Текст книги "Триумф Клементины"
Автор книги: Уильям Локк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
– Что вы этим приобретете?
Она сделала нетерпеливый жест.
– Дом… Мир… Счастье… Он состоятелен и даст мне необходимый комфорт. Я не могу жить в бедности. И затем, он будет хорошо со мной обращаться.
– А он, извините за грубость моего вопроса, что он приобретет?
– Я, прежде всего, все-таки леди, – возразила она, – и сумею вести солидно дом и, кроме того, я привлекательна, как женщина. Я пойду прямым путем, не уклоняясь в сторону…
– А если появится какой-нибудь дух прошлого?
– Мне везет. Я всегда выхожу сухой из воды.
Хьюкаби закурил новую папиросу.
– Он смотрит на вас, как на безупречного ангела чистоты, – сказал он. – Если он женится на вас с этим убеждением и впоследствии ему придется разочароваться, то заварится дьявольская каша. У него уже был такой случай… Я бы не хотел подвергнуть его второй раз подобному испытанию. Я его на вашем месте хотя бы немного просветил…
Она нервно подняла обе руки:
– О, нет, нет. Никогда женщина не должна этого делать. Из этого ничего не выйдет. Я останусь для него такой, какой он меня представляет, и постараюсь держаться на этой высоте. Поверьте мне, что это будет самым правильным. Единственной помехой будете вы.
– Я?
– Конечно. Вы сможете в любой момент выдать меня, вот почему я и спрашиваю, друг ли вы мне.
Хьюкаби в глубокой задумчивости дергал свою бороду. Он решил со времени своего возрождения быть честным по отношению к Квистусу. Но имел ли он право в данном случае препятствовать спасению женщины? Он терялся в решении этой задачи. Лена Фонтэн протянула ему через стол свою руку.
– Говорите, – сказала она.
Он взял ее руку и пожал.
– Я останусь вашим другом.
Она глазами поблагодарила его и встала.
– Нужно присоединиться к остальной компании, а то подумают, что у нас невероятный флирт.
Она заметила, что обращение с ней Квистуса в последующем значительно изменилось. Он стал еще предупредительнее по отношению к ней; выражал еще больше восхищения ее красотой и отдавал еще усиленнее дань ее изяществу. До его отъезда в Марсель ей легко было вызывать в нем безумие, сидящее в каждом мужчине. Достаточно было легкого изменения в голосе и выражения глаз, чтобы сделать его еще влюбленнее. Теперь это было труднее. Он не так легко поддавался ее кокетству. Он стал духовнее, идеальнее. Она должна была сложить свое оружие для другого, переменить разговор на более высокие темы.
На самом деле в Квистусе говорили угрызения совести за нанесенное оскорбление; он содрогался при мысли о своем желании влюбить в себя это восхитительное создание. Он не обратил внимания на то, что леди, казалось, с большой охотой поднимала брошенный платок. Решив не вводить ее больше в заблуждение, он тщательно следил за каждым своим словом и поступком.
Погода испортилась. Начались проливные дожди.
Метеоролог, сообщая о циклонах с Атлантического океана, предсказывал еще на некоторое время скверную погоду. Лена Фонтэн начала раздумывать. Париж летом, да еще в дождь – неподходящее место для флирта даже высшей пробы.
Приходится довольствоваться отелями и ресторанами для бесед на высокие темы. Но она великолепно знала элементарную аксиому отношений между полами, что надоевшая мужчине женщина – пропала. Высокие темы хороши, когда на них смотришь со стороны, а на деле мужчину нужно развлекать чем-нибудь иным. Она объявила свой ближайший отъезд из Парижа.
– Может быть, вы доставите мне и Хьюкаби честь сопровождать вас, – заметил Квистус, – хотя по всей вероятности мы окажемся лишними…
Она засмеялась.
– Когда вы слыхали, дорогой друг, что мужчина может быть лишним при путешествующей женщине? Одинокая женщина никогда так не одинока, как en voyage [26]26
В поездке ( франц.)
