Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №6"

Автор книги: Уильям Моэм

Соавторы: Александр Казанцев,Дмитрий Биленкин,Игорь Подколзин,Род Серлинг,Михаил Ребров,Джон Рассел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Вот и у вас работы поубавилось, фрейлейн. Я слышал, что герр Кейпор уехал в Берн.

– Да, но он завтра возвращается.

Это ничего не доказывало, но все же теперь была хоть какая-то зацепка. В Люцерне Эшенден знал одного швейцарца, к услугам которого он обращался в экстренных случаях; он разыскал его и попросил отвезти письмо в Берн. Может быть, удастся перехватить Кейпора и проследить за ним. На следующий день Кейпор появился в столовой вместе с женой; он сухо кивнул Эшендену, и сразу же после обеда супруги удалились к себе в номер. Вид у них был озабоченный. Кейпор, всегда такой жизнерадостный и шумный, шел понурившись, ни на кого не глядя. Утром следующего дня Эшенден получил ответ на свое письмо: Кейпор встречался с майором фон П. Нетрудно было догадаться, что ему сказал майор. Эшендену был хорошо известен его крутой нрав: это был резкий жестокий человек, умный и беспринципный, привыкший рубить сплеча. Им надоело платить жалованье Кейпору – он сидит в Люцерне и бьет баклуши. Пора ему собираться в Англию. Догадки? Разумеется, догадки, но в этом деле почти все на них построено. Зверя приходится распознавать по его челюсти. От Густава Эшендену было известно, что немцы намереваются послать человека в Англию. Он глубоко вздохнул. Если поедет Кейпор, придется поработать.

На следующем уроке миссис Кейпор сидела поникшая и сумрачная. У нее был усталый вид, губы упрямо сжаты. Эшенден предполагал, что Кейпоры, наверное, проспорили всю ночь напролет. Дорого он дал бы, чтобы узнать, о чем шел разговор. Убеждала ли она его поехать или пыталась удержать? За обедом Эшенден продолжал свои наблюдения. Что-то произошло, потому что они не вымолвили и двух слов – а ведь прежде у них всегда находилась тема для разговора. Из столовой они ушли рано, но когда Эшенден вышел в холл, то увидел Кейпора – тот сидел один.

– Хэлло, – с притворной радостью приветствовал его Кейпор. – Как вы поживаете? А я был в Женеве.

– Да, я слышал, – ответил Эшенден.

– Присаживайтесь, выпейте со мной кофе. У жены, бедняжки, мигрень. Я ей посоветовал пойти и прилечь. – В его бегающих зеленых глазках появилось непонятное Эшендену выражение. – Переживает, бедненькая; знаете, я ведь собираюсь в Англию.

У Эшендена екнуло сердце, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Да, и надолго? Мы будем по вас скучать.

– Откровенно говоря, мне опротивело безделье. Войне конца не видно, не могу же я сидеть здесь веки вечные. Да и потом мне это не по карману, нужно зарабатывать на жизнь. Жена у меня немка, верно, но сам-то я англичанин, черт побери, и я должен выполнить свой долг. Я не смогу смотреть в глаза друзьям, если просижу здесь до конца войны, как у Христа за пазухой, и ничем не помогу родине. У жены на это своя, немецкая точка зрения, и признаюсь вам, она-таки расстроена. Вы же знаете, что за народ эти женщины.

Теперь Эшенден понял, что он прочел во взгляде Кейпора. Страх. Его покоробило. Кейпору не хотелось ехать в Англию, он рассчитывал преспокойно отсидеться в Швейцарии. Догадался Эшенден и о том, что сказал Кейпору майор во время свидания в Берне. Или он поедет, или лишится жалованья. Как реагировала его жена на это известие? Он ожидал, что она будет уговаривать его остаться, но она, теперь это было ясно, этого не сделала; возможно, он не хотел, чтобы она заметила, как он напуган, – ведь он всегда играл перед ней роль смельчака, бесшабашного героя, которому море по колено; теперь он запутался в собственной лжи, и у него не хватило духу признаться, что он жалкий презренный трус.

– И супруга с вами едет? – спросил Эшенден.

– Нет, она остается.

