Текст книги "Меня зовут Арам"

Автор книги: Уильям Сароян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Уильям Сароян
Меня зовут Арам

Лето белого коня

В добрые старые дни, давным-давно, когда мне было девять лет от роду и мир был полон множества великолепных вещей, а жизнь еще была чудесным, упоительным сном, мой кузен Мурад, которого считали сумасшедшим все, кроме меня, явился к нам во двор в четыре часа утра и разбудил меня, постучав в окно моей комнаты.

– Арам, – сказал он.

Я соскочил с кровати и выглянул в окно.

Я не мог поверить своим глазам.

Утро еще не наступило, но было лето, солнце вот-вот должно было выглянуть из-за края земли, и было достаточно светло, чтобы я понял, что не сплю.

Мой кузен Мурад сидел верхом на прекрасном белом коне. Я высунул голову в окно и протер глаза.

– Да, – сказал он по-армянски, – это лошадь. Ты не спишь. Поспеши, если хочешь прокатиться верхом.

Я знал, что мой кузен Мурад умеет наслаждаться жизнью больше, чем кто-либо другой, кто появился когда-нибудь на свет по ошибке, но такому не мог поверить даже я.

Во-первых, самые ранние мои воспоминания были связаны с лошадьми, и моим постоянным страстным желанием было желание ездить верхом.

С этой стороны все было замечательно.

Но, во-вторых, мы были бедны.

И эта другая сторона дела не позволяла мне верить тому, что я видел.

Мы были бедны. У нас не было денег. Бедствовало все наше племя. Все ветви семейства Гарогланянов жили в самой нелепой и удивительной бедности. Откуда брались деньги, чтобы наполнить пищей наши желудки, – этого не знал никто, даже старейшины нашего рода. Однако, что важнее всего, мы славились нашей честностью. Мы славились своей честностью в продолжение чуть ли не одиннадцати столетий, даже когда были богатейшим родом в нашем краю, который нам угодно было считать всей вселенной. Мы были прежде всего горды, затем честны и, сверх того, верили в справедливость. Ни один из нас не мог бы никого обмануть, а тем более обокрасть.

Поэтому, хотя я и видел коня, такого великолепного, хотя и ощущал его запах, такой восхитительный, хотя и слышал его дыхание, такое волнующее, – все же я не мог поверить, во сне или наяву, чтобы конь этот имел какое-либо отношение к моему кузену Мураду, или ко мне, или к кому-нибудь другому из нашей семьи, ибо я знал, что Мурад не мог купить коня, а раз он не мог его купить, то, значит, украл, а этому я верить отказывался.

Вором не мог быть никто из Гарогланянов.

Я вытаращил глаза сначала на Мурада, потом на коня. Было в них обоих какое-то безгрешное спокойствие и лукавство; это меня и привлекало, и отпугивало.

– Мурад, – сказал я, – где ты украл этого коня?

– Прыгай в окно, – сказал он, – если хочешь покататься верхом.

Так оно и было: коня он украл. Тут и толковать было не о чем. Он заехал за мной, чтобы покататься верхом, а там я был волен выбирать, как хочу.

И вот мне показалось, что увести чужого коня, чтобы разок прокатиться верхом, – это не то же самое, что украсть что-нибудь такое вроде денег. Как знать, может быть, это вообще не было кражей. Если бы вы сходили с ума по лошадям так, как мы с Мурадом, для вас это не было бы кражей. Это стало бы кражей, если бы мы попытались продать коня, чего мы, конечно, никогда бы не сделали.

– Погоди, сейчас я оденусь, – оказал я.

– Ладно, – сказал он, – только живо.

Я наспех напялил на себя одежду.

Потом я выскочил из окна во двор и вскарабкался на коня позади кузена Мурада.

