Текст книги "Тоуд-триумфатор"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

IV МАДАМ

Упражнения в гребле против течения и спокойная гладь любимой Реки скоро улучшили настроение Рэта.

– Мы не допустим, чтобы из-за всей этой чепухи откладывалось наше путешествие, Крот, старина, хватит киснуть, а то ты своим видом на меня тоску нагоняешь, – сказал он и, направив лодку к лодочному сараю Тоуда, нехотя проворчал: – В конце концов, любой из нас мог совершить такую же ошибку.

Крот с молчаливой благодарностью принял оливковую ветвь мира.

– Я не совсем понимаю, почему Барсук так расстроился, – осмелился сказать Крот, немного подумав. – Я в том смысле, что… разве женитьба такая уж страшная вещь? Может, Тоуду только на пользу пойдет, если он изредка будет вынужден думать не только о себе?

– Знаешь, Крот, выбирай выражения, пожалуйста, – посоветовал Рэт. – Это сложный вопрос, в котором никто из нас почти ничего не смыслит. Вот ты с легкостью говоришь: «изредка будет вынужден думать не только о себе». Как меня самого предупреждали когда-то, брак подразумевает, что ты будешь думать о ком-то другом гораздо чаще, чем «изредка», и такая моральная перегрузка неизбежно приведет Тоуда к стрессу и заставит наделать глупостей. Мы все хорошо знаем, как он не любит тюрьму, верно?

– Да, но…

– Знаешь, старик, я от многих слыхал, что брак очень похож на тюрьму, только хуже, особенно когда в этом замешана женщина.

– Я бы сказал, что женщина всегда бывает замешана, если парень собирается жениться, – рассудительно заметил Крот.

– О чем я и говорю! – сказал Рэт, подводя итог разговору.

Лодки тихонько стукнулись друг о друга, некоторое время Крот и Рэт не вылезали, взвешивая и обдумывая только что сказанное.

– Одно мы можем утверждать с уверенностью, – подытожил Рэт, – что с приездом этой особы женского пола в То-уд-Холл женитьба Тоуда становится более вероятной, чем если бы она не приезжала. Можно также не сомневаться, что Тоуд, слабовольный, хвастливый и способный на все, что сулит ему хоть какие-то преимущества, легко угодит в ловушку, поставленную женщиной.

– А женщины и в самом деле очень опасны? – занервничал Крот. Рэт уже вылез на настил лодочной стоянки и, привязывая лодки, ответил:

– Сами по себе они не опасны. Но я слышал, что у них есть способность приносить неприятности и сеять раздор. Я, разумеется, не хотел бы говорить о них неуважительно…

– Разумеется, нет! – согласился простодушный Крот. – В конце концов, твоя матушка тоже была женщиной, ведь правда?

– Думаю, да, – вынужден был согласиться Рэт, хотя упоминание об этом и вызвало у него некоторое раздражение.

– Моя – тоже, – доверительно сообщил Крот, довольный тем, что нашел хоть кусочек твердой почвы там, где все так зыбко и опасно.

– Достаточно будет сказать, что мы тут на Берегу Реки не нуждаемся в женщинах, мы довольно долго неплохо жили без них, – рассудил Рэт, как раз когда они вошли наконец в сад Тоуда. – Пусть они благоденствуют у себя дома, а здесь, думаю, вряд ли им понравится.

– Понимаю, – ответил Крот, изо всех сил стараясь показать, что он действительно понимает. Потому что на самом-то деле Крот сохранил приятнейшие воспоминания о женской части своей семьи и очень часто со свойственной ему нежной печалью сожалел об их уходе. Его жизнь была щедра на радости, но зачем же отрицать, что он то и дело вспоминает любящие прикосновения матушки и грустит о звонком детском смехе сестер. Из того откровенного разговора с Барсуком – когда Крот выздоравливал в его доме – он знал, что Барсук тоже был неравнодушен к некоей даме, которую знал много лет назад и которую до сих пор не забыл. Поэтому решительное отрицание Рэтом всех достоинств женщин не убедило Крота.

