Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №6"

Автор книги: Уильям Моэм

Соавторы: Александр Казанцев,Дмитрий Биленкин,Игорь Подколзин,Род Серлинг,Михаил Ребров,Джон Рассел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Оглянувшись кругом, они увидели лишь далекую линию горизонта, беспредельную пустыню моря и их собственные длинные тени, медленно скользившие по гладкой поверхности. Земля уплыла от них ночью – какое-нибудь из многочисленных течений, омывающих острова, унесло их неведомо куда, неизвестно на какое расстояние. Ловушка захлопнулась.

– Мой бог, какая пустыня вокруг! – вздохнул Фенайру.

Никто больше не сказал ни слова. Они перестали ссориться. Молча делили они паек, запивая его несколькими каплями воды, и затем снова сидели в мрачном раздумье, готовые каждую минуту вступить в спор между собой.

Наступил штиль, как это часто бывает между двумя пассатами в этом поясе, – полнейший штиль. Воздух давил на них своей тяжестью. Ни малейшей ряби не было на море, только эта бесконечная, доводящая до безумия мертвая зыбь, в которую впивались солнечные стрелы, рассыпаясь перед их глазами сверкающими, огненными осколками, – жестокое солнце, которое обжигало их, высасывая влагу из тощих тел и заставляя их то уползать под защиту циновок, то опять выползать на открытое место, чтобы глотнуть воздуху. Вода казалась густой, как масло. Они ненавидели эту воду, ее противный запах, и, когда доктор заставлял их время от времени окунаться в море, они не находили в этом ни малейшего облегчения. Вода была теплая, неподвижная, маслянистая. Но купание привело их к интересному наблюдению.

Когда они опускались в воду, держась за плот, им невольно приходилось смотреть на чернокожего канака. Он не принимал участия в купании. Он не смотрел в их сторону. Он сидел на корме, поджав ноги и положив руки на колени. Все время сидел он неподвижно под палящим солнцем, устремив взгляд в пустое пространство. Всякий раз, поднимая глаза, они видели его. Больше смотреть было не на что.

– А этому как будто все нипочем, – заметил Дюбоск.

– Я сам как раз подумал об этом, – сказал Фенайру.

– Животное! – буркнул Попугай.

Теперь они все обратили внимание на канака и впервые за все время смотрели на него с неподдельным интересом, словно считали его человеком и даже начинали завидовать ему.

– Он, видимо, нисколько не страдает от жары.

– Хотелось бы знать, какие мысли у него в голове? О чем он думает? Он смотрит на нас как будто с презрением.

– Животное!

– Быть может, он только и ждет, когда мы умрем, – сказал Фенайру с горьким смехом. – Может быть, он надеется на награду. Во всяком случае, на обратном пути он голодать не будет. Он доставит нас куда следует… в виде бифштекса.

Все трое принялись внимательно его рассматривать.

– Как это ему удается, доктор? Разве он ничего не чувствует?

– Меня это тоже очень интересует, – сказал Дюбоск. – Наверно, потому, что у него грубее кожа и крепче нервы.

– И ведь у нас есть вода, а у него ни капли.

– А между тем поглядите на его кожу: совершенно свежая и влажная.

– А брюхо упругое, как футбольный мяч!

Попугай вылез из воды на плот.

– Не говорите мне, что эта черная скотина тоже испытывает жажду, – воскликнул он, злобно сверкая глазами. – Не мог ли он украсть сколько-нибудь из наших запасов?

– Безусловно, нет.

– В таком случае у него, у собаки, есть собственные скрытые запасы.

Эта мысль пришла в голову всем троим одновременно, и все они бросились к канаке. Ударом кулака сшибли его, тщательно обыскали место, где он сидел, и долго копались в тростниках, стараясь отыскать какое-нибудь потайное местечко, фляжку или тыквенную бутыль. Но найти ничего не удалось.

– Странно, – разочарованно сказал Дюбоск.

Попугай по-своему нашел выход разочарованию. Повернувшись к канаке, он схватил его за волосы и изо всех сил принялся колотить. На это он был мастер. Он только тогда прекратил избиение, когда сам совершенно выбился из сил. Тяжело дыша, он отбросил от себя беспомощное тело.