В то время мы жили на краю города, на Ореховой улице. Сразу за нашим домом начинались виноградники, фруктовые сады, оросительные канавы и проселочные дороги. Через какие-нибудь три минуты мы были уже на улице Олив, и конь наш пустился рысью. Воздух был свежий дышалось легко. Чувствовать под собой скачущего коня – как замечательно это было! Кузен Мурад, который считался одним из самых сумасшедших в нашей семье запел. Сказать точнее, завопил во все горло.

В каждой семье нет-нет да и проглянет черта сумасшествия, и мой кузен Мурад считался наследственным представителем сумасшедшей прослойки в нашем роду. В этом он уступал только нашему дяде Хосрову, огромному мужчине с могучей головой, черной шапкой волос и самыми большими усами в долине Сан-Хоакин; это был человек такого буйного нрава, такой нетерпеливый, такой раздражительный, что прерывал рычанием любого собеседника:

– Вздор, не беда! Не обращайте внимания!

И это было все, о чем бы ни шла речь. Однажды его родной сын Арак пробежал восемь кварталов до парикмахерской, где он холил свои усищи, чтобы сообщить ему, что в доме пожар. В ответ дядя Хосров приподнялся в кресле и прорычал:

– Вздор, не беда! Не обращайте внимания!

Парикмахер сказал:

– Но ведь мальчик говорит, в вашем доме пожар!

А Хосров прорычал на это:

– Хватит! Не беда, я сказал!

Кузена Мурада считали прямым потомком этого человека, хотя отцом Мурада был Зораб, вполне как раз практичный, земной – и только. Такое встречалось в нашем роду. Человек мог быть родным отцом по духу. Распределение разных характеров в нашем роду было с самого начала прихотливым, затейливым.

Так вот, мы ехали верхом, и кузен Мурад пел. Как будто мы очутились на нашей старой родине, откуда, по словам соседей, происходила наша семья. Мы пустили коня бежать сколько хочет.

Наконец Мурад сказал:

– Слезай. Я хочу покататься один.

– А мне ты дашь поездить одному? – сказал я.

– Это как лошадь захочет, – сказал Мурад. – Слезай.

– Лошадь-то мне позволит, – сказал я.

– Посмотрим, – сказал он. – Не забывай, что я-то умею обращаться с лошадьми.

– Ладно, – сказал я. – Как ты умеешь обращаться. так я тоже умею.

– Будем надеяться, – сказал он. – Ради твоей безопасности. А пока слезай.

– Хорошо, – сказал я. – Но не забудь: ты обещал, что дашь мне покататься одному.

Я соскочил на землю, а Мурад ударил коня пятками и закричал:

– Вперед, пошел!

Конь стал на дыбы, захрапел и бешено пустился вскачь; я никогда не видел ничего чудеснее. Кузен Мурад погнал коня через поле с выгоревшей травой к оросительной канаве, переправился через канаву верхом и минут через пять вернулся весь мокрый.

Всходило солнце.

– Теперь моя очередь, – сказал я.

Кузен Мурад соскочил на землю.

– Садись, – сказал он.

Я вскочил на спину коню, и жуткий, невообразимый страх пробрал меня на минуту. Конь не двигался с места.

– Поддай ему пятками, – сказал Мурад. – Чего ты ждешь? Мы должны вернуть его на место, пока народ не повысыпал из домов.

Я ударил коня пятками в бока. Он опять, как и у Мурада, стал на дыбы и всхрапнул. Потом пустился вскачь. Я не знал, что мне делать. Вместо того чтобы скакать по полю к оросительной канаве, конь устремился через дорогу к винограднику Тиграна Халабяна и запрыгал через кусты винограда. Он успел перепрыгнуть в полдюжины кустов, когда я упал. Потом он поскакал куда-то дальше.

Прибежал кузен Мурад.

– За тебя я не боюсь, – кричал он. – Лошадь нужно поймать, вот что. Ты беги в эту сторону, а я в ту. Если она попадется тебе, будь с ней поласковее. Я буду поблизости.

