Текст книги "Триумф Клементины"

Автор книги: Уильям Локк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Квистус замедлил с ответом. Леди кинула на него свой мечтательный взгляд. Современный мерлинг не устоял. Сарданель и его мексиканская коллекция могли пойти к черту перед перспективой такой обольстительной подлости.

– Я ваш покорный слуга на сегодняшний день, – сказал он.

Они весело отправились вчетвером на прогулку. Из них Квистус с темнеющим рассудком, способный так же разбить женское сердце, как ударить ребенка, воображающий себя палачом и будучи на самом деле жертвой, был, без сомнения, самым счастливым. Мучимый угрызениями совести, Хьюкаби избегал встречаться глазами со своей сообщницей. Он молча шел впереди рядом с леди Луизой, находя спасение в ее болтовне. Когда Лене Фонтэн удалось улучить момент подойти к нему, она цинично рассмеялась.

– Знаете, кого вы мне напоминаете? Марту и Мефистофеля…

– В таком случае, вы настоящая Гретхен…

Возражение было многозначительно. М-м Фонтэн вспыхнула до ушей. Она жестко посмотрела на него и процедила сквозь зубы:

– От души желала бы быть ею.

ГЛАВА XIV

С Томми Бургрэв что-то случилось. Вместо того, чтобы, размахивая руками, приветствовать каждый встречный экипаж и хорошенькую женщину, он при виде самых удивительных процессий угрюмо сидел рядом с Клементиной. Конечно, было стеснительно сидеть в автомобиле на Елисейских полях среди толпы зевак, но Клементина знала, что это ни в коем случае не могло испортить настроение Томми. Причина крылась в чем-нибудь другом. Он, наверное, заболел. Его брови нахмурились и плечи опустились.

Тридцатипятисильный мотор высадил вчера в Париже Этту Канконнон у дома ее знакомых, а Томми и Клементину в Седоене, где они завтракали. После truite â la gelle [19]19
  Заливная форель (франц. )


[Закрыть]болтливость Томми начала уменьшаться. Он меланхолически едва дотрагивался до следующих блюд, а когда после завтрака они отправились по авеню, его лицо выражало безысходное отчаяние.

– Мой дорогой Томми, – сказала, наконец, Клементина (что в самом деле стряслось с мальчиком). – Вы так же веселы, как какой-нибудь музей.

– Я в дьявольском затруднении, Клементина, – проворчал он.

– В чем дело?

Какое могло быть у него затруднение? Что может быть счастливее пары молодых идиотов, которых она сопровождала на тридцатипятисильном моторе? Иногда это было даже чересчур для нее, так что она подумывала прогнать их из автомобиля разыгрывать Дафниса и Хлою где-нибудь среди зеленых дубрав и не мучить ее своим воркованием и улыбками. Что еще нужно было для молодого влюбленного человека?

– Я в ужаснейшем положении, в какое только можно попасть, – сказал Томми.

– Мне кажется, что это по вашей собственной вине, – злорадно ответила она. Она бросила свое сердце под ноги этому мальчишке, а он не сказал даже «благодарю вас».

– Я в этом не уверен, – заявил Томми.

– Все мужчины таковы, – сказала Клементина. – Все они готовы кричать peccavi [20]20
  Я согрешил ( лат.)


[Закрыть], но это не совсем похоже на mea culpa [21]21
  Моя вина ( лат.)


[Закрыть].

– Я не кричу peccavi, – возмутился Томми, – хотя должен был бы это сделать, – угрюмо добавил он. – Я был любителем пожить на чужой счет. Я злоупотребил вашим гостеприимством. Каждый честный человек имеет право теперь меня вышвырнуть. Но я клянусь вам, что это не моя вина. Как мог я этому помешать?

– Чему помешать, мой милый Томми?

Палка Томми свирепо воткнулась в песок.

– Помешать влюбиться в Этту… Вот! Наконец я сказал. Вы наверное этого и не подозревали?

– Конечно, нет, – ответила Клементина, не зная, смеяться ей или плакать. Природный юмор, однако, взял верх.

– Я не знаю, что вы теперь можете обо мне думать, – сказал Томми.

