Текст книги "Сотворение Святого"

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 39

Нет нужды говорить, как мне хотелось увидеть мою молодую жену и с какой страстью я сжал ее в объятиях, едва переступив порог дома.

Чуть позже я отправился на поиски Маттео. Он крайне удивился, увидев меня.

– Мы не ждали тебя так скоро.

– Да, я думал, что приеду послезавтра, – кивнул я, – но мне не терпелось добраться до дому, я скакал практически без остановок, и вот я здесь.

Я пожал ему руку, довольный и счастливый.

– Э… ты уже побывал дома?

– Естественно, – с улыбкой ответил я. – Первым делом.

Я не мог сказать наверняка, но мне показалось, что на лице Маттео отразилось облегчение. И почему? Я этого не знал, но подумал, что значения это не имеет, и выкинул из головы эту мысль. Поделился с Маттео новостями из Рима и расстался с ним. Мне не терпелось вернуться домой.

На обратном пути я увидел Клаудию Пьячентини, выходившую из дома. Меня это очень удивило. Я знал, что мои усилия не пропали даром и Вителли подписал указ о высылке Эрколе из города. Я решил, что его по каким-то причинам пока не исполнили. Хотел пройти мимо дамы, даже не поздоровавшись, потому что после моей женитьбы она больше не разговаривала со мной. Но к моему еще большему удивлению, она остановила меня:

– Ах, мессир Филиппо!

Я глубоко ей поклонился.

– Почему вы никогда не заговорите со мной? Вы на меня сердитесь?

– Никто не может сердиться на такую красивую женщину. – Клаудия покраснела, а я почувствовал, что сказал глупость: нечто подобное я уже говорил совсем в другой ситуации. – Но я только что вернулся после долгого отсутствия.

– Я знаю. Не зайдете ли? – Она указала на дом, из которого только что вышла.

– Но мне не хочется нарушать ваши планы. Вы куда-то собрались.

Она улыбнулась.

– Я видела, как недавно вы проходили мимо, и поняла, что идете к Маттео д’Орси, а потом дожидалась вашего возвращения.

– Вы крайне добры.

Я задался вопросом, зачем я ей понадобился? Может, она узнала о грядущей высылке мужа и моей причастности к этому событию?

Мы вошли и сели.

– Вы побывали дома? – спросила она.

Этот же вопрос задал мне и Маттео. Я ответил так же.

– Естественно. Первым делом.

– Ваша жена… удивилась, увидев вас?

– И обрадовалась.

– Ах! – Клаудия сложила руки и улыбнулась.

Я не знал, что она хотела этим сказать.

– Как я понимаю, вас ждали только через два дня.

– Вы прекрасно осведомлены о моих первоначальных планах. Приятно, что вы проявляете такой интерес ко мне.

– И не только я. Весь город интересуется вами. Вы – самая популярная тема разговоров.

– Правда? – Я начал злиться. – И что же говорит обо мне город?

– Ох, я не хочу портить ваше хорошее настроение.

– Вас не затруднит пояснить, о чем, собственно, речь?

Она пожала плечами, загадочно улыбнулась.

– Ну? – напирал я.

– Раз уж вы настаиваете, я скажу. Они говорят, что вы любезный муж, делящий жену с другими.

– Это ложь!

– Не слишком-то вы вежливы, – ровным голосом ответила она.

– Как ты смеешь такое говорить, наглая женщина?

– Дорогой мой, это чистая правда. Спроси Маттео.

Внезапно я вспомнил вопрос Маттео, облегчение на его лице. Меня охватил страх. Я сжал запястья Клаудии.

– О чем ты? О чем ты?

– Отпусти меня… мне больно.

– Говорю тебе, отвечай! Я знаю, тебе не терпится сказать мне. Не потому ли ты поджидала меня и затащила сюда? Скажи мне!

Лицо Клаудии разительно изменилось. Ярость и ненависть, прорвавшиеся наружу, сделали его неузнаваемым.