[Закрыть]. Все сопровождаемые мужчинами женщины смотрят на нее с оттенком снисходительной жалости, как будто они говорят: «бедняжка, она не могла приобрести себе ни одного мужчины, чтобы позаботиться о себе». И тогда хочется царапаться…
– Действительно? – улыбнулся Квистус.
– Да, – засмеялась она. – У одинокой женщины есть с чем бороться, и особенно со злыми языками…
– Дорогая м-с Фонтэн, – удивился он, – неужели есть настолько злые языки, что говорят дурно даже о вас?
– Таких тысячи на этом свете. Кто знает, какие толки возбудила наша хотя бы невинная маленькая дружба?
Квистус вспыхнул.
– Я не сварлив по природе, – заявил он, – но изобью всякого, от кого услышу что-нибудь подобное.
– Вам придется, по всей вероятности, иметь дело с женщиной.
– В таком случае мне, наверное, удастся без насильственных мер убедить ее, что она позорит свой пол.
– Во всяком случае, я бы хотела иметь вас своим защитником, – взглянув на него, произнесла она.
– Я, вообще, понимаю слово «джентльмен» – возразил Квистус, – как защитник беспомощной женщины.
– Я хотела сказать – моим защитником, д-р Квистус, – увидев, что он не желает понять, сделала она ударение, – и, пожалуйста, не возражайте, иначе я упаду на пол.
Но он был слишком серьезен, чтобы улыбнуться на ее кокетство.
– М-с Фонтэн, – повторил он, – никто не осмелится сказать о вас что-нибудь дурное в моем присутствии.
Она встала.
– Благодарю вас, – впадая в его тон, серьезно сказала она, – благодарю вас. Я поеду с легким сердцем в Лондон.
И как мудрая женщина, она оборвала разговор и отправилась переодеваться к обеду.
ГЛАВА XXI
Июль принес с собой тихие счастливые дни. Особенно счастливыми они были для Клементины. Нужно было закончить заброшенные портреты, писать новые; опять для нее началась полная переживаний и сутолоки жизнь студии. Только художник может понять все наслаждение подыскивания световых эффектов и подбора красочных тонов. Многие, возвращаясь к труду, вспоминают об ушедших праздниках. Художник, возвращаясь к кисти, сейчас же о них забывает. Клементина всем существом погрузилась в работу. Вопреки своему обыкновению ей удалось совместить ее вместе с вновь приобретенными многочисленными заботами. Ее дни были заняты до позднего часа, и она была счастлива. Она наняла для Шейлы няньку, тихую, работящую вдову.
Постоянным местопребыванием ребенка была студия, где она мирно играла в уголке, наблюдая иногда удивленными глазами работу Клементины. Она могла иногда часами следить за ней, прижав к груди Пинки. Томми принес ей однажды ящик с красками, маленький мольберт и пачку нераскрашенных картинок из модного журнала. После первого же сеанса Шейла пристрастилась к рисованию гак, что часто заказчики заставали их обеих за работой. Клементина делала мазки, отходила и подходила к холсту, и изящный ребенок подражал ей, раскрашивая своих модных дам.
Довольно сложно было получить утверждение завещания Хаммерслэя. К счастью, он совершенно закончил все свои дела в Шанхае, так что нужно было иметь дело только с лондонской фирмой, которая дала свое согласие утвердить Клементину и Квистуса душеприказчиками. Но во всяком случае нужно было иметь дело с нотариусом, повидать массу народа, читать всевозможные бумаги, подписывать их, давать показания под присягой и тому подобные дела, которые брали много времени.
Томми и Этта также переживали счастливые дни. Первоначально адмирал посулил выбросить Томми в окно. Но в дело вмешался Квистус, и тогда Томми был приглашен к обеду, за которым был подан великолепный старый портвейн. Затем адмирал решил повидаться с Клементиной, с которой он после ее возвращения не видался. Он застал Клементину в разгаре сеанса и, привыкший к порядку своего дома и палубы корабля, адмирал окончательно потерял голову от царившего у нее в студии хаоса.