Она промолчала, размышляя об успехе созданной ею комедии. Все произошло, как по писаному. Она спасла свое самоуважение, даже больше, свою честь, а его спасла от предстоящей ему отчаянной жизни. Ее глубоко трогала простота юноши. Конечно, она этого не подозревала. Она смотрела на него теперь со снисходительным сожалением, как иногда мужчина смотрит на очень чистую женщину. Но Томми ничего не видел, весь уйдя в созерцание своей преступности. Для каждого из них сейчас был важный момент.

– Вы видите, что я не только был вашим гостем, но еще воспользовался этим положением, – продолжал Томми. – Она была на моем попечении. Я имел право влюбиться в нее, если бы имел миллионное состояние, но так как я – нищий, то это преступление.

– Не думаю, что влюбиться в хорошенькую девушку – преступление, – мягко возразила Клементина. – Вот сидит одна, – продолжала она, указывая на дамскую шляпку в проезжавшем мимо автомобиле, – если кто-нибудь сейчас, не зная ее, влюбится в нее, это же не будет преступлением.

– Она не стоит и двух пенни, – возразил Томми, не допускавший, что даже необыкновенной красоты женщина могла бы сравниться с его Дульцинеей, – она даже не смазливенькая. Но предположим, что она красива, то для того, кто в нее влюбится и никогда даже не скажет ей об этом, конечно, это не будет преступлением, но для нищего, который сообщит ей и возьмет взамен ее любовь, это будет подлостью.

Нужно вспомнить, что Томми еще не знал, что на его имя лежат в банке две тысячи фунтов старого Джо Дженкса.

– Вы говорили с Эттой? – осведомилась Клементина, чувствуя, что ее и тянет, и отталкивает от него.

– Сегодня утром, – рассматривая песок, объявил Томми, – пока мы вас ждали в отеле.

– О, – удивилась Клементина.

– Вашей вины тут нет, – мрачно успокоил ее Томми, – виновата ее проклятая перчатка. Она попросила застегнуть ее. Зачем женщины носят слишком узкие перчатки? Почему они не могут носить такие же свободные, как мужчины? Я начал возиться над проклятой штукой, как-то поднял ее руку перпендикулярно ее лицу… наклонился к ней… Она также смотрела… Вы понимаете… – он остановился.

– Да, я понимаю, – кивнула Клементина. – Но Этта, наверное, была рассержена?

– В том-то и дело, – каялся несчастный победитель, – что она не рассердилась.

– Она не рассердилась? – переспросила Клементина.

– Нет, – был ответ.

– Я шокирована ее поведением, – заявила Клементина. – Она была на моем попечении и пользовалась моим гостеприимством. Она не имела права влюбляться в моего… – она минуту колебалась, – в моего больного гостя.

– Недурной больной, – не желая сваливать на Этту вину, возразил Томми. – Бедную крошку не в чем обвинить. Во всем виноват я, но я не мог иначе… Один только Бог знает, зачем он создал такое очаровательное существо.

Клементина положила свою руку на его. При этом прикосновении он поднял на нее глаза. Он увидел в ее глазах что-то, чего раньше в них не видел. Он был слишком молод, чтобы понять, что это такое.

– Вы правы, мой милый мальчик, – сказала она. – Бог это знает. Он делает все к лучшему. Вы действительно любите эту девочку?

– Люблю ли, – закричал Томми. – Я…

– Да, да, – поспешно перебила его Клементина. – Я убеждена в этом. Не нужно доказательств. – Она много перенесла за последние недели и выслушивать любовные дифирамбы, обращенные к другой, было для нее чересчур много. – Я хотела только знать, любите ли вы ее как мужчина?

– Да, – ответил Томми.

– И она любит вас?

Томми торжественно кивнул головой.

– Так для какого черта портите вы мне сегодняшний великолепный день?

Он круто повернулся и уставился на нее.

– Вы не сердитесь на меня и не считаете меня негодяем?

– Вы оба – невинные овечки, вот вы кто, – заявила Клементина.

Томми ухмыльнулся. Она называет его, двадцатитрехлетнего мужчину – невинной овечкой? Много она в этом понимает.

– Во всяком случае, – возвратился он к своей теме, – вы совсем не похожи на других людей. Вы совершенно иначе смотрите на вещи. Многие сказали бы, что я поступил отвратительно. Адмирал Канконнон вышвырнет меня из дому, когда я приду просить руки его дочери. Есть, кажется, баллада на такую тему, – засмеялся он. – Я думаю, лучше пока не иметь дела с адмиралом.