Все было устроено очень ловко. Миссис Кейпор будет получать его корреспонденцию и переправлять нужные сведения в Берн.

– Я столько лет не был в Англии, что даже не представляю, куда можно обратиться насчет работы в каком-нибудь военном ведомстве. Как бы вы поступили на моем месте?

– Не знаю. А какого рода работа вас бы интересовала?

– Ну, как вам сказать, я думаю, что справился бы с работой, которой вы занимались. Вы никому не могли бы меня порекомендовать в цензурном управлении?

Только чудом Эшенден себя не выдал; он был изумлен, и поразила его не просьба Кейпора, а неожиданное озарение. Каким же он был дураком! Он-то мучился тем, что сидит в Люцерне и попусту тратит время, и, хотя Кейпор все-таки едет в Англию, это, оказывается, совсем не его рук дело. Ему тут похвастаться нечем. Только теперь он понял, что его послали в Люцерн, дали ему нужную легенду и снабдили необходимыми сведениями для того, чтобы произошло то, что должно было произойти. Германская разведка могла только мечтать о том, чтобы пристроить своего агента в цензурном управлении; и тут подвертывается счастливый случай – Грантли Кейпор, самый подходящий человек для такого дела, знакомится с бывшим служащим цензуры. Вот это удача! Майор фон П., великий эрудит, наверное, потирал руки и приговаривал: Stultum facit fortuna quem vult perdere.[20]20
  Если боги хотят кого-нибудь наказать, они лишают его разума (латин.).


[Закрыть] Эту ловушку подстроил дьявольски хитрый Р., и мрачный майор из Берна в нее попался. Эшенден выполнил задание, не ударив пальцем о палец. Он едва не рассмеялся при мысли о том, какую глупую роль его заставил играть Р.

– Я был в отличных отношениях с начальником моего отдела и, если желаете, могу дать вам рекомендательное письмо.

– Это как раз то, что нужно.

– Но только придется писать все начистоту. Я должен буду упомянуть, что мы познакомились здесь и я знаю вас всего две недели.

– Да, конечно. Но вы уж в письме за меня походатайствуйте, ладно?

– О, разумеется.

– Еще неизвестно, получу ли я визу. Говорят, что сейчас к любой мелочи могут прицепиться.

– Ну, что вы, с какой стати? Вот это будет номер, если мне откажут в обратной визе.

– Пойду взгляну, как там моя супруга, – неожиданно сказал Кейпор и поднялся. – Так когда же вы дадите мне письмо?

– Да когда хотите. Вы скоро уезжаете?

– В самое ближайшее время.

Кейпор ушел. Эшенден подождал в холле минут пятнадцать, чтобы остыть. Потом неторопливо поднялся наверх и составил несколько депеш. В одной он информировал Р., что Кейпор собирается в Англию; в другой, адресованной в Берн, просил, чтобы Кейпору без задержки выдали визу в любом пункте, как только тот за ней обратится; эти депеши были отправлены в первую очередь. За обедом он вручил Кейпору очень теплое рекомендательное письмо.

Двумя днями позже Кейпор выехал из Люцерна.

Эшенден выжидал. Он продолжал брать уроки у миссис Кейпор и благодаря ее стараниям теперь уже свободно объяснялся по-немецки. Они беседовали о Гёте и Винкельмане, о жизни, об искусстве, о путешествиях. Пока они занимались, Фрицци смирно сидел подле ее стула.

– Скучает без хозяина, – заметила она однажды, потрепав собаку за уши. – Одного его и признает, а меня так, только терпит.

Каждое утро после урока Эшенден заходил в контору Кука, куда адресовалась вся его корреспонденция. Он не мог уехать до получения инструкций, однако не приходилось сомневаться, что Р. не даст ему долго сидеть без дела; пока же оставалось лишь запастись терпением. Вскоре он получил письмо от консула из Женевы – консул сообщал, что Кейпор обращался за визой и выехал во Францию. Прочитав письмо, Эшенден отправился прогуляться на набережную и на обратном пути случайно заметил миссис Кейпор, выходившую из конторы Кука. Он сообразил, что ее корреспонденция приходит по тому же адресу, и подошел к ней.

