Текст книги "Карусель"

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Теперь мисс Лэнгтон не получала удовольствия от пребывания в этой тихой гавани, где раньше с наслаждением скрывалась часами. Старый собор, видавший вид и посеревший, но все равно красивый, больше не дарил привычного ощущения покоя и свободы. Она полюбила долгие прогулки по сельской местности, но луга, усеянные весенними бабочками, и леса, разукрашенные осенней охрой, лишь усиливали беспокойство. И охотнее всего она отправлялась на холм, с которого на небольшом отдалении открывался вид на сверкающее море, и на мгновение его величие успокаивало ее метущуюся душу. Иногда на закате над сланцевой серостью приплывших с запада облаков несметным множеством рассыпались красно-золотые искры и мерцали над тихой водой, словно шлейф богини огня, а потом, подобно Титану, сокрушившему темницу, через пелену пробивалось солнце и заливало все вокруг ярким светом, повиснув в вышине гигантским медным диском. Казалось, оно с усилием гнало прочь сгустившуюся тьму, наполняя небо ослепительным блеском. Затем над безмятежным морем растягивалась широкая дорога, полыхавшая неземным огнем, по которой могли бесконечно бродить загадочные и страстные души людей в поисках источника вечного света. Белла Лэнгтон отворачивалась со слезами и медленно отправлялась туда, откуда пришла. В долине перед ней серые дома Теркенбери теснились вокруг высокого старинного собора, но его красота лишь заставляла ее сердце сильнее сжиматься от боли.

Потом наступила весна: поля запестрели веселым цветочным узором, похожим на ковер, достойный нежных ног ангелов Перуджино, и это только усилило ее мучения. На каждой живой изгороди, на каждом дереве пели птицы на все голоса, восславляя радость жизни, и красоту дождя, и яркий солнечный свет. Они все до одной твердили ей, что мир молод и прекрасен, а человеческий век так короток, что каждый час надлежит проживать как последний.

Когда подруга пригласила ее на месяц в Бретань, она, устав от собственного бездействия, с радостью согласилась. Путешествие могло облегчить страдания ее больного сердца, а усталость от поездки – унять дрожь в членах, которая заставляла ее чувствовать, будто она способна на рискованные предприятия. Две дамы в одиночестве гуляли по изрезанному побережью. Они остановились в Карнаке, но таинственные древние камни говорили лишь о бренности жизни: человек приходил в этот мир и уходил со своими надеждами и чаяниями и оставлял после себя свидетельства своей слабой веры, которая становилась загадкой для следующих поколений.

Они отправились в Ле-Фауэ, где покрашенные окна разрушенной церкви Сен-Фиакр сияли, как драгоценные камни. Но спокойное очарование этих мест не тронуло сердце, жаждущее жизни и любви, которая вдохновляет на свершения. Они посетили знаменитые кальварии [6]6
  Имеются в виду скульптурные группы, чаще всего на въезде в населенный пункт, с изображением распятия, иногда – Богоматери и других фигур. Calvaire – Голгофа (фр.).


[Закрыть]Плугастеля и Сен-Тегоннека; и эти мрачные кресты с каменными процессиями (попытка увидеть красоту в народе, осознавшем совершенный грех) под серым западным небом встревожили ее еще больше: они несли в себе лишь смерть и могильное отчаяние, а ее переполняли ожидания, жажда чего-то, непонятного ей самой. Ей казалось, будто бы она, сама не зная как, плывет по темному безмолвному морю мистерий, где законы обычной жизни совершенно бесполезны. Путешествие не принесло ничего из того, что она искала, а лишь усилило ее беспокойство; ей не терпелось чем-нибудь заняться, и она вернулась в Теркенбери.

