Текст книги "Сплошные прелести"

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Ты все молчишь сегодня.

– Разве?

– Ты, может, плохо себя чувствуешь?

– Отнюдь.

Она искоса поглядела на меня. Я не видел ее глаз, но знал, что в них светится так хорошо мне знакомая, по-детски озорная улыбка. Рози ничего не прибавила. После спектакля мы, поскольку шел дождь, наняли экипаж; я назвал ее адрес на Лимпус-род. Она молчала, пока не доехали до Викториа-стрит, и тут сказала:

– А ты не хочешь, чтоб я к тебе пошла?

– Как скажешь.

Она приподняла шторку и назвала вознице мой адрес. Потом взяла мою руку и сжала ее, но я остался недвижим и глядел в окошко сердито и надуто. Доехав на Винсент-стрит, вывел ее из кэба и молча проводил в дом. Снял шляпу и пальто. Рози сбросила пелерину и муфту на диван.

– Что ты дуешься? – спросила она, подойдя ко мне.

– Я не дуюсь, – сказал я, отводя глаза.

Она обхватила руками мое лицо.

– Разве можно так глупить? С чего тебе злиться, если Джек Куйпер дарит мне меховую пелерину? Тебе ж такое не поднять?

– Конечно…

– И Теду не купить. И не надейся, чтоб я отказалась от меховой пелерины за двести шестьдесят фунтов. Мне всю жизнь хотелось меховую пелерину. А для Джека это пустяк.

– А ты не надейся, чтоб я поверил, будто он преподнес ее тебе из одной дружбы.

– А он мог и так. Все одно, он опять в Амстердаме и не известно когда вернется.

– Он и не единственный, к тому же.

Теперь я взглянул на Рози, и в глазах моих были злость, боль и обида; она улыбнулась мне своей прекрасной улыбкой, милую мягкость которой я и не знаю как описать; голос был бесконечно нежен:

– О, милый, зачем тебе в голову лезут какие-то другие? Что ты теряешь? Разве тебе со мной не хорошо? Ты разве не рад быть со мной?

– Бесконечно.

– Ну вот. И глупо дуться и ревновать. Почему не радоваться тому, что есть? Наслаждайся, пока можно. Слушай, через сто лет все мы помрем, и какое тогда все это будет иметь значение? Пока получается, пусть нам будет хорошо.

Она обняла меня за шею и прижалась своими губами к моим. Я забыл о своей обиде. Я думал только о ее красоте и завораживающей нежности.

– Ты уж принимай меня, какая я есть, – шепнула она.

– Ладно, – ответил я.

Глава восемнадцатая

Все это время я, можно сказать, и не видал Дрифилда. Целые дни он был занят редакторскими делами, а вечерами писал. Он, естественно, присутствовал на каждой субботе, любезный, занятный и ироничный, бывал вроде рад встретить меня и перекинуться парой слов о каком-нибудь пустяке, но в основном, понятное дело, уделял внимание гостям постарше и позначительней. Притом я все более замечал в нем некоторую замкнутость; это был уже не тот разудалый и простецкий приятель, каким я знал его в Блэкстебле. Возможно, только при моей повышенной чувствительности мог я обнаружить незримый барьер меж ним и теми, с кем он веселился и шутил. Словно он жил в мире воображения, отводившем на задний план мир будничный. Теперь Дрифилда приглашали иногда держать речь на официальном обеде. Он вступил в литературный клуб. Стал знаться со многими людьми вне узкого круга, в который попал в силу своих профессиональных занятий, и все чаще бывал зван на ленч и на чай дамами, любившими окружать себя видными писателями. Рози тоже получала приглашение, но редко куда ходила; по ее словам, эти приемы были ей ни к чему, да и видеть, мол, там хотят не ее, а только Теда. Думается, она смущалась и чувствовала себя не в своей тарелке. Да и хозяйки, пожалуй, не раз давали ей понять, как нелегко смириться с тем, что ее тоже надо приглашать; и, пригласив из вежливости, словно не замечали, ибо вежливость им вообще-то претила.