И должно быть, Рэт это понял и почувствовал, что необходим заключительный аккорд, чтобы удержать Крота на прямой дорожке. Когда они подошли к ступеням террасы Тоуд-Холла и услышали голоса друзей, доносившиеся из дома, Рэт остановился и положил лапу на плечо друга:

– Крот, дружище, выбрось ты из головы эти опасные мысли и воздержись от разговоров о браке с друзьями и знакомыми.

– Даже с Племянником? – удивился Крот. Он-то надеялся, что когда-нибудь Племянник устроит свою жизнь и заведет семью и тогда Крот все-таки сможет принести какую-то пользу новому поколению. Он, конечно, никогда не осмелился бы высказать столь смелую надежду, и больше всего – Племяннику, но что толку притворяться, будто он и не помышлял ни о чем таком! Ведь эти его простые мечты никому не могут принести никакого вреда.

– Особенно с Племянником, если ты желаешь ему счастья и благополучия, – твердо ответил Рэт. – Ты должен предостеречь его от подобных порывов, Крот, если они когда-нибудь возникнут. Пусть он будет все время занят действительно важными вещами, это самое лучшее. А теперь пошли посмотрим, насколько серьезно Тоуд заражен этой вредной идеей.

Крот рассудил, что лучше ему не продолжать свои недоуменные расспросы, и они поднялись по ступенькам, прошли через террасу и присоединились к друзьям в зимнем саду Тоуда.

По предупреждающему взгляду Барсука и несколько утомленному виду Выдры они поняли, что прибыли как раз вовремя. Было совершенно ясно, что Тоуд возбужден и вместе с тем совершенно измучен, короче говоря, пребывает в истерическом состоянии.

Он возлежал на подушках на резном дубовом диванчике, то и дело вздыхая и отирая лоб, что, впрочем, не удивляло, потому что в зимнем саду действительно было очень жарко.

– Прошу тебя, Рэтти, будь другом, закрой дверь, а то сквозняк надует мне горячку!

– Ты ее схватишь скорее от жары, – коротко ответил Рэт, – если уже не схватил.

– Пожалуйста, не нервируйте меня! – взмолился Тоуд, чуть приподнявшись. – Мне нужен покой, чтобы подготовиться к предстоящему испытанию.

– Испытанию? – изумился Рэт. – Я думал, мы все здесь для того, чтобы посмотреть как ты будешь позировать какому-то скульптору.

Физиономия Тоуда выразила отчаяние с примесью самоотречения. Такое лицо бывает у родителя, объясняющего ребенку то, что он пока не в силах понять.

– Сегодня одна дама, всемирно известный скульптор, в этой самой комнате положит начало одному очень важному событию. Впрочем, возможно, это будет на террасе. Мы не вправе указывать ей.

– Еще бы! – с готовностью подтвердил Выдра, подмигнув Рэту. Тоуд принял все за чистую монету и сказал:

– Ты славный парень, Выдра, и я замолвлю словечко, чтобы тебе тоже досталась роль, пусть маленькая и эпизодическая, в нашем грандиозном замысле.

– Это очень любезно с твоей стороны, Тоуд, – широко улыбаясь, сказал Выдра.

– Гм! – почти одновременно произнесли Барсук и Рэт, потому что оба уже поняли, что Тоуд, как всегда, поднимает много шума из ничего.

Оба сожалели, что не могут высказать, что думают, яснее, но с Тоудом всегда рискуешь получить результат совершенно противоположный ожидаемому. Кто может поручиться, что одно неверное слово или слишком грубый нажим на их неустойчивого друга не вызовут безудержный рост зловредного сорняка – мысли о браке, так неосмотрительно посеянной Кротом?

Барсук и Рэт, закаленные бойцы, испытанные в деле усмирения Тоуда, понимали, что любая попытка усомниться в его затее или умалить профессиональное достоинство «всемирно известной» скуль-пторши неминуемо толкнет эту особу в покровительственные объятия Тоуда. Ничто так успешно не пробуждает в мужчине защитника и влюбленного, как чьи-то сомнения в том, хороша ли его избранница, не ошибся ли он в выборе.