– Ты думаешь, что можешь избежать судьбы обычных мужей? – И она дико захохотала.

– Это ложь. Ты обливаешь Джулию грязью, потому что сама порочна!

– Ты сам-то веришь тому, что говоришь? Ты думаешь, что характер Джулии стал другим после того, как она вышла за тебя замуж? Она оброгатила своего первого мужа, а теперь, по-твоему, внезапно стала добродетельной? Дурак!

– Это ложь. Я не верю ни единому слову.

– Весь город говорит о ее любви к Джорджо д’Эсти.

С моих губ сорвался крик. Из-за него она бросила меня в первый раз.

– Ага, теперь ты мне веришь?

– Послушай, – ответил я, – если это ложь, клянусь всеми святыми, я тебя убью.

– Хорошо, если это ложь, убей меня. Но, клянусь всеми святыми, это правда, правда, правда! – Она торжествующе повторяла последнее слово, и каждый раз оно кинжалом вонзалось в мое сердце.

Я оставил ее. И пока шел по улицам, не мог отделаться от ощущения, что все смотрят на меня и улыбаются. Один раз чуть не подошел к какому-то господину и не спросил, почему он смеется, но сумел сдержаться. Как я страдал! Я вспомнил, что Джулия не слишком мне обрадовалась. Тогда я как-то не обратил на это внимания, но ведь не обрадовалась? И вроде бы чуть отворачивалась, когда я страстно целовал ее в губы. Тогда я сказал себе, что это мне чудится, но отворачивалась? И она точно отпрянула, когда я сжал ее в объятиях. Господи, неужели это правда?

Я подумал о том, чтобы пойти к Маттео, но отказался от этой мысли. Он знал Джулию до того, как она вышла за меня замуж, и принял бы на веру худшее, что говорили о ней. Как я мог поверить обвинениям этой злобной, завистливой женщины? Я сожалел о том, что близко сошелся с Клаудией, дал ей повод мстить мне. Ох, как жестоко она обошлась со мной. Но я не мог в это поверить. Я так доверял Джулии, так любил ее. Она не могла предать меня, зная, какую страстную любовь испытываю я к ней. Она не могла быть такой неблагодарной. И я так много для нее сделал… но я не хотел даже думать об этом. Я дарил ей любовь и наслаждение и не требовал благодарности. Но конечно, даже если бы она не любила меня, то питала ко мне теплые чувства и не могла отдаться другому. Нет, я в это не верил. Но… если все правда? Господи, если все правда?

Я вошел в свой дворец и внезапно вспомнил про старого мажордома, которого звали Фабио. Этим именем я назвался, когда говорил старому Орсо, что я его новый слуга. Если что-то происходило в моем доме, он знал наверняка. И она, Клаудия, сказала, что об этом знает весь город.

– Фабио!

– Да, мой господин!

Он вошел в мою комнату, и я пристально посмотрел на него.

– Фабио, ты хорошо присматривал за тем, что я оставил на тебя, уезжая в Рим?

– Рента заплачена, положенная вам часть урожая получена, оливки собраны.

– Я оставлял тебе кое-что более ценное, чем пшеничные поля и виноградники.

– Мой господин!

– Я оставил тебя хранителем моей чести. Что ты скажешь об этом?

Он замялся, а когда ответил, голос его дрогнул:

– Ваша честь… не запятнана.

Я тряхнул его за плечи.

– Фабио, в чем дело? Заклинаю тебя твоим первым господином, моим отцом, скажи мне!

Я знал, как он любил моего отца. Он посмотрел в потолок, сцепил руки, едва мог шевелить губами.

– Клянусь моим дорогим господином, вашим отцом, ничего… ничего!

– Фабио, ты лжешь! – Я сжал руками его запястья.

Он упал на колени.

– Господин мой, пожалейте меня! – Он закрыл лицо руками. – Я не могу вам сказать.