3

Наконец, в один из дней того самого лета после вечерней службы в соборе, мисс Лэнгтон, равнодушно направляясь к двери, увидела молодого человека, сидевшего в конце нефа. Было поздно, так что, судя по всему, все просторное здание осталось в их распоряжении. Сияющим взглядом он смотрел в пустоту, как будто его собственные мысли ослепили его, когда перед ним предстало это готическое великолепие, и его глаза казались необычайно темными. У него были светлые волосы и худое овальное лицо, с нежно-бледной, как у женщины, кожей. Мгновением позже к нему подошел служитель церкви и сказал, что собор закрывается, юноша встал и, не обращая внимания на другие слова служителя, прошел в ярде от Беллы, но из-за своей рассеянности не заметил ее. Она больше не думала о нем, но в следующую субботу, отправившись по привычке на службу во второй половине дня, снова увидела юношу, сидевшего, как и прежде, в самом конце нефа, подальше как от туристов, так и от церковников. Подстрекаемая неведомым ей самой любопытством, она решила остаться там, вместо того чтобы перейти в клирос, отделенный от нефа внушительной ширмой, где по праву занимаемого положения ей выделили место неподалеку от сиденья декана.

На этот раз мальчик, ибо назвать его иначе было нельзя, читал книгу, как она заметила, в стихах. То и дело он с улыбкой вскидывал голову, чтобы, как ей показалось, мысленно повторить понравившуюся строку. Началась служба, звучавшая на отдалении не так громко, так что хорошо знакомые формы обрели новую загадочность. Длительные звуки органа гремели, отражаясь от сводчатой крыши, или нежно звенели, как голосок ребенка меж высоких колонн. Время от времени вступал хор, придавая органной музыке еще большую глубину, но каменные стены заглушали и преломляли музыку, так что она смутно напоминала шум морской волны. Потом это прекратилось, и прекрасный тенор – гордость собора – взял соло, и этому волшебному звуку стало все подвластно, мелодия старого гимна – ее отец любил простую музыку прошлого века – взмыла ввысь к небесам в исполненной страданий молитве. Книга выпала из рук молодого человека, и он принялся вслушиваться в мелодичные переливы. Его лицо преобразилось от восторга, и он стал похож на изображенного на холсте святого, которого благословило таинственное око небесного света. А потом, упав на колени, он закрыл лицо руками, и Белла увидела, что он от всей души молится Богу, который дал людям уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть красоту мира. Что было в этом зрелище такого, что заставило ее сердце затрепетать от какого-то неведомого чувства?

И когда он вернулся на место, на его лице появилось выражение несказанного удовлетворения, а губы задрожали от счастья, изогнувшись в улыбке, так что Белла позеленела от зависти. Что за сила была в его душе, которая могла волшебным образом раскрасить то, что оставляло ее равнодушной вопреки всем ее стараниям? Она подождала, пока он медленно вышел, и, увидев, как он кивнул служителю церкви у двери, поинтересовалась, кто он.

– Не знаю, мисс, – ответили ей. – Он приходит на службу каждую субботу и воскресенье. Но никогда не садится в клиросе. Он всегда остается там, в углу, где никто его не видит, и читает книгу. Я никогда его не трогаю, потому что он очень тихий и вежливый.

Белла и сама не понимала, почему так часто думала о светловолосом юноше, который никогда и не замечал ее присутствия, или почему в следующее воскресенье снова пришла в неф, надеясь на его появление. Понаблюдав за ним внимательнее, она отметила его стройность и красивую форму рук, которые, казалось, прикасаются к вещам с необычной нежностью. Однажды их взгляды встретились, и его глаза оказались голубыми, как летнее море в Италии, и такими же глубокими. Она никогда не отважилась бы заговорить с незнакомцем, но откровенная простота в выражении его лица, в которой, как ни странно, чувствовалась некая интригующая печаль, помогла ей преодолеть застенчивость и боязнь того, что неуместно знакомиться с человеком, о котором она ничего не знает. Интуиция подсказывала: наступил переломный момент в жизни, и сейчас ей требовалась смелость, чтобы обеими руками ухватить счастье. И словно этому благоволило само небо, ей как раз представилась прекрасная возможность завязать знакомство. Взволнованная в преддверии, как ей казалось, настоящей авантюры, она нетерпеливо дождалась субботы, а потом попросила у знакомого служителя церкви ключи и после службы дерзко подошла к юноше, имени которого даже не знала.

