Текст книги "Триумф Клементины"
Автор книги: Уильям Локк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА XVI
Длинный поезд несся через самое сердце Франции. Квистус и Клементина были в разных концах его. Они увиделись на платформе на одну секунду, вполне достаточную, чтобы она заметила на его лице странное выражение. Он сказал несколько вежливых фраз; осведомился у провожающих Томми и Этты, как они устроились, на что Клементина обстоятельно объяснила, что Этта поселилась у своих парижских друзей, а Томми устроился у товарища-художника в Барбизоне; выразил надежду, что она не откажется воспользоваться его услугами в Марселе и, раскланявшись, отправился в свое купе.
Этта обняла Клементину за шею.
– О, Клементина, дорогая, приезжайте скорее обратно. Джексоны очень милые, но такие глупые. И Томми поедет в Барбизон, и я его не увижу; если вы скоро не вернетесь, он совсем меня забудет.
Томми обнял ее и поцеловал.
– До свиданья, дорогая. Бог на помощь. Возвращайтесь скорее. Мы совсем не можем жить без вас.
Клементина остановилась на первой ступеньке вагона и крикнула:
– До свиданья, вы, дорогие, глупые, противные, любимые дети.
И никто на свете не мог бы угадать, что она хотела этим сказать.
Длинный поезд несся по стране, по которой месяц тому назад Клементина проезжала вместе с Томми – Дижон, Макон, Лион… Многое с тех пор переменилось. Ее посетили сладкие воспоминания: здесь она наслаждалась сознанием быть леди. Названия городов, где имелись остановки, имевшие тогда для нее особое значение, теперь были пустым звуком.
…Скоро должен быть Вьен. Воспоминание о трагикомедии в Вьене даже не вызвало у нее улыбки. Она была теперь другой Клементиной. Клементиной, кричавшей «до свиданья» своим детям. Да, многое изменилось с тех пор. Она снова была прежняя Клементина, одинокая, нетерпеливая, жестокая и требовательная; снова не леди, а женщина-маляр, готовая писать чьи угодно брюки…
Она кивнула и засмеялась. Хорошие были времена…
В девять часов утра поезд остановился в Марселе. Квистус подошел к ней на платформе и предложил свои услуги. Он выразил надежду, что она хорошо спала.
– Ни на минуту не заснула, – ответила Клементина, – а вы?
Квистус сознался в том же самом. Необычайность путешествия не давала ему уснуть.
– Вы выглядите сегодня совсем больным, – сказала, взглянув на него, Клементина, – что с вами?
Он имел лихорадочный вид и в глазах появился какой-то неестественный блеск. Клементина не подозревала, до какой степени близость возможности совершить подлость, пугала добряка. До сих пор его дьявольские поступки были только теорией, но на этот раз чувство мести требовало выхода. Он был похож на труса, хвастающего, что он живьем съест льва и при одном звуке львиного рева падающего на колени. Всю ночь он терзался, как грешник в аду.
– Что-нибудь случилось? Что такое? – спросила Клементина.
Он давал неопределенные ответы. Этот зов встревожил его. Его посетили далекие воспоминания. Он вспомнил, как в детстве Хаммерслэй звал его однажды посмотреть на бабочку, умирающую на розовом кусте. Желтые крылышки медленно двигались; затем все тише и тише; последняя судорога… она потеряла равновесие и, мертвая, упала на землю.
– Как желает, месье, поступить со своим багажом? – осведомился дожидавшийся с вещами носильщик, невозмутимо прослушавший всю трагическую историю.
Квистус провел рукой по лбу и посмотрел на носильщика, как бы только что проснувшись.
– Как хотите, – сказал он.
Он выглядел таким беспомощным и растерянным, что сердце Клементины дрогнуло от жалости. Она вспомнила фразу, сказанную судьей на процессе Миррабля: «Таких людей, как вы, нельзя держать на свободе». Скорее из материнского инстинкта, чем из чувства своего превосходства, она решила взять все хлопоты на себя.
– Омнибус в отель «Лувр», – потребовала она и, взяв Квистуса под руку, как ребенка, повела его к выходу.
– Входите, – сказала она, тихонько толкая его к ступеням омнибуса. Но он отодвинулся, предлагая ей пройти вперед.