– Говори, говори!

Наконец среди стонов и вздохов он вымолвил:

– Она… Господи, она предала вас!

– Ох! – Я отшатнулся.

– Простите меня!

– Почему ты не сказал мне раньше?

– Как я мог? Вы любили ее, как ни один мужчина не любил женщину.

– Ты не подумал о моей чести?

– Я думал о вашем счастье. Лучше счастье без чести, чем честь без счастья.

– Для тебя, – простонал я, – но не для меня.

– Вы из той же плоти и крови, и страдаете вы, как и мы. Я не мог уничтожить ваше счастье.

– Ох, Джулия, Джулия, – вырвалось у меня, а потом я спросил: – Но ты уверен?

– Увы, сомнений нет.

– Я не могу в это поверить. Господи, помоги мне! Ты не знаешь, как я ее любил! Она не могла! Фабио, я хочу увидеть все собственными глазами!

Какое-то время мы молчали, а потом ужасная мысль пришла мне в голову.

– Ты знаешь… где они встречаются? – прошептал я.

Он застонал. Я повторил вопрос.

– Да поможет мне Бог!

– Ты знаешь? Я требую, чтобы ты мне сказал.

– Они думали, что вы вернетесь послезавтра.

– Он придет?

– Сегодня.

– Так! – Я схватил его за руку. – Отведи меня и позволь их увидеть.

– И что вы сделаете? – спросил он, ужаснувшись.

– Не важно, отведи меня.

Дрожа всем телом, он вел меня по прихожим и коридорам, пока мы не подошли к лестнице.

Поднялись по ней и оказались в комнатке с потайной дверью, отделенной гобеленами от спальни Джулии. Я забыл о существовании и лестницы, и комнатки, и двери, а она вообще о них не знала. С открытой дверью требовалось лишь откинуть гобелен, чтобы войти в спальню.

Пока там никого не было. Мы ждали, затаив дыхание. Наконец вошла Джулия. Направилась к окну, выглянула, вернулась к двери. Села на стул, вскочила, вновь выглянула из окна. Кого она ждала?

Джулия закружила по спальне, на ее лице отражалась тревога. Я пристально наблюдал за ней. Наконец послышался тихий стук. Она открыла дверь, вошел мужчина. Невысокий, хрупкого сложения, с длинными волосами цвета соломы, падающими на плечи, и очень белой кожей, с синими глазами и маленькими золотистыми усиками. Выглядел он максимум лет на двадцать. Но я знал, что он старше.

Он подскочил к ней, заключил в объятия, прижал к сердцу, но она оттолкнула его.

– Джорджо, ты должен уйти! Он вернулся.

– Твой муж?

– Я надеялась, что ты не придешь. Быстро уходи. Если он увидит тебя, то убьет нас обоих.

– Скажи мне, что любишь меня, Джулия.

– Да, люблю тебя всей душой и сердцем.

Еще мгновение они стояли, прижавшись друг к другу, потом она оторвалась от него.

– Ради Бога, уходи.

– Ухожу, любовь моя. Прощай!

– Прощай, любимый!

Он вновь обнял ее, она обвила его шею руками. Они страстно поцеловались в губы. Меня она так никогда не целовала.

Крик ярости исторгся из моей груди, я выскочил из тайного убежища. Через мгновение оказался рядом с ними. Едва ли они успели осознать, что уже не одни. Я вонзил кинжал ему в шею. Он со стоном упал, Джулия пронзительно закричала. Кровь обагрила мою руку. Потом я посмотрел на нее. Она убегала от меня с перекошенным от ужаса лицом, с выпученными глазами. Я бросился за ней, и она закричала вновь, но Фабио успел схватить меня за руку:

– Не ее, не ее, нет!

Я вырвал руку, а потом… потом остановился, глядя на ее бледное, объятое ужасом лицо. Я не мог ее убить.