– Вот тебе, грязная вонючка! Будешь теперь знать! А то ты слишком уж доволен. Свинья! Теперь ты почувствуешь!

Это была дикая, мерзкая, бессмысленная расправа. Ученый доктор Дюбоск и не подумал протестовать. И Фенайру на этот раз не стал смеяться над тупостью душителя, как он обычно это делал. Все смотрели на это как на выражение общего недовольства. Белый человек без всякой причины топтал ногами черного, и это считалось вполне естественным. И канака, избитый и измученный, пополз на свое место, не оказав сопротивления, не ответив ударом на удары. И это тоже считалось естественным.

Солнце превратило плот в раскаленную печь с открытыми дверцами, и они молили бога, чтобы оно скорее скрылось, и громко ругались, что оно висит в небе как заколдованное. И даже когда оно скрылось за горизонтом, их покрытые волдырями тела все еще пылали, как раскаленное железо. Ночь спустилась над ними, словно стеклянная непроницаемая чаша. Опять они решили нести вахту по очереди, хотя никто из них и не думал о сне, но Фенайру вдруг сделал открытие.

– Идиоты! – прохрипел он. – Зачем нам без конца всматриваться в даль? Целая флотилия судов сейчас не может нам помочь! Раз мы попали в полосу штиля, то и другие суда тоже застряли!

Такая мысль особенно сильно взволновала Попугая.

– Это верно? – спросил он Дюбоска.

– Да, вся наша надежда только на ветер.

– Тогда, во имя всех чертей, почему ты нам не говоришь этого? Зачем ты разыгрываешь комедию?

Он на минуту задумался, потом продолжал:

– Послушай! Ты ведь умный человек, а? Очень умный! Ты знаешь то, чего мы не знаем, и держишь это про себя. – Наклонившись вперед, он впился глазами в лицо доктора. – Очень хорошо. Но если ты думаешь использовать свой подлый ум для того, чтобы нас как-нибудь обойти, то знай, что я зубами разорву тебе глотку, как апельсиновую кожуру… Да, вот так. Понимаешь?

Фенайру нервно хихикнул, а Дюбоск пожал плечами и тут же пожалел, что помешал тогда Фенайру расправиться с Попугаем.

Ни малейшего ветерка не чувствовалось в воздухе, и нигде не было никаких признаков судна.

К началу третьего дня каждый замкнулся в себе, стараясь держаться в стороне от других. Доктором овладела глубокая апатия. Попугая мучило мрачное подозрение, а Фенайру с трудом сносил физические страдания. Только две вещи пока еще служили какой-то связью между ними. Одной из них была фляга с водой, которую Дюбоск с помощью лианы подвязал у себя на боку. Горящими взглядами его товарищи следили за каждым его движением, за каждой каплей, которую он наливал. И он знал, хотя это не давало ему никакого преимущества перед другими, что жажда жизни установила свой неумолимый закон на этом плоту. Благодаря его разумной экономии у них оставалась еще почти половина запасов, взятых с собой.

Другим связующим началом, как это получилось по странной превратности судьбы, было присутствие на плоту черного канака. Совершенно игнорировать, забыть этого четвертого человека теперь уже было невозможно. Он засел в их сознании, с каждым часом становясь страшнее, таинственнее и все больше вызывая у них раздражение. Силы постепенно покидали их, между тем как этот голый человек не выказывал ни малейших признаков слабости и ни на что не жаловался.

Когда наступила ночь, он, как и раньше, растянулся на плоту и скоро заснул. В часы мрака и безмолвия, когда каждый из трех белых людей на плоту предавался отчаянию, этот черный человек спал спокойно, как ребенок, легко и равномерно дыша. Проснувшись, он опять садился на свое место на корме. Он оставался таким, каким был все время, никакой перемены в нем не произошло, я это казалось чудом.

Звериная злоба Попугая, в которую вылилась его извращенная ненависть к канаке, сменялась суеверным страхом.

– Доктор, – сказал он, наконец, с ноткой благоговейного страха в голосе, – что это такое: человек или бес?

