Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №6"

Автор книги: Уильям Моэм

Соавторы: Александр Казанцев,Дмитрий Биленкин,Игорь Подколзин,Род Серлинг,Михаил Ребров,Джон Рассел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

«Так понемногу и поплывем, – думал Егор. – И ветерок поможет, жаль не из чего сделать мачту, а то бы можно было и парус поставить». Отойдя от корабля метров на десять, он увидел, как по палубе пробежала крыса и заметалась у того места, где несколько минут назад сидел Егор…

Когда солнце опустилось за горизонт, Егор был приблизительно посередине между берегом и кораблем. Волны лениво подгоняли плот. Иногда они захлестывали его, и юнга давно уже промок насквозь. Чтобы не замерзнуть, он продолжал все время размеренно работать доской. Наконец на залив опустилась ночь. Егор уже не мог видеть ни корабля, ни берега. Кругом расплывалась сплошная чернота, и только бледно-голубые гребни волн фосфористым светом вспыхивали кое-где и тотчас словно растворялись в воде. На мгновенье юнгу охватил страх. Куда же плыть? Ведь так его может унести в океан. Бывает, даже в лесу люди кружат на одном месте, а здесь море.

«Спокойно, спокойно, – повторял Егор любимое выражение боцмана, – сейчас решим. Когда я вышел, ветер дул мне в затылок, значит, так надо держать плот, чтобы все время спиной ощущать ветер. За такой короткий срок он вряд ли изменит направление». От этих мыслей Егор сразу повеселел и снова стал грести доской.

Всю ночь он не сомкнул глаз. Когда же забрезжил рассвет, прямо перед ним был берег: Егор видел прибой, прибрежный плес и густые заросли кедрача, уходящие к сопкам сплошным зелено-желтым ковром. От радости он чуть не задохнулся, и, даже когда прибойное течение, разрывая тросы и разбрасывая брусья, понесло его к берегу, он не чувствовал страха. В голове стучала мысль: «Спасен! Вот она, земля! Вот он, берег!» Ухватившись за бочонок, Егор очутился в воде, и через несколько минут он уже лежал на песке, загребая руками прибрежную ракушку и настойчиво карабкаясь подальше от набегающих сзади волн…

Отдышавшись, Егор на четвереньках отполз к траве и уткнулся лицом во влажный ароматный мох. Немного отдохнув, ом встал, выжал одежду и развесил ее на низкорослый кустарник. Затем забрался в заросли, стал полными пригоршнями собирать чернику, бруснику и морошку и набивать ими рот…

Высушив одежду, Егор оделся и медленно пошел вдоль берега на запад, туда, где за синими сопками должен был находиться порт.

Иногда он останавливался и отдыхал и чем больше шел, тем чаще и чаще были остановки. На ночь Егор, опасаясь медведей, забирался в расщелины прибрежных скал и, дрожа от холода, надолго забывался тяжелым сном.

К утру третьего дня Егор, оборванный, страшно исхудавший, с разбитыми в кровь ногами, уже не мог идти. Он лежал на животе и смотрел, как перед самым его носом по тоненькой былинке карабкались муравьи. Юнгой овладело полное безразличие. Он хотел только одного – спать, и так, чтобы было тепло.

У него кружилась голова, и глаза застилала какая-то дрожащая пелена. Нет, так нельзя, надо идти, карабкаться, ползти. Отчаянным движением Егор поднял голову.

Прямо к нему бежали люди. Егор хотел закричать, но силы оставили его, и он потерял сознание…

Береговой пограничный дозор обнаружил Егора в тридцати километрах от залива Кроноцкого. Мальчика немедленно доставили в больницу, а когда он смог говорить, то сообщил, что он юнга с «Лейтенанта Шмидта»…

* * *

В больницу за Егором пришел боцман. Он долго ждал, когда молоденькая медсестра оформит документы, затем его повели к юнге. Когда он увидел Егора, лицо старого моряка задрожало и скривилось в какую-то гримасу.

– Похудал-то как! Ох горе ты мое малосольное! Ну ничего, опять откормим.