– Глупо, – заявила Клементина, входя в экипаж.
Она уже больше не разыгрывала леди. Квистус последовал за ней, и омнибус помчался по шумным улицам, искусно лавируя между трамваями. Утреннее солнце грело нестерпимо. Мостовые накалились. Солнечные лучи ослепляли глаза, и тенты над магазинами и окнами, казалось, еще более усиливали жару. Где-то вдали в конце «Каннбьер» как стальная полоса виднелось море.
– Уф, – прошипела Клементина, – какая жара!
– Я нахожу, что довольно свежо, – заявил Квистус. Она посмотрела на него, вытирая влажный лоб. Что с ним такое?
В вестибюле отеля их встретил управляющий и указал им их комнаты. Они осведомились о Хаммерслэе.
– Увы! – сказал управляющий. – Он очень болен. Сейчас у него доктор.
К ним подошел пожилой человек в легком летнем костюме, игравший до тех пор в углу с шестилетним ребенком.
– Вы те друзья м-ра Хаммерслэя, которым он телеграфировал? Мисс Винг и д-р Квистус? Моя фамилия – Пойнтер. Я случайный спутник м-ра Хаммерслэя на «Моронии». Он уже был болен, когда уезжал, во время пути ему стало хуже. Совсем невозможно жить в Бриндизи. Уехать отсюда он уже был не в состоянии. И я решил остаться с ним до тех пор, пока не приедет кто-нибудь из его друзей. Я же и разослал телеграммы.
– Вы очень добры, – сказала Клементина.
Квистус поклонился, но не сказал ни слова. Его губы были совершенно белые. Он крепко зажал в руке край своего жакета. Голос Пойнтера звучал для него где-то издалека. Он не давал себе отчета в его словах. Ему казалось, что у него вместо мозга в голове динамо-машина.
– Он умирает? – спросила Клементина.
М-р Пойнтер сделал выразительный жест:
– Боюсь, что да. Сегодня ночью он совсем задыхался, так что нужно было дать ему кислород. Вчера он страшно хотел видеть вас обоих.
– Можно сейчас пройти к нему?
– Вы можете это узнать. Я вам укажу дорогу к его комнате.
Он повел их к лифту. Они вошли. Для Квистуса его спутники не существовали. Ему хотелось только пройти к умирающему; а динамо в голове гудело и гудело. Во время подъема Клементина спросила у Пойнтера:
– Вы давно не были на родине?
– Двадцать пять лет, – угрюмо улыбнулся он, – и уже десять лет, как я только об этом и мечтаю.
– И вы остаетесь здесь ради незнакомого человека? Вы очень хороший.
– Вы бы сделали то же самое.
– Только не я.
Он снова улыбнулся и посмотрел на нее своими спокойными, уверенными глазами:
– Жизнь на востоке не проходит для человека даром. Я убежден, что вы поступили бы точно так же. Сюда, – сказал он, когда дверь лифта отворилась. Он повел их через коридор. Квистус шел, как в трансе, сзади.
Наконец, настал ужасный, желанный момент. Момент, который казался таким далеким и в «Коламбине», и в отеле, и в ресторане во время обеда, и в вагоне. Он всю ночь приближался и приближался и теперь пришел со всем своим ужасом. Он был в его руках. Наконец, настало время исполнить свое дьявольское предназначение. Его враг умирал, его душа трепетала, как крылья бабочки. Сейчас они войдут в его комнату. Он увидит умирающего. Он проклянет его и пошлет страждущую, непрощенную душу в вечность. Динамо в его голове и стук его сердца заставляли его воображать, что они идут под заглушенные звуки барабана. Ближе и ближе. Это реально и близко. Он – дьявол, шествующий под заглушенные звуки барабана. Пойнтер и Клементина остановились перед дверью.
Квистус весь затрясся, полный необъяснимого ужаса.
– Вот его комната, – сказал Пойнтер, берясь за ручку двери.
Квистус вскрикнул и, подавшись вперед, конвульсивно схватил Пойнтера за руку. Его глаза были полны ужаса.
– Подождите… подождите! Я не могу, я не могу это сделать! Это чудовищно!
Он прислонился к стене и закрыл глаза.
– Расстроенные нервы, – прошептал Пойнтер.