– Я этого не думаю, но считаю, что пока лучше расстаться.

Этот же совет она дала и Этте, когда та пришла перед сном поделиться с ней чудесной новостью. Та больше всего удивлялась, как могло такое чудо из мужчин, как Томми, обратить на нее внимание.

– Мы завтра покидаем Париж, – застегивая перчатки, заявила на другой день Клементина. – Я должна работать, и Томми должен работать, а Этте нужно научиться готовить, шить и мыть кастрюли. Каникулы кончились. – Сообщение было встречено одобрением.

– Нельзя ли отложить еще на день, – попросила Этта.

– Вам же необходим лишний день, чтобы собраться, – поддержал ее Томми.

– Мы уезжаем завтра, – непреклонно повторила Клементина.

Этта посмотрела на Томми и печально слизнула с кончиков пальцев приставший к ним крем от эклера. Они пили чай в «Коломбине», что всегда доставляло Этте большое удовольствие. Она любила и полную народа комнату, и прилавок, и ряд служанок, и чай, и шоколад, и пирожные. Но больше всего она любила, как вся женская молодежь, расстраивать свой аппетит перед обедом. Она смотрела на Томми и, как изящная кошечка, слизывала со своих рук крем; но глаза Томми были устремлены на входную дверь, он привстал со своего стула.

– Всемогущий, разве это не дядя Эфраим?!

– Где? – крикнула Клементина.

Он указал, и Клементина, обернувшись, увидела Квистуса в компании двух женщин и мужчины, пробиравшегося за служанкой к свободному столику.

Они нашли его недалеко от них. Квистус сел спиной к Клементине.

– Удивляюсь, с кем это он, – сказал Томми.

– Она ужасно красива, – рассмотрев г-жу Фонтэн, решила Этта.

– Так себе, – заявил Томми, – я не люблю женщин, похожих на монахинь.

– Она совсем не похожа на монахиню, – протестовала Этта. – Она смеется и разговаривает, как все.

Клементина молча изучала лицо незнакомки. В ней проснулся инстинкт художника-портретиста. Она хотела бы иметь ее моделью, интересно, что бы получилось на холсте. Незнакомка была хозяйкой положения. Она заказывала блюда, отдавала приказания и вела разговор. Компания была, кажется, между собой близко знакома.

– Нужно сознаться, что он недурно проводит время, – заметил Томми. – Это не совсем обычно для моего дяди.

– Наверное, это потому, что он сумасшедший, – решила Этта.

– Наверное, – согласился Томми. – Я думаю, что судя по происходящему, ему теперь гораздо хуже.

– Пожалуй, – подтвердила Клементина, не отводя глаз от спутницы Квистуса.

– Может быть, разум вернется к нему, если он увидит Этту, – мальчишески расхохотался Томми. – Я пойду представлю ему ее.

– Вы этого не сделаете, – остановила его Клементина.

Но Клементина плохо рассчитала. Когда они выходили, то столы оказались сдвинутыми так, что им пришлось очутиться сзади Хьюкаби, лицом к Квистусу. Трио остановилось как раз перед квартетом.

Томми радушно протянул руку.

– Хэлло, дядя Ефраим! Что вы тут делаете?

Квистус встал, пожал протянутую руку, но ответа на вопрос не дал.

– Как поживаете, Томми? Надеюсь, хорошо? – Только сейчас, заметив Клементину, он вежливо раскланялся с ней.

– Я должен представить вас мисс Этте Канконнон, – сказал Томми. – Это мой дядя – д-р Квистус. Мы с Клементиной путешествовали в автомобиле по всей Франции. Великолепно провели время.

Клементина опять взглянула на женщину с лицом монахини и глазами вакханки; та в это время посмотрела на нее. Между ними произошла какая-то быстрая игра глазами. Затем миссис Фонтэн расхохоталась.

– Познакомьте меня, д-р Квистус, – сказала она. – Надеюсь, вы еще долго останетесь в Париже, – осведомилась она после обоюдных представлений.

– Мы уезжаем завтра, – заявила Клементина, – а вы? – обратилась она к Квистусу.