Вот именно тогда Эдвард Дрифилд и опубликовал «Чашу жизни». Не мое дело заниматься разбором его произведений, за последнее время о них написано столько, что аппетит любого рядового читателя может быть удовлетворен. Но «Чаша жизни» – это, позволю себе сказать, хоть не самая популярная и не самая знаменитая его книга, зато, убежден, самая интересная. В ней есть холодная безжалостность, которая звучит оригинальной нотой среди сплошной сентиментальности английской прозы. Это книга освежающая и пряная. Она, наподобие кислого яблока, оставляет оскомину, но есть в ней легкий горьковато-сладкий привкус, от которого становится очень приятно во рту. Из всех книг Дрифилда одна она такова, что мне бы хотелось самому написать ее. Страшную и душераздирающую, безо всяких сантиментов и слезливости, сцену смерти ребенка и следующий за ней любопытный эпизод нелегко забыть каждому, кто их прочел.

Как раз это место вызвало неожиданно бурю, разразившуюся над головой бедняги Дрифилда. В первые дни после появления «Чаши жизни» казалось, что ее встретят, как и остальные его романы, то есть появятся подробные рецензии, одобряющие произведения в целом и указывающие на отдельные недостатки, а спрос на книгу будет недурной, но скромный. Рози рассказывала мне, что он рассчитывал получить фунтов триста и снять на лето дом где-нибудь на реке. Первые два-три отзыва были расплывчатые; затем в одной из утренних газет появилась разносная статья на целый подвал. Роман оценивался как беспардонно грубый, непристойный, а издателям досталось за то, что они предложили публике такую книгу. В статье рисовались бедственные картины разлагающего воздействия, которое «Чаша жизни» должна оказать на молодежь Англии. Книгу оценили, как оскорбление всему женскому полу. Рецензент восставал против самой возможности того, чтобы такое произведение попало в руки неопытных юношей и чистых девушек. Другие газеты поддержали приговор. Самые глупые требовали запрещения книги, другие мрачно задавались вопросом, не тот ли здесь случай, когда насущно вмешательство прокурора. Осуждение стало всеобщим; если тот или иной писатель, привыкший к более реалистическому складу континентальной прозы, отваживался утверждать, что это лучшее из написанного Дрифилдом, то таких и слушать не желали, трактуя искреннюю убежденность как низменное желание подыграть галерке. Книгу не допустили в библиотеки, и хозяева железнодорожных киосков отказались пускать ее в продажу.

Все это, конечно, было очень неприятно Эдварду Дрифилду, но держался он с философским спокойствием.

– Говорят: это неправда, – пожимая плечами, улыбался он. – А это правда. И пошли они ко всем чертям.

В этих невзгодах его поддержала верность друзей. Восхищение «Чашей жизни» стало признаком эстетической проницательности; возмущение ею было равноценно признанию в собственном филистерстве. Миссис Бартон Трэфорд без колебаний заявляла, что это шедевр, и (хотя момент был не очень подходящим для статьи Бартона в «Квотерли») ее вера в будущность Эдварда Дрифилда осталась непоколебленной. Странно (и поучительно) читать сегодня книгу, породившую такой шум: в ней нет ни единого слова, от коего покраснеет последний скромник, ни единого эпизода, способного вызвать хоть тень смущения у нынешнего читателя романов.

Глава девятнадцатая

Полгода спустя, когда стихли страсти вокруг «Чащи жизни» и Дрифилд уже принялся за роман, вышедший потом под названием «По делам их», я, ставший на четвертом курсе ассистентом в стационаре, перед обходом палат поджидал, как положено, в вестибюле хирурга и заглянул мимоходом на полку для почты, – не знавшие домашнего адреса писали мне иногда на больницу. С удивлением обнаружил я на полке телеграмму следующего содержания: «Прошу непременно быть у меня сегодня в пять часов по важному делу. Изабел Трэфорд».

Я терялся в догадках, зачем ей понадобился. За последние два года встречались мы раз двадцать, но никакого внимания она на меня не обращала, и у нее я никогда не бывал. Впрочем, известно, как трудно залучить к чаю мужчин, и хозяйка, которой в последний момент их недостало, могла решить, что студентик-медик все-таки лучше, чем недобор; но, судя по тексту телеграммы, в виду имелся не прием.

Хирург, которого я сопровождал на обходе, был нуден и многоречив. Освободиться я смог только в половине шестого и еще добрых двадцать минут добирался до Челси. Миссис Бартон Трэфорд жила в многоквартирном доме на набережной. Было около шести, когда я позвонил в дверь и спросил, дома ли она. А когда меня проводили в гостиную и я стал объяснять, почему опоздал, она меня прервала:

– Мы допускали, что вам не удалось вырваться. Это неважно.

Ее муж тоже был здесь.

– Вероятно, он не откажется от чашки чаю, – сказал он.