– Человек.

– Это чудо! – вставил свое слово Фенайру.

Но доктор поднял палец, как поднимал он, когда читал лекцию своим ученикам.

– Этот человек, – повторил он, – самый жалкий представитель человеческого рода. Обратите внимание на его череп, на его уши, на его подбородок. Он стоит на одном уровне с обезьяной. Нет, у прирученных обезьян больше разума.

– Ага… В чем же дело?

– Он обладает какой-то тайной, – сказал доктор.

Слушавшие его словно оцепенели.

– Тайна! Но ведь он у нас всегда на глазах, мы видим каждое его движение. Как он может хранить тайну?

Обуреваемый горькими мыслями, доктор, казалось, забыл на время о своих слушателях.

– Какая жалость! – размышлял он вслух. – Вот вас здесь трое. Все мы дети своего века, продукт нашей цивилизация, – во всяком случае, этого никто не станет отрицать. И тут же перед нами этот человек, который относится к эпохе каменного века. И неужели в момент испытания, когда мы должны проявить свою приспособленность к жизни, неужели он победит? Какая жалость!

– А какая у него может быть тайна? – спросил Попугай, загораясь злобой.

– Не знаю, – отвечал Дюбоск с недоумением. – Быть может, какой-нибудь особенный способ дыхания, какое-нибудь положение тела, при котором можно избежать естественных требований организма. Подобные вещи существуют у примитивных народов, и они их тщательна скрывают, как, например, известные им свойства некоторых лекарств, использование гипнотизма и тайн природы. Но, с другой стороны, здесь, может быть, налицо просто психологическое явление: известное самовнушение, непрерывно применяемое. Трудно сказать. Спросить его? Бесполезно. Он не скажет. Да и почему он должен сказать? Мы его презираем. Мы не уделяем ему равной с нами доли. Мы с ним обращаемся, как с животным. И ему ничего не остается, как только положиться на самого себя, на те средства, какие имеются в его распоряжении. Он остается для нас непостижимым, – таким он всегда был и всегда будет. Он никогда не выдаст своих задушевных тайн. Это те средства, при помощи которых он сохранился с незапамятных времен и будет жить даже тогда, когда наша мудрость превратится в прах.

– Я знаю несколько превосходных способов выведывать тайну, – сказал Фенайру, облизывая сухим языком потрескавшиеся губы. – Можно попробовать?

Дюбоск насторожился и взглянул на него.

– Это нам ничего не даст. Он выдержит любую пытку. Нет, это не способ…

– Послушайте меня! – сказал Попутай резко. – Я… мне уже надоела эта болтовня. Ты говоришь, он человек? Очень хорошо. Если он человек, то у него в жилах должна быть кровь. А ее, во всяком случае, можно пить.

– Нет, – возразил Дюбоск. – Кровь горячая. И к тому же соленая. В пищу, может быть, годится. Но в пище мы не нуждаемся.

– Тогда убей это животное и выбрось за борт!

– Этим мы ничего не добьемся.

– Чего же ты, черт возьми, хочешь?

– Я хочу задать ему хорошую трепку! – вскричал доктор, внезапно возбуждаясь. – Избить его ради потехи – вот чего я хочу! Мы должны это сделать ради нас самих, ради нашей расовой гордости. Показать ему наше превосходство, чтобы он знал, что мы его хозяева и повелители. На это дает нам право наш ум, наша принадлежность к цивилизованному обществу, наша культура. Следите за ним, друзья, наблюдайте за ним, чтобы он в конце концов попал к нам в ловушку, чтобы мы открыли его тайну и остались победителями!

Но маневр доктора не удался.

– Следить? – рявкнул Попугай. – Ладно, я тебя послушаюсь, старый пустозвон. Теперь нам только и остается, что следить. Больше я не засну ни на минуту и не буду глаз сводить с этой фляги.

На этом в конце концов все и остановились. Такое сильное желание, как жажда, у этих людей не могло долго удовлетворяться каплями. Они стали следить. Следили за канакой. Следили друг за другом. А также за понижающимся уровнем воды в фляге. Но эта напряженность скоро должна была разрядиться.