– Есть что-нибудь от герра Кейпора? – поинтересовался он.

– Нет, – ответила она. – Думаю, что еще слишком рано.

Он прошелся рядом с ней. Она была огорчена, и только: ей было хорошо известно, как нерегулярно в то время работала почта. Но уже на следующий день можно было заметить, что она ждет не дождется конца урока. Почту привозили в полдень, и без пяти минут двенадцать она начала поглядывать на часы, потом взглянула на него. И хотя Эшенден отлично знал, что она уже никогда не получит письма, сидеть и смотреть, как она мучается, было свыше его сил.

– Может быть, на сегодня довольно? Вам ведь, наверное, нужно зайти к Куку, – промолвил он.

– Благодарю вас. Вы очень любезны.

Немного погодя и он отправился на почту и застал ее в конторе. Она стояла посреди комнаты, у нее было измученное лицо. Увидев его, она взорвалась:

– Муж обещал написать из Парижа. Я уверена, что на мое имя лежит письмо, а эти бестолочи утверждают, что для меня ничего нет. Никакого порядка, просто безобразие.

Эшенден не знал, что ответить. Пока клерк перебирал для него толстую пачку писем, она снова подошла к окошечку.

– Когда приходит следующая почта из Франции? – спросила она.

– Иногда бывает доставка часов в пять.

– Хорошо, я зайду в пять.

Она повернулась и заспешила к выходу. За ней, поджав хвост, плелся Фрицци. Сомнений быть не могло – она почуяла недоброе, и ее начал одолевать страх. На следующее утро она выглядела ужасно – похоже было, что за всю ночь она не сомкнула глаз; в середине урока она поднялась со стула.

– Извините меня, герр Сомервилль, но я не могу сегодня заниматься. Я не совсем здорова.

И не успел Эшенден ничего сказать, как она, расстроенная, выбежала из комнаты, а вечером ему передали записку: она очень сожалеет, но не сможет продолжать занятия. Отчего, почему – ни слова. Она перестала появляться в столовой; два раза – утром и в полдень – наведывалась в контору, а остальное время сидела, запершись у себя в номере. Эшенден представлял, как она проводит долгие часы одна в четырех стенах и сердце ей гложет мучительный страх. Кто бы мог ей посочувствовать? Ожидание тягостно действовало и на Эшендена. Он много читал, кое-что писал; взял напрокат лодку и подолгу с удовольствием бороздил воды озера. Наконец однажды утром клерк в конторе Кука подал ему письмо. Оно было от Р. На первый взгляд речь шла о коммерческой сделке, но между строк Эшенден прочел многое.

«Уважаемый сэр! – говорилось в письме, – Товар вместе с сопроводительным письмом, отправленный Вами из Люцерна, доставлен по назначению. Мы выражаем Вам свою признательность за выполнение наших инструкций в столь сжатые сроки».

И далее в том же духе. Р. ликовал. Эшенден понял, что Кейпор арестован и уже понес наказание за содеянное. Его передернуло. Вспомнилась ужасная сцена. Рассвет. Хмурый, промозглый рассвет, накрапывает мелкий дождик. У стенки человек с завязанными глазами. Побледневший офицер командует «пли», залп, и тут молоденький солдат-новобранец отворачивается, судорожно цепляясь за винтовку: его начинает рвать. Офицер бледнеет еще больше, а сам Эшенден чувствует противную слабость в коленях. У Кейпора, наверное, все поджилки тряслись! Ужасно было смотреть, как по его щекам катились слезы. Эшенден стряхнул с себя оцепенение. Он пошел в кассу той же конторы Кука и, как было предписано, купил билет до Женевы.

Он ждал, пока ему отсчитают сдачу, когда вошла миссис Кейпор. Ее вид потряс его. Бледная, опухшая и нечесаная, под глазами темные круги. Неверными шагами она приблизилась к окошечку и спросила, нет ли ей письма.

Клерк покачал головой.

– Извините, мадам, пока ничего.

– Вы уверены? Пожалуйста, посмотрите хорошенько. Проверьте внимательно, прошу вас.

Ее щемящий голос нельзя было слушать без содрогания. Клерк, пожав плечами, достал из ящичка пачку писем и еще раз их пересмотрел.