К счастью, вблизи оказалась скамья. Клементина усадила его на нее.
– Я думаю, что вы сейчас не в состоянии его видеть, – заметила она.
Он покачал головой.
– Нет. Не сейчас… Я чувствую себя нехорошо. Это смерть. Я не привык к смерти… Войдите к нему. Передайте ему мою любовь. Я зайду позднее… Только передайте ему мою любовь…
– Хорошо, – сказала Клементина.
Она тихонько постучала в дверь. Она открылась, и вышла сестра милосердия в белом чепце.
Она печально посмотрела на гостей.
– Конец, – прошептала она.
Квистус вскочил на ноги.
– Умер?
– Да, сэр!
Пот выступил огромными каплями на его лбу.
– Умер, – повторил он.
– Вы можете войти, если есть желание, – сказала сестра.
Квистус не мог оправиться от удара. Пойнтер не дал ему упасть и подвел к скамье. Долго-долго было темно… Динамо-машина вдруг остановилась… Какая-то нитка, казалось, оборвалась в его мозгу. Он чувствовал слабость и головокружение. Сестра быстро исчезла в комнату и вернулась с брэнди. Остальные тревожно смотрели на него. Алкоголь произвел свое действие и помог ему собраться с силами.
– Мне теперь лучше. Войдем.
– Лучше не надо, – сказала Клементина, не подозревая всего смысла случившегося.
Квистус запротестовал.
– Уверяю вас, что сейчас нет причины, чтобы я не мог войти.
– Ну как угодно, – согласилась Клементина, – но вы все еще шатаетесь.
Она взяла его под руку. Пойнтер пошел с другой стороны и, таким образом, они все втроем вошли в комнату усопшего. Окна были открыты, но жалюзи спущены и потому в комнате царил прохладный полумрак. Человек в сюртуке и узком белом галстуке – доктор помогал своему ассистенту укладывать аппараты. На постели лежало то, что осталось от Хаммерслэя. Только и остались знакомыми белокурые волосы и борода, теперь тронутая сединой. Смеющиеся глаза, очаровывавшие мужчин и женщин, навсегда закрылись веками. Рука Клементины полумашинально опустилась и пожала руку Квистуса, который вернул пожатие. Так рука об руку они и стояли у постели усопшего. Наконец, Клементина прошептала:
– Если между вами и было недоразумение, теперь все прошло. Да простятся ему его грехи.
– Аминь, – сказал Квистус.
Слезы катились из глаз Клементины. Усопший принадлежал к ее юности. Он принес в ее жизнь немного смеха, немного шуток, много силы и заботы, и все так просто и так мило. Сперва она отшатнулась от него и оттолкнула его дружбу. Но он был из тех, которые угадывают женскую натуру и повелевают ей; он улыбался на ее отказы его предложениям, зная, что она хотела их, и своим постоянством добился, что она сдалась и пошла навстречу его мужской помощи. Великодушный джентльмен, честный друг, верная подмога в горе, он лежал теперь мертвый в расцвете своей мужской красоты. Слезы падали, пока не ослепили ее.
Дрожащий, неуверенный голос прошептал ей на ухо:
– Я ведь просил вас передать ему мою любовь?
Она кивнула и сжала руку Квистуса.
Доктор стоял, ожидая, когда рассеется первое впечатление смерти. Клементина первая повернулась к нему и стала расспрашивать. Доктор передал ей все в нескольких словах. Он умер за пять минут до того, как они вошли в комнату.
– Кто из вас, мадам, возьмет на себя дальнейшие хлопоты?
– Я. Не правда ли, Ефраим?
Квистус наклонил голову.
– Я послал ему свою любовь, – пробормотал он.
– Теперь, – вмешалась сестра милосердия, – нужно приняться за печальный туалет. Будьте добры удалиться.
Она печально улыбнулась и открыла дверь.
– В столе есть пакет для этой леди и джентльмена, – сказал стоявший в коридоре Пойнтер.
– Хорошо, – ответила сестра. Она прошла в комнату и вернулась с пакетом, который протянула Клементине. Он был запечатан и надписан: «Ефраиму Квистусу и Клементине Винг. Вскрыть после моей смерти». Клементина спрятала его в карман.