Я побежал по дороге, а кузен Мурад через поле в оросительной канаве.

Ему понадобилось с полчаса, чтобы найти коня и привести его обратно.

– Скорей, – сказал он, – садись. Весь свет уже на ногах.

– Что же нам теперь делать? – говорю я.

– Ну, – сказал он, – одно из двух: или нужно отвести его на место, или спрятать где-где-нибудьдо завтрашнего утра.

Сказано это было без особого беспокойства, и я понял, что лошадь он спрячет, а не отведет на место. Во всяком случае, не сейчас.

– А где мы ее спрячем?

– Я знаю одно место.

– Давно ты украл эту лошадь?

Меня вдруг осенило, что он уже давно разъезжает верном по утрам и сегодня заехал за мной только потому, что знал, до чего мне хочется покататься.

– Кто говорит, что я украл?

– Ну, а все-таки, когда ты начал ездить верхом по утрам?

– Сегодня в первый раз.

– Это правда?

– Конечно, нет, – сказал он. – Но если мы попадемся, ты должен так говорить. Я вовсе не хочу, чтобы мы с тобой оба оказались лгунами. Тебе известно только то, что мы начали ездить сегодня утром.

– Ладно, – сказал я.

Мы потихоньку отвели коня в сарай на одном заброшенном винограднике, который когда-то был гордостью фермера по фамилии Фетваджян. В сарае было немного овса и люцерны.

Оттуда мы пешком отправились домой.

– Нелегко было, – сказал мой кузен, – так сразу приручить эту лошадь. Сперва она все хотела побегать на свободе, но, как я тебе уже говорил, я знаю секрет, как с ними обращаться. Я могу сделать так, что она захочет делать все, что мне надо. Лошади меня понимают.

– Как это у тебя получается?

– А у меня с ними общий язык.

– Хорошо, а он какой, этот язык?

– Простой и честный, – сказал он.

– Так вот, – говорю я, – я тоже хочу знать, как найти общий язык с лошадьми.

– Ты еще маленький, – сказал он. – Когда тебе будет тринадцать, ты узнаешь, как это делается.

Я пришел домой и с аппетитом позавтракал.

Днем мой дядя Хосров зашел к нам выпить кофе и выкурить сигарету. Он сидел в гостиной, потягивая кофе, покуривая сигарету и вспоминал нашу старую родину. Потом пришел новый гость, фермер по имени Джон Байро, ассириец, который от тоски одиночества выучился говорить по-армянски. Моя мать поднесла одинокому гостю кофе и табаку, он свернул сигарету, закурил, попил кофе и наконец, печально вздыхая, сказал:

– Моя белая лошадь, которую угнали прошлый месяц, до сих пор пропадает. Это просто невероятно. Дядя Хосров ужасно рассердился и закричал:

– Вздор, не беда! Не обращайте внимания! Что значит потерять какую-то лошадь? Ведь мы все потеряли родину! Что вы тут плачетесь по поводу лошади!

– Хорошо вам говорить, городскому жителю, – сказал Джон Байро, – а как быть мне с моим шарабаном? Что толку от шарабана без лошади?

– Не обращайте внимания! – орал дядя Хосров.

– Я прошел пешком десять миль, чтобы добраться сюда, – сказал Джон Байро.

– На то у вас ноги! – кричал дядя Хосров.

– Левая нога у меня больная.

– Не обращайте внимания!

– Лошадь стоила мне шестьдесят долларов, – сказал фермер.

– Плевать мне на деньги, – сказал дядя Хосров.

Он встал и гордо вышел, хлопнув дверью.

Мама стала объяснять.

– У него такое нежное сердце, – сказала она. – Это просто оттого, что у него тоска по родине, а сам он такой большой мужчина.

Фермер ушел, а я побежал со всех ног к моему кузену Мураду.