– Нет, мадам, для вас ничего нет.

Она глухо застонала, и лицо ее скривилось от боли.

– Боже мой, – зарыдала она, – боже мой!

Слезы ручьем бежали из ее истомленных глаз, она повернулась и с минуту стояла, ничего не видя перед собой, словно не зная, куда идти. И тут случилось нечто страшное – булль-терьер Фрицци присел на задние лапы, запрокинул морду и жалобно протяжно завыл. Миссис Кейпор уставилась на него выпученными от ужаса глазами. Гнетущие подозрения, терзавшие ее все эти томительные дни, подтвердились. Она все поняла. Шатаясь, она вышла на улицу.

Перевел с английского Л. ШТЕРН.

Впервые на русском языке рассказ был опубликован в журнале «30 дней» в 1939 году.

ДЖОН РАССЕЛ
ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЕЛОВЕК

Рассказ

Рисунки С. ПРУСОВА

Плот можно было принять за связки скошенной осоки или за плавучую гирлянду кореньев, когда перед рассветом он выплыл из погруженного еще во мрак устья реки и очутился в открытом море. Подобные суда встречаются еще иногда в глухих уголках земного шара. Первобытный человек строил их из дерева и лозы. Плетенка из листьев тропических деревьев служила ему парусом, короткое весло – рулем. Но некоторые особенности этого судна делали его вполне пригодным для плавания в море. Его поплавки были изготовлены из связок тростника и бамбуковых палок и снабжены тремя рядами рыбьих пузырей. Плот был легок, как эти пузыри, очень подвижен и приспособлен для любой погоды. И еще одним качеством обладал он, самым важным для тех, кто в настоящее время на нем находился: он был почти незаметен на воде. Стоило только им убрать парус и лечь, вытянувшись во всю длину, и никто не увидел бы их даже с расстояния в полмили.

На плоту находились четверо мужчин. Из них трое – белые европейцы. Лица, руки и ноги их были до крови исцарапаны колючими растениями, а на запястьях и на лодыжках виднелись следы от кандалов. Сильно отросшие волосы свалялись. Жалкие лохмотья – обноски синих полотняных блуз – прикрывали их тела. Но они являлись представителями «высшей расы».

Четвертый из находившихся на плоту был человек, который сам построил этот плот и сам им управлял. От остальных он отличался черным цветом кожи, выдающейся вперед челюстью и низким лбом. Ни одной черточкой красоты не наделила природа его тощее тело, костлявые руки и ноги, и он поясом из древесной коры, охватывавшим его талию, и костяной палочкой, продетой сквозь носовой хрящ, стремился как-то скрасить свою внешность. В общем это был самый обыкновенный тип человека, принадлежавшего к одной из ветвей человеческого рода, – канака из Новой Каледонии.

Трое белых молча сидели в передней части плота. Но когда взошло солнце, они, словно пробудившись от звона этого огромного медного гонга, сразу зашевелились, глубоко вдыхая соленый воздух, и с надеждой глядели то друг на друга, то в ту сторону, где была земля, серым пятном маячившая далеко позади.

– Друзья, – сказал самый старший из них, с повязанной куском красного шарфа головой, – друзья, дело сделано!

С ловкостью фокусника он достал из-за пазухи своей рваной блузы три сигареты и протянул их своим товарищам.

– Чудеса! – вскричал один из них, сидевший по правую от него руку. – Откуда это у вас? Доктор, я всегда говорил, что вы волшебник! Несомненно, эти сигареты совершенно свеженькие!

Доктор Дюбоск улыбнулся. Те, кто знал его раньше, когда он разгуливал по парижским бульварам и был завсегдатаем гостиных и клубов, узнали бы его по этой улыбке, несмотря на обезображенное лицо. Не раз переполненные залы Парижа видели, как он отпускал какую-нибудь остроту с таким именно блеском глаз из-под нависших седых бровей, с таким именно изгибом тонких губ. И потом своей улыбкой он выделялся в тюрьмах, на кобальтовых рудниках, среди закованных в кандалы арестантов, не склонных к веселости.