– Я совершенно не понимаю твоего друга, – сказал он Этте, – если бы я раньше видел ее, я не разрешил бы тебе знакомство с ней. Она более похожа на профессионального маляра, чем на леди. И потом, прежде, чем сесть, я должен был очистить себе место от ужасного блюда с остатками холодной свинины. Она противоречила мне во всем, даже в том, что касалось моей родной дочери, как будто я тебя не знаю, и давала мне советы.
– Разве это нехорошо с ее стороны?
– Нет, совет всегда хорош, но он не всегда полезен, как в данном случае. И затем она переменила разговор и говорила неслыханные вещи о женщинах… И затем… я сам не знаю… как это случилось… Ты же знаешь, что я никогда не говорю о мореходстве…
– Конечно, дорогой, никогда, – согласилась Этта.
– Конечно, но мы как-то перешли на эту тему и у нее оказались огромные познания в морских делах. Что касается до паровых насосов…
– А что еще она говорила? – с нетерпением узнать, что говорила о ней Клементина, осведомилась Этта. – Она, наверное, говорила что-нибудь обо мне?
– О тебе? Я уже сказал тебе, – он взял ее за подбородок.
– Вы не все сказали мне, родной!
– Она сообщила мне, что выбрала для вас гораздо более подходящего мужа, чем я, и затем пришла та маленькая девочка, о которой ты мне рассказывала, маляр обратился в обыкновенную женщину и предложил мне играть с ребенком на полу.
– Как, вы играли, дед? Когда я была маленькая, вы делали вид, что проглатываете вилку. Вы и теперь проглатывали ее?
Суровое лицо распустилось в улыбку.
– Конечно, причем это была вилка из-под холодной свинины, вытертая газетой и, как ты думаешь, что она в конце концов сказала?
– Никто никогда не может предугадать, что может прийти Клементине в голову.
– Она попросила меня позировать для эскиза карандашом. Мое лицо показалось ей с художественной стороны интересным. Кому на свете могла еще понадобиться моя безобразная, старая рожа.
– Но, дорогой, по-моему, у вас прекрасная рожа, – воскликнула Этта. – Я говорю прекрасная не в том смысле, как это говорят фотографы, но в смысле характерности и выразительности; настоящее лицо для художника…
– Я уверена, – она бросилась к столику и поднесла ему зеркало. – Взгляните.
Он взглянул и инстинктивно пригладил вьющиеся седые волосы на висках.
– Ты – глупый ребенок, – сказал он.
Она поцеловала его.
– А теперь сознайтесь, что вы никогда не проводили время лучше, чем сегодня у Клементины?
– Я не отрицаю, – заявил адмирал, – что она в высшей степени интеллигентная женщина.
Таким образом дочери Евы проводят всех сыновей Адама и, между прочим, английских адмиралов.
Счастливые дни начались и для Квистуса, для которого Лондон возымел новую прелесть после Парижа. Все здесь улыбалось ему, начиная с большого задуманного им труда. Он хотел дать полную картину жизни древнего человека до открытия железа. Это не должен был быть мертвый каталог древностей. Древности и найденные факты должны были служить только основой для труда, о котором он столько мечтал и к которому только теперь решил приступить. Его коллеги и знакомые поздравили его с возвращением. Наука послужила ему на пользу. Он выглядел на десять лет моложе. Удивительное место – Париж. Он живо интересовался своими новыми обязанностями и ему удалось, к удовольствию Клементины, благополучно ликвидировать дела Хаммерслэя. Он снова начал находить удовольствие в обществе Томми и интересовался как его любовью, так и живописью. Он рассказал о нем Даукинсу, тому самому, который поднял вопрос о его портрете. Даукинс посетил студию Томми и купил у него несколько картин за такую высокую цену, что Томми принял его за доброго крестного отца из сказок. Квистус пригласил Томми и Этту на завтрак в Карльтон, куда приехала и м-с Фонтэн.
– Лучше было бы, – узнав об этом инциденте, заявила Клементина, – лучше было, если бы это обошлось без миссис Фонтэн.
На что Томми незаметно многозначительно кивнул Этте.