Он сидел под персиковым деревом, пробуя выправить поврежденное крыло у молодой малиновки, которая не могла летать. Он о чем-то разговаривал с птицей.

– Что случилось? – спросил он.

– Фермер, Джон Байро, – сказал я. – Он пришел к нам в гости. Ему нужна его лошадь. Ты держишь ее целый месяц. Ты должен мне обещать, что не отдашь ее обратно, пока я не выучусь ездить верхом.

– Тебе понадобится целый год, чтобы выучиться.

– А почему бы нам не продержать ее год? Мурад вскочил на ноги.

– Что? – зарычал он. – Ты хочешь, чтобы один из семейства Гарогланянов стал вором? Лошадь нужно вернуть ее законному владельцу.

– А когда?

– Самое большее через полгода, – сказал Мурад.

Он подбросил птицу в воздух. Птичка старалась изо всех сил, раза два чуть было не упала, но вот наконец выровнялась и полетела стрелой.

Каждый день рано поутру в течение двух недель мы с Мурадом выводили коня из сарая на заброшенном винограднике, где мы его прятали, и ездили верхом; и каждый раз, когда наступал мой черед, конь скакал через виноградные кусты и низкорослые деревья, сбрасывал меня и убегал. Все-таки я надеялся со временем выучиться ездить верхом так, как ездил мой кузен.

Однажды утром по пути к заброшенному винограднику мы наткнулись на фермера Джона Байро, который направлялся в город по делам.

– Дай-ка я с ним поговорю, – сказал Мурад. – Я знаю секрет, как обращаться с фермерами.

– Доброе утро, Джон Байро, – сказал кузен Мурад фермеру.

Фермер жадно разглядывал коня.

– Доброе утро, сыночки моих друзей, – сказал он. – Как зовут вашу лошадку?

– «Сердце мое», – сказал кузен Мурад по-армянски.

– Чудесное имя, – сказал Джон Байро, – и лошадка такая – ну, просто прелесть. Я бы поклялся, что эту лошадь увели у меня несколько недель назад. Вы мне позволите взглянуть на ее зубы?

– Сделайте одолжение, – сказал Мурад.

Фермер заглянул лошади в зубы.

– Точка в точку, – сказал он. – Я бы поклялся, что эта лошадь моя, не знай я ваших родителей. Ваше семейство славится честностью, я это отлично знаю. И все же эта лошадь точь-в-точь как моя. Человек подозрительный скорей бы поверил глазам, чем сердцу. До свидания, мои юные друзья.

– До свидания, Джон Байро, – сказал Мурад.

На следующий день рано утром мы отвели коня на виноградник Джона Байро и поставили его в конюшню.

Собаки следовали за нами, не издавая ни звука.

– Собаки, – шепнул я кузену. – Я думал, что они будут лаять.

– Только не на меня, – сказал он. – Я знаю секрет, как обращаться с собаками.

Мурад обнял коня обеими руками, прижался носом к его храпу, потрепал по шее, и мы ушли.

В тот же день Джон Байро приехал к нам в своем шарабане и показал моей матери лошадь, которую у него увели и вернули.

– Не знаю, что и думать, – сказал он. – Лошадь стала еще сильней. И нравом добрее. Благодарение богу!

Тут дядя Хосров, который был в гостиной, рассердился и закричал:

– Потише, мой друг, потише! Лошадь ваша вернулась – и все. Не обращайте внимания!

Поездка в Ханфорд

Пришлось-таки однажды моему непутевому дядюшке Джорги сесть на велосипед и прокатиться за двадцать семь миль в Ханфорд, где, как говорили, его ждет работа. С ним поехал и я, хотя сначала думали послать моего кузена Васка.

Мои родные не любили жаловаться, что есть у нас в семье такой чудак, как Джорги, но вместе с тем искали случая забыть о нем хоть на время. Вот было бы славно, если бы Джорги уехал и получил работу в Ханфорде на арбузных полях. И денег бы заработал, и глаз бы никому не мозолил. Очень было важно убрать его подальше.