Два человека, большой и маленький, медленно шли в экипаж. Неожиданно Евсеич остановился, высоко поднял Егора под мышки и, посмотрев в бледное лицо мальчика, сказал:

– Молодец ты, Егор, ей-ей, молодчина, настоящий моряк! Так и держи в жизни, юнга! Ведь можно считать, что ты снова на свет родился, и жить надо только правильно…

Д. БИЛЕНКИН
ЗАПРЕТ

Фантастический рассказ

Рисунок В. КОЛТУНОВА

По мере того как Стигс осторожно развивал свою мысль, лицо шефа хмурилось все больше и больше.

– Лево-спиральные фотоны! – перебил он, наконец, Стигса. – Да, да, я понял: вы собираетесь искать лево-спиральные фотоны. Почему бы вам заодно не поискать принцип вечного двигателя? Или координаты райских врат? Вы что, книги Гордона не читали?

– Я читал Гордона, – стараясь сохранить спокойствие, проговорил Стигс. – Опыты были поставлены восемнадцать лет назад, когда не был известен «эффект Борисова». Теоретически есть надежда…

– Теоретически! – шеф уже не скрывал раздражения. – А деньги на эксперимент я должен давать практически. Два миллиона.

– Миллион. Два миллиона стоили опыты Гордона. «Эффект Борисова» позволяет…

– Это я слышал. Вы как будто забываете, кто такой Гордон. Или вы полагаете, что он не познакомился с «эффектом Борисова»? Гордон велик не только тем, что создал единую теорию поля. Известно ли вам, что он ни разу не ошибался в своих выводах и предсказаниях? Известно ли вам, наконец, что опыты Гордона по левоспиральным фотонам повторяли, пробуя все мыслимые варианты, Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий – лучшие экспериментаторы мира! И ни-че-го! Лево-спиральные потоки света – это миф, теплород, философский камень, мираж…

Шефу было под шестьдесят, резкие морщины, как ни странно, молодили его, а не старили, костюм на нем был преотличный, все это не имело ни малейшего значения. Кем бы ни был человек, сидящий в этом кресле, как бы он ни одевался, главным было то, что он распоряжался ассигнованиями, управлял многосотенным коллективом, был администратором и в этом качестве не мог поощрять авантюры, стоящие денег. И даже просто сомнительное не могло рассчитывать на его благосклонность. Естественно, что он был взбешен. Но Стигс не терял надежды. Он предпочел бы не иметь дела с шефом, но и великому Гордону приходилось в свое время уламывать таких же вот администраторов. Интересно, стал бы Гордон великим, если бы ему это не удалось?

– По-моему, все ясно, Стигс, – жестко заключил шеф и пододвинул к себе папку с бумагами, давая понять, что аудиенция закончена.

– Но вы не посмотрели отзыв Ван-Мерля! – воскликнул Стигс.

– Ван-Мерля? Да у меня завтра же будет десять отзывов виднейших профессоров, и в каждом будет сказано то же, что я вам сказал! Идите, Стигс, занимайтесь делом.

Стигс встал и почувствовал, что у него дрожат руки.

– Еще одно только слово…

Шеф поднял голову.

– Пожалуйста, только без громких фраз о величии проблемы, необходимости риска и тому подобного оперения.

– Нет, я не об этом. Что, если… что, если сам Гордон скажет: опыты ставить надо?

– Са-ам?

Шеф удивленно откинулся на спинку кресла. Постучал кончиком ногтей друг о друга. Изучающе посмотрел на Стигса.

– Думаете переубедить Гордона? М-да… Примет ли он еще вас…

– Примет, – Стигсу показалось, что он ступил на тоненький лед.

– Ну, если Гордон… Тогда посмотрим.

«…Какое счастье, что Гордон еще не умер! – подумал Стигс, подходя к загородному коттеджу великого физика. – Если бы он умер, спорить пришлось бы не с ним, а с его авторитетом. А авторитет не берет своих слов назад».

Стигс подбадривал самого себя. Вчера после разговора с шефом он десять раз поднимал трубку и десять раз клал ее обратно, прежде чем набрал номер Гордона. Вопреки всем ожиданиям тот согласился сразу. Сразу! Вот что значит настоящий ученый. Болен, стар, замкнут – и сразу же отзывается на мольбу о помощи! Именно так скорей всего прозвучало его объяснение по телефону, которое Гордон выслушал молча и на которое минуту спустя – Стигс чуть не умер – коротко ответил: «Жду вас завтра в девять».