– Запри дверь, – велел я Фабио, указав на дверь, через которую мы вошли. Потом вновь посмотрел на нее, крикнул: – Распутница!

Позвал Фабио, и мы вышли через другую дверь. Я ее запер, и она осталась наедине со своим любовником…

Я созвал слуг и велел им следовать за мной. Мы вышли на улицу. Я шел гордо, направляясь к дому Бартоломео Моратини. Он как раз заканчивал обедать, сидел за столом со своими сыновьями. Они поднялись, увидев меня.

– Филиппо, ты вернулся. – В голосе Бартоломео слышалась радость. Потом он добавил, видя мое бледное лицо: – Что с тобой? Что случилось? Что с твоей рукой?

Я вытянул руку, чтобы они могли видеть.

– Это… это кровь любовника вашей дочери.

– Ох!

– Я застал их вместе и убил прелюбодея.

Бартоломео несколько секунд молчал.

– Ты поступил правильно, Филиппо. – Он кивнул и повернулся к сыновьям. – Шипионе, дай мне меч.

Тот принес меч, и Бартоломео посмотрел на меня:

– Мессир, прошу вас подождать моего возвращения.

Я поклонился.

– Как вам будет угодно.

– Шипионе, Алессандро, следуйте за мной.

В сопровождении сыновей он покинул комнату, и я остался один.

Слуги заглядывали в дверь, смотрели на меня как на какое-то странное чудище, убегали, стоило мне повернуться к двери. Я ходил по комнате из угла в угол. По улице шли люди, пели, разговаривали, словно ничего и не произошло. Они не знали, что смерть летала в воздухе. Они не знали, что счастье живого человека ушло навсегда.

Наконец я услышал шаги, в комнату вошел Бартоломео Моратини, за ним – его сыновья, все очень серьезные.

– Мессир, пятно с вашей чести и с моей смыто.

Я поклонился.

– Мессир, я ваш покорный слуга.

– Я благодарю вас за то, что вы позволили мне выполнить долг отца, и сожалею, что женщина из моей семьи показала себя недостойной моей фамилии и вашей. Больше я вас не задерживаю.

Я поклонился еще раз и отбыл.

Глава 40

Я вернулся в мой дом. Тихий-претихий, и когда я поднимался по лестнице, слуги отшатывались и отворачивались, словно боялись взглянуть на меня.

– Где Фабио? – спросил я.

– В часовне, – едва слышно ответил паж.

Я круто повернулся и отправился в часовню. Крашеные окна пропускали тусклый свет, и я с трудом различал, что внутри. По центру лежали два тела, прикрытые белой материей, и их головы чуть подсвечивались желтым огнем свечей. У ног молился старик Фабио.

Я подошел и отдернул материю. Упал на колени. Джулия выглядела спящей. Раньше я часто наклонялся над ней и наблюдал, как мерно поднималась ее грудь. Иногда думал, что во сне лицо ее такое спокойное и расслабленное, что она казалась мертвой. Но теперь грудь не поднималась и не опускалась, а ее удивительную белизну обезображивала кровавая рана. Она лежала с закрытыми глазами и чуть разошедшимися губами, и лишь отпавшая челюсть говорила о том, что она мертва. Очень бледное лицо обрамляли роскошные черные волосы.

Я посмотрел на него, тоже очень бледного, и его соломенные волосы резко контрастировали с ее. Он выглядел таким молодым!

Я стоял на коленях и, пока часы медленно текли, думал о том, что произошло, старался понять. Тусклый свет, проникающий через окна, померк, свечки в темноте ярко горели. Нимб света окружал теперь только лица умерших, тогда как остальная часовня растворилась в темноте.

Мало-помалу я начал осознавать, что любовь этих двоих была настолько сильной, что ни честь, ни вера, ни здравый смысл не могли устоять перед ней. И вот о чем я думал, пытаясь утешиться.