– Да провались он вместе со своей цитрой, – сказал мой дедушка. – Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто человек, который целыми днями сидит под деревом, играет на цитре и поет, хороший и чего-то стоящий человек, так и знайте, писал это обманщик. Деньги – вот что нам важно. Пусть-ка съездит да попотеет там под солнцем как следует. Со своей цитрой вместе.

– Это ты только сейчас так говоришь, – сказала бабушка, – но погоди недельку. Погоди, пока тебе опять захочется музыки.

– Ерунда, – сказал дедушка. – Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто тот, кто только и делает, что распевает, и есть настоящий счастливец, значит, автор – пустой фантазер и вообще человек никудышный. Пускай Джорги отправляется. До Ханфорда двадцать семь миль. Расстояние вполне разумное.

– Это ты так сейчас говоришь, – сказала бабушка, – а через три дня стоскуешься. Я еще нагляжусь, как ты мечешься, словно тигр в клетке. Кто-кто, а уж я-то вволю нагляжусь, да и посмеюсь еще, на тебя глядя.

– Ты – женщина, – сказал дедушка. – Если вы прочтете в какой-нибудь книжке с сотнями страниц мелким шрифтом, будто женщина – это поистине чудесное творение, значит, писатель не глядел на свою жену и грезил. Пускай Джорги едет.

– Это просто значит, что ты уже не молодой, – сказала бабушка, – Потому и ворчишь так.

– Закрой рот, – сказал дедушка. – Или я прикрою его своей ладонью.

Дедушка обвел взглядом комнату, где собрались все его дети и внуки.

– Итак, он поедет в Ханфорд на велосипеде, – сказал он. – А вы как считаете?

Все промолчали.

– Значит, решено, – сказал дедушка. – Ну, а кого мы пошлем вместе с ним? Кого из наших неотесанных отпрысков мы в наказание отправим с Джорги в Ханфорд? Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто поездка в соседний город – одно удовольствие для юноши, так и знайте, что это написал какой-нибудь старикашка, который ребенком один-единственный раз прокатился в фургоне за две мили от дома. Кого б нам наказать? Васка, что ли? Ну-ка, подойди сюда, мальчик.

Мой кузен Васк поднялся с пола и вытянулся перед стариком, а тот свирепо на него поглядел, закрутил свои лихие усищи, прокашлялся и положил руку на лицо мальчугану. Ручища эта покрыла всю голову мальчика. Васк не шевельнулся.

– Поедешь с дядей Джорги в Ханфорд? – спросил дедушка.

– Как вы захотите, дедушка, – сказал Васк.

Старик состроил гримасу, обдумывая этот сложный вопрос.

– Дайте-ка я поразмыслю, – сказал он. – Джорги – один из самых больших балбесов в нашем роду. Ты тоже. Мудро ли будет сложить двух дураков воедино? – Он обратился к присутствующим: – Послушаем, что вы скажете по этому поводу. Мудро ли будет соединить вместе взрослого болвана и подрастающего дурака из одного и того же рода? Выйдет ли из этого какой-нибудь толк? Высказывайтесь вслух, чтобы я мог взвесить.

– Я думаю, это самое подходящее дело, – сказал мой дядя Зораб. – Дурак с дураком в придачу. Взрослый – на работе, мальчик – по хозяйству.

– Может быть, и так, – сказал дедушка. – Давайте подумаем. Два дурака: один – на работе, другой – по хозяйству. Ты стряпать умеешь, мальчик?

– Конечно, умеет, – сказала бабушка. – По крайней мере, рис.

– Рис? Это правда, мальчик? – сказал дедушка – Четыре чашки воды, чашка рису, чайная ложка соли. Знаешь ли ты, в чем тут весь фокус, чтобы вышло что-нибудь похожее на еду, а не на свиное пойло? Или это только наша фантазия?