Допусти друзья эту ошибку, и мимолетное знакомство перерастет в любовь до гроба, а дамочка ловкая и сметливая способна быстренько превратить обыкновенное признание в любви до гроба в прочную связь, как духовную, так и законную, разорвать которую действительно сможет только смерть. Они не обсуждали этого так долго и именно в таких выражениях, но и Барсук, и Рэт понимали, что здесь-то и таится главная опасность и обойти ее будет не так просто.

Выдра удобно устроился рядом с Тоудом и, попивая чай, с интересом разглядывал журнал, лежавший на маленьком столике. Название было зловещее: «Журнал для Дам», а обложка имела столь смелое цветовое и композиционное решение, что, заметив такое издание в доме холостяка, всякий понял бы, что положение критическое.

Какие-то продамски настроенные силы уже успели потеснить Барсука и Рэта с флангов, подсунув провокационную литературу прямо под нос Тоуду. Потому-то, наверно, Барсук и был так неспокоен: расхаживал туда-сюда, отражаясь в больших зеркальных панелях, и поминутно то вынимал, то прятал обратно в карман свои часы.

– Крот, мой дорогой старый друг, ты здесь? – слабым голосом прошептал Тоуд, притворяясь, что не видит Крота. – И ты тоже, Рэтти? Подойдите поближе, потому что мне больно открывать глаза. Подойдите, чтобы я лучше слышал ваши родные голоса.

Вокруг Тоуда стояли растения в горшках самых разных размеров, в одной руке он держал веер с японским орнаментом, в другой – платок, смоченный лимонным бальзамом, чудодейственным подкрепляющим средством для немощных жаб, которым предстоит светский раут.

Все склонились над Тоудом: Рэт – едва скрывая раздражение, Крот – сочувственно и ласково, потому что их бедный друг действительно выглядел больным. Тоуд тихонько застонал, когда они стали придвигать стулья, чтобы расположиться вокруг него. Как они гремят стульями! Он просто не может этого вынести!

– О-о! – стонал он. – А-а!

– Тоуд, но ведь еще вчера ты был в добром здравии, – с тревогой сказал Крот. – Что случилось? С чего ты вдруг заболел?

– Я не болен, дорогой Крот. Я просто настраиваюсь и вас призываю последовать моему примеру, потому что Мадам очень скоро начнет сеанс. Не скажешь ли, Барсук, который час, если тебе не трудно?

– Без двух минут три, – безучастно ответил Барсук, потому что как раз в эту минуту ему пришла в голову одна мысль. – Ты, кажется, назвал свою кузину мадам? Ты ведь не хочешь этим сказать…

– Хочу! – с видимым удовольствием ответил Тоуд. – Наша семья распространилась по многим странам и климатическим зонам. Моя кузина, знаменитая художница и скульптор, – француженка.

Надо ли говорить, какое смятение и ужас вызвало это сообщение, так небрежно оброненное Тоудом! Англичанка – это одно, француженка – совсем другое, и не исключено, что бороться с ней просто выше их сил. Особенно если француженка – из рода Тоудов.

– Раз она француженка, – раздраженно сказал Барсук, – значит, она из Франции; а раз она скульпторша, значит, из Парижа, потому что, всем известно, он битком набит художниками и богемой. Очень неразумно и недальновидно было приглашать бывшего врага королевства в…

– О, со мной ты можешь выходить из себя, ругать меня, если хочешь, но с моей кузиной, мадам д'Альбер, прошу тебя обращаться вежливо и почтительно. Она не такая, как другие скульпторы. Она способна разглядеть кое-что там, где другие, менее талантливые, не видят ничего. У нее миллион достоинств, ее талант огромен, и те творения, которыми она уже осчастливила мир…

– Тоуд, – сурово прервал его Барсук, – ты все это выдумал?