– Ради нашего торжества! – сказал он. – Подумайте только: каждые полгода из Нумеа совершают побег семьдесят пять человек, а спастись удается лишь одному. Я сам лично получил эти данные от доктора Пьера в лазарете. Он не очень заслуженный доктор, но честный малый. Можно ли при таких обстоятельствах добиться свободы, предварительно не потратившись, спрашиваю я вас?

– И вы подготовилась к этому?

– Еще три недели назад я подкупил ночного стража, чтобы он достал мне пачку сигарет.

Собеседник доктора посмотрел на него с восхищением. Чувства легко проявлялись на его безбородом лице, нежном и томном, хотя и испитом, с мягким взглядом больших глаз. Это было одно из тех лиц, столь знакомых полиции, которое могло бы служить образцом для лица ангела, если бы обладатель его не был связан с каким-нибудь дьявольским преступлением. За такие преступления Фенайру в был приговорен к пожизненному заключению, как неисправимый.

– Ну не чудо ли наш доктор? – сказал он, передавая сигарету третьему белому человеку. – Он ничего не упустил из виду. Ты постыдился бы ворчать. Видишь, мы свободны в конце концов. Свободны!

Третий белый был здоровенный мужчина с изрытым оспой лицом, с глазами без ресниц, с длинным, как клюв, носом. Прозвище Попугай было дано ему отчасти за этот нос, отчасти за то, что он был вечным тюремным завсегдатаем. Это был душитель по профессии, привыкший во всех случаях жизни полагаться только на свои кулаки.

Он взял сигарету, обрадовавшись ей, но не сказал ничего, пока Дюбоск не протянул ему жестяную коробочку спичек и он не наполнил свои легкие дымом.

– Подожди, пока обеими ногами не станешь на тротуар, мой мальчик. Тогда и будешь говорить о свободе. А если нас застигнет шторм?

– Сейчас не сезон штормов, – возразил Дюбоск.

Слова Попугая немного их отрезвили. Таким людям, как эти, для которых земля представлялась ужасом, было трудно сразу постигнуть весь ужас моря. Позади они оставили кромешный ад колонии уголовных преступников и вечное забвение. Здесь они снова стояли на пороге жизни. Они словно воскресли из мертвых, и в душе у них родилась необычайная жажда свободы, поднимались страсти и желания. И все же они сразу умолкли, поняв всю серьёзность их положения посреди этого беспредельного водного пространства. Каждая волна, подымавшаяся из пучины морской, заключала в себе угрозу. Никто из них не знал моря, не знал его нрава, не знал, какие опасности оно таит в себе, какие ловушки оно может расставить, – гораздо более опасные, нежели бывают в джунглях.

Плот довольно быстро продвигался вперед при свежем ветре, покачиваясь на волнах, белая пена бурлила у его носа и плескалась вокруг.

– Где же тот проклятый корабль, который должен нас встретить? – спросил Фенайру.

– Не тревожься, встретит еще, – спокойно отвечал Дюбоск, устремляя напряженный взгляд на горизонт. – У нас условленно на сегодняшний день. Нас подберут возле устья реки.

– Так ты говоришь, – проворчал Попугай, – но где же та река? Где ее устье? Этот ветер занесет нас черт знает куда, если так будет дуть.

– Держаться ближе к берегу мы все-таки не можем. В Торьене стоит правительственный катер. Да и торговые суда все вооружены, и нас каждую минуту могут сцапать. И бросьте вы думать, что туземные следопыты отказались охотиться за нами. Они, может быть, даже сию минуту преследуют нас на своих парусных челнах!

– Так далеко!

Фенайру рассмеялся, зная преувеличенный страх Попугая перед туземцами.

– Поберегись, Попугай! Они еще съедят тебя.

– А правда, – спросил Попугай, обращаясь к Дюбоску, – что этим дьяволам разрешено ловить беглецов, оставлять их у себя и откармливаться их телами?

– Глупая басня! – улыбнулся Дюбоск. – Они предпочитают получить вознаграждение. Но случается, что пойманных увечат. Один лесник был схвачен ими в джунглях и домой вернулся без руки. Безусловно, люди эти не совсем еще освободились от людоедства.