– Ну конечно, он умеет варить рис, – сказала бабушка.

– Моя ладонь уже наготове, чтобы прикрыть тебе рот, – сказал дедушка. – Пусть мальчик скажет сам за себя. Язык у него есть. Сумеешь ли ты, мальчонка, это сделать? Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто вот этакий малец отвечает мудро старику, значит, это писал иудей, склонный к преувеличениям. Можешь ты сварить рис, чтобы вышло кушанье, а не пойло?

– Рис я варил, – сказал Васк. – Ничего, есть можно.

– А хорошо ли ты его посолил? – спросил дедушка. – Если соврешь, попомни мою руку.

Васк не знал, что ответить.

– Понимаю, – сказал дедушка. – Насчет риса ты сомневаешься. Что у тебя там не ладилось? Мне нужна только правда. Выкладывай все без опаски. Всю смелую правду – и ничего с тебя больше не спросится. Что тебя смущает с этим рисом?

– Он был пересолен, – сказал Васк. – Мы потом пили воду весь день и всю ночь, такой он был соленый.

– Без дальнейших подробностей, – сказал дедушка, – Одни голые факты. Рис был пересолен. Естественно, что вы потом опились. Нам всем приходилось едать такой рис. Не думай, пожалуйста, что если ты пил воду весь день и всю ночь, так ты первый армянин, который это когда-нибудь делал. Скажи мне просто: рис был пересолен. Нечего меня учить: я ученый. Просто скажи, он был пересолен, и дай мне возможность судить самому, ехать тебе или нет. – Тут дедушка обратился ко всем остальным. Он опять загримасничал. – Этот мальчик, пожалуй, подходит, – сказал он. – Да говорите же, если у вас есть что сказать. Пересоленный рис лучше, чем какой-нибудь клейстер. Он какой у тебя получился – рассыпчатый?

– Рассыпчатый, – сказал Васк.

– Полагаю, его можно послать, – сказал дедушка. – А вода – это полезно для кишечника. Так кого же мы выберем: Васка Гарогланяна или другого мальчика?

– По зрелом размышлении, – сказал дядя Зораб, – два дурака, оба круглые, – пожалуй, не стоит, хотя рис у него и не пойло. Я предлагаю Арама. Пожалуй, он подойдет. Он заслуживает наказания.

Все посмотрели на меня.

– Арама? – сказал старик. – Ты имеешь в виду мальчугана, который так славно смеется? Нашего Арама Гарогланяна?

– Кого он еще может иметь в виду? – сказала бабушка. – Ты прекрасно знаешь, о ком он говорит.

Дедушка медленно обернулся и с полминуты глядел на бабушку.

– Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, – сказал он, – про человека, который влюбился и женился на девушке, так и знайте: речь идет о юнце, которому и в голову не приходит, что она станет перечить ему всю жизнь, пока не сойдет в могилу девяноста семи лет от роду. Значит, речь там идет о желторотом юнце. Итак, – обратился он к дяде Зорабу, – ты имеешь в виду Арама Гарогланяна?

– Да, – сказал дядя Зораб.

– А чем же именно он заслужил такое страшное наказание?

– Он знает, – сказал дядя Зораб.

– Арам Гарогланян, – позвал старик.

Я встал и подошел к дедушке. Он опустил свою тяжелую ручищу мне на лицо и потер его ладонью. Я знал, что он на меня не сердится.

– Что ты такого сделал, мальчик? – спросил он.

Я вспомнил, что я сделал такого, и засмеялся. Дедушка послушал, как я смеюсь, и стал смеяться вместе со мной.

Только он да я и смеялись. Остальные не смели. Дедушка не велел им смеяться, пока они не научатся смеяться, как он. Я был единственный из всех Гарогланянов, который смеялся совсем как дедушка.

– Арам Гарогланяы, – сказал дедушка. – Расскажи нам, что ты натворил.