– О, для чая уже поздновато, не так ли? – вежливо посмотрела она на меня полными доброты, кротко блиставшими глазами. – Ведь вам не хочется чаю?

Я хотел и пить и есть, поскольку завтрак мой состоял из лепешки с маслом и чашки кофе, но не желал в том признаться и отказался от чая.

– Вы знакомы с Олгудом Ньютоном? – спросила миссис Бартон Трэфорд, указывая на человека, сидевшего в большом кресле, когда я входил, и поднявшегося мне навстречу. – Полагаю, вы встречались с ним у Эдварда.

Встречались. Заходил он изредка, но я знал его имя и помнил в лицо. Он действовал мне на нервы, и не думаю, чтобы я когда-нибудь с ним разговаривал. Теперь он совершенно позабыт, а в те времена это был известнейший в Англии критик. Крупный тучный блондин с полным бледным лицом, седеющей шевелюрой и бледно-голубыми глазами, он обычно носил бледно-голубой галстук, дабы подчеркнуть цвет своих глаз. Он по-свойски держал себя с писателями, которых встречал у Дрифилда, и говорил им приятные и хвалебные слова, а стоило тем удалиться, на все лады проходился на их же счет. Он говорил тихо и вкрадчиво, отлично выбирая слова: никто не мог с большей точностью опорочить собственного друга.

Я обменялся рукопожатием с Олгудом Ньютоном, а миссис Бартон Трэфорд с обычной своей обходительностью взяла меня за руку и, чтобы я не чувствовал стеснения, усадила рядом с собой на диван. Со стола еще не убирали, и она, взяв сэндвич с вареньем, стало деликатно откусывать по кусочку.

– Вы виделись с Дрифилдами в последнее время? – спросила она, будто бы просто ради разговора.

– Я был у них в минувшую субботу.

– А с тех пор никого из них не встречали?

– Нет.

Миссис Бартон Трэфорд стала безмолвно бросать взгляды то на Олгуда Ньютона, то на мужа, словно прося их помощи.

– Околичности бесплодны, Изабел, – отчеканил Ньютон, верный своей манере выражаться точно, и злоумышленнически подмигнул.

Миссис Бартон Трэфорд обратилась ко мне:

– Тогда вам, значит, не известно, что миссис Дрифилд сбежала от мужа.

– Что?!

Ошарашенный, я не верил своим ушам.

– Пожалуй, будет лучше, Олгуд, если вы ему изложите, как все было, – сказала миссис Трэфорд.

Критик откинулся в кресле, сомкнул кончики пальцев и умильно заговорил:

– Вчера вечером я должен был свидеться с Эдвардом Дрифилдом относительно статьи, которую я для него готовлю, и после обеда, поскольку погода была хорошая, я решил пройтись пешком до его дома. Он ожидал меня; кроме того, мне было известно, что по вечерам он никуда не выходит, разве только по таким важным поводам, как банкет у лорда-мэра или обед в Академии. Представьте мое удивление, нет, скорее мое явное и полное замешательство, когда я, подойдя к его дому, увидел, как дверь открывается и выходит Дрифилд собственной персоной. Вам, конечно, известна привычка Иммануила Канта выходить на ежедневную прогулку в один и тот же час с такой пунктуальностью, что у жителей Кенигсберга было заведено сверять в этот момент свои часы, и когда однажды тот вышел из дому часом раньше обычного, все похолодели, поскольку сочли, что такое могло случиться только по причине некоего ужасающего события. Они были правы: Иммануил Кант получил тогда весть о падении Бастилии.

Олгуд Ньютон сделал небольшую паузу, чтобы поглядеть, как воспринят его анекдот. Миссис Бартон Трэфорд с пониманием улыбнулась.

– Я не предвидел столь же всемирно важного катаклизма, когда увидел Дрифилда спешащим в мою сторону, но сразу меня осенило, что нечто стряслось. Он был без трости и без перчаток. На нем был его рабочий костюм, то есть не первой молодости пиджак из черной альпаки, и широкополая шляпа. Было нечто дикое в его облике и отчаянное в поведении. Зная превратности его супружеской судьбы, я гадал: то ли его гонят опрометью из дому матримониальные осложнения, то ли он просто торопится к почтовому ящику опустить письмо. Он несся, как быстроногий Гектор, благороднейший из греков. Казалось, он не заметил меня, и я заподозрил, что ему этого и не хотелось. «Эдвард», – остановил я его. Он остолбенел и, могу поклясться, некоторое время не узнавал меня. «Не мстительные ли фурии заставляют вас метаться по грешной округе Пимлико?» – спросил я. «А, это вы», – сказал он. «Вы куда?» – «Никуда», – был его ответ.