Он сделал какой-то неопределенный жест. Прошла целая неделя с тех пор, как он гулял первый раз с миссис Фонтэн по улицам Парижа, и эта неделя была полна для него болезненного интереса. Он не только не приводил в исполнение своих дьявольских планов, но искренно наслаждался своим новым времяпрепровождением. Так как Лена Фонтэн не высказывала пока желания покинуть Париж, то и он отложил свой отъезд.

– Я еще останусь здесь на некоторое время, – ответил он.

– В интересах доисторического человека?

Вопрос попал в цель. Два красных пятнышка загорелись на щеках миссис Фонтэн. Она возненавидела это непричесанное остроглазое существо, с грубым голосом, в комической шляпе. У нее был готов ответ о сходстве самой Клементины с доисторической женщиной. Но это значило открыто вступить во враждебные отношения. Она засмеялась.

– Мы все помогаем д-ру Квистусу изучать доисторического человека. Его сейчас ждут на антропологическом съезде.

– Умф! – сделала Клементина.

– Где вы остановились, дядя Ефраим? – спросил Томми.

– В отеле «Континенталь».

– Я навещу вас сегодня вечером или завтра утром.

Почему ему не поступить так, как поступают с жестокими дядюшками в книгах? Почему им не взяться с Эттой за руки, упасть перед ним на колени, рассказать свою трагическую историю и попросить его благословения и поддержки. Разве он устоит перед Эттой? Но Квистус немедленно окатил его пылкую фантазию холодной водой.

– Мне очень жаль, но и сегодня вечером, и завтра утром я занят.

– Тогда я, по вашем приезде, зайду к вам в Лондоне, – капитулировал Томми.

Проход к входной двери освободился. Клементина распростилась с Квистусом и его друзьями и торжественно, с двумя своими цыплятами впереди, направилась к выходу.

– Он выглядит не очень страшно, – сказала Этта, когда они вышли на улицу. – Удивляюсь, что это с ним… Как благородно с вашей стороны, Томми, что вы так кротко с ним обращаетесь.

Томми улыбнулся, как будто он был вообще преисполнен только хорошими качествами.

– Я его благословляю, – шепнул он ей на ухо, – если бы не его сумасшествие, я бы никогда не был здесь с вами.

Клементина молчала, пока они дошли до своего отеля. Тогда она сказала:

– Мне не нравятся ни ваш дядя, ни его друзья. Мне очень жаль, что мы наткнулись на них. Если бы мы остались в Париже, мы бы встречались с ними каждый день. Я очень рада, что мы завтра уезжаем.

ГЛАВА XV

Клементина сидела в вестибюле отеля и читала телеграмму. Она была из Марселя переправлена через Лондон. Содержание было следующее:

«Доктора говорят, что я умру. Приезжайте сюда немедленно. Отель «Лувр». Вопрос жизни и смерти. Уведомил и Квистуса. Ради Бога, приезжайте оба. Вилль Хаммерслэй».

Это было неожиданным ударом. Его письмо подготовило ее к его близкому приезду; но мысль о смерти не приходила ей в голову. Вилль Хаммерслэй одиноко умирал в отеле Марселя, умирал в таинственной атмосфере, желая видеть ее и Квистуса. Он настоятельно требовал их присутствия.

– Я надеюсь, что это не дурные новости, Клементина? – закричала Этта.

Клементина протянула Томми телеграмму.

– Это от того больного, который написал поэтическое письмо об Англии.

– Бедняга, – мягко сказал Томми. – Бедняга. Я хорошо его помню. Красивый парень. – В нем заговорил художник. – И подумать только, что такой человек умрет. Что вы намерены предпринять?

– Как вы думаете?

– Отправиться ночным поездом в Марсель.

– Зачем же вы тогда спрашиваете?

– Что же мы будем делать? – воскликнула Этта.

– Вы и Томми останетесь здесь, пока я не вернусь.

Этта сделалась пунцовой.

– Это было бы очень хорошо… но… я не думаю, чтобы это было удобно…

– О, Боже, – закричала Клементина. – Я совсем забыла усложняющие все дело обстоятельства. Я не могу теперь отослать вас вдвоем с Томми в автомобиле… Кажется, мне не придется ехать сегодня ночью, потому что я не могу допустить, чтобы вы отправились вдвоем в Лондон. Для чего только существуют на свете молодые женщины? Они доставляют больше хлопот, чем сами того стоят. Если я оставлю Томми здесь, а вас возьму с собой в Марсель – это будет хуже, чем ехать с самым обременительным багажом. Я не знаю, что с вами делать!..