– Нет, конечно! Мадам, прослышав о нашем родстве, прислала мне письмо, и я ответил ей, между прочим упомянув, что подумываю заказать свой бюст. И тогда она, великий скульптор, немедленно откликнулась и написала, что желает самолично изваять мой бюст. И еще она была так добра, что выслала мне журнал, значительная часть которого посвящена ее искусству, и то, о чем я говорил, я вычитал оттуда. Выдра, передай, пожалуйста, журнал нашему недоверчивому другу или, будь добр, почитай нам из него вслух, чтобы скоротать время до ее прихода.

Выдра очень обрадовался возможности почитать вслух, хотя Барсук и Рэт предпочли бы, чтобы он этого не делал. Найдя нужную статью и место, откуда цитировал Тоуд, Выдра прочитал следующее:

«Мадам д'Альбер, как она скромно предпочитает себя называть, или графиня Флорентина д'Альбер-Шапеллъ, если называть полный титул, полученный ею при вступлении в брак с представителем одной из древнейших аристократических фамилий Франции, сообщает, что искусство уже давно волнует ее кровь».

Нетрудно себе представить радость, с которой все восприняли этот абзац, потому что оказалось, что дама уже замужем и, если только графиня не желала стать двоемужницей, Тоуду ничто не грозило. Друзья с облегчением переглянулись и уже удовлетворенно потирали руки. Но не успела их надежда расправить крылья, как тут же разбилась оземь после следующего абзаца:

«Следуя завещанию своего покойного мужа и обнаружив, что состояние семьи растрачено в неудачных торговых сделках, графиня решила презреть свое завидное положение в высшем свете и последовать за Музой, то есть заняться искусством под руководством месье Огюста Родена, парижского скульптора.

С неподражаемым „падением" французской графини от невероятного богатства и знатности до роли никому не известной ученицы у мастера, не менее известного суровой требовательностью к ученикам и дисциплиной, чем своими великими работами, может сравниться лишь ее быстрый подъем в артистической среде, которым она ничуть не обязана своему социальному происхождению.

Сочувствуя философии самоотречения, пришедшей с Востока и побуждающей к анонимной благотворительности, мадам д'Альбер в настоящее время участвует в мировом турне. За время турне она стала почти так же знаменита, как и ее учитель Роден, и все это – против ее желания. Она не нуждается ни в богатстве, ни в признании, ни в многочисленных домогательствах поклонников.

„Искусство и спокойная жизнь – вот то, к чему – как это на вашем трудном языке – я устремляюсь!" – сказала она по-английски со своим очаровательным акцентом, выдающим в ней уроженку страны, давшей миру лучших кутюрье, лучшую кухню, а недавно еще и Эйфелеву башню.

„Когда-то я имела все, но ничего не имела, – сказала она. – Теперь я ничего не имею, но имею все, поэтому я не жалею о тех днях, когда мой покойный муж был жив. Никто не избавит мое сердце от боли утраты, теперь я навсегда одна! Теперь моя любовь – Искусство. Оно – мой бог, ему я поклоняюсь! "»

– Там много еще? – спросил Барсук, которого слова эти весьма взволновали явной фальшью. К тому же от них опять повеяло бедой.

«„Мадам д'Алъбер провела зимний сезон в Нью-Йорке, создавая портреты тех представителей высшего общества, которые убедили ее в искренности своей привязанности к Высокому Искусству и на деле доказали ей эту свою привязанность. Она никогда не обсуждает денежные вопросы, будучи убежденной, что поступать так – значит плохо служить Искусству, но, как она как-то выразилась, „платить мало за то, что бесценно, неблагородно, как в таких случаях говорят у нас".

Теперь не повезло Нью-Йорку, но повезет Лондону, потому что мадам д'Альбер намеревается провести летний сезон там и отправляется в путь немедленно. Хотя есть сведения, что у нее в Англии личные дела и она собирается навести справки о своих родственниках, с которыми ее семья потеряла связь несколько лет назад; мы предполагаем, что за время своего визита она выполнит и ряд заказов, которые будут поступать по адресу: отель „Риц", Пикадилли».

– И ты намерен остаться сегодня с этой дамой наедине в Тоуд-Холле? – призвал Тоуда к ответу Барсук.