Завтра! В девять! Ждет! Он, живая легенда, ждет его, Стигса, рядового из рядовых! Ночь Стигс провел тревожно, обдумывая каждое слово, каждую интонацию, взлетая как на качелях от отчаяния к уверенности, что все будет хорошо.

И вот теперь, у самых ворот, протянув руку к кнопке звонка, он с ужасом ощутил, что его голова пуста. Он забыл все, что хотел сказать, он не может связать двух слов, он не может двинуться с места!

Уф! Стигс опустил руку. Спокойно, спокойно… Ведь кто такой Гордон? Гений, равный Эйнштейну, но не папа же римский, не бог – ученый, человек… У него болят почки, он любит сажать розы, он безукоризненно честен и, говорят, добр.

Стигс даже не заметил, что жмет кнопку изо всех сил. Он не помнил, как распахнулись ворота, как кто-то провел его в комнаты, что-то на ходу ему втолковывая, как он снял плащ, как переступил порог…

– Здравствуйте. Садитесь.

Гордон полулежал в кресле, и все равно Стигсу показалось, что тот возвышается над ним. Возвышается его голова, величественная, как купол собора, возвышаются его плечи, а грива седых волос – та и вовсе плывет облачком к недоступной вышине. И взгляд как будто издали, от мерцающих льдов великих мыслей, взгляд, видящий сокровенные тайны природы и туманные просторы вечности. Он сам уже принадлежал вечности, бронзе истории, этот светлый, отрешенный взгляд.

– Рассказывайте.

Гордон шевельнулся и поправил плед, которым были прикрыты колени, Стигс заговорил, не слыша собственного голоса.

Минуты через три Гордон прервал его слабым движением руки.

– Понятно. Это не ваша ли статья была два года назад в «Анналах физики»?

– Моя… – у Стигса пересохло в горле.

– Вы красиво решили проблему флюктирования гравитонов. Почему вы не продолжили работы в этой области?

– Потому что… Потому что я увидел оттуда мостик к лево-спиральным фотонам…

– И это вас увлекло? Вы ни о чем другом не можете думать?

– Да… То есть… Не сами фотоны, а то, что за этим стоит…

– Что же за этим стоит?

Стигс ошеломленно посмотрел на Гордона. Проверяет? Смеется? Играет как кошка с мышью?

– Движение против хода времени, – выдавил он.

– А еще?

Стигс окончательно растерялся. Еще? Что еще? Какое «еще» он, великий, видит там, в своей вечности? Какие тайны открыты его уму, какие сокровенные свойства природы он прозревает за этим словом? Какие?!

Гордон едва слышно вздохнул.

– Хорошо. Как, по-вашему, в чем цель науки?

Нет, Гордон не смеялся. Он менее всего был склонен смеяться – Стигс это понял. Взгляд Гордона был обращен к нему, он требовал и вопрошал – мягко, настойчиво, сурово.

– Цель науки в познании… в отыскании истины.

– Какой истины?

– Какой… что? Всеобщей истины! Природа…

– Оставим природу в покое. Расскажите лучше о себе. Все, с самого начала.

Гордон прикрыл глаза.

Переборов замешательство, Стигс начал было рассказывать, но очень скоро Гордон остановил его слабым жестом.

– Нет же, – проговорил он мягко. – Забудьте, что существуют семинары, лаборатории, научные библиотеки. Я хочу услышать о вашей жизни, а не о том, что вы думали о стационарной Вселенной на третьем курсе и какие экспериментальные трудности преодолели в своей первой самостоятельной работе.

Стигс изумился. Он же рассказывал именно о жизни! О том главном, что в ней было. Чего же еще хотел Гордон? Неужто великого ученого могла интересовать история двух-трех его кратковременных увлечений или тщеславная мечта студента быть нападающим факультетской команды? Стигс быстро перебрал прошлое, все, что не имело связи с наукой, но припомнились такие житейские пустяки, о которых здесь было даже неловко говорить. Когда машина ныряет в тоннель, что, кроме гирлянды фонарей и серых полос бетона, может запомнить погруженный в свои мысли пассажир? Стигс вдруг с удивлением подумал, что его жизнь вне стен лаборатории похожа на такой тоннель, хотя в ней были и развлечения и мелкие (тогда они казались крупными) неурядицы. Многое было, но все слилось в какую-то неяркую однообразную полосу, особенно бесцветную по сравнению с теми переживаниями, которые ему доставляла работа.