– Они любят бифштексы! – рассмеялся Фенайру. – И несомненно, они остановятся на тебе, Попутай. Сварят себе похлебку из твоих мозгов. Ты от этого ничего не потеряешь!

– Что за звери, будь они прокляты! – выругался Попугай.

И он махнул рукой в сторону четвертого человека, который хотя и дополнял их партию, но был настолько отдален от них, что они почти о нем забыли.

Канака, поджавши ноги, сидел на корме, его тело сверкало от морских брызг, как эбеновое дерево. В руках он держал весло, которым правил, и был неподвижен, как изваяние.

– Мне кажется, – сказал Фенайру после некоторой паузы, – что этот приятель, лицо которого напоминает начищенный сапог, может завести нас бог знает куда. Может быть, он задумал получить за нас вознаграждение.

– Успокойся, – отвечал Дюбоск. – Он правит туда, куда я ему приказал. Кроме того, это совершенно бездумное существо – младенец, так сказать, не способный ни на какое мышление, кроме самого примитивного.

– А на предательство он способен?

– Во всяком случае, не на такое, чтобы мы не могли его открыть. К тому же он связан долгом. Я заключил договор с вождем его племени, живущим по реке, в верхнем ее течении, и тот поручил этому туземцу доставить нас на борт парохода. Он только с этой стороны в нас и заинтересован.

– И он выполнит то, что ему приказано?

– Несомненно, выполнит. Такова природа дикаря.

– Очень рад, что ты так смотришь на вещи, – сказал Фенайру, устраиваясь получше на тростниках и с наслаждением докуривая сигарету. – Что касается меня, то я не поверил бы этому каменному идолу ни на грош. Что за обезьянья рожа!

– Животное! – выругался Попугай. Даже этот человек, который за всю свою жизнь, кроме кабаков и тюрем, ничего больше не знал, даже он смотрел на чернокожего канака с ненавистью и презрением.

Под палящими лучами солнца два преступника, те, что были помоложе, скоро начали дремать. Дюбоск, время от времени вставая на ноги и защитив рукой глаза от солнца, окидывал взглядом горизонт. Его план был так хорошо разработан, а на деле получалось совсем не то. Он твердо рассчитывал, что их встретит специально посланное судно, одно из тех полупиратских судов, курсирующих между островами, где добывали копру, которое легко можно нанять для какого угодно сомнительного дела. Но судна нигде не было видно, и не было поблизости укромных бухт, куда можно было бы зайти и ждать. И на якорь не станешь с таким судном, как их плот.

Доктор уже предвидел неприятные осложнения, к которым он не был подготовлен и за которые должен был нести ответственность. Побег этот был его собственной идеей, он руководил им с самого начала. Из всей массы преступников, находившихся в колонии, он вполне обдуманно выбрал себе в компаньоны именно этих двух: Попугая за его беспримерную силу, Фенайру за то, что он всегда во всем с ним соглашался. Он договорился с ними еще тогда, когда они бежали с рудника, имели потом столкновение с охраной и блуждали в чаще, преследуемые ищейками и стражей, шедшей по их следам, что только он один будет их вожаком.

Что касается его компаньонов, то они прекрасно понимали, кто из них наиболее полезен в данном деле. Те таинственные друзья на свободе, которые простирали руку помощи, никогда не слыхали о таких лицах, как Фенайру и Попугай. Дюбоск был организатором побега – этот блестящий врач, который совершенным им убийством вызвал необыкновенную сенсацию, необыкновенный скандал в тех общественных кругах, где он с таким почетом вращался. Много будет разговоров в парижских салонах, и многие побледнеют при известии о его побеге.

К полудню доктор нашел нужным предпринять некоторые необходимые меры.

– Эй, – вскричал Фенайру, протирая сонные глаза, – поглядите на этот парус на мачте! Это для чего?

Парус был спущен, и на его месте сейчас развевался кусок красного шарфа, которым Дюбоск повязывал голову.

– Для того, чтобы нас скорее заметили, когда покажется судно.

– Какой ум! – воскликнул Фенайру. – Всегда обо всем подумает наш добрый доктор, совершенно обо всем.