Этта заявила, что ее могут до возвращения Клементины приютить Джексоны. Они даже приглашали ее остановиться у них.

– Пойдите, протелефонируйте им, – сказала Клементина.

– Вы будете иметь спутником дядю Ефраима, – заметил Томми.

– Боже избави! Это еще хуже, чем Этта, – ужаснулась Клементина.

– Бедняжка Клементина, – пожалел он и пошел помогать своей возлюбленной говорить по телефону.

Клементина вскочила. По всей вероятности, Квистус еще не получил телеграммы, ее обязанностью было сообщить ему печальную новость. Обыкновенная женщина просто послала бы к нему телеграмму с Томми. Клементине, привыкшей все делать самой, это не пришло даже в голову. Она вышла из отеля и отправилась обратно в «Коломбину».

Толпа поредела, но Квистус со своими друзьями еще не ушел. Миссис Фонтэн, положив щеку на ладонь своей руки, вела с ним серьезный разговор. Леди Луиза с наслаждением ела пирожное и пила шоколад, а Хьюкаби, руки в карманах, с видом Мефистофеля, следил за окружающим. Он давно уже исчерпал все темы разговора со своей Мартой, и она начала ему надоедать.

Вообще оказывалось гораздо легче вести приличную жизнь и воздерживаться от виски, чем впутаться в эту историю с миссис Фонтэн. К тому же он сегодня получил от Биллитера письмо, в котором тот укорял его в молчании, желал знать, как идут дела, уверял, что он уже должен получить дивиденд и высказал явную уверенность в бездействии своего компаньона.

Грязная оберточная бумага оскорбила эстетичное чувство Хьюкаби. Вульгарность Биллитера всегда возмущала его. Прошла неделя, а Фонтэн ничем не давала понять, что она приводит свое дело к концу. Он не смел ее расспрашивать. Но сегодня он решил сказать ей:

– Я только что получил письмо от Биллитера.

Она вспыхнула и ее большие глаза зловеще сверкнули.

– Я бы хотела никогда больше не встречаться с этим негодяем.

– А я бы хотел никогда больше не иметь подобного дела.

Она проницательно-испытующе посмотрела на него, молча повернулась и пошла. Что это значило? Хьюкаби остался в недоумении. Неделя пролетела незаметно. Даже насильственная любезность с Мартой не портила дела. Миссис Фонтэн до сих пор не уведомила своих друзей о своем пребывании в Париже, и неделя была сплошным праздником. Они ездили в Шантилль, Фонтебло и Севр (где м-р Сарбанель показал им свою знаменитую коллекцию), на острова, во все дачные местности. Очевидно, это времяпрепровождение нравилось Квистусу, потому что он ни слова не говорил о возвращении в Лондон. Под обаянием очаровательницы он стал совершенным воском в ее руках.

Хьюкаби не имел никакого понятия об его враждебных поползновениях. Ему казалось, что миссис Фонтэн совершенно покорила его патрона, но для него было загадкой, почему она не приступала к дальнейшему исполнению плана, намеченного заговором. По всей вероятности и она начала чувствовать к нему отвращение. Это доказывалось и фразой, которую она сказала по поводу Биллитера. Все это было очень сложно. И теперь они с Квистусом увлеклись разговором. Леди Луиза поглощала шоколад, а он, Хьюкаби, смертельно скучал. Что будет дальше?

Дальше ворвалась Клементина. Она направилась прямо к их столу и, не обращая внимания на удивление окружающих, протянула Квистусу телеграмму.

– Прочтите. Может быть, вы еще не получили. Я решила лучше принести вам ее.

Миссис Фонтэн сняла локти со стола и с вежливой дерзостью разглядывала Клементину. Леди Луиза кончала шоколад. Квистус прочел телеграмму, его лицо побледнело, руки слегка затряслись. Хьюкаби встал и предложил Клементине стул. Она вежливо отклонила его. Квистус посмотрел на нее.