– Мы потом вскроем его вместе. Теперь нужно пойти отдохнуть и подкрепиться. Безумие оставаться с голодным желудком. Какой ваш номер? Я вам пришлю кофе и бисквиты.
Он сонно поблагодарил ее. Они обсудили, когда встретиться, чтобы вскрыть пакет. Пойнтер сопровождал их. Он предложил им ехать сегодня же ночью в Париж и дальше, на родину. Во всяком случае, он к их услугам.
– Я бы хотела, чтобы вы сегодня же отправились к себе, – заметила Клементина.
– Мне нужно в Девоншир, – ответил он.
Они подошли к лифту.
– Во всяком случае, вы были для нас добрым гением, – сказала Клементина с влажными глазами. – До свидания.
Она протянула ему руку. Он взял ее, раздумывая, задержал в своей. На лице его виднелось замешательство.
– Вы теперь идете в свою комнату?
– Да, – ответила Клементина.
– Простите мою навязчивость, – сказал он, – но… но… может быть вы взглянете на ребенка?
– Ребенок, – закричала Клементина, – какой ребенок?
– Как… м-ра Хаммерслэя… разве вы не знаете? Она здесь…
– Здесь?
– Вы, наверное, видели в вестибюле маленькую девочку, с которой я играл, и няньку-китаянку?
– Господи помилуй! – воскликнула Клементина. – Вы слышите, Ефраим?
– Да, я слышу, – бесстрастно ответил Квистус. Борьба между Митрой и Ариманом не мешала ему слышать окружающее. – У Хаммерслэя есть маленькая дочь. Я не знал этого… Удивляюсь, откуда она у него. Наверное, у нее есть где-нибудь мать…
– Мать умерла, – ответил Пойнтер. – Насколько я мог понять из слов Хаммерслэя, ребенок – круглый сирота. Наверное, поэтому он с таким нетерпением ждал вашего приезда.
Клементина наморщила свою физиономию, как она делала это, рассматривая натуру.
– Я ни разу в жизни не слыхала ничего более странного. – Она хлопнула себя по карману. – А этот запечатанный конверт? Может быть, вы и о нем что-нибудь знаете?
– Да, – сказал Пойнтер, – он содержит письмо и завещание. Я то и другое писал десять дней тому назад под его диктовку. Завещание – просто документ, назначающий вас обоих его душеприказчиками и опекунами маленькой девочки. Славная девчурка, – мягко добавил он, – вы ее полюбите.
– Боже! – лихорадочно взвизгнула Клементина. – Но что будут делать с ребенком такая старая дева, как я, и старый холостяк, как он!..
И в то время, как она это говорила, перед ее глазами пронеслась картинка ее студии и китайской няньки с ребенком среди подушек, как модели.
Квистус убрал со лба волосы.
– Я понимаю, – кротко заявил он. – Я понимаю, что я опекун дочери Хаммерслэя… Я не подозревал этого… Я думаю, что вы меня простите, если я вас оставлю? Я чувствую себя не совсем хорошо сегодня… Я пойду прилечь…
Он вошел в лифт. Клементина позвала мальчика.
За Квистусом нужно было следить. Она вернулась к Пойнтеру.
– Пойдите, добрая душа, – заявила она в своей обычной манере, – к ребенку и подготовьте ее к такой неудобной приемной матери, как я. Я приду через несколько минут. Какой ваш номер, Ефраим?
Он показал ей билет.
– Двести семидесятый?
– На третьем этаже, мадам.
Лифт поднялся. Они остановились перед целым рядом дверей. Горничная показала им номер двести семидесятый. Клементина забрала бразды правления в свои руки. Меньше чем в две минуты окна были открыты, жалюзи опущены, лакею заказан кофе, слуга распаковывал вещи Квистуса, а горничная приготовила постель. Когда Клементина была леди, она была самой беспомощной особой, беззащитной дамой. Но когда она была Клементиной, она заставила бы дьявола быть своим лакеем и надрала бы уши каждому архангелу, осмелившемуся ей противоречить.
Квистус, не ожидавший такого внимания от Клементины, на которую он смотрел скорее как на врага, изумленно сидел на краю дивана. Усталый и разбитый он был доволен, что о нем заботятся.