– А в какой раз? – спросил я.

Дедушка обернулся к дяде Зорабу.

– Слышишь? – спросил он. – Объясни мальчику, в каком грехе ему признаваться. Оказывается, их было несколько.

– Он знает, в каком, – сказал дядя Зораб.

– Вы про то, что я показывал перед соседями, как вы ковыряетесь в зубах? И одной рукой прячете то, что выделывает другая?

Дядя Зораб промолчал.

– Или про то, как я передразнивал вашу походку и разговор?

– Вот этого мальчишку и надо послать с Джорги, – сказал дядя Зораб.

– А рис у тебя получается? – спросил меня дедушка. Он не стал вдаваться в подробности о том, как я насмехался над дядей Зорабом. Если я умею варить рис, я поеду с Джорги в Ханфорд. Вот как ставился вопрос. Конечно, я хотел ехать, каков бы ни был писатель, который говорил, что мальчику интересно поездить по свету. Будь он дурак или лжец – все равно, я хотел ехать.

– Рис у меня получается, – сказал я.

– Пересоленный, переваренный или какой там еще? – сказал дедушка.

– Когда пересоленный, когда переваренный, а когда и в самую точку.

– Поразмыслим, – сказал дедушка.

Он прислонился к стене и стал думать.

– Три стакана воды, – сказал он бабушке.

Бабушка сходила на кухню и принесла три стакана воды на подносе. Дедушка выпил стакан за стаканом, потом повернулся к присутствующим и состроил глубокомысленную гримасу.

– Когда пересоленный, – сказал он, – когда переваренный, а когда и в самую точку. Годится этот мальчик, чтобы послать его в Ханфорд?

– Да, – сказал дядя Зораб. – Только он.

– Да будет так, – сказал дедушка. – Все. Я хочу остаться один.

Я было двинулся с места. Дедушка придержал меня за шиворот.

– Погоди минутку, – сказал он.

Когда мы остались одни, он сказал:

– Покажи, как разговаривает дядя Зораб.

Я показал, и дедушка хохотал до упаду.

– Поезжай в Ханфорд, – сказал он. – Поезжай вместе с дураком Джорги, и пусть себе будет когда пересоленный, когда переваренный, а когда и в самую точку.

Вот так-то меня и назначили в товарищи к дяде Джорги, когда его отсылали в Ханфорд.

Мы выехали на следующее утро чуть свет. Я сел на велосипедную раму, а дядя Джорги – на седло, а когда я уставал, слезал и шел пешком, а потом слезал и шел дядя Джорги, а я ехал один. Мы добрались до Ханфорда только к вечеру.

Предполагалось, что мы останемся в Ханфорде до конца арбузного сезона, пока будет работа. Таковы были планы. Мы пошли по городу в поисках жилья, какого-нибудь домика с газовой плитой и водопроводом. Без электричества мы могли обойтись, но газ и вода нам были нужны непременно. Мы осмотрели несколько домов и наконец нашли один, который дяде Джорги понравился, так что мы в него въехали в тот же вечер. Это был дом в одиннадцать комнат, с газовой плитой, водопроводной раковиной и спальней, где стояли кровать и кушетка. Остальные комнаты были пустые.

Дядя Джорги зажег свечу, взял свою цитру, уселся на пол и начал играть и петь. Это было прекрасно. Иногда это звучало грустно, иногда весело, но все время прекрасно. Не помню, долго ли он пел и играл, пока наконец проголодался, встал вдруг и сказал:

– Арам, я хочу рису.

В этот вечер я сварил горшок рису, который был и пересолен и переварен, но дядя Джорги поел и сказал:

– Арам, замечательно вкусно.

Птицы разбудили нас на заре.

– За работу, – сказал я. – Вам начинать сегодня же, помните.

– Сегодня, сегодня, – проворчал дядя Джорги.