В шестнадцать лет Джулию выдали замуж за старика, которого она никогда раньше не видела, и она встретилась с кузеном мужа, юношей, чуть старше ее. Любовь вспыхнула и разгорелась. Но Джорджо жил в доме богатого кузена. Тот кормил и поил его, обеспечивал всем необходимым, и юноша видел от старика только добро. Юный д’Эсти любил против своей воли, но все равно любил. А Джулия, думал я, любила, как женщина, страстно, забыв о чести и здравомыслии. В чувственном неистовстве своей любви она вскружила юноше голову, и он сдался. Но наслаждение сменилось угрызениями совести, он сбежал от искусительницы.

Я, конечно же, не мог знать, что произошло, когда она осталась одна, тоскуя о своем возлюбленном. Ссора сопровождалась злыми словами… Джулия тоже почувствовала угрызения совести и постаралась убить свою любовь, но попытка провалилась? Возможно, он сказал, что не любит ее, и она попыталась утешиться в объятиях других любовников. Но Джорджо любил ее слишком сильно, чтобы забыть. Наконец он не смог вынести разлуки и вернулся. И вновь с наслаждением пришли муки совести, и он, устыдившись, сбежал опять, ненавидя ее, презирая себя.

Прошли годы, муж Джулии умер. Почему Джорджо не вернулся к ней? Любовь ушла, и он боялся? Я не понимал…

Потом она встретила меня. Мне оставалось только гадать, что она почувствовала. Полюбила меня? Возможно, долгое отсутствие заставило Джулию хоть немного позабыть любимого, и она думала, что он забыл ее. Она влюбилась в меня, а я… я полюбил ее всем сердцем. Я знал, что тогда она любила меня! Но молодой д’Эсти вернулся! Он, возможно, полагал себя исцеленным, считал, что новая встреча не вызовет у него никаких чувств. Разве я не говорил то же самое? Но, едва они увидели друг друга, старая любовь вспыхнула вновь, ее пламя поглотило их, и Джулия возненавидела меня за то, что из-за меня изменила своему истинному возлюбленному.

Свечи едва теплились, странные пятна света и тени мельтешили на лицах мертвых.

Глупец! Его любовь оставалась такой же сильной, как и прежде, но он боролся с ней всеми силами своей слабой воли. Для Джорджо Джулия превратилась в воплощение зла: отняла юность, мужество, честь, силу, ему казалось, что ее поцелуи унижают его, и, покидая ее объятия, он ощущал злобу и ненависть. Он клялся никогда больше не прикасаться к ней, но всякий раз нарушал клятву. Ее же любовь оставалась прежней – страстной, даже бессердечной. Джулию не волновало, что она пожирала его, главное – она любила. Ради нее он мог загубить свою жизнь, потерять душу. Она готова была жертвовать всем ради любви.

Джорджо опять сбежал, и она вновь обратила свой взор на меня. Возможно, пожалела за мою боль, может, решила, что моя любовь в какой-то степени заменит его. И мы поженились. Теперь она мертва, и я могу приписывать ей добрые намерения. Она, возможно, собиралась хранить мне верность, думала, что любит меня, и высоко чтила мою честь. Возможно, она пыталась, кто знает? Но любовь… любовь нарушит все клятвы и обеты. Любовь переломила ее, переломила его. Я не знаю, Джулия послала за ним или он, мучимый страстью, сам приехал к ней. Это случалось так часто, и случилось вновь. Они забыли обо всем, отдали себя любви, которая убивает…

Долгие часы я думал обо всем этом, и свечи догорели.

Наконец я почувствовал прикосновение руки к моему плечу, услышал Фабио.

– Господин, скоро утро. – Я встал, и он добавил: – Они положили его в часовню, не спросив вашего разрешения. Вы не сердитесь?

– Они поступили правильно.

Он замялся, потом спросил:

– Что мне делать?

Я смотрел на него, не понимая.