Квистус продолжал свою дружбу с оскорбленной им женщиной. Он пил чай и был раза два на вечерних приемах в ее маленьком, великолепно обставленном доме на Понт-стрит, где был представлен многим ее знакомым людям с неоспоримым положением в свете. Она ловко ввела его в свой круг, как несомненного претендента на ее руку. Многие, зная Лену Фонтэн, смотрели на него, как на дурака, но, цинично пожимая плечами, с интересом, не вмешиваясь, следили за интригой. Наиболее развращенные удивлялись, что если она желала поразить их, то, скорее, выбрала бы епископа. Но все эти замечания не доходили до ушей Квистуса. Он был представлен как известный ученый, всем было безразлично, по какой специальности и, как таковой, внушал к себе некоторое уважение. Лесть этой золотой молодежи доставляла ему удовольствие, и многие играли на этой слабости добряка.
Он находил знакомых м-с Фонтэн очень славными, хотя не особенно развитыми людьми, и, сам не зная для чего, втягивался в их общество. Он получал по почте приглашение от какой-нибудь леди X., которую видел всего один раз.
Прежде, чем он успевал, следуя первому побуждению, отказаться, как раздавался звонок по телефону от Лены Фонтэн.
– Вы поедете в пятницу к леди X.?
– Не думаю.
– Я знаю, что она вас пригласила. Я еду.
– О!
– Приезжайте! Леди X. говорила, что вы найдете у нее интересное для вас общество; я буду очень несчастна, если не встречу вас у нее.
Разве он мог заставить ее быть несчастной! И он появлялся перед интересным обществом как последняя и самая трудная победа Лены Фонтэн.
Обсуждались планы на август. Она собиралась в Динор. Что предполагает предпринять Квистус? Он еще не думал об этом. Он рассчитывал остаться в Лондоне работать. Она всплеснула руками. Лондон в августе? Как можно в нем жить в такую жару?
Он должен хорошенько отдохнуть.
– Сказать правду, я не знаю, куда поехать, – сознался он.
Она предложила Динор. Он, по обыкновению нерешительно, протестовал. Динор для него слишком людное и легкомысленное место.
– Я буду там, как ворона между павлинами, – заметил он.
– Почему вы будете вороной? Отчего вам не стать на некоторое время павлином? Вам необходимо немного скрасить свою жизнь. А я позабочусь о вашем оперении.
Он улыбнулся при мысли попасть в общество таких веселых птиц. Он не мог ей отказать, это было бы чересчур невежливо. Он дал нерешительный ответ, который она не пыталась сделать более определенным. Довольная успехом, она решила предоставить остальное времени.
Квистусу необходимо было осмыслить оставшееся у него скептическое отношение к людям. Шейла заняла большое место в его жизни. Иногда он отправлялся в Ромнэй-плейс, когда Клементина приводила к нему ребенка или, если она была занята, ребенка приводила нянька. Он освободил в конце дома большую комнату для Шейлы. Он решил заново отделать и меблировать ее по вкусу Шейлы. Поэтому в один прекрасный день он взял ее в магазин обоев, чтобы она могла сама выбрать их. Шейла торжественно сидела рядом с ним на диване, разглядывая развертываемые приказчиком образцы, наконец, она сделала выбор. На фоне зеленых деревьев с пунцовыми розами порхало бесчисленное множество красных попугаев с синими хвостами. Квистус был в нерешительности, но Шейла настояла на своем. Она взяла с собой образчики, чтобы примерить их на стенах. Клементина, узнав от Шейлы об этом происшествии, ворвалась на другой день на Руссель-сквер и остолбенела перед новыми обоями.
– Только вы и способны, Ефраим, предоставить пятилетнему ребенку выбирать обои!
– Я сознаюсь, что они ужасны, – согласился он, – но она так хотела их.
– Вы оба – дети. Кажется, придется мне самой устраивать детскую. – Она с сожалением посмотрела на него. Что может мужчина понимать в детской комнате?
– Ты слышишь, что сказала тетя, – спросил он у сидящей у него на коленях Шейлы. – Мы в немилости.
– Если вы в немилости, встаньте в угол, – заявила Шейла.
– Ну, пойдем в угол.
