Но пульке, заметь, очень полезная вещь. Раньше его пили при истощении, а ты у нас худенькая, так что тебе не помешает пить его почаще. Он укрепляет организм и очень питательный. – Фрэнк улыбался, потягивая мескаль. – А сейчас ты попробуешь агавовую гусеницу. Тебе сервируют ее по всем правилам.

У Рамоны в голове восторженно шумело, она чувствовала себя великим путешественником, который наконец-то добрался до вожделенного места, к которому давно стремился. Наверное, Фрэнк понял, что она уже выросла, и больше не относился к ней, как к ребенку.

Рамона на самом деле недавно почувствовала в себе какой-то перелом, а этот визит с дедом в маленький деревенский ресторан восприняла как символическую границу между детством и взрослой жизнью.

Мужчина вынул гусеницу из бутылки, положил на тарелочку и что-то произнес.

– Что, что он сказал? – не терпелось узнать Рамоне.

– Он обратился к ней по имени, – смеясь, «перевел» Фрэнк. – Так полагается перед тем, как угостить клиента.

– Как ее зовут?

– Ее зовут гузано. Как и всех ее родственниц. Они обитают в сердцевине агавы. Между прочим, они отличаются по цвету – золотые в бутылке становятся сероватыми, красные – слегка бледнеют, они-то и считаются самыми благородными? Но вообще-то ими полагается закусывать мескаль, а не пульке. Придется нашей гостье налить, как считаешь?

Фрэнк посмотрел на мужчину. Тот расплылся в улыбке и плеснул немного мескаля в стакан. Подал Рамоне. Она шумно втянула воздух и поднесла стакан к носу.

– Стоп, дорогая! – удержал ее Фрэнк. – Давай-ка по всем правилам. Видишь, к бутылке подвешен мешочек? В нем соль с истертыми в порошок червячками. Отличная приправа, – он лихо подмигнул ей. – Ее надо лизнуть перед тем, как опрокинуть стаканчик мескаля.

Рамона подчинилась, лизнула соль из мешочка, во рту запылало от соленой горечи, она быстро глотнула из стакана, остужая горький огонь.

Вкус мескаля оказался приятнее, чем пульке, она уловила слегка травянистый запах. Крепкий, поморщилась она, этот мескаль.

Мужчины с интересом наблюдал за Рамоной, когда она потянулась к гусенице и собралась смело подцепить ее вилочкой. Оба любовались ее несуетными движениями.

Рамона проглотила закуску.

– Ну вот, теперь ты выполнила все, что предписано: лизнула, глотнула, закусила…

Вспоминая события столь давнего времени, Рамона пожалела только об одном – Фрэнка уже нет в этом мире. Он ушел рано для своего возраста – ему не было шестидесяти, когда его настигла пуля вора, который опустошил его плантацию голубой агавы. Было долгое разбирательство, работали детективы, но агава скрыла все следы на красноземе. Жесткая и колючая, она не выдала тайну…

Но это произошло гораздо позже того дня, когда взрослые мексиканские мужчины приняли Рамону в ряды равных. Это было совсем не похоже на них.

Странное дело, именно после той поездки к Фрэнку в Мексику, Рамона уверилась в том, что может все в этой жизни, неважно, что она женщина. Значит, она ошиблась, прожила чужую жизнь? Не такую, какую собиралась?

Внимательно, словно впервые, Рамона оглядывала кабинет Гая и пыталась понять, что такого есть в мужчине, что позволяет ему чувствовать себя хозяином жизни, не мучиться, как она. Конечно, главная суть в физиологии, с ней не поспоришь. Но, вероятно, есть что-то, какие-то предметы, позволяющие мужчине чувствовать себя принадлежащим к другой половине человечества. Мужские игрушки?

Рамона открыла шкаф, в котором хранилась коллекция курительных трубок Гая. Она перебирала их – итальянские, французские, английские, ирландские, датские, греческие… Гай покупал их повсюду. Однажды она со смехом сказала ему:

– Послушай, ты со своими трубками похож на кобелька, которого выпустили погулять, а он поднимает лапку на каждый столбик, метит территорию.

Поначалу Гай опешил, потом замер, как всегда в минуты недоумения, не мигая уставился на жену, затем весело расхохотался.

– Здорово сказано! Один – ноль в твою пользу. Однако я должен уточнить, жена. Я мечу не территорию, я мечу самого себя – ароматами разных территорий.

– Но зачем тебе это? – Рамона догадывалась зачем, но хотела услышать подтверждение догадке: затем, что он самый-самый, что у него весь мир в кармане. А если не в кармане, то в шкафу.