– Раздевайтесь и ложитесь, – скомандовала Клементина, остановившись перед ним, руки в боки. – Или я сама вас раздену и уложу, как ребенка.
Он слабо улыбнулся.
– Я очень благодарен за вашу любезность. По всей вероятности, отдых даст мне успокоение. Мне кажется, что я в нем нуждаюсь.
Он сидел, смотрел прямо перед собой и повторял те же слова.
Клементина прошлась по комнате.
– Ефраим, – сказала она, – мне кажется, что, если бы мы с вами были эти годы больше дружны, вы бы не нуждались в успокоении. Это моя вина. Я очень жалею. Но теперь, когда на нашей ответственности ребенок – я буду следить за вами. Бедняга, – нежно погладила она его по руке, – вы были так одиноки.
Она достала ему пижаму и положила около него на диване.
– Теперь, ради Бога, переодевайтесь и ложитесь.
Пойнтер ждал ее внизу в вестибюле с девочкой на коленях. Китаянка, как языческий идол, сидела поодаль.
– Вот, твоя новая тетя, – сказал Пойнтер, при приближении Клементины.
Ребенок соскользнул с его колен и серьезно посмотрел на нее.
У нее были темные волосы и прозрачная бледность детей востока; вообще, это было хрупкое, изящное создание. Клементина заметила, что у нее были открытые газельи глаза ее отца.
Ребенок протянул ей руку.
– Доброе утро, тетя, – сказала она странным мягким контральто.
Клементина притянула ее к себе.
– Ты поцелуешь меня?
– Конечно.
Она протянула свои маленькие губки. Женщина не устояла. Она прижала ребенка к своей груди, целовала его и давала тысячи ласкательных названий. Когда этот порыв прошел так же внезапно, как и налетел, девочка сказала:
– Мне это нравится. Я хочу еще…
– Бог благословит тебя, дорогая. Я могу это делать целый день.
Одной рукой она придерживала ребенка, а другой – полезла в карман за платком. Найдя его, она шумно высморкалась и взглянула на Пойнтера, который улыбался на них своей серьезной улыбкой.
– Я уверена, что вы ничего не имеете против, если я сейчас безумствую, – заявила она.
– Я ничего не имею против этого.
ГЛАВА XVII
Все время в течение дня, свободное от печальных хлопот, сопровождающих смерть человека, Клементина отдавала девочке. Она изголодалась по любви и, как котенок, выпрашивала ласки. Понемногу на коленях у Клементины она рассказала свою историю. Ее звали Шейла, и она очень любила своего больного отца. Он был так болен, что она только один раз и видела его с тех пор, как они сошли с парохода. Это было вчера и она очень испугалась, потому что он сказал, что уходит к мамми. Ну, а мамми ушла на небо и людей, уходящих на небо, уже больше нельзя увидеть.
Клементина с тоской спросила у нее, помнит ли она, как мамми ушла на небо. О, да. Это было очень давно, когда она была маленькой… Дадди плакал, плакал, плакал… Она также будет плакать, если дадди уйдет на небо… Клементина решила лучше подождать и постепенно приучить ребенка к мысли о вечной разлуке, чем теперь сообщить печальную новость. Сердце ее разрывалось. Иногда Шейла возмущалась и требовала видеть отца; но она немедленно же успокаивалась и обещала быть послушной. У нее постоянно была в руке очень грязная белая плюшевая кошка, ее неразлучная спутница… Они жили в Шанхае, в большом доме, где было много слуг. Но ее отец распустил их, продал всю мебель, и они поехали навсегда, навсегда в Англию. Англия – это такое место, где много зеленых деревьев, травы, коров и цветов. Клементина знает Англию?
– Предположим, что дадди уйдет на небо, поедешь ты жить ко мне? – спросила Клементина.
Шейла серьезно ответила, что она пойдет лучше к ней, чем останется с На. Эта На – новая. Старая На осталась в Шанхае. Ее муж не позволил ей ехать в Англию. Только Клементина должна, как дадди, приласкать ее перед сном. На никогда ее не приласкает. Она наверное не умеет. Дадди, повторила она, как попугай, говорит, что хуже всего иметь няньку, которая не имела своих детей. Она всегда неопытна. Клементина согласилась и, обняв ее, спросила:
– А ты не боишься, Шейла, что я не сумею тебя приласкать?