– Хотите, я покажу вам собор? – спросила она, не представившись. – Мы можем осмотреть все одни, ведь особенно приятно, когда не отвлекает болтовня служек и суета прихожан.

Он залился румянцем до корней волос, когда она обратилась к нему, а потом очаровательно улыбнулся:

– Как мило с вашей стороны! Я всегда хотел это сделать.

У него был приятный низкий голос, и он не выказал никакого удивления, но Белла, несколько напуганная собственной смелостью, все равно считала нужным объяснить, почему выступила с таким предложением.

– Я вижу вас здесь очень часто, и мне подумалось, что вы хотели бы увидеть весь собор. Боюсь только, вам придется потерпеть при этом мое присутствие.

Он снова улыбнулся и, похоже, впервые окинул ее внимательным взглядом. Белла, смотревшая прямо перед собой, почувствовала, как он медленно изучает ее лицо, и вдруг показалась себе старой, и морщинистой, и безвкусной.

– Что у вас за книга? – спросила она, желая прервать затянувшуюся паузу.

Он молча протянул книгу, и она увидела, что это маленький сборник лирических стихов Шелли, явно перечитанный много раз, поскольку страницы едва держались в переплете.

Белла открыла ворота, ведущие в апсиду, и заперла их за собой.

– Разве не прекрасно оказаться здесь в одиночестве? – воскликнул он и пружинящим шагом с улыбкой в глазах двинулся вперед.

Сначала он немного стеснялся, но вскоре атмосфера самого места, с темными приделами и могильными плитами в виде лежащих рыцарей, узорчатыми окнами в драгоценных камнях, заставила его разговориться, и его охватил мальчишеский энтузиазм, который он изливал со страстью, поразившей Беллу. Его восторг передался ей, и она увидела новое очарование в том, что хорошо знала. Пылкость его горячей поэтической натуры, казалось, позолотила стены волшебным солнечным светом; и, словно открывшись небу, эти одинокие камни вкусили новой свежести зеленых лужаек, и цветов, и деревьев с густой листвой. Теплое дыхание западного ветра согрело готические колонны, придав новое великолепие старинному стеклу и живое очарование – крестовому своду. Щеки юноши раскраснелись от возбуждения, а сердце Беллы, когда она его слушала, билось быстрее, завороженное охватившим ее счастьем. Он много жестикулировал, и от движений его длинных изящных пальцев (собственные пальцы, несмотря на ее благородное происхождение, были короткими, толстоватыми и некрасивыми) оживало само прошлое этого величественного собора. Она слышала позвякивание металла, когда рыцари в доспехах шагали под неподвижными знаменами, и ясно видела тот исторический момент, когда джентльмены Кента в гамашах и камзолах и дамы в гофрированных воротниках и юбках с фижмами собрались восславить бога шторма и войны, потому что Говард Эффингем разгромил армаду короля Филиппа.

– А теперь давайте пройдем в крытую галерею, – нетерпеливо предложила она.

Они сели на каменный парапет, выходящий на свежий зеленый газон, где в былые времена в раздумьях бродили монахи-августинцы. Какое-то утонченное изящество чувствовалось в аркаде, с ее стройными колоннами и изысканной резьбой на капителях, напоминавшей о галереях Италии, которые, несмотря на печальные кипарисы и полуразрушенный вид, навевают мысли об умиротворении и счастье, а не присущее северянам чувство стыда за совершенные грехи. Молодому человеку, который знал волшебное очарование юга только по книгам и картинам, быстро передалось это ощущение, и на его лице отразилось печальное томление. Когда Белла поведала ему о путешествии в Италию, он принялся с жаром расспрашивать ее, и пыл юной души заставил ее отвечать с теплотой, которую она старалась не допускать в общении с другими, боясь показаться нелепой. Открывшийся перед ними вид был очень красив. Высокая центральная башня в своем грандиозном великолепии смотрела на них сверху вниз, а ее статная красота трогала душу, так что юноша, хоть никогда и не видел монастырей Тосканы, словно побывал там. Они некоторое время посидели молча.