Я думал, что при таких темпах Олгуд Ньютон никогда не окончит свой рассказ, и миссис Хадсон выйдет из себя, раз я на полчаса задержу ее с обедом.

– Я рассказал ему, по какому поводу пришел, и предложил вернуться в дом, где будет удобней обсудить волновавший меня вопрос. «Мне тошно сидеть дома, – сказал он, – давайте пройдемся. По дороге расскажете». Выразив на то согласие, я отправился с ним на прогулку; он рвался вперед, а я упрашивал умерить шаг. Даже доктор Джонсон не смог бы вести разговор с собеседником, мчащимся по Флит-стрит со скоростью курьерского поезда. Эдвард держал себя так странно и был так возбужден, что я счел разумным увести его на менее оживленные улицы. Заговорил с ним о статье. Занимавшая меня проблема оказалась сложнее, чем это представлялось поначалу, и у меня явились сомнения, смогу ли я удовлетворительно раскрыть ее на страницах еженедельника. Я изложил ему дело полно и ясно и спросил о его мнении. «Рози ушла от меня», – отвечал он. Я не сразу понял, о ком речь, но незамедлительно вспомнил пышную и малоприятную особу, из чьих рук я порою брал чашку чая. По его тону я заключил, что он скорее ожидает от меня сострадания, нежели поздравлений.

Олгуд Ньютон снова сделал паузу, подмигнув голубыми глазами.

– Вы чудесны, Олгуд, – сказала миссис Бартон Трэфорд.

– Бесценны, – сказал ее муж.

– Усвоив, что требуется сопереживание, я сказал: «Мой дорогой». Он прервал меня: «Я только что получил письмо. Она убежала с Лордом Джорджем Кемпом».

Я шумно вздохнул, но промолчал. Миссис Трэфорд глянула на меня краем глаза.

– «Кто этот Лорд Джордж Кемп?» – «Он из Блэкстебла», – был ответ. Не располагая временем на раздумье, я принял решение быть откровенным и сказал: «И хорошо, что вы от нее избавились». – «Олгуд!» – вскричал он. Я остановился и взял его под руку. «Так знайте – она обманывала вас со всеми вашими друзьями. О ее поведении судачат на всех перекрестках. Мой уважаемый Эдвард, смиримся с фактом: ваша жена ничем не отличалась от заурядной потаскушки». Он вырвал руку и зарычал, как орангутан в лесах Борнео, когда того насильственно лишают кокосового ореха. И прежде чем я мог остановить его, бросил меня и скрылся. Мне, пораженному, осталось только слушать стенания и торопливые шаги.

– Не надо было его отпускать, – сказала миссис Бартон Трэфорд. – В таком состоянии он мог броситься в Темзу.

– У меня была такая мысль, но я обратил внимание, что бежал он не по направлению к реке, а вглубь улочек того квартала, которым мы шли. Кроме того, я сообразил, что в истории литературы нет прецедента, чтобы писатель совершал самоубийство в период работы над литературным произведением. При любых невзгодах он не пожелал бы оставить потомкам неоконченный опус.

То, что я услышал, потрясло меня, возмутило и привело в уныние; беспокойство усиливала неизвестность: зачем миссис Трэфорд меня позвала? Слишком мало была она со мной знакома, чтобы посчитать событие прямо меня касающимся; не хотела же она просто поделиться новостью…

– Бедный Эдвард, – сказала она. – Конечно, нет худа без добра и отрицать это никто не станет, но боюсь, как бы он не принял событие слишком близко к сердцу. К счастью, он не совершил ничего безрассудного. – Она обратилась ко мне: – Как только мистер Ньютон рассказал нам об этом, я отправилась на Лимпус-род. Эдварда не было, но прислуга сказала, что он сию минуту ушел; значит, он заходил домой в промежутке между тем моментом, когда убежал от Олгуда, и этим утром. Вы удивлены, отчего я просила вас прийти?

Я не отвечал, ожидая, что она скажет дальше.

– Ведь вы познакомились с Дрифилдами именно в Блэкстебле? Вы сможете объяснить, кто такой этот лорд Джордж Кемп. Как сказал Эдвард, он из Блэкстебла.

– Он старше средних лет. У него есть жена и сыновья, оба моего возраста.

– Но я не доискалась, кто он, не нашла его ни в «Кто есть кто», ни у Дебретта.