– О, вы… вы так ласковы, – прошептала Шейла.
Кто была ее мать? Клементина не имела никакого понятия. Хаммерслэй никогда не сообщал ей о своей женитьбе. Последний раз она видела его шесть лет тому назад. Ребенок был, приблизительно, лет пяти с половиной. Хаммерслэй, по-видимому, женился как раз перед отъездом из Англии. Он никому не сказал об этом ни слова. Но Вилль Хаммерслэй поступал так всю свою жизнь. Он принадлежал к тем людям, которые только дают, но сами ничего не требуют; он был поверенным всех, кто только его знал, а тайну радостей и печалей своей жизни скрывал за своими смеющимися глазами.
Одна из его тайн – изящная тайна, лежавшая на ее руках – появилась на свет, облеклась в плоть и кровь, и она с Квистусом отвечала за нее. Судьба свела здесь их жизни. Благодаря лежащему там холодному, застывшему человеку, комизм положения оказывался слишком трагичным, чтобы улыбаться. Она решила обратиться к Пойнтеру. Он поможет ей своим разумным советом и своим знанием людей, как помогал в хлопотах о погребении. Но Квистус! Он был такой же ребенок. Боясь, что Шейла чересчур расположится в его пользу, она все же описала ей в лучших красках нового дядю.
– Он ваш муж? – спросила Шейла.
– Боже избави, нет! – оскорбилась Клементина нелепым предположениям. – Почему это пришло тебе в голову, дитя?
Оказалось, что ее маленькая приятельница в Шанхае Дора Смит имела дядю и тетку, которые были мужем и женой. Она решила, что все дяди и тети между собой женаты.
– Как вы думаете, понравится ему мое платье? – спросила Шейла.
Клементина в первый раз за весь день расхохоталась над этим проявлением женского тщеславия.
– Как ты думаешь, а мое ему понравится?
Шейла критически посмотрела на грязноватую, скверно сшитую блузу и старую синюю юбку и покраснела. Она минуту помолчала.
– Он наверное скажет, что ему нравится, – уклончиво ответила она.
Клементина заметила лукавую искорку в глазах Пойнтера.
– Восточная дипломатия, – заметила она.
Он покачал головой.
– Вы ошибаетесь. Смотрите глубже.
Клементина спутала длинные волосы ребенка.
– Боюсь, что мне придется еще многому поучиться.
– В самой восхитительной школе на свете, – добавил Пойнтер.
Квистус вышел в четыре часа бледный и разбитый из своей комнаты и нашел Клементину в душной и темной библиотеке. Полчаса тому назад она уложила ребенка спать, приставила к ней плюшевую кошку и китайскую няньку, и села писать Томми письмо. По вине ли скверных перьев отеля или по своей художественной привычке, но лиловая полоса чернил уже тянулась по ее щеке. Она написала Томми:
«Я думаю, что вы хотите знать, что случилось. Я нашла своего бедного друга уже мертвым. По всей вероятности, Елисейские поля не кажутся ему такими прекрасными, как английские луга, по которым тосковала его душа. К моему удивлению, он оставил на попечение мое и вашего дяди – ребенка. Ваш дядя болен и сам нуждается в заботах. Совершенно себе не представляю, что будет со всеми вами, беспомощными цыплятами, пока я буду писать чьи-нибудь брюки… Когда-то я была художником, теперь я – наседка. Ваша Клементина». Она написала в том же духе Этте и, когда вышел Квистус, – надписывала конверты. Она повернулась.
– Лучше?
– Благодарю вас. Мне ужасно стыдно, что я до сих пор спал.
– Великолепно, что вы спали, – возразила она. – Иначе вы бы слегли; вы были недалеки от этого.
– Могу я вам теперь помочь в печальных хлопотах, необходимых при данных обстоятельствах?
– Уже все сделано, – заявила Клементина. – Садитесь.
Квистус немедленно повиновался. У него был очень утомленный вид, как будто он только что встал после долгой болезни.
Он провел рукой по глазам:
– Насколько я помню, там был запечатанный конверт и ребенок. Мне кажется, теперь можно познакомиться с содержанием пакета?
– Вы в состоянии его прочесть? – спросила она, тоном смягчая резкость вопроса.