– Должно быть, вы очень важный человек, – наконец произнес он и повернулся к ней. – Иначе нам ни за что не разрешили бы находиться здесь так долго.

– Для служек это особого значения не имеет, – с улыбкой ответила она. – Наверное, уже поздно.

– Не зайдете ко мне выпить чаю? – спросил он. – Я живу прямо напротив входа в собор. – Потом, поймав взгляд Беллы, он, улыбнувшись, добавил: – Меня зовут Герберт Филд, и я весьма благовоспитанный человек.

Она колебалась: ей казалось странным распивать чай с человеком, которого она почти не знала, но она смертельно боялась показаться ханжой. А визит к нему домой, в ходе которого она могла лучше познакомиться с ним, обещал стать логическим завершением приключения. Наконец, руководствуясь здравым смыслом, она решила, что получила шанс вкусить настоящей жизни вместо жалкого существования.

– Пожалуйста, – настаивал он. – Я хочу показать вам мои книги.

И он легко, но настойчиво коснулся ее руки.

– С большим удовольствием.

Он привел ее в крошечную комнатку близ аптеки, обставленную как кабинет, с низким потолком и обшитыми панелями стенами: на них висело несколько репродукций картин Пьетро Перуджино, а еще там оказалось довольно много книг.

– Боюсь, тут тесновато, но я поселился здесь, чтобы видеть вход в собор. Я думаю, это едва ли не самое прекрасное, что есть в Теркенбери.

Он заставил ее присесть, пока кипятил воду и делал бутерброды. Белла, сначала немного напуганная новизной происходящего, держалась чуть отстраненно, но полный восторг юноши от ее общества передался и ей, так что она повеселела и успокоилась. Потом ей открылась новая грань его характера: восторг от встречи с прекрасным отступил, и он стал вести себя совершенно нелепо, по-мальчишески. Он заливался звонким смехом и теперь, когда мисс Лэнгтон была у него в гостях, чувствовал себя более непринужденно и свободно рассуждал на сотни тем, которые одна за другой приходили ему на ум.

– Хотите сигарету? – спросил он, едва они допили чай. А когда Белла со смехом отказалась, поинтересовался: – Вы ведь не против, если я закурю? После этого я буду еще красноречивее.

Он придвинул стулья к открытому окну, чтобы открылся вид на массивные каменные стены, и, как будто знал Беллу всю свою жизнь, продолжал болтать без умолку. Но когда она в конце концов поднялась, чтобы уйти, его взгляд стал тусклым и печальным.

– Мы ведь увидимся снова, правда? Я не хочу терять вас теперь, когда столь странным образом вас нашел.

По сути, он просил мисс Лэнгтон назначить ему свидание, а дочь декана уже забыла о всякой осторожности.

– Осмелюсь предположить, что мы когда-нибудь увидимся в соборе. – Как и свойственно женщине, она собиралась дать ему все, что он хочет, но не желала сдаваться слишком быстро.

– О, так не пойдет, – не отступал он. – Я не могу ждать встречи с вами целую неделю.

Белла улыбалась ему, а он жадно заглядывал ей в глаза, держа ее за руку, очень крепко, как будто и не думал отпускать, пока она не пообещает ему хоть что-нибудь.

– Давайте прогуляемся завтра по окрестностям, – предложил он.

– Прекрасно, – ответила она, убеждая себя, что нет ничего плохого в прогулке с юношей на двадцать лет моложе ее. – Я буду у Западных ворот в половине шестого.