– Только держите меня там крепче.
Но Клементина простила их, поцеловав маленькое личико, выглядывающее из-за плеча Квистуса.
– Я делаюсь добрее, видя вас вместе с ней, – с резкой откровенностью заявила она.
Это была правда. Она ревновала Шейлу к Томми и Этте. Но ее ласковость с Квистусом нравилась ей. Вы скажете, что в Клементине говорило чувство справедливости, так как Шейла принадлежала им обоим. Но чувство справедливости не было то глупое романтическое женское чувство, которое она сама себе не могла объяснить и которое заставляло увлажняться ее глаза при виде их вместе.
Она погладила девочку по голове.
– Ты любишь дядю Ефраима?
– Я обожаю его, – ответила Шейла.
– Дядя отвечает тебе тем же, дорогая, – инстинктивно поднимая руку к ее головке, заметил Квистус.
Руки опекунов встретились. Клементина отдернула свою и быстро отвернулась, чтобы он не мог видеть ее вспыхнувшее лицо.
– Нам нужно идти домой, родная, – сказала она. – Тетя теряет даром дневной свет.
Он провожал их по лестнице.
– Дорогая Клементина, – произнес он, – вы не можете себе представить, как вы оба освещаете этот мрачный дом.
Она недоверчиво фыркнула.
– Я освещаю?
– Вы… – улыбнулся он.
Она пристально посмотрела на него и пошла дальше.
В следующий раз они встретились через несколько дней. Она была утомлена после целого дня работы и по-старому принялась издеваться над ним. Он был удивлен и опечален. Она смутилась.
– Простите меня, Ефраим, – сказала она, – но я имею несчастье быть женщиной. Ни один мужчина не знает, что это за чертовщина.
Он улыбнулся.
– Вы не должны переутомляться. Женщины не так сильны, как мужчины.
– Вы восхитительны, – заявила она.
Но она снова стала с ним мила и так устроила детскую, что оба ребенка с наслаждением в ней пребывали.
В связи с покойной совестью начались счастливые дни и для Хьюкаби. Он принял на себя обязанности ассистента Квистуса по подбору материала для его капитального труда «Домашнее искусство эпохи неолита». Нужно было переписать тысячи цитат, сотни ученых трактатов, подобрать тысячи заметок Квистуса, тысячи рисунков и фотографий.
Впервые попав в лабораторию труда своего патрона, он удивился количеству собранного им материала, свидетельствующего о терпеливой работе многих лет. Он чувствовал новое уважение к Квистусу, на которого до сих пор смотрел как на дилетанта. Конечно, он знал, что у Квистуса европейское имя, но не принимал это серьезно. Он, как и Клементина, подтрунивал над доисторическим человеком. Теперь он понял, что можно иметь европейское имя и не придавать этому никакого значения. Теперь он не удивлялся, что французские коллеги называли Квистуса «дорогой мэтр», и прислушивались к его мнению. Квистус был большим человеком, и только теперь, в его кабинете, Хьюкаби признал его. Его надежды стать секретарем Антропологического общества пока еще были очень зыбки. Прежде эта должность была почетной и неоплачиваемой. Теперь же, когда общество разрослось, эта обязанность, будучи бесплатной, отнимала слишком много времени, и явилась необходимость в наемном труде. Секретарь, который мог бы подписываться как магистр изящных наук и член гильдии и т. д., был бы очень желателен для ученого общества. Но кандидатом был выставлен еще один член, и шансы Хьюкаби были очень невелики.
Он был счастлив, когда мог собрать свои книги и пожитки из своего жилища, недалеко от Руссель-сквера. Он в последний раз осмотрел комнату, свидетельницу стольких падений, отчаяний и угрызений совести. Теперь все это было уже в прошлом. Он оглянулся на окружающую грязь, содрогнулся, хлопнул дверью и бросился вон. Никогда. Бог видит, что никогда!