Он остановился, не окончив фразы, и рука его потянулась к середине площадки, где в сыром углублении под кучкой тростинка лежала оплетенная лозой фляга из зеленого стекла, наполненная водой.

Фляги не оказалось.

– Где фляга? – спросил Фенайру. – Солнце меня изжарило, как кусок мяса.

– Придется еще немного пожариться, – мрачно сказал Дюбоск. – Наша команда садится на паек.

Широко раскрытыми глазами смотрел на него Фенайру, сидя под тенью сложенной плетенки. Лицо Попугая сразу стало багровым.

– Что это за песня? Говори, где вода?

– Вода у меня, – сказал Дюбоск.

И тут они увидели, что доктор держит флягу между колеи вместе с единственным свертком продовольствия, завернутым в листья кокосового ореха.

– Я хочу пить! – настоятельно сказал Попугай.

– Раньше пораскинь мозгами. Мы должны беречь свои запасы, как разумные люди. Трудно сказать, сколько времени нам еще придется носиться но волнам.

Наступило молчание, тяжелое, напряженное. Слышно было лишь поскрипывание тростников о дерево, когда на плот налетала волна. Как бы медленно они ни плыли, но все же они подвигались вперед, и скоро последние скалы Новой Каледонии туманной линией замаячили позади. А на огромном лоне моря, словно одетого в сверкающие медные доспехи под лучами огненного солнца, все еще не было никаких признаков корабля.

– Вот ты каким языком начинаешь разговаривать! – прошипел Попугай, задыхаясь от злобы. – Уже не знаешь, сколько времени будем плыть. Но раньше ты так был уверен!

– Я и сейчас уверен, – отвечал Дюбоск, – судно придет. Но ради нас не может оно стоять на одном месте. Оно будет курсировать по морю, пока не встретится с нами. И мы должны ждать.

– Ага, хорошо! Мы должны ждать. А тем временем – что? Жариться здесь на этом проклятом солнце, высунув язык, пока ты будешь уделять нам по капле воды, так, что ли?

– Может, и так.

– Нет, не бывать этому! – крепко сжал кулаки Попугай. – Черт возьми, не родился еще тот на свет, кто стал бы кормить меня с ложки!

Тут смех Фенайру пришелся кстати, как случалось неоднократно и раньше, и Дюбоск только пожал плечами.

– Ты смеешься! – вскричал Попугай, повернувшись к Фенайру с искаженным от злобы лицом. – А что ты скажешь про нашего капитана с этим его чернокожим матросом, который погнал нас в море, не обеспечив всем, чем надо? Что? Он думает обо всем – так ведь? Он думает обо всем!.. Чертов балагур, вот только ты еще посмейся!

Но Фенайру, видно, не очень испугался.

– А теперь он говорит нам, чтобы мы были умниками. Пусть он скажет это чертям в аду. Пусть он угощает их своими сигаретами. Фу – комедиант!

– Это верно, – пробормотал Фенайру, морщась. – Скверно обделал дела капитан.

Но доктор встретил мятеж со своей обычной тонкой улыбкой.

– Все это не меняет положения. Если мы не хотим быстро умереть, мы должны беречь воду.

– А кто виноват?

– Я согласен, что вина моя. Но что из этого? Вернуться назад мы не можем. Мы сейчас здесь и здесь должны оставаться. Нам нужно только наилучшим образом использовать то, что у вас есть.

– Я хочу пить! – еще настоятельнее сказал Попугай. Горло его, казалось, жгло огнем с той минуты, как ему отказали.

– Ты, конечно, можешь потребовать свою долю. Но только помни, что, когда ты выпьешь свою часть, больше ты не получишь ни капли. Мы с Фенайру не допустим, чтобы ты лакал нашу воду!

– Он на это способен, свинья! – вскричал Фенайру, к которому Дюбоск, казалось, обращался за поддержкой. – Я его знаю. Послушай, старина, доктор прав. Что одному, то и всем.

– Я хочу пить!

Дюбоск вынул деревянную затычку из фляги.

– Хорошо, – сказал он спокойно.