Но вечер вернул мисс Лэнгтон благоразумие, и она отправила ему записку, в которой сообщала, что забыла о ранее назначенной встрече, и выражала опасения, что не сможет прийти. И все же ее терзали сомнения, и она не один раз упрекнула себя, что исключительно из-за своей застенчивости может доставить Герберту Филду горчайшее разочарование. Она софистически говорила себе, что из-за неспешной воскресной доставки письмо, наверное, до него не дошло. И, опасаясь, что он придет к Западным воротам и не поймет причины ее отсутствия, она убедила себя все же появиться там и объяснить лично, почему хотела отложить обещанную прогулку.

Западные ворота представляли собой старую живописную каменную кладку, которая в былые дни отмечала внешнюю границу Теркенбери. И даже теперь, несмотря на дома, выросшие с одной стороны, дорога, которая сворачивала налево, вела прямо в деревню. Когда Белла пришла, чуть раньше назначенного времени, Герберт уже ждал ее. В своей соломенной шляпе он казался еще моложе.

– Разве вы не получили мою записку? – спросила она.

– Получил, – ответил он улыбаясь.

– Тогда почему пришли?

– Просто решил, что вы можете передумать. Я совсем не поверил в вашу встречу. Я так сильно хотел вас увидеть, что вообразил, будто и вы не сможете удержаться. Я чувствовал: вы должны прийти.

– А если бы я не пришла?

– Что ж, подождал бы… Не капризничайте. Взгляните на солнце, которое зовет нас за собой. Вчера перед нами лежали серые камни собора, сегодня – зеленые поля и деревья. Вы разве не слышите восхитительный шепот западного ветра?

Белла взглянула не него и не смогла устоять перед пылкой притягательностью его глаз.

– Полагаю, мне следует принять ваше приглашение, – ответила она.

И они вместе отправились в путь. Мисс Лэнгтон была убеждена, что ее интерес обусловлен лишь материнскими чувствами, как к какому-нибудь сироте, которого она кормила желе с ложечки. Она и не подозревала, что Купидон, хохоча над ее отговорками, весело танцевал вокруг них и выпускал серебряные стрелы. Они брели вдоль тихой речушки, которая текла к северу и впадала в море в тени густых ив. Природу в тот июльский день переполняла свежесть и запахи: скошенное сено, высыхая, источало удивительный аромат, и даже птицы молчали.

– Я рад, что вы живете в доме декана, – сказал он. – Буду с удовольствием представлять, как вы сидите в этом прекрасном саду.

– Вы когда-нибудь его видели?

– Нет. Но могу вообразить, что скрывается за старой красной стеной – тенистые газоны под сенью розовых кустов. Должно быть, там сейчас тысячи роз.

Декан был известен как большой поклонник этого королевского цветка, его цветы на местной ярмарке удивляли весь город. Прогулка продолжалась, и вскоре полусознательно, словно пытаясь укрыться от жестокого мира, Герберт взял ее под руку. Белла вспыхнула, но не отважилась отстраниться – ей странным образом льстила его уверенность. Она очень осторожно задавала ему вопросы, и он удивительно просто рассказывал, как долго его родители бились за то, чтобы дать ему образование, лучшее, чем у людей его круга.

– Тем не менее, – произнес он, – все не так плохо, как я думал. Работа в банке дает мне массу времени, и у меня остаются мои книги и надежды.

– Какие же?

– Иногда я пишу стихи, – ответил он, покраснев от смущения. – Я полагаю, это нелепо, но дает ощущение невероятного счастья. И кто знает? Может, когда-нибудь я создам что-то, чему не дадут умереть в забвении…

Позже, когда Белла отдыхала на ступеньках, а Герберт стоял рядом, он поднял на нее взгляд и, поколебавшись, произнес:

– Я хочу вам кое-что сказать, мисс Лэнгтон. Но я очень боюсь… Вы ведь не бросите меня теперь, правда? Теперь, когда я нашел друга, я не могу позволить себе потерять его. Вы не знаете, как для меня важно, когда есть человек, с которым можно поговорить, человек, который добр ко мне. Я часто чувствую себя ужасно одиноким. А вы внесли такое разнообразие в мою жизнь! За последнюю неделю все как будто изменилось.