Немного позднее он устраивался в своем новом помещении, и опрятная служанка принесла ему на подносе чай. Когда она вышла, он долго смотрел на окружающий его комфорт, сознавая, что с этих пор он будет для него постоянным. Он взял с тарелки маленький сандвич и вместо того, чтобы съесть его, опять смотрел на него, и слезы катились по его лицу. В конце июля безоблачное небо покрылось для него однажды тучами. Он закончил свою дневную работу и тихо направлялся к своему дому, у дверей которого внезапно заметил мрачные фигуры Вандермера и Биллитера.
– Хелло, старый дружище! – пьяным голосом приветствовал его Биллитер. – Наконец-то мы набрели на ваш след. Мы были на вашей старой квартире и узнали, что вы съехали, не оставив адреса. Вы просто хотели от нас улизнуть…
Он был в костюме, который Квистус приобрел ему для скачек, но от постоянного употребления он уже износился. Он стал еще более отталкивающим. Вандермер, по-прежнему грубый и хитрый, подозрительно рассматривал Хьюкаби.
– Мне думается, что вы сами понимаете, что вели очень низкую игру?..
– Ничего не понимаю, – возразил Хьюкаби.
– О, да, конечно, – вставил Биллитер. – Посмотрите на себя и на нас. Но нам нужно поговорить с вами наедине и потому впустите-ка нас к себе.
Он в сопровождении Вандермера направился к двери. Но возмущенный Хьюкаби оттолкнул их. Его прошлая жизнь не должна осквернить святость его нового дома. Он не пустил их переступить даже через порог.
– Нет, – сказал он, – то, что мы имеем сказать друг другу, может быть сказано здесь.
– Ну, хорошо, – согласился Вандермер, – здесь на углу есть трактир.
– Я бросил трактиры, – ответил Хьюкаби.
– Пойдем, – уговаривал Биллитер, – во всяком случае, опрокинем пару рюмок.
– Я бросил пить, – отказался Хьюкаби. – Я дал клятву. Я, пока жив, не дотронусь даже до капли ликера и вам советую сделать то же самое.
Они прыснули со смеху, стали просить у него билеты на его следующую лекцию о нравственности и затем стали издеваться над ним.
– Вы можете продолжать теперь дальше свой путь, – вышел, наконец, из терпения Хьюкаби.
– Мы никуда не пойдем, – крикнул Биллитер, – нам нужны наши деньги.
– Какие деньги? Разве я не писал вам, что все расстроилось. Ни она, ни я ничего не добились, и Квистус не дал ни одного пенни.
– Посмотрим, что еще леди скажет по этому поводу, – проворчал Биллитер.
– Вы оставьте эту леди навсегда в покое! – не допускающим возражения тоном заявил Хьюкаби.
Они фыркнули. С каких пор Хьюкаби решал за дам? Биллитер, тем не менее, настаивал на своем. Разве план принадлежал не ему? Вандермер напомнил ему, что он с самого начала сомневался в честности Хьюкаби. Он здорово провел их, но они отказывались верить в измену Лены Фонтэн. Хьюкаби потерял терпение.
– Разве вы не получили письмо от нотариуса Квистуса? Разве вы не подписали свое согласие за известное вознаграждение не докучать ему? Так, клянусь вам, что тревожа ее, вы затронете и его. Я бы хотел это видеть. Как только она мне что-нибудь скажет, я скажу ему, и до свидания ваши месячные выдачи.
Мозг Вандермера заработал.
– Тревожа ее, мы потревожим и Квистуса? Ого! Она выходит за него, э?
– Если даже и да, какое вам до этого дело? – свирепо закричал Хьюкаби. – Оставьте эту женщину в покое! Вы получили от Квистуса больше, чем вы могли когда-либо рассчитывать, и вы должны удовлетвориться этим.
– Принимая в расчет, что мы для него сделали, – заметил Биллитер, – мы можем получить гораздо больше.
– Ничего вы не получите, – воскликнул Хьюкаби и, заметив, что они рассматривают Квистуса как источник дальнейшей эксплуатации, добавил: – Я сообщу вам несколько фактов, которые прояснят вам положение вещей. Пройдемся по улице.