Никогда у Барсука не было такого сурового, угрожающего вида. Только когда он заговорил, Выдра, с такой легкостью прочитавший абзац, утомивший Барсука, понял, как плохи дела. Никогда еще миру и покою Берега Реки не угрожала такая опасность, никогда еще здесь так не пахло скандалом.

– О, пожалуйста, Барсук, не кричи и не раздражайся так, – попросил Тоуд.

– «Что значит не раздражайся»?! – прогремел разгневанный Барсук.

– Моя кузина, мадам д'Альбер, уже провела ночь здесь, со мной…

Это поразительное сообщение было встречено гробовым молчанием, потому что, если это была правда, дела обстояли еще хуже, чем они опасались. Барсук и компания оказались повержены и деморализованы, оставлены в дураках какой-то распущенной французской дамочкой, которую они и в глаза не видели!

Но Барсук был не из тех, кого такие повороты легко выбивают из седла. Там, где речь идет о правде и чести, меч его разума могуч, а дух силен.

– Значит, вы тут флиртовали в Тоуд-Холле, а теперь собираетесь заниматься тем же самым под прикрытием этих «сеансов», – сказал он, надвигаясь на Тоуда. – И ты полагаешь, что мы, твои друзья, которые столько раз помогали тебе, будем содействовать тебе в твоих непристойных отношениях с этой мадам, с этой галльской бесстыдницей, с этой…

– Я действительно провел ночь с этой дамой здесь, в Тоуд-Холле, – сказал Тоуд отнюдь не извиняющимся тоном и прибавил с шаловливой гримаской (по мнению Барсука, бесстыжей): – Но не могу сказать, что она произвела на меня впечатление достаточно сильное хотя бы для того, чтобы запомнить, как она выглядит. Да и зачем вспоминать такие незначительные подробности? Во всяком случае, тебе, Барсук, следовало бы знать, что…

– Тоуд! – закричал испуганный Барсук. – Ты бессовестно рассказываешь нам о том, что зашло уже так далеко, что дальше некуда, и называешь это «незначительным»!

– Но, Барсук, можно ли ожидать, чтобы я помнил то, что случилось, когда я был очень молод, а она еще моложе? В самом деле, об этом скорее ты должен помнить, ведь это ты был другом моего покойного отца и часто гостил в Тоуд-Холле в те годы, до моего рождения. Ты мог бы лучше меня помнить, как приезжал сюда на одну ночь мой дядюшка с кузиной Флорентиной, ныне мадам д'Альбер, когда ей было несколько месяцев от роду.

Тоуд сполна насладился этой речью, этой чудесной комбинацией раскрытой тайны, уязвленной гордости и воспоминаний о невинном детстве, уже не говоря о том, как искусно он вынудил Барсука самого вырыть себе яму. Барсук уже приготовился излить на Тоуда всю досаду за этот подлый обман, но ему помешало своевременное появление Прендергаста.

Деликатно покашливая, он внезапно вырос в дверях, ведущих из дома в зимний сад, и, дождавшись полной тишины, объявил:

– Графиня Флорентина д'Альбер-Шапелль просила передать извинения, сэр, что ее туалет продлился дольше, чем она предполагала, и потому она задержится на несколько минут.

– Ага! – воскликнул Тоуд, вскакивая на ноги. Видимо, сокрушительная победа над Барсуком подняла ему настроение и сильно ускорила выздоровление. – Передайте ей, чтобы она не спешила.

– Я передам это ее горничной, сэр, – с достоинством ответил дворецкий.

– Именно так. Когда леди почтит нас своим присутствием, подайте чай.

Дворецкий замялся, а потом сказал:

– Как прикажете, сэр, но графиня просила, чтобы чай не подавали до тех пор, пока сеанс не будет закончен. – Тут дворецкий сделал длительную паузу, чтобы продемонстрировать свое неодобрение. – Она очень на этом настаивала, сэр.

– О да, конечно, – несколько обескураженно сказал Тоуд. Он любил выпить чаю и знал, что его друзьям это тоже нравится. – Ну что ж, тогда…

Прендергаст благоразумно удалился.