Она серьезно посмотрела на него. Неужели он не понимал, что тоже изменил ее жизнь? Она не могла сказать, какие чувства поднимались в ее груди, когда эти прекрасные голубые глаза так умоляли ее о том, что она с готовностью хотела ему дать.

– Мой отец собирается в Линэм в среду, – произнесла она наконец. – Когда закончите работу, придете ко мне на чай в наш сад?

Она почувствовала, что ей воздалось сторицей, увидев счастье в его глазах.

– Я больше ни о чем не смогу думать до тех пор.

Мисс Лэнгтон поняла, что постоянное беспокойство, как ни удивительно, покинуло ее. Жизнь больше не казалась однообразной, а запестрела новыми волшебными красками, ей все стало интересно, дневная рутина превратилась скорее в удовольствие, чем в обязанность. Она повторяла себе все восхитительные и непоследовательные высказывания нового знакомого, приходя к выводу, что их беседа приятным образом отличалась от церковных дебатов, к которым она привыкла. В капитуле культивировался утонченный вкус, а вторая жена архидиакона написала роман, который обернулся бы страшным позором, если бы не ее особое положение и явные высокоморальные цели. Младшие каноники с энтузиазмом говорили о Королевской академии. Но Герберт рассуждал о книгах и картинах так, словно искусство – это живое существо, необходимое ему как хлеб и вода. А Белла, чувствовала, что ее эстетические взгляды, которые ей привили в качестве элемента хорошего воспитания, были слишком общи и банальны, и она с величайшим интересом слушала его пылкие излияния.

В среду она казалась почти красивой, когда в летнем муслиновом платье и большой шляпе вышла в сад, где под зеленым деревом уже лежали чайные принадлежности. Мисс Ли могла бы саркастически улыбнуться, заметив, с каким старанием дочь декана расставила мебель, чтобы занять наиболее выигрышное положение. Уединенность, спокойная красота сада подчеркивали ребячество Герберта, а его приятный смех, звеня, проникал в самое сердце Беллы. Глядя, как удлиняются тени, они говорили об Италии и Греции, о поэтах и цветах, и наконец, устав от серьезности, они принялись с легким сердцем нести сущую чепуху.

– Знаешь, я больше не могу называть тебя мистером Филдом, – заявила Белла улыбаясь. – Я должна называть тебя Гербертом.

– Если так, то я буду называть тебя Белла.

– Не уверена, что для тебя это обязательно. Понимаешь, я ведь уже почти как древнее ископаемое, так что для меня вполне естественно обращаться к тебе по имени.

– Зато я не могу позволить, чтобы у тебя было передо мной хоть какое-то преимущество. Мы должны оставаться друзьями на равных правах, и меня абсолютно не волнует, что ты старше меня. К тому же в мыслях я всегда называю тебя Беллой.

Она снова улыбнулась, бросив на него нежный взгляд:

– Что ж, полагаю, я должна согласиться.

– Конечно.

Он вдруг схватил обе ее руки и, прежде чем она догадалась, что он собирается сделать, расцеловал их.

– Не делай глупостей! – воскликнула Белла, поспешно вырвав руки, и покраснела до корней волос.

Увидев, как она смутилась, он по-мальчишески расхохотался:

– О, я вогнал тебя в краску!

Его голубые глаза сияли, он был в восторге от своей выходки. Он и не знал, что потом у себя в комнате Белла, чувствуя, как следы от поцелуев до сих пор горят огнем у нее на руках, горько плакала, словно у нее вот-вот разорвется сердце.