Все же Стигс покорно продолжил рассказ, явственно ощущая, что от него чем дальше, тем все более веет скукой.

И вдобавок непонятно было, слушает ли его Гордон, думает о чем-то своем или по-стариковски дремлет.

Наконец Стигс запнулся и умолк. Гордон открыл глаза,

– Должен разочаровать вас, друг мой. Лево-спиральные фотоны – это иллюзия…

«Он говорит как шеф!» – побледнел Стигс.

– …Не все теоретически возможное осуществляется в природе. Манящий огонек, болотный дух – вот что такое лево-спиральный фотон. К сожалению, такие огоньки всегда горят по обочинам науки. Я сам погнался за ним и потерял пять лет – каких лет! И Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий тоже. Не хватит ли жертв? Вы молоды, судя по вашим статьям, талантливы, не теряйте зря времени. Вот мой совет.

– Но «эффект Борисова»… Вы стучались в парадный вход, а там голая стена… может быть, с черного xода…

– Ни с черного, ни с парадного нельзя проникнуть в то, чего нет. Едва Борисов открыл свой эффект, я тотчас пересмотрел все выводы. Ошибки нет. Ваш путь нереален.

– Но почему? Почему? Где я ошибся? В чем? Покажите!

Это было почти кощунством – требовать объяснения у Гордона, дряхлого восьмидесятилетнего Гордона. Требовать после того, как он твердо дал понять, что его слова – истина. Но нет, сейчас в этой комнате, где возникла единая теория поля, это не было святотатством. Оба они – и Стигс и Гордон – подчинялись одному закону, который был выше их, и этот закон обязывал Гордона представить доказательства. Он не мог его нарушить, иначе бы наука превратилась в религию, а он – в первосвященника.

– Что ж…

Стопка бумаги лежала на столике перед Гордоном. Он взял чистый лист, бережно разгладил, узловатые, плохо гнущиеся пальцы зажали ручку, и из-под пера суровыми шеренгами двинулись математические символы.

Это был приговор. Запрет очерчивался неумолимо, частокол знаков был крепче надолб, выше железобетонных стен. Гордон спокойно перегораживал мечте путь, и просвет делался все уже, уже… Холодея, Стигс следил за неотвратимой поступью строк, за уверенным бегом пера, за жестокой логикой доказательств. Вот сейчас перо клюнет бумагу в последний раз…

Перо чуть загнулось, дрогнуло, помедлило…

– Дальше и так, надеюсь, ясно, – устало проговорил Гордон, отстраняя бумагу.

Он зябко потер руки и спрятал их под плед.

Стигсу показалось, что он сошел с ума! Приговор был написан, на нем стояла подпись и печать, но в доказательствах была брешь! Крошечная, почти неразличимая… С молниеносностью, его самого поразившей, Стигс разом охватил всю цепь доводов, мысль Гордона стала его мыслью, он додумал ее и…

Этого не могло быть!!! Но это было. Брешь не закрывалась. Ее нельзя было закрыть.

Стигс поднял глаза и едва не закричал. Перед ним был другой Гордон. Сгорбленный, немощный, с запавшим ртом, коричневыми пятнами старости на дряблых щеках. Он уже не возвышался, тусклые волосы не парили облачком – Стигс увидел его таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким его дорисовывало воображение. И Стигс чуть не разрыдался.

Догадались все-таки… – прошелестел голос Гордона, и голова старика опустилась еще ниже. – У вас хватило смелости не поверить, и вот… Да, ваш путь тоже реален. Реален, потому что лево-спиральные фотоны существуют. Я это обнаружил восемнадцать лет назад…

Стигс был безмолвен. В нем рушился мир. Падали звезды, обваливалось небо, умирали боги. Умирал он сам.

Рука Гордона узкой сморщенной ящерицей выскользнула из-под пледа и коснулась его плеча.