Барсук, выслушав все, что было сказано, почувствовал прилив надежды и некоторое облегчение. Ясно, что дворецкому графиня не по вкусу. Хотя Барсуку и не хотелось возвращаться к войне с французами, он прекрасно знал, что, когда дело доходит до настоящей битвы, как Ватерлоо или Азенкур, далее несколько батальонов французских графинь будут совершенно бессильны против единственного взвода вышколенных английских дворецких. А в схватке один на один исход просто предрешен. Барсук, похоже, мог рассчитывать на могучего союзника в борьбе.

– Кажется, он весьма разумный малый, этот твой новый дворецкий, – сказал он.

Тоуд самодовольно просиял и подмигнул Кроту. И тут же снова принялся излагать историю найма Прендергаста, которую он уже рассказывал Кроту во всех подробностях несколько недель назад.

Почему Тоуд был доволен Прендергастом, слушатели понимали очень хорошо. А вот почему Прендергаст захотел служить дворецким у Тоуда? Но хвастливые разглагольствования были прерваны: пробило три часа и заскрипела отворяемая дверь.

– Джентльмены, графиня… Неторопливый и сдержанный доклад

Прендергаста был прерван вторжением самой гостьи, которая пролетела мимо дворецкого, не удостоив его и взглядом, и с пугающим напором устремилась на сбившихся в кучку друзей.

Что она художница, было заметно прежде всего по ее странному и дикому наряду. Первое впечатление вызывало легкий шок, и лишь немного попривыкнув, можно было разобрать подробности ее туалета. Одеяние напоминало блузу или, лучше сказать, спецовку, в каких мужчины-скульпторы обычно обтесывают камень или месят глину. В общем, все это выглядело так, как если бы полотняный чепец работницы-простолюдинки водрузили на изысканную шляпку жены преуспевающего промышленника.

«Блуза» была из тончайшего дамасского шелка, незапятнанно белого и совершенно незнакомого с глиной, масляной краской, скипидаром и грязью, без которых невозможна работа с камнем или холстом. Ее воздушность подчеркивал очень длинный, тоже белоснежный шарф, который прихотливо развевался за спиной у хозяйки подобно ветви экзотического дерева, охваченной порывом ветра. При стремительном движении дамы открылись ее щиколотки в белоснежных чулочках, а на голове красовался алый восточный тюрбан, обильно украшенный бантиками и ленточками.

Ее лицо ярко осветили лучи солнца, проникшие сквозь стекла готического окна: синь и чернота в глазах, румяна на щеках, помада на губах и рубиновое сияние сережек в ушах.

На внушительной груди графини, опередившей при вбегании все остальные части ее тела, в том числе руки и ноги, сверкали золото и жемчуга – брошь и несколько ожерелий.

– Тоуд, любовь моя, мой потерянный брат! – громогласно воскликнула она. – Я вернулась к тебе!

Слегка опешивший от такого стремительного появления родственницы, Тоуд, как мог, старался сохранять присутствие духа, но в конце концов ослабел и попытался спрятаться за Выдру.

Однако было уже поздно. У его кузины оказались длинные, действительно очень длинные руки, железная хватка и огромный напор. Тоуда обхватило что-то гораздо крупнее его, что-то, в чьих объятиях он едва не задохнулся, при этом оно еще издавало вопли радостного узнавания и приветственные возгласы, а от крепчайшего аромата духов Тоуда просто замутило.

– О счастье! – вскричала она, на секунду ослабив объятия, но лишь для того, чтобы с новой силой сдавить бедного Тоуда. – О радость! Я тебя уже обожаю!

– Графиня… Мадам… Кузина… – хрипел Тоуд, готовый лишиться чувств. – Я очень… я рад… я… помогите!

Сила объятий его кузины, безусловно, считалась обычной в богемной среде Парижа. Но Тоуд больше не мог этого вынести. Он все глубже погружался в море шелка, пудры, духов. От всего этого веяло такой женственностью, это было такое острое, неожиданное и восхитительное ощущение, предвещавшее восторги брака, что он… потерял сознание.