– Это ужасно… Вилль Хаммерслэй умирает…

Он хотел встать, но Клементина положила ему руку на плечо.

– Не вставайте. Я ухожу.

В Квистусе вдруг произошла внезапная перемена.

– Подождите, – сказал он, – я вам очень благодарен, что вы принесли телеграмму, но это не имеет ко мне никакого отношения.

– Не имеет к вам отношения?

Она изумленно посмотрела на него.

– Умирает ваш единственный друг и зовет вас к себе, а вы говорите, что это не имеет к вам никакого отношения?

– Он был негодяй, низкий негодяй… – с трясущимися губами произнес Квистус.

– Вздор и клевета, – негодующе крикнула Клементина.

Неужели он окончательно рехнулся?

– Я знаю, что я говорю, – мрачно сказал он, – он не был мне другом.

– И он требует вашего присутствия у своего смертного одра? – вмешалась миссис Фонтэн. – Как это тяжело…

– Лучше было бы, если бы вы выбили свои сумасшедшие мысли из головы и отправились с ночным поездом в Марсель, – резко заметила Клементина.

Квистус приложил палец ко рту и уставился на стоявший перед ним поднос. Оркестр заиграл какой-то легкий, игривый мотив.

– Едете вы? – спросила Клементина.

– Зачем д-р Квистус, – вмешалась Фонтэн, – поедет в Марсель присутствовать при смерти человека, к которому он не чувствует расположения? Я думаю, что неблагоразумно задавать даже такой вопрос.

– Да, да… – подтвердил Квистус, – это не благоразумно.

– И это расстроит нашу маленькую приятную компанию, – добавила леди Луиза.

– Расстроит вашу компанию! – вызывая удивление леди Луизы, воскликнула Клементина. – Он должен прежде всего исполнить долг человеколюбия.

– Он был моим врагом, – тихо сказал Квистус.

– В таком случае нужно поехать и насладиться его смертью, – брякнула леди Луиза.

– А? Что? Что? – встрепенулся Квистус.

– Кажется, мы христиане, а не дьяволы, – возмущалась Клементина.

– Нет, нет, не дьяволы, конечно, не дьяволы, – поспешно забормотал Квистус.

Клементина схватила его за рукав.

– Я не могу стоять здесь целый день, разговаривая с вами. Если даже человек и обидел вас, вы должны теперь забыть это и примириться с ним перед смертью. Едете вы или нет?

Квистус беспомощно посматривал то на ту, то на другую женщину.

– Это будет настоящим донкихотством, дорогой д-р Квистус, – заявила г-жа Фонтэн. – Я не вижу никакой причины ехать.

– А я вижу эту причину, – взбесилась Клементина. – Я настою на том, что он поедет. Я сейчас достану билеты, возьму таксомотор и заеду за вами.

Квистус встал и протянул Клементине руку.

– Я поеду… Даю вам слово, – сказал он со своей обычной вежливостью. – Вам нет необходимости брать мне билеты и заезжать за мной.

Он проводил ее до двери и, прощаясь, сказал с улыбкой: – У меня свои причины ехать, причины, которые никто не поймет.

Возвратившись к Лене Фонтэн, с досады кусавшей губы, он повторил с той же лукавой улыбкой те же слова. У него свои причины.

– В конце концов, – сказала Маргарита Фаусту, направляясь к отелю «Континенталь», – я не смею осуждать вас. Это дело милосердия. Возможно, что он хочет покаяться в том, в чем был виноват перед вами. Ваш вспыльчивый друг права. Это благородный поступок.

– У меня свои причины, – повторил Квистус.

– Мы стали с вами такими друзьями, – продолжала она, – что мне будет очень недоставать вас. У меня так мало друзей…

– Я очень польщен, если вы меня считаете таковым.

– Мы увидимся по вашем возвращении в Париж?

– Вы еще здесь остаетесь?

– Если вы обещаете, что вернетесь.

Он встретился с ее многообещающими глазами. Несмотря на все свое лукавство, он все-таки был мужчиной, и мужчиной, впервые попавшим в руки обольстительницы; дрожь пробежала по его телу.

– Я обещаю вернуться и остаться здесь, сколько вы пожелаете, – сказал он, переводя дыхание.

– Вы, значит, хотите еще со мной увидеться?