– Соберитесь с духом… Я спросил вас – помните? – что стоит за свойствами лево-спирального фотона. Вы не ответили. Вы не думали над этим. Отвечу я. В чем цель науки?

– В чем? – эхом ответил Стигс.

– В счастье человечества. Если наука не будет делать людей счастливей, то зачем она? Знания – это оружие, и если ученому безразлично, куда оно повернуто, то чем он отличается от солдата-наемника? Вы и над этим не думали, Стигс. Вы хотите найти лево-спиральные фотоны – частицы, которые движутся к нам из будущего. Вы их откроете, как в свое время открыл я. А дальше? Дальше практика. Люди научатся видеть будущее. И управлять им, поскольку естественный ход событий, если знать, каков он, корректируем. Счастливым ли станет человечество? Оглянитесь вокруг, Стигс. Банкир пойдет на все ради сохранения своих капиталов, диктатор – ради сохранения своей диктатуры, карьерист – ради сохранения кресла. Тьма людей заинтересована в сохранении сегодняшнего порядка. Будущее им враждебно, ибо они догадываются, чем оно им грозит… Они и сейчас пытаются его предотвратить – вслепую. Этим людям вы дарите власть над будущим. Они уничтожат его, Стигс.

Помолчите, вы еще не все помяли. Утверждают, что Роджер Бэкон, открыв порох, засекретил свое открытие от всех, ибо предвидел, чем оно обернется. Благородный, но бесполезный жест. Полвека назад физики добровольно ввели самоцензуру, чтобы информация об их работах по расщеплению ядра не попала к нацистам. Поступив так, они тут же отдали свои знания Америке. Кончилось это Хиросимой. Но даже если бы они заперли свои лаборатории, то нашлись бы другие, которые все равно сделали бомбу. Не обязательно из чувства патриотизма; вполне достаточно чистой любознательности. Обдумав уроки прошлого, я решил поступить иначе, когда открыл лево-спиральный фотон. Я объявил его несуществующим. Я сказал мировой науке, что искать его бессмысленно. Доказательством были результаты экспериментов – фальсифицированные результаты. И мой авторитет. Я положил его, как колоду, поперек тропинки. О, я не обольщался! Я знал, что когда-нибудь где-нибудь появится такой юнец, как вы, которого не устрашит мой запрет. Но мне важно было выиграть время. К счастью, опыты по обнаружению лево-спирального фотона требуют денег. Оттянуть открытие во что бы то ни стало! Ведь еще полвека – нет, меньше! – и в мире все разительно переменится. Тогда люди станут заглядывать в будущее лишь затем, чтобы предвидеть стихийные бедствия, лечить болезни до их возникновения. В это я верю. Я нарушил законы науки. Но не добра! И не вам меня судить.

– Я не сужу… – с трудом, точно ему не хватало воздуха, выговорил Стигс. – Но как же Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий?! – вдруг закричал он.

Гордон вскинул голову.

– Покойный Фьюа, покойный Шеррингтон, покойный Бродецкий были моими друзьями, – торжественно проговорил он.

И внезапно Стигс снова почувствовал себя маленьким-маленьким перед этим стариком, чей взгляд был полон гордого достоинства, чье лицо сейчас было точно таким, каким юный Стигс видел его на страницах учебников.

– Они были моими друзьями, и они тоже пожертвовали своей репутацией бесстрастных служителей истины! Мы вместе сказали «нет», когда было «да», и, если бы они были живы, они снова сказали бы «нет». Тысячи раз сказали бы «нет».

А теперь уходите, – голос Гордона упал. – Я мог бы позвонить шефу и высмеять ваш проект. Но стать подлецом не в моей власти. Я напишу, что опыты ставить нужно… Вы найдете лево-спиральный фотон. И ваши портреты будут во всех учебниках. Если же вы не найдете… найдете его так, как нашел я… вы здорово повредите себе. И оттянете время еще на десятилетия. Выбирайте.