Еще одно утро встало над морем, над этим мертвым штилем, – солнце сразу запылало в тихом воздухе, без облачка на небе, без надежды в душе! Предстояло прожить еще один день в мучительной, невыносимой, медленной пытке. А тут еще Дюбоск объявил, что порция воды на каждого урезывается до половины наперстка.

Оставалось, быть может, с четверть литра воды – жалкая поддержка жизни для трех человек, но хороший глоток для одного изнывающего от жажды горла.

При виде фляги с драгоценной влагой, манившей к себе своей прохладой и зеленовато-серебристым цветом, нервы Фенайру не выдержали.

– Еще! – умолял он, протянув вперед руки. – Я умираю! Еще!

Когда Дюбоск отказал ему, он отполз и лег между тростниками, потом вдруг встал на колени и, подбросив кверху руки, закричал хриплым голосом:

– Судно! Судно!

Дюбоск и Попугай быстро обернулись. Но они увидели перед собой лишь замкнутое кольцо этой более обширной и более страшной тюрьмы, на которую они променяли свою прежнюю тюрьму, – только это увидели они, хотя смотрели и смотрели вдаль без конца. Затем они обернулись – как раз в эту минуту Фенайру припал запекшимися губами к фляге. Ловким взмахом кожа он срезал флягу, висевшую на боку у доктора… Жадно продолжал он сосать, роняя капли драгоценной жидкости…

Быстро схватив весло, Попугай одним махом уложил его на месте.

Перепрыгнув через Фенайру, Дюбоск подхватил упавшую флягу, отступил в дальний конец плота и глядел на Попугая, который стоял против него с налитыми кровью глазами, широко расставив ноги и тяжело дыша.

– Никакого судна нет, – сказал Попугай, – и не будет! Мы погибли. И только благодаря тебе и твоим подлым обещаниям мы очутились здесь. Ты, доктор, – лгун, осел!

Дюбоск отвечал спокойно:

– Посмей только хоть на шаг приблизиться ко мне, и я размозжу тебе голову флягой!

Они стояли друг против друга, сверля один другого глазами. Лоб Попугая собрался в морщины от напряжения.

– Подумай хорошенько, – начал Дюбоск с некоторой высокопарностью, – зачем нам драться? Мы – люди разума. Мы переживем эту беду и выйдем победителями. Этот штиль долго не продержится. Кроме того, нас осталось теперь двое, и воды нам хватит.

– Это верно, – кивнул Попугай. – Совершенно верно. Фенайру любезно оставил нам свою часть. Наследство, а? Замечательная идея! Ну, так вот, свою долю я хочу получить сейчас!

Но Дюбоск еще попытался уговорить его.

– Сию минуту давай мою долю! – неистовствовал Попугай, наступая. – Потом мы посмотрим! Потом!

Двктор улыбнулся жуткой, слабой улыбкой.

– Ладно, так и быть.

Не выпуская из рук фляги, он достал наперсток и схватил его своими цепкими пальцами, ни на минуту не сводя взгляда с Попугая.

Налив полный наперсток, он быстро протянул его Попугаю, и, когда тот опрокинул содержимое в рот, он наполнил его еще и еще раз.

– Четыре, пять, – считая он. – А теперь все.

По после пятого наперстка Попутай вдруг схватил Дюбоска за руку и так прижал ее к боку, что тот стоял перед ним совершенно беспомощный.

– Нет, не все! Теперь я сам возьму остальное. Ха, умник! Наконец-то я тебя одурачил!

Бороться Дюбоск был не в состоянии, да он и не пытался. Стоя перед Попугаем с улыбкой на губах, он выжидал.

Попугай схватил флягу.

– Побеждает тот, кто лучше приспособлен к жизни, – сказал он. – Очень хорошо сказано. Ты прав, доктор. Тот, кто лучше приспособ…

Губы его еще двигались, но звука не выходило. Выражение необыкновенного удивления появилось у него на лице. Минуту он еще стоял на ногах, покачиваясь, и затем грохнулся, подобно огромной игрушке на шарнирах, у которой внезапно перерезали шнур.