– Я хочу сделать это как можно скорее, – ответил он, улыбаясь.
Клементина вскрыла конверт и прочла вслух оба документа – и завещание, и письмо. Они в точности соответствовали тому, что сказал Пойнтер. Хаммерслэй поручал им свою девочку, как своим самым старым, самым любимым и верным друзьям. Он просил их быть ее родителями и защитниками, так как она была круглая сирота. Он оставлял ей небольшую, но солидную сумму, которая должна быть выдана ей при выходе замуж или по достижении двадцати пяти лет. Никакого упоминания о своей умершей жене, – ее личность оставалась тайной. Квистус тоже ничего не слыхал о его женитьбе, и не мог себе представить ни одной женщины, на которой он мог шесть лет тому назад жениться. Но шесть лет тому назад… Квистус закрыл лицо руками и вздрогнул. Неужели этот человек изменил даже жене обманутого друга?
Вдруг он вскочил с громким криком и отчаянной жестикуляцией.
– Я свободен! Я свободен! Я тонул в сыпучих песках! Я потерял чувство жизни. Я был в стране теней, где все движется, но все не реально. Человеческий мозг не может их воспринять. Они сделали меня безумным, безумным!!! – кричал он, стуча кулаками по голове. – А я теперь снова здоров, знаете ли вы, что можно быть до такой степени здоровым, что ваша душа страдает от этого здоровья? О, Боже!!…
Весь дрожа, он прошелся по комнате. Клементина с удивлением смотрела на него. Это был какой-то новый, незнакомый Квистус, человек, прошедший через страдание.
– Расскажите, что у вас на душе, – спокойно сказала она. – Это вас облегчит.
– Нет, – остановился он перед ней. – Никогда, даже в свой смертный час… Есть вещи, которые нужно хранить только про себя. Я жалею, что приехал сюда.
– Вы приехали сюда из жалости и до сих пор вы не раскаивались в этом.
– Я приехал сюда с ненавистью в сердце, я это говорил вам. Я приехал сюда из дьявольского побуждения. Только у его двери я ослабел и послал ему свою любовь. И, затем, я вошел и увидел его мертвым.
– И вы простили его, – напомнила Клементина.
– Нет, я просил, чтобы Бог простил его.
Он повернулся и пошел. Клементина вскочила и последовала за ним.
– Что было между вами и Виллем Хаммерслэем?
В первый момент у него было побуждение рассказать ей все, – она смотрела так открыто и честно. Но он сейчас же спохватился. Откровенность была невозможна. Стыд той смерти покроет эту смерть. Он указал на лежавшие на столе документы.
– Он думал, что я никогда ничего не знал… ничего не знал…
– Сомневаюсь, – сказала Клементина.
Его осенила какая-то мысль. Его брови нахмурились. Глаза были печальны и ясны.
– Вы не имеете никакого понятия о случившемся?
– Видит Бог, никакого, – нетерпеливо перебила она его. – Неужели я бы стала тогда вас расспрашивать? Я хочу только помочь вам.
Он опустился в кресло и положил голову на руки.
– Я стал опытнее в последнее время, – сказал он. – Я научился никому не верить. Как могу я знать, что вы искренни, говоря, что хотите мне помочь?
Клементина сморщила лицо.
– Что это такое? Я, которая всегда была с вами в натянутых отношениях, протягиваю вам руку, говорю – обнимемся и будем друзьями в ту минуту, когда вы нуждаетесь в друзьях, и вы спрашиваете, искренна ли я? Боже милостивый! Видали ли вы, чтобы я была вежлива с людьми, с которыми не желаю иметь дела?
Клементина негодовала. Слабая тень улыбки пробежала по лицу Квистуса.
– Вы не всегда были вежливы со мной, Клементина. Эта перемена в обращении меня и удивляет. Timeo Danaos et dona ferentes [22]22
Боюсь данайцев, дары приносящих ( лат.)
[Закрыть]. Что значит…
– Кажется, вы воображаете, что вы единственное лицо, знающее латинский язык, – фыркнула она и расхохоталась в своей резкой манере. – Не будем ссориться. Мы с вами приобрели ребенка. Я надеюсь, что вы это учтете. Если бы мы были ему настоящими отцом и матерью, мы могли бы безнаказанно ссориться. Но теперь ни в каком случае. Что нам делить?