Я едва не рассмеялся.

– О, не настоящий он лорд, а местный торговец углем. В Блэкстебле его называют лордом за важность. Просто в шутку.

– Соль буколического юмора бывает несколько туманна для непосвященных, – заметил Олгуд Ньютон.

– Мы все должны помочь Эдварду, чем только можем, – сказала миссис Бартон Трэфорд, остановив на мне сосредоточенный взгляд. – Если Кемп убежал с Рози, он должен был бросить жену.

– Полагаю, что так, – проговорил я.

– Не сделаете ли вы доброе дело?

– Если смогу.

– Не съездите ли в Блэкстебл в точности узнать, что произошло? По-моему, нам следует снестись с его женой.

Я никогда не был особым любителем ввязываться в чужие дела.

– Не знаю, как взяться за это, – ответил я.

– Вы не сможете с ней повидаться?

– Да, не смогу.

Если миссис Бартон Трэфорд и нашла мой ответ резким, то не подала виду, лишь чуть улыбнулась.

– В таком случае, от этого откажемся. Вот что срочно надо сделать: поехать туда и разузнать о Кемпе. Я вечером постараюсь увидеться с Эдвардом. Для меня невыносима мысль, что он один в том кошмарном доме. Мы с Бартоном решили взять его к себе; у нас есть свободная комната, и я все подготовлю, чтобы он смог в ней работать. Не правда ли, Олгуд, для него это будет самое лучшее?

– Вне сомнения.

– Почему бы ему не пожить здесь некоторое время, во всяком случае с месяц, а потом он может уехать с нами на лето. Мы собираемся в Бретань. Уверена, ему там понравится, для него это будет полная перемена обстановки.

– Первым делом решим, – сказал Бартон Трэфорд, глядя на меня почти так же ласково, как и его жена, – поедет ли сей юный костоправ в Блэкстебл на разведку. Надо выяснить, что к чему. Это ж немаловажно.

В оправдание своего интереса к археологии Бартон Трэфорд был склонен к задушевности и к шутливой, даже жаргонной манере речи.

– Он не откажется, – сказала его жена, поглядев на меня мягко и просительно. – Ведь не откажетесь? Это так важно, а вы единственный, кто может нам помочь.

Она, понятно, не ведала, сколь мне самому не терпелось выяснить, что произошло; ей в голову не приходило, какая жгучая ревность сжимала мне сердце.

– Я вряд ли смогу освободиться в больнице раньше субботы.

– Это ничего. Очень мило с вашей стороны. Вам будут благодарны все друзья Эдварда. Когда вы вернетесь?

– Мне надо быть в Лондоне рано утром в понедельник.

– Так приходите сюда в тот же день к чаю. Буду ждать вас с нетерпением. Слава богу, это улажено. Теперь мне нужно попытаться отыскать Эдварда.

Я понял, что могу быть свободным. Олгуд Ньютон попрощался и спустился вместе со мной.

– Сегодня наша Изабел отчасти напоминает Екатерину Арагонскую, и это ей, на мой взгляд, очень к лицу, – проговорил он, когда дверь за нами закрылась. – Представляется драгоценный случай, и думаю, можно поверить – наша знакомая его не упустит. Очаровательная женщина с драгоценной душой. Venus toute entière à sa proie attachée.

Не поняв этого замечания (поскольку, как я предупреждал читателя, узнал много позже, кем была миссис Бартон Трэфорд), но догадываясь, что он сказал о ней какую-то замаскированную гадость, притом хлесткую, я издал смешок.

– Полагаю, ваши юные лета склоняют вас к лондонской гондоле, как выразилась в один печальный момент моя милая Диззи.

– Я пойду на автобус, – ответил я.

– Ах так? Пожелай вы ехать экипажем, я попросил бы вас любезно подбросить меня по пути, но раз вы собрались воспользоваться столь скромным средством сообщения, которое я по старинке предпочитаю именовать омнибусом, я размещу свою неповоротливую тушу в извозчичьей карете.

Он подозвал таковую и протянул мне на прощанье два вялых пальца.

– В понедельник приду узнать результаты вашей, как сказал бы уважаемый Генри, предельно деликатной миссии.

Глава двадцатая

Но миновали годы, прежде чем я опять встретился с Олгудом Ньютоном, потому что, приехав в Блэкстебл, получил письмо от миссис Бартон Трэфорд (она предусмотрительно записала мой тамошний адрес) с просьбой не приходить к ней в дом по причинам, которые она изложит при встрече, а увидеться в шесть часов на вокзале Викториа, в зале ожидания первого класса. В понедельник, как только я освободился в больнице, я туда направился и ждал ее прихода совсем недолго. Она подошла ко мне своей расслабленной походкой.