МИХАИЛ РЕБРОВ
«Я – «АРГОН»

В канун всенародного праздника – 51-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции – в дни, когда наша страна отмечала славный полувековой юбилей Ленинского комсомола, мир стал свидетелем еще одной победы советских людей. 26 октября 1968 года на орбиту искусственного спутника Земли мощной ракетой-носителем был выведен космический корабль «Союз-3», пилотируемый коммунистом, летчиком-космонавтом, Героем Советского Союза полковником Георгием Тимофеевичем Береговым. А днем раньше с того же космодрома стартовал автоматический корабль «Союз-2», который был использован для экспериментов по сближению и маневрированию двух космических аппаратов. Программа полета была выполнена полностью. Четко и надежно действовали в сложных условиях аппаратура и системы кораблей, получена ценная информация, которая позволит решить ряд практических задач по созданию космических баз-станций.

Космонавт-12 еще летал по околоземной орбите, а в типографии издательства «Молодая гвардия» уже набирали на линотипах текст книжки-репортажа военного журналиста Михаила Реброва «Я – «Аргон», посвященной пилоту космического корабля «Союз-3». Оперативность вполне понятна: когда становится известно о новом герое космоса, людям хочется как можно больше узнать о нем, о его пути к подвигу.

Новая космическая эпопея убедительно раскрыла перед миром еще одно величайшее достижение Советской власти, Коммунистической партии: воспитание нового человека с его душевной красотой, мужеством, преданностью коммунистическим идеалам.

Читая книгу Михаила Реброва, знакомясь с жизнью Георгия Тимофеевича Берегового, ясно видишь обычность и необычность судеб советских людей. Под руководством партии комсомол воспитал в своих рядах великое множество преданных борцов за дело коммунизма. И среди них достойное место занимают космонавты. Наши космонавты, в том числе и Космонавт-12, шли тем же жизненным путем, что и миллионы советских людей, – учились в школе, были пионерами, комсомольцами, работали и готовили себя к высокому призванию.

Их отвага, стойкость, энергия, профессиональное мастерство, их верность долгу служат примером для нашего молодого поколения.

Мы хотим познакомить читателей «Искателя» с отрывками из книги М. Реброва «Я – «Аргон», рассказывающими о жизни летчика-космонавта, дважды Героя Советского Союза генерал-майора Г. Т. Берегового.

РОЖДЕНИЕ МЕЧТЫ

Дом, где жили Береговые, стоял неподалеку от летного поля Енакиевского аэроклуба. Здесь инструктором по планеризму работал старший брат Жоры – Виктор.

Однако Жорку, как он ни заглядывался со стороны на летное поле аэроклуба, туда не пускали. Обидно, конечно. Но не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды. И Жорка задумал сам построить планер. Начал с моделей. Самых простых. После многих неудач одна из построенных им моделей полетела. Этот полет вызвал бурю восторга, а главное – такое желание строить новые, более сложные, что теперь Жорку с трудом вытаскивали из сарая к обеденному столу.

На его огрубевших ладонях блестели звездочки металла, въевшиеся в поры кожи, пальцы всегда в царапинах, в порезах… Зато он сам изобретал, сам строил изобретенные модели. И они взлетали в голубую высь неба с нехитрых ребячьих аэродромов. Но сердце Жорки по-прежнему тянулось на настоящий аэродром.

И вот наступил момент, когда Виктор в ответ на просьбу брата не бросил обычное «нет», а взял его с собой.

Скоро Жорка стал завсегдатаем аэроклуба. Во время обеденного перерыва, когда полеты прерывались, Жорке разрешалось садиться в кабину планера и балансировать элеронами. Может быть, тогда и поселилось в упрямом мальчишке желание испытать захватывающее ощущение полета.

Однако в те годы разговоры о его полетах не имели смысла. Жорке было всего двенадцать. Но поселилась в душе мальчишки большая, пока еще не осознанная мечта.

«БУДУ ЛЕТАТЬ»

В аэроклуб Жорку долго не принимали. Мал еще. А он каждый набор приходил и просил. Начальник летно-планерной школы Василий Алексеевич Зарывалов не выдержал, сдался:

– Ладно, приходи осенью, запишем тебя в планерную группу.

Еще никогда с таким нетерпением не ждал Жорка осени. Наконец начались занятия и в аэроклубе. Перед Жоркой стали постепенно раскрываться «секреты» аэродинамики, теории полета.