– Вы сами должны это знать, – был ответ.

– По каким признакам?

– По признакам, которые должна уметь прочесть каждая женщина.

Она засмеялась.

– У каждого мужчины – свой метод. Ваш мне по вкусу. Это не Чинквиченто, не Луи XV и не Директория. Он подходит к Джейн Остин, но, во всяком случае, это настоящий Квистус.

Ничто не может так польстить мужчине, как заявление, что у него свой оригинальный метод флирта. Квистус вспыхнул. Он, как и все люди, охотнее всего шел на удочку лести.

– Вы можете рассчитывать на мое быстрое возвращение, – сказал он. – Я даже рискну повторить обычные в таких случаях слова, что буду считать часы.

– Все лучшее на свете повторяется, – сентиментально возразила она.

Ее последние слова заглушила сирена проезжавшего мотора.

Он попросил повторить и нагнулся к ней. Ее дыхание обожгло ему лицо и заставило пульс забиться чаще.

– У меня есть план, – объявила она, входя в отель. – Давайте пообедаем вдвоем? Ваш поезд отходит и девять тридцать пять. Как видите, я хорошо осведомлена в расписаниях и не хуже в ресторанах.

– Ничего не может быть восхитительнее, – согласился Квистус.

Только когда он остался один у себя в комнате, его тронувшийся разум вполне оценил выпавшее ему любовное приключение. Он невозмутимо расхохотался. Он держал в своих руках сердце женщины. Каждую минуту он может выбросить его на мостовую Парижа, где лежало так много разбитых женских сердец. Каждую минуту он может совершить большую подлость. Но не сегодня. Сегодня он еще сильнее заберет это сердце под свою власть. Он будет действовать с осторожной хитростью. Ему предстоит целая оргия удовольствий. Разве его не ждут в Марселе? Там надо действовать скорее. Обстоятельства складывались так удачно, что его дьявольские проекты остаются тайной для Хьюкаби и его товарищей. Они все болтливы. Хотя Хьюкаби нет, но Хьюкаби уже не раз высказал желание переменить свой образ жизни.

Однако что же будет с Хьюкаби во время его поездки в Марсель? Он теперь бесполезен. Почему его не отослать в Лондон.

Он позвал Хьюкаби и, укладываясь, предложил ему этот вопрос.

– Ради Бога, не надо, – ужаснулся Хьюкаби.

– Почему?

– Я не могу возвратиться, – сказал он, теребя бороду. – Я не могу вернуться опять к нищете и пьянству. Я не могу. Вы вывели меня на прямую дорогу и вы видите, что я не уклоняюсь от нее. Я никогда не злоупотреблял в прошлом вашей добротой, я не злоупотребляю ею и теперь. Вы имеете возможность дать мне другое положение. Швырнуть меня обратно, откуда я пришел, будет дьявольской подлостью.

– Вы совершенно правы, – торжественно согласился Квистус, играя парой брюк, которые он собирался уложить в свой саквояж. – Я великолепно представляю себе ваше положение, но вы, кажется, знаете, что теперь целью моей жизни является как раз совершение дьявольских подлостей.

Он уложил свои брюки и принялся в мрачном раздумье расхаживать по комнате. Отправить Хьюкаби туда, откуда он пришел, будет восхитительным негодяйством. Оно может быть приведено в исполнение каждую секунду. Но, как всегда в критические моменты, у него происходил разлад между разумом и волей. Есть возможность совершить над Хьюкаби еще большую подлость, чем вернуть его в прежнюю среду. Надо понемногу овладеть его душой и развращать ее своим влиянием. Это будет утонченной местью, достойной его любимого дьявола Макатиэля. Он улыбнулся и хлопнул Хьюкаби по плечу.

– Ну, хорошо, – сказал он прежним кротким тоном, который так часто заставлял Хьюкаби мучиться угрызениями совести. – Я дам возможность устроиться. Вы были всегда хорошим со мной. Пока оставайтесь с дамами в Париже, мы поговорим по моем возвращении.

Хьюкаби схватил руку.

– Благодарю вас, Квистус. Я бы хотел быть в состоянии все вам рассказать… – он запнулся, – я был все время в союзе с дьяволом, и я не знаю, кто из нас двоих преступнее.