– Он не может оставаться здесь, и она… ее надо похоронить.

– Отвези их в церковь и похорони в усыпальнице, которую построил мой отец… вместе.

– Мужчину тоже? – переспросил Фабио. – В вашей семейной усыпальнице?

Я вздохнул и с грустью ответил:

– Возможно, он любил ее сильнее, чем я.

Произнеся эти слова, я услышал рыдание у своих ног. Мужчина, которого я не заметил раньше, взял мою руку и поцеловал. Я почувствовал, что она стала влажной от слез.

– Кто ты? – спросил я.

– Он был моим господином, и я его любил, – ответил стоявший на коленях мужчина, его голос дрожал. – Я благодарю вас за то, что вы не выбросили его, как собаку.

Я посмотрел на него и пожалел: так велико было его горе.

– Что ты теперь будешь делать?

– Не знаю. Я сорванный лист, который уносит ветром.

Я не знал, что ему и сказать.

– Возьмите меня в слуги. Я буду очень преданным.

– Ты просишь об этом меня? Разве ты не знаешь…

– Знаю! Вы забрали его жизнь, с которой ему не терпелось расстаться. Вы оказали ему услугу, а теперь достойно хороните, и за это я вам благодарен. Это ваш долг передо мной. Вы лишили меня одного господина, так дайте мне другого.

– Нет, бедный ты мой! Слуги мне теперь не нужны. Я тоже чувствую себя щепкой, которую несет по бурному морю. И для меня все кончено.

Я еще раз посмотрел на Джулию, а потом вернул на место белую материю – укрыл их лица.

– Приведи мою лошадь, Фабио.

Через несколько минут она уже ждала меня.

– Вы кого-нибудь возьмете с собой?

– Никого!

Когда я вскочил в седло и собрался тронуть лошадь с места, он спросил:

– Куда вы теперь?

И я искренне ответил:

– Это известно только Богу!

Глава 41

С каждой минутой я удалялся от города. День только начинался, все вокруг было холодным и серым. Ехал я бесцельно, куда вела дорога, по равнине, к виднеющимся на востоке горам. Солнце поднималось все выше, впереди я видел реку, вьющуюся среди полей по ровной, как стол, земле. Тут и там попадались небольшие рощи. Я проезжал мимо деревенек, однажды вроде бы услышал колокольный звон. Остановился в какой-то харчевне, только чтобы напоить лошадь, и поспешил дальше – не мог видеть людей. Утренняя прохлада ушла, и под жарким солнцем мы тащились по уходящей к горизонту дороге. Лошадь начала потеть, за нами поднимались клубы белой пыли.

Около полудня я остановился в придорожной гостинице. Спешился, отдал лошадь конюху, вошел в зал. Хозяин предложил заказать что-нибудь из еды. Есть я не мог. Заказал вина. Мне его принесли, я налил немного, пригубил. Поставил локти на стол и зажал голову руками, словно она разламывалась от боли.

– Мессир?!

Я поднял голову и увидел францисканского монаха, стоящего у моего столика. С мешком на спине. Я предположил, что он собирал еду.

– Мессир, я молю вас о пожертвовании для больных и сирых.

Я достал золотой, отдал ему.

– Тяжеловато сегодня путешествовать по дорогам.

Я не ответил.

– Далеко едете, мессир?

– Тому, кто собирает пожертвования, возможно, не пристала назойливость.

– Ах, нет, мессир, все это из любви к Господу и милосердия. Но я не собирался докучать вам. Подумал, что могу помочь.

– Я не нуждаюсь в помощи.

– Вы выглядите несчастным.

– Прошу тебя, оставь меня в покое.

Он ушел, я вновь зажал голову руками. По ощущениям ее залили свинцом. Но буквально через мгновение рядом раздался ворчливый голос:

– Мессир Филиппо Брандолини!