С упоением слушал Жора рассказы бывалых планеристов о восходящих потоках, о том, как планеристы ищут и находят эти воздушные реки в небе, чтобы потом, влекомые их потоком, парить и парить…

Но все это было на словах. По-настоящему подняться в небо на крыльях планера ему так и не пришлось. Аэроклуб получил самолеты. И не два, как ожидалось вначале, а целых пять. Спешно переформировывались группы учлетов. Жору перевели в «самолетчики». И теперь ему предстояло изучить самолет. Радости было – не передать.

А дома Жорку не узнавали. Уроки стал учить кое-как. Ночи спал плохо. Раньше он любил рассказывать дома о своих аэроклубовских делах. Теперь все больше молчал.

Такой характер у Жорки. Середины для него не существует. Он если любит, то до самозабвения, если нет, то до ненависти. Если берется за что-то, то не отступит до конца. Небо стало для него такой любовью. И надломилось что-то внутри, когда понял, что не успевает всюду. Однажды даже пришла шальная мысль: не бросить ли школу?

– Сейчас не время за партой отсиживаться, – объяснял он отцу. – Ты же сам возмущаешься, что фашисты душат свободу Испании. Сейчас нужны военные летчики – и я буду летчиком. «No pasarsn!» Слышал?

Он произнес эту фразу по-испански, как повторяли ее в школе его сверстники – мальчишки, когда переставляли флажки на карте фронтов Испании.

И отец ничего не смог возразить сыну. В воздухе эпохи уже витал незримый призрак войны.

– Ладно. Ты, сын, любое дело выбирай, ни учить, ни перечить не стану. Одно присоветую: старайся жизнь прожить без изъяну…

План жизни Жорка составил такой: учебу в школе с аэроклубом совместить пока он не может. Значит, будет работать и летать, а через год снова поступит учиться и школу кончит обязательно.

Зима прошла в аэроклубовских заботах: собирали самолеты, готовили их, опробовали на земле работу моторов, приборов. Но вот сошел с полей снег. Понеслись по летному полю и взмыли в небо самолеты.

Жорка в то время работал учеником электрослесаря на металлургическом заводе. День уплотнился до предела: с 6 до 8 утра полеты, потом работа на заводе, а вечером, с 18 до 22, теоретические занятия в аэроклубе.

Заявление о приеме в комсомол Жорка вывел аккуратными буквами, затем бережно сложил тетрадный листок, спрятал в карман. Так носил несколько дней, все ждал чего-то.

На собрании было шумно. Когда ему задавали вопросы, он вставал, глотал воздух, говорил, но голоса своего почти не слышал.

Но вот взметнулся частокол рук, и Жорка облегченно вздохнул, вытер рукавом взмокший лоб. Он снова встал, хотел сказать, что счастлив, что всегда будет честным, что докажет это всей своей жизнью… Но от волнения ничего не мог сказать.

– Ты повзрослел, Жора, – говорила ему дома мать, – гляжу на тебя – совсем большой стал. Старайся, сынок! В комсомоле надо стараться.

УМЕТЬ ЧУВСТВОВАТЬ ЗЕМЛЮ

Сколько радости, сколько незабываемых чувств принес ему первый полет! Воображение потрясло не небо, а земля, которая совсем другая сверху из кабины. Под крылом плыла земная пестрядь – красные скаты черепичных крыш, черные сопки терриконов, зелено-желтые квадраты садов…

С этого дня небо снова и снова звало его в голубую бездну, и не было конца упоению высотой.

Год пролетел незаметно.

…В тот день среди учлетов Енакиевского аэроклуба только и разговору было, что о предстоящей проверке и отборе в школу военных летчиков.

Когда Жорка залезал в кабину самолета, кто-то, окидывая критическим взглядом худощавую, щупленькую фигурку паренька, неопределенно заметил:

– Н-да, трудновато такому в воздухе…

Шорка услышал, почувствовал, как краска ударила в лицо, обожгло горячим румянцем щеки. Колкая обида защемила в груди. Сжал крепче зубы.

С земли было видно, как машина набрала высоту, сделала большой круг, потом меньше. Теперь две простейшие фигуры – и посадка. Но все это Жора проделал так, что замерли от восторга.