Во время прогулки он рассказал им о смерти Хаммерслэя, о поездке в Марсель и о возвращении Квистуса здоровым человеком, с Клементиной и ребенком. Он уже больше не был безумцем, толковавшим о подлости. Он уже больше не нуждался в них, как в гениях зла. Лучше, если они с благодарностью примут предложенное и исчезнут с его горизонта. Каждое действие, направленное против Квистуса или Лены Фонтэн, лишит их курицы с золотыми яйцами. В конце концов он убедил их, но они расстались с ним с чувством какой-то неудачи.
Лена Фонтэн и Квистус не выходили у них из головы. Они хлопотали, писали, изобретали, – все это выскользнуло у них из рук.
– Итак, она выйдет за него, – сказал Вандермер.
– Хьюкаби не говорил этого, – заметил Биллитер.
– Но он и не отрицал. Она выйдет за него, а этот сукин сын получит за комиссию.
– Хорошо, но что же мы можем сделать? – осведомился Биллитер.
– Хм, – неопределенно ответил Вандермер.
Счастливый сознанием победы, Хьюкаби в наилучшем настроении направился домой.
Дня через два после этого приключения Квистус сообщил Клементине свое желание дать в честь обручения Томми и Этты обед. Она одобрила его, настаивая на небольшом обществе.
– Боюсь, что я затеял большую историю, – оправдывался он. – Я пригласил около двадцати человек.
– Боже избави, – воскликнула Клементина. – Откуда вы столько выкопали?
Он вытянул свои длинные, тонкие ноги.
Она сидела на скамейке в одном из садов на Руссель-сквере, между тем как Шейла, в сопровождении няньки, делала в нем разведку.
– Есть люди, которым я обязан оказанным мне гостеприимством, – улыбнулся он. – И, кроме того, формальность требует присутствия адмирала Канконнона.
– Пусть это так, – согласилась Клементина. – Кто же будет?
– Адмирал, вы, Томми и Этта, лорд и леди Радфильд, генерал и м-с Бернез, сэр Эдвард и леди Квин, новеллист Дурли, м-с Фонтэн и леди Луиза Моллинг.
Клементина замерла. Вся кровь отхлынула у нее от сердца.
– Для чего м-с Фонтэн?
– Почему нет?
– Для чего на обручении Этты должна присутствовать м-с Фонтэн?
– Она – очаровательная женщина, – заметил Квистус.
– Пустая светская дама, – ответила Клементина, которой Квистус не поверил своих похождений в свете не из скрытности, а потому, что решил, что это не представит для нее интереса.
– Боюсь, вы несправедливы к ней, – мягко заметил он. – Она – богато одаренная женщина. Мне очень жаль, что мы расходимся в этом вопросе, дорогая Клементина. Но она должна быть приглашена. Хотя бы потому, что она и предложила этот обед.
Клементина открыла рот, чтобы возразить, и с треском захлопнула его. Ей удалось скрыть свое раздражение и ревность.
– В таком случае, дорогой Ефраим, – кротко сказала она, – тут не может быть никакого сомнения, конечно, она должна быть в числе приглашенных.
– Конечно, – обрадовался он.
– Кто еще будет?
Он прочел ей список приглашенных. Одних из гостей она знала лично, других по имени, о тех, которых она не знала, она кротко осведомлялась и, таким образом, ей удалось заставить Квистуса забыть свою вспышку…
– Вы уже давно не давали обедов?
– Да, уже много лет. Конечно, у меня обедали иногда мужчины, мои коллеги по антропологическому обществу. Но это совсем иное.
– Желаю успеха, – сказала она. – Единственным диссонансом буду я. О, да, дорогой Квистус! – перебивая его, продолжала она. – Я не гожусь для подобных людных выставок. Я – дикарка и хороша в своей студии, но не в гостиной. Вы должны избавить меня от присутствия на вашем обеде.
Квистус повернулся и всплеснул руками.
– Что вы такое говорите, дражайший друг?! Вы обязательно должны прийти!
– Дражайший друг, – угрюмо усмехнулась она, – я не приду.
Этим она и покончила. Она мирно с ним простилась и отправилась домой, терзаемая таким количеством демонов, которое никогда и не снилось Квистусу.