С трагическим видом он вышел из пустого дома, а я стал искать метлу. Метлы не нашлось, я вышел на крыльцо и уселся на ступеньки. При дневном свете это оказался прелестнейший уголок. Улица была всего в четыре дома. На другой стороне невдалеке виднелась колокольня. Я просидел на крыльце целый час. Дядя Джорги подъехал ко мне на велосипеде, петляя по улице в безудержном веселье.

– Слава богу, не в этом году, – сказал он.

Он свалился с велосипеда в розовый куст.

– Что с вами? – спросил я.

– Нету работы, – сказал он. – Слава богу, нету работы.

Он сорвал и понюхал розу.

– Нет работы? – спросил я.

– Нету, нету, слава создателю.

Он смотрел на розу улыбаясь.

– Почему нету? – спросил я.

– Арбузов нет, – сказал он.

– Куда же они девались?

– Кончились.

– Это неправда, – сказал я.

– Кончился сезон, – сказал дядя Джорги.

– Дедушка вам голову свернет, – сказал я.

– Кончился сезон, – повторил дядя Джорги. – Слава богу, арбузы все собраны.

– Кто это вам сказал?

– Сам фермер. Сам фермер сказал мне это.

– Это он просто так. Просто он не хотел вас расстраивать. Он сказал это так, потому что знал, что вам не по душе работа.

– Слава богу, – сказал дядя Джорги. – Сезон уже окончен. Чудесные спелые арбузы все собраны.

– Что же мы теперь будем делать? – сказал я. – Ведь сезон только-только начался.

– Кончился он, – сказал дядя. – Мы проживем в этом доме месяц, а потом поедем домой. За квартиру шесть долларов мы заплатили, а на рис у нас денег хватит. Мы проведем здесь этот месяц в сладких грезах, а потом поедем домой.

– Без гроша в кармане, – сказал я.

– Зато в добром здоровье, – сказал он. – Слава создателю, который дал им созреть так рано в этом году.

Дядя Джорги протанцевал в дом к своей цитре, и прежде чем я решил, что с ним делать, он уже пел и играл. Это было так прекрасно, что я и не подумал вставать и гнать его из дому. Я просто сидел на крыльце и слушал.

Мы прожили в этом доме месяц, а потом вернулись домой. Первой нас увидела бабушка.

– Вовремя вы домой возвращаетесь, – сказала она. – Он свирепствует, как тигр. Давай сюда деньги.

– Денег нет, – сказал я.

– Он не работал?

– Нет, – сказал я. – Он пел и играл на цитре весь месяц.

– Как у тебя получался рис?

– Когда пересоленный, когда переваренный, а когда и в самую точку. Но он не работал.

– Дедушка знать об этом не должен, – сказала она. – У меня есть деньги.

Бабушка подобрала юбки, достала несколько бумажек из кармана панталон и сунула их мне в руки.

– Отдашь ему эти деньги, когда он придет домой. Она поглядела на меня минутку, потом добавила:

– Арам Гарогланян!

– Я сделаю, как вы велели, – сказал я.

Как только дедушка пришел домой, он сразу забушевал.

– Вы уже дома? Сезон так рано кончился? Где деньги, которые он заработал?

Я подал ему деньги.

– Я не потерплю, чтобы он тут распевал целыми днями, – рычал дедушка. – Всему есть границы. Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто отец любил глупого сына больше умных своих сыновей, так и знайте, что это писал человек бездетный.

Во дворе, в тени миндального дерева дядя Джорги заиграл и запел. Дедушка так и замер на месте, заслушался. Он сел на кушетку, скинул башмаки и принялся строить гримасы.

Я побежал на кухню и выпил залпом несколько кружек воды, чтобы утолить жажду после вчерашнего риса. Когда я вернулся в гостиную, старик лежал, растянувшись на кушетке, и улыбался во сне, а его сын, мой дядя Джорги, пел хвалу мирозданию во всю мощь своего прекрасного, печального голоса.