– Ну, что вы мне расскажете? Давайте найдем тихий уголок и присядем.

Мы оглядели зал и нашли такой уголок.

– Я должна объяснить, почему попросила вас прийти сюда, – начала она. – Эдвард у меня. Сначала он не хотел переезжать, тем не менее я его убедила. Но он издерган, слаб и раздражителен, боюсь, ему не пойдет на пользу встреча с вами.

Я передал миссис Трэфорд основное из ставшего известным мне, а она внимательно выслушала, иногда кивая головой. Я, однако, и не надеялся, что она способна понять, в каком смятении застал я Блэкстебл. Город гудел от возбуждения. За много лет тут не знали никаких подобных треволнений, и все разговоры были только об этом событии. Пузатый прогорел! Лорд Джордж Кемп скрылся! Неделей раньше он объявил, будто едет по делам в Лондон, а через два дня стало известно о его банкротстве. Оказалось, строительные операции не имели успеха, попытки сделать Блэкстебл популярным морским курортом не встретили поддержки, и он вынужден был изыскивать средства где только придется. В городе носились всевозможные слухи. Немало людей скромного достатка, вверивших ему свои сбережения, оказались на грани разорения. Подробности были неясны, ибо ни дядя, ни тетя не разбирались в коммерческих делах, а я не умел связать воедино то, что разузнал. Но дом Джорджа Кемпа был взят в заклад, а мебель описана. Его жена осталась без гроша. Оба сына, парни двадцати и двадцати одного года, занимались сбытом угля, но всеобщий крах коснулся и их. Джордж Кемп увез с собой все, что смог прикарманить – как говорили, примерно полторы тысячи фунтов, хоть не знаю, откуда это стало известно; был дан приказ о его аресте. Предполагали, что он уплыл – то ли в Австралию, то ли в Канаду.

– Надеюсь, поймают, – произнес дядя. – Он заслужил пожизненную каторгу.

Негодование было всеохватно. Не могли простить его вечную шумливость и неистовость, то, что он высмеивал всех, и то, что угощал всех в трактире, устраивал пикники, имел такой прекрасный выезд и так лихо заламывал свой рыжий котелок. Но худшее услышал мой дядя от церковного старосты в ризнице вечером в субботу. В течение двух последних лет Кемп встречался с Рози Дрифилд почти каждую неделю в Хэвершеме и проводил с ней ночь в трактире, владелец которого вложил деньги в одну из сомнительных затей Лорда Джорджа, а узнавши о своей потере, выложил все как было. Он бы еще стерпел, обведи Лорд Джордж других, а не его, так по-доброму, по-приятельски относившегося к Кемпу; но тут уж не было удержу.

– Он вместе с ней, вероятно, и убежал, – сказал дядя.

– Я этому не удивлюсь, – сказал церковный староста.

После ужина, когда горничная занялась уборкой, я пошел в кухню поговорить с Мэри-Энн. Она была в церкви и тоже все вызнала. Не думаю, чтоб в тот день прихожане особенно чутко внимали дядиной проповеди.

– Викарий говорит, они вдвоем убежали, – сказал я, помалкивая о сведениях, известных мне.

– Еще бы, как же иначе, – сказала Мэри-Энн. – Она только им и бредила. Стоило ему поманить пальцем, так готова бросить кого угодно.

Я потупился. Я страдал от горьких сожалений, был зол на Рози и считал, что она дурно со мной обошлась.

– Наверное, нам не видать ее больше, – едва выговорил я, поскольку комок подступил к горлу.

– А на кой она нам, – бодро добавила Мэри-Энн.

Когда я изложил то, что счел нужным, миссис Бартон Трэфорд вздохнула, но не могу сказать – удовлетворенно или огорченно.

– Ну, во всяком случае с Рози покончено, – промолвила она, встала и протянула мне руку. – И почему эти литературные светила так неудачно женятся? Такая жалость, такая жалость. Большое спасибо за все, что вы сделали. Теперь хоть ясно, что к чему. Самое главное, нет помех работе Эдварда.

Эти реплики показались мне не очень связными. Без сомнения, она потеряла ко мне всякий интерес. Мы вышли из вокзала, я посадил ее на автобус, идущий по Кингс-род в Челси, а потом отправился пешком к себе домой.