А председатель комиссии подошел к Зарывалову.

– Молодец. Семнадцать ему, говорите? Не беда. Возьмем.

…В Луганской школе было четыре эскадрильи бомбардировщиков и одна истребителей. Георгий попал в 3-ю эскадрилью к Беловолу Ивану Леонтьевичу. Инструктор давал ему «провозные» на учебно-тренировочном самолете УТИ-4, потом на «ястребке» – так называли летчики истребитель И-16…

В 1939 году школу решили сделать однотипной, готовить только пилотов для бомбардировщиков. Курсантам предстояло освоить двухместные самолеты-разведчики Р-5 и Р-6. Это были небольшие машины, сравнительно тихоходные. Но Георгию нравился разведчик. Полутораплан смешанной конструкции, он мог забираться на высоту более 6000 метров с грузом почти три тонны. Но главное – Р-5, знаменитый самолет. Георгий знал – на таких наши летчики спасали людей с затертого во льдах парохода «Челюскин».

За науку летать Георгий от всей души признателен Беловолу. Опытнейший летчик умел преподать «свою азбуку» так, что даже слепой, как он любил повторять, полетит, если «будет чувствовать землю».

Георгий чувствовал. Был он старательным, пытливым. Но старательно учились многие, в этом не было особого отличия. Отличало его другое: этакая настойчивая цепкость, интерес к технике, стремление докопаться до мелочей, понять все «своим умом».

В НЕБЕ ВОЙНЫ

Ему в ту пору стукнуло 20…

Ранним утром 22 июня 1941 года вздрогнула от разрывов земля. Сто девяносто вражеских дивизий, тысячи «фашистских бомбардировщиков вторглись в пределы Советской страны.

Георгия Берегового направили на переучивание в резервный полк.

Обидно было. Другие воюют, а он опять переучивается. Сначала осваивали истребитель ЯК-4, потом новый разведчик Пе-3 и, наконец, штурмовик ИЛ-2.

Эти новые штурмовики, только что появившиеся в нашем небе, быстро завоевали популярность как у советских воинов, так и у фашистских солдат. Наши называли этот штурмовик «летающим танком», немцы – «черной смертью». ИЛ-2 имел бронированный корпус и мощное пулеметно-пушечное вооружение, а еще замки для подвески бомб разного калибра и знаменитые «эресы» – реактивные снаряды. Это была быстролетная и маневренная машина.

Георгий учился. Упорно. Страстно. Самозабвенно.

Наконец получена радостная весть – завтра на фронт!

…Летом 1942-го, готовя наступление, немцы подтягивали к фронту живую силу и технику. Переброска войск шла главным образом по шоссейным и железным дорогам. Спешно днем и ночью.

…Группа штурмовиков – шесть экипажей – получила задание уничтожить эшелон на перегоне Муравьевка – Оленино. Шестерку вел командир звена лейтенант Береговой.

Взлетели. Набрали высоту. Впереди сверкающая огнями вспышек линия фронта. Где-то почти неслышно ворчали зенитки. Пошли зигзагом, обходя опорные пункты противника. Под крылом проплывал однообразный пейзаж с причудливыми очертаниями маленьких озерец, островками белоствольных берез и щетиной кустарника.

Блеклые краски скрывали рельеф. Он проступал все более смутно. А впереди и справа и слева огромным кисейным пологом нависали облака. Отяжелевшие, серые… Они начинались где-то высоко, гораздо выше высоты полета штурмовиков, и казалось, не было им ни конца ни края.

Самолеты пронеслись, чуть не касаясь верхушек огромных сосен, и выскочили точно у железнодорожной станции. По команде ведущего обрушили свой груз на длинную ленту вагонов и платформ.

Дрогнула земля. Метнулись вверх темные шапки разрывов. Побежали, запрыгали оранжево-желтые языки. И все это смешалось с надрывным воем моторов, холодящим душу свистом, стрекотом пулеметов, уханьем пушек, лязгом, скрежетом…

ИЛы делали заход за заходом, проносились вдоль линии путей грозно, ожесточенно. На миг, всего на один миг, цель словно замирала в цепком перекрытии прицела. И этого было достаточно, чтобы Георгий давал по ней залп.