Дюбоск быстро схватил флягу. Его противник корчился в судорогах, лежа на полу. Синеватая слюна сочилась у него изо рта. Наконец он затих.

– Да, побеждает тот, кто лучше приспособлен, – повторил доктор со смехом и, в свою очередь, поднес бутылку к губам.

– Побеждает тот, кто лучше приспособлен! – как эхо отозвался чей-то голос.

Фенайру, очнувшись на минуту, корчась и взвиваясь, как раненая змея, внезапно подполз к доктору и вонзил ему нож между лопаток.

Фляга упала и покатилась, и, пока оба тщетно пытались достать ее, драгоценная влага тонкой струей вылилась из горлышка и затерялась в тростниках.

Прошли минуты, а может быть, и часы – в на плоту раздались звуки, которые понеслись от моря к небу: чернокожий канака запел свою песню. Это была нежная песня, напеваемая вполголоса, грустная и мелодичная. Канака пел тихо, свободно, изливая в песне свою душу. Так мог он петь, сидя после дневного труда на пороге своего шалаша в лесу. Охватив колени руками и устремив взгляд вдаль, спокойный, неподвижный, умиротворенный, он пел и пел.

Но вот показалось судно.

Оно появилось, как только с запада подул первый ветерок. Шхуна «Маленькая Сусанна» под управлением капитана Жана Гибера, слегка покачиваясь на волнах и рассыпая пенистые брызги, подошла к плоту с подветренной стороны.

– Вот и они, черт возьми! – воскликнул капитан Жан. – Они были тут все время, не больше как в десяти милях от нас. Бьюсь об заклад, что это так. Чудесно! Что ты на это скажешь, Марто?

Его помощник, высокий и необыкновенно худой и мрачный, протянул ему бинокль.

– Еще одна беда. Я всегда говорил, что не надо браться за это дело. Теперь видите? Зря мы сюда забрались. Какое несчастье!

– Марго, разве для того я тебя нанимал, чтобы ты скулил? Спускай шлюпку, да только поживей! – сердито сказал капитан.

Помощник тотчас начал отдавать распоряжения матросам, которые уже спускали шлюпку на воду, чтобы осмотреть плот.

– Так оно и есть! – крикнул он капитану. – Опоздали. Штиль вас подвел. Какое несчастье! Они все уже мертвые!

– А мне что до этого? Тем лучше – не надо будет их кормить.

– Ну, а как же мы будем…

– Бочки, дружище, – прервал капитан Жан. – Прикажи достать бочки, которые в трюме. Наполним их соляным раствором, и дело в шляпе! За проезд этих господ на моем судне давно уплачено, Марто. Еще до того, как мы вышли из Сиднея. Я подписал договор доставить трех бежавших преступников, и я выполню договор – доставлю их в консервированном виде!

Марго в точности исполнил приказание капитана, но тут он о чем-то вспомнил.

– На плоту есть еще одни человек, капитан Жан! Чернокожий канака – он еще жив. Как быть с ним?

– Канака? – окрысился капитан Жан. – Канака! В моем договоре нет ни слова о канаке… Оставь его там, на плоту… На кой бес нам мерзкий чернокожий? Он обойдется и без вас!

И надо сказать, что капитан Жан оказался прав, совершенно прав, ибо, пока «Маленькая Сусанна» принимала на борт свой жуткий груз, свежий ветер подул с запада, и как только шхуна взяла курс на Австралию, «мерзкий чернокожий» поставил паруса из листьев тропических деревьев, взял в руки весло, и его плот понесся обратно на восток, к Новой Каледонии.

Почувствовав жажду после выполненной работы, он выбрал наудачу полую тростинку с острым концом и, вытянувшись во весь рост на своем обычном месте на корме, сунул ее в один из пузырей внизу и вдоволь напился пресной воды.

У него оставался еще с десяток таких пузырей с пресной водой, вделанных в бревна, из которых состоит плот, чуть пониже линии воды, вполне достаточно, чтобы он мог бороться с жаждой весь обратный путь.

Перевел с английского П. ОХРИМЕНКО.