– Я убежден, – сказал Квистус с улыбкой, которую он считал мефистофельской, – я совершенно убежден, дорогой Хьюкаби, в вашем превосходстве.

В предвкушении тройной подлости Квистус обедал с миссис Фонтэн в подавленном настроении духа. Виной этому был не обед, которому отдавала должную честь г-жа Фонтэн, и не маленький ресторан в пассаже Джонфрой, и не очаровательная дама. Далеко в глубине души зашевелилась жалость, которую его мозг не мог победить. Вылилось это в тихую меланхолию. Фонтэн это сейчас заметила и переменила тему разговора. Она уже научилась угадывать его пессимистические настроения, которые шли из того же источника, как желание разбить сердце женщины, вдохновившее заговор. Она узнала его исключительную доброту, его нежность, вежливость, безобидность. Ее роль все более и более становилась ей не по сердцу.

В таком настроении она встретилась по возвращении в «Континенталь» с Хьюкаби, Квистус поднялся по лифту к себе в комнату и оставил их вдвоем.

– Я не могу этого сделать, – объявила она, – пусть Биллитер и вся ваша компания убирается к черту. Я не в состоянии… С человеком, который может защищаться – сколько угодно… у меня нет предрассудков. Но этот совершенно беспомощен. Он как слепой нищий. Это возмущает меня. Я кончаю с этим.

– Поверите вы мне, – ответил Хьюкаби, – если я вам скажу, что это больше, чем я мог надеяться? Я – честен. Для меня все это противно. Пусть Биллитер убирается к черту.

Она, как раньше, долго и испытующе посмотрела на него и ее темные глаза смягчились.

– Да, я верю вам.

Хьюкаби поклонился.

– Благодарю вас, миссис Фонтэн, и так как мы коснулись этой неприятной темы, я хочу быть откровенным с вами. Вы знаете, как все это случилось? Я принялся за это дело, как за шутку, за дикую выходку, чтобы позабавить его. К тому же самая мысль о Квистусе, разбивающем женское сердце, комична. Но это развилось – Бог знает как – в наш заговор. Главное в том, что если вы думаете, что вы его дурачили, то вы ошибаетесь… Он также не отказался от своей сердечной экспедиции. Вы видите, как все это глубоко отвратительно – лучше об этом больше не вспоминать.

– Хорошо, – спросила Фонтэн, – что же это значит?

– Это значит, – ответил Хьюкаби, – что вам удалось покорить его для его собственного спасения.

Она глубоко вздохнула:

– Слава Богу, теперь этот кошмарный фарс кончился.

– Я думаю, что вы можете теперь вернуться в Лондон, – сказал Хьюкаби.

Она смотрела куда-то вдаль, бессознательно сжав одну свою руку другой; ее грудь высоко поднималась. В темной душе этой женщины начала расти какая-то надежда. Хьюкаби, закуривая папиросу, не обратил внимания на ее состояние.

– Нет, я не поеду в Лондон, – ответила она наконец. – Я останусь в Париже, я устрою себе каникулы.

Через десять минут вышел Квистус. Они посмотрели, как скрылся за аркой уносивший его на Лионский вокзал автомобиль, и прошли в салон. Лена Фонтэн опустилась в изнеможении в кресло.

– Боже, как я устала, – прошептала она.

Хьюкаби предложил ей лечь. Она пожала плечами. У нее устало не тело, а то странное, что люди называют душой. Смертельная усталость… Он стоял перед ней и удивлялся ее откровенности. Она взглянула на него:

– Что заставило вас опуститься, женщины?

– Вино, – был лаконичный ответ.

– У меня нет даже этого извинения, – горько рассмеялась Лена Фонтэн. – Хотели бы вы быть хорошим?

Он сел рядом с ней.

– Почему нам не постараться сделаться лучше?

– Потому, мой друг, что мир не воскресная школа.

Хьюкаби осмелился дотронуться до ее руки кончиком пальцев.

– Попробуем, – сказал он.

Она слегка иронически засмеялась.

– Попробуем, – ответила она.

Они замолчали и долго-долго сидели рядом, как будто, как другие пары, наблюдая жизнь большого отеля, а на самом деле далекие от всего этого, чувствуя себя как две грешные души, ускользнувшие из чистилища и бредущие во мраке неизвестно куда.