Квистус глубоко и надолго задумался. Его натура восставала от возложенной на него обязанности. Если он ее примет, он до конца дней будет одурачен усопшим.
– Вы видели девочку? – спросил он наконец.
– Да. Провела с ней почти весь день.
– Она вам понравилась?
Клементина посмотрела на него с лукавым сожалением.
– Да, очень! – ответила она.
– Почему вам не взять ее себе? Я не желаю связывать себя исполнением желания Хаммерслэя. Я откажусь от опекунства.
Сердце Клементины бурно забилось. Иметь Шейлу только для себя без этого невозможного соопекуна!!.. Она вся взволновалась от сладкого чувства неизбытого материнства.
– Если вы хотите, я откажусь от опекунства, – повторил Квистус.
Клементина отклонила искушение. Строить свое счастье на болезни другого? Нет. Она будет открыто бороться с жизнью. Женский инстинкт подсказывал ей, что дитя поможет его выздоровлению. Она атаковала его с удвоенной энергией.
– Какое вы имеете право отказываться от ответственности? Вы всегда так поступаете, а затем со стороны наблюдаете, что из этого выйдет. Я не возьмусь за это одна. Это трусость с вашей стороны, которой я не потерплю.
– Наверное, я заслужил ваши упреки, – кротко ответил Квистус, – но данные обстоятельства так тяжелы…
– Тяжелы… – перебила она. – Боже, что же такое, что они тяжелы. Неужели вы думаете, что я прожила тридцать шесть лет и не знала ничего тяжелого? У меня, как у художника и как у женщины, было много горя, женского горя, и я все перенесла. Это для вас новость? Вы никогда не видели меня ноющей? Мы родились в свет для страдания и почему вы, Ефраим Квистус, должны быть от него избавлены?
Она вытащила из кармана табак и бумагу и стала свертывать папиросу. Квистус молча сидел и крутил усы.
– Это дитя, – продолжала она, – это пятилетнее дитя осуждено на страдание. Вся любовь в мире не может этого предотвратить. Это – закон жизни. Но некоторым дано это. Это также, благодарение Богу, закон жизни. Мы можем избавить других от страдания, беря их на себя. За это мы должны быть благодарны Иисусу Христу. Возможно, судьба отдала это нежное существо в наши руки, потому что мы с вами перетерпели много горя. И оттолкнуть его – достойно труса, а не человека.
Она, со своей жизненной философией, в грязной блузе, с растрепанными волосами, с папиросой в выпачканных никотином пальцах, показалась прекрасной слушавшему ее мужчине.
Дрожащими пальцами она закурила папиросу и с лихорадочной поспешностью затянулась.
– Что же мы будем делать?
Квистус тяжело дышал и пристально всматривался куда-то вдаль. После некоторого умственного расстройства тяжело сразу возвратиться к нормальному состоянию. Она затронула в нем те глубокие струны, которые остались не затронутыми его безумием.
– Вы правы, Клементина, – тихо сказал он наконец. – Я разделяю с вами эту великую ответственность.
Она затянулась:
– Я думаю, что мы не поседеем от забот. Зубы у ребенка уже прорезались, так что нам не придется сидеть ночи над «Советами матерям», и у нас хватит достаточно здравого смысла, чтобы не пичкать ее patè de foie grass [23]23
Паштет из жирной печени ( франц.)
[Закрыть]. Когда она заболеет, мы пошлем за доктором, а на время наших занятий возьмем ей няньку. Мне кажется, Ефраим, что, имея другие интересы, кроме челюстей умерших людей, нам удастся сделать много хорошего.
– Вы хотите и мне сделать добро? – чуть шутливо спросил он.
Клементина, как она сама позднее сознавалась, почувствовала такой прилив альтруизма и самоотречения, что фигурально открыла навстречу ему всю свою душу. Она отбросила папироску, подошла к нему и положила руку ему на плечо.
– Дорогой Ефраим, – сказала она, – я все бы отдала, чтобы видеть вас снова счастливым человеком.
Затем, по своей привычке, резко переменила разговор, посоветовав ему выйти на воздух. Она дала ему шляпу и палку.