Я поднял голову. Поначалу не узнал человека, который обращался ко мне, но, как только в голове прояснилось, я понял, что это Эрколе Пьячентини. Что он здесь делал? Потом я вспомнил, что нахожусь на дороге в Форли. Вероятно, он получил приказ покинуть Кастелло и теперь направлялся к прежним хозяевам. Однако я говорить с ним не хотел. Снова опустил голову на руки.

– Так отвечать невежливо, – не унимался он. – Мессир Филиппо!

Я поднял голову, мрачно глянул на него:

– Если я не отвечаю, то причина в том, что нет у меня желания с вами разговаривать.

– А если я желаю поговорить с вами?

– Тогда я должен взять на себя смелость попросить вас придержать язык.

– Да вы наглец.

Я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы злиться.

– Ради Бога, оставьте меня. Вы уже наскучили мне до смерти.

– Я говорю вам, что вы наглец, и буду делать то, что считаю нужным.

– Вы тоже нищий, раз такой назойливый? Что вам угодно?

– Помнится, вы говорили в Форли, что готовы сразиться со мной при первой представившейся возможности. Она представилась. Я готов отблагодарить вас за высылку из Кастелло.

– Когда я хотел сразиться с вами, мессир, я считал, что вы благородный господин. Теперь я знаю, кто вы по происхождению, и должен ответить отказом.

– Трус!

– Конечно же, отказ от поединка с таким, как вы, никак не может считаться трусостью.

Теперь он кипел от ярости, я же сохранял полное спокойствие.

– Нечем тебе хвалиться! – проревел он.

– К счастью, я не рожден вне брака.

– Рогоносец!

– Что?

Я вскочил и с ужасом уставился на него. Он презрительно рассмеялся и повторил:

– Рогоносец!

Теперь пришла моя очередь злиться. Кровь ударила в голову, жуткая ярость охватила меня. Я схватил кружку с вином, стоявшую на столе, и со всей силы швырнул в него. Вино выплеснулось на лицо, кружка ударила в лоб и порезала так, что потекла кровь. Через мгновение мы оба выхватили свои мечи.

Эрколе умел сражаться и сражался хорошо, но против меня шансов у него не было. Ярость и агония последнего дня сломили бы любое сопротивление. Я кричал от радости, потому что наконец-то нашел того, кому мог отомстить за все мои горести. Мне казалось, что я сражаюсь со всем миром, и вкладывал в каждый удар всю накопившуюся во мне ненависть. Ярость придала мне силу дьявола. Я теснил и теснил противника, яростно атакуя. Через минуту я вышиб меч из его руки, при этом, похоже, сломав ему запястье. Эрколе прижался спиной к стене, откинув голову, беспомощно разведя руки.

– Спасибо Тебе, Господи! – восторженно воскликнул я. – Теперь я счастлив!

Я занес меч над головой, чтобы раскроить ему череп, и рука уже пошла вниз… когда вдруг я остановился. Увидел его вытаращенные глаза, бледное лицо, перекошенное ужасом. Он привалился к стене, будто упал на нее. Я опустил меч – не смог его убить.

Сунул меч в ножны.

– Уходи! Не буду я тебя убивать. Слишком презираю тебя.

Он не шевельнулся. Стоял, будто обратился в камень, все еще объятый ужасом. Потом, чтобы показать мое презрение, я взял рог с водой и выплеснул в него.

– Что-то ты бледен, друг мой. Вот тебе вода, чтобы смешать ее с вином.

И расхохотался. Смеялся, пока не заболели бока, но никак не мог остановиться.