С какой-то особенной ловкостью рук, придававшей ему вид фокусника, Дюбоск достал небольшой полотняный мешок, служивший ему заменой профессионального докторского чемоданчика, и вынул из него наперсток. Осторожно наполнил он наперсток водой, и Фенайру не мог удержаться от восклицания, когда увидел, как недовольно поморщился Попугай, беря своими большими пальцами эту крохотную чашечку. Прежде чем снова заткнуть флягу, Дюбоск налил по наперстку себе и Фенайру.

– Если будем держаться такого порядка, то воды нам хватит дня на три, а может быть, и больше, – каждому в равной доле.

Так он решил, и никто не сказал ни слова в защиту четвертого человека, сидевшего у кормы, чернокожего канака, которого обошли.

Попугая успокоили удачным маневром, но он мрачно слушал Дюбоска, когда тот в сотый раз повторил свой план спасения, выработанный им совместно с теми, с кем он находился в тайной переписке.

– Все это хорошо придумано, – заметил, наконец, Попугай. – Но что, если эти господа просто решили посмеяться над тобой? Что, если они хотят просто избавиться от тебя, хотят, чтобы ты погиб здесь, посреди океана? А мы, черт побери? Это действительно была бы шуточка! Оставить нас здесь в ожидании судна, которое никогда не придет!..

– Возможно, доктор знает лучше нас, насколько надежен тот источник, на который он рассчитывает, – хитро сказал Фенайру.

– Несомненно, знаю, – горячо отозвался Дюбоск. – Клянусь честью, что им не посчастливилось бы, если бы они вздумали мне изменить. В Париже есть один сейф, в котором хранятся важные документы и который должен быть вскрыт после моей смерти. Некоторые из моих друзей никогда не допустят, чтобы были опубликованы документы, хранящиеся в этом сейфе… Вот, например, история, которую я вам сейчас расскажу…

И, желая позабавить своих товарищей, Дюбоск рассказал им историю из жизни «высшего света». Неважно, была то правда или выдумка, важно лишь то, что глаза Фенайру блестели от удовольствия, а Попутай удовлетворенно рычал. В этом заключалось превосходство доктора над этими людьми – в его умении владеть фантазией и красноречиво выражать свои мысли. Измученный, усталый, терзаемый страхами, которые он переживал гораздо острее, чем они, он решил прибегнуть к самым вульгарным анекдотам, чтобы отвлечь внимание этих недалеких людей. Ему удалось это настолько, что, когда к вечеру ветер стих, они были почти веселы и стали верить, что утро принесет им облегчение.

На обед они получили по сухарю и еще по одному наперстку воды и вахту несли поочередно. И всю эту ясную, звездную ночь, когда кто-нибудь из них, лежа с открытыми глазами рядом со своими товарищами, бросал взгляд на корму, он видел там смутную фигуру – голого канака, слегка дремавшего на своем месте.

Утро началось нехорошо. Фенайру, несший вахту на рассвете, был разбужен сильным пинком в бок и, вскочив на ноги, увидел перед собой искаженное от злобы лицо Попугая и суровый взгляд доктора.

– Бездельник! Негодяй! Проснешься ты, наконец, или ждешь, чтобы я переломал тебе ребра? Вот он как сторожит!

– Отойди! – кричал Фенайру диким голосом. – Отойди! Не тронь меня!

– А почему это нельзя тебя трогать, болван? Да ты знаешь, что судно легко могло пройти мимо и не заметить нас? Может быть, оно прошло мимо раз десять, пока ты спал!

Они осыпали друг друга тюремными ругательствами. Попугай размахивал своим огромным кулаком перед носом Фенайру, который, как кошка, отполз в сторону и, стиснув зубы, злобно смотрел на своего противника. Дюбоск спокойно наблюдал эту сцену, пока в ту самую минуту, когда над морем взорвался огненный шар солнца, в руках Фенайру не сверкнула сталь. Тогда он сразу очутился между противниками.

– Довольно, Фенайру, спрячь нож!

– Собака дал мне пинка!

– Потому что ты провинился! – строго сказал Дюбоск.

– Мы должны погибнуть, а он будет спать! – гремел Попугай.

– Этим беде не поможешь. Послушайте, вы оба. Дела наши и так плохи. Нам надо беречь силы. Взгляните!