Я оставил деньги, чтобы расплатиться за полученное удовольствие, и вышел. Сел на лошадь и отправился дальше по пустынным дорогам. Голова разболелась сильнее, чем прежде. Вся радость ушла – больше я не мог получать удовольствие от жизни. И сколько это могло длиться? Сколько? Я ехал под дневным солнцем, лучи которого, казалось, прожигали голову насквозь. И бедное животное опустило голову, язык вывалился наружу, потрескавшийся и сухой. Августовское солнце не знало пощады, все живое замерло в испепеляющей жаре. И человек, и зверь укрылись от обжигающих лучей. Люди спали, домашнюю скотину и лошадей увели в сараи и конюшни, птицы молчали, даже ящерицы залезли в норы. Только лошадь и я тащились по дороге, лошадь и я. Никакой тени не было, низкие стены вдоль дороги не позволяли за ними укрыться, от самой дороги, белой и пыльной, шел жар. Я словно ехал в печи. Все было против меня. Все. Даже солнце испускало самые жаркие лучи, чтобы добавить мне горестей. Что я такого сделал и почему все это выпало на мою долю? Я вскинул кулак и в бессильной ярости погрозил Богу…

Наконец я увидел небольшой холм, заросший хвойными деревьями. Подъехал ближе, и их темная зелень притягивала, как холодная вода. Больше я не мог выносить эту ужасную жару. От большой дороги отходила маленькая, которая вилась вверх по склону. Я повернул лошадь, и вскоре мы оказались среди деревьев. Я глубоко вдохнул прохладный, пропитанный ароматом хвои, воздух. Спешился и повел лошадь за уздечку. Как же мне понравилась эта прогулка. Под ногами мягко пружинила опавшая хвоя, я полной грудью вдыхал лесные ароматы. Мы вышли на полянку, увидели небольшой пруд. Я напоил бедное животное, потом жадно напился сам. Привязал лошадь к дереву и дальше пошел один. Вышел к обрыву. Внизу расстилалась равнина. Высокие хвойные деревья обеспечивали тень и прохладу. Я сел, оглядел равнину внизу, безоблачное и бездонное небо над головой. По одну сторону равнины я видел стены и башни какого-то города, к нему широкими изгибами текла река. Далеко-далеко синели горы, а внизу моим глазам открывались поля пшеницы и овса, виноградники, оливковые рощи. Почему мир столь прекрасен, когда мне так плохо?

– Действительно, вид удивительный.

Я поднял голову и увидел монаха, с которым разговаривал в гостинице. Он опустил свой мешок и сел рядом со мной.

– Вы не сочтете меня назойливым? – спросил он.

– Извините меня, я вам нагрубил. Вы должны меня простить, я был не в себе.

– Не говорите об этом. Я увидел вас здесь и спустился вниз, чтобы предложить вам воспользоваться нашим гостеприимством.

Я вопросительно посмотрел на него. Он указал куда-то себе за плечо, и, присмотревшись, я разглядел за деревьями небольшой монастырь.

– Как умиротворяюще он смотрится! – воскликнул я.

– Так и есть. Святой Франциск иногда приезжал сюда, чтобы насладиться тишиной и покоем.

Я вздохнул. Почему бы не покончить с жизнью, которую ненавидел, и тоже не насладиться покоем? Я почувствовал, что монах наблюдает за мной, поднял голову и повернулся к нему. Высокий, худощавый, глаза глубоко посажены, щеки запали, лицо бледное, следствие молитв и постов. Но голос звучал очень мягко.

– Почему вы смотрите на меня? – спросил я.

– Я был в таверне, когда вы разоружили мужчину и сохранили ему жизнь.

– Я сделал это не из милосердия и жалости, – с горечью ответил я.

– Знаю, – кивнул он. – От отчаяния.

– Как вы узнали?

– Я наблюдал за вами и в конце сказал: «Господи, пожалей несчастного».

Я в изумлении уставился на этого странного человека, а потом со стоном ответил:

– Вы правы. Я так несчастен.

Он взял мои руки в свои с нежностью, достойной Матери Божьей, и я услышал от него:

– «Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» [26]26
  Библия. Евангелие от Матфея, 11:28.


[Закрыть].

Страдания переполнили меня. Я уткнулся лицом ему в грудь и разрыдался.