Текст книги "Тоуд-триумфатор"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Рэт спустился вниз обрадовать Тоуда.

– Так, значит, меня не арестуют? – воскликнул Тоуд. – Не бросят в тюрьму?

– Нет, Тоуд, похоже, тебе ничто не угрожает.

Тоуд встал, выглянул в иллюминатор и увидел ликующих слуг Тоуд-Холла с Прендергастом во главе.

– О, ну разве я не умен? – тут же принялся он хвастаться. – Разве все, что я делаю, не блестяще?

Рэт отчасти был рад за Тоуда, но помрачнел от этого неуместного взрыва самовосхваления и его дурманящего влияния на молодого Графа. Брок, со своей стороны, был несколько смущен, потому что не так представлял себе возвращение домой, да и Тоуд-Холл показался ему совсем не таким, каким он его помнил.

Но, как бы там ни было, Тоуд вернулся домой и тем самым опять подтвердил, что Судьба за него и, следовательно, против всего справедливого, разумного, доброго и хорошего. Однако, прежде чем ступить на собственную землю, поддерживаемый под локоть неоценимым Прендергастом, он чуть помедлил и спросил:

– Что это?

– Сэр?

– Этот плакат. Там ведь еще кое-что написано, кроме «Добро пожаловать домой» и «Слава герою»?

– Похоже на то, сэр, – согласился Прендергаст.

– Там еще написано «Будущему мужу», – хмуро сказал Тоуд.

Какая зловещая тень омрачила его душу? Что заставило его взглянуть на свой особняк и террасу? Там он увидел странное сооружение из цветов и шелка, невольно напомнившее ему паутину экзотического паука.

– Разве я женюсь? – удивленно спросил Тоуд.

– Смотрите, ваша избранница ждет вас, – сказал Прендергаст, указав на террасу.

Цветы! Теперь Тоуд разглядел, что это цветы, в основном розы. И расположены они в форме отвратительно алого сердца, в центре которого покачивается женская фигура, помахивая рукой.

– Что это? – похолодел Тоуд.

– Мадам сочла уместным составить к вашему возвращению эту романтическую композицию, – пояснил Прендергаст, – сердцем которой является она сама.

– О, конечно, нам следует отдать ей должное, – сказал неблагодарный и непостоянный Тоуд, – но, право же, Прендергаст, обручение – это одно, а женитьба – совсем другое! Нам следует подождать еще несколько месяцев, а то и лет…

Тут Прендергаст буквально втолкнул своего заупрямившегося хозяина на террасу, и не успел Тоуд и слова вымолвить, как его крепко обхватили пухлые ручки Мадам, волна ароматов ее духов и пудры, роз и орхидей ударила ему в нос, и он был немедленно покрыт сотнями поцелуев.

Тоуд барахтался, пытаясь вырваться, и судорожно хватал ртом воздух, думая: «Стоило проделывать такой долгий путь, пытаясь сохранить свободу, чтобы у тебя ее грубо отняли, едва ты вернулся домой!»

Прощение всех провинностей и прибытие Тоуда в Тоуд-Холл уже само по себе было достаточным поводом для веселья на Берегу Реки. А уж возвращение Крота и Внука Барсука явилось заключительным штрихом, завершившим картину всеобщего счастья.

Радостную весть принес Выдра. Его наблюдатели увидели Крота и Внука еще в пути. Они прибыли в тот же вечер, неторопливо причалив на ялике Брока, умело управляемом Внуком. Все увидели, как похудел и осунулся Крот. Даже для того, чтобы сойти на берег, ему потребовалась помощь, с которой тут же подоспел Рэт.

– Ну вот, – сказал Крот, радостно обводя взглядом всех собравшихся. – Вот я и дома, на родном берегу.

– А это кто же?.. – грубовато спросил Барсук, глядя на юного барсука, который так умело управлялся с яликом.

– Это твой внук, Барсук, – ответил Крот, – и тебе с ним очень повезло, ты скоро в этом убедишься.

Перед Барсуком стоял юноша почти такой же крупный, как и он сам, но в нем были еще грация и простодушие той, которую Барсук любил когда-то всем сердцем. Любой дед был бы счастлив увидеть во внуке повторение таких прекрасных черт. Наверное, никогда в жизни Барсук не был так тронут, как при этой встрече, он робел и стеснялся не меньше Внука.

– Послушай, – сказал он, глядя то на сына, то на внука со слезами на глазах, – ты… ты так похож на ту, которую мы с твоим отцом очень-очень любили. Я… Да…

И если объятие Деда и Внука вышло несколько неловким и неуклюжим, то не стало от этого менее теплым, а присутствующие сделали вид, что не заметили, как Барсук отвернулся на секунду, чтобы смахнуть слезы и собраться с духом.

– Славный парнишка, а, Крот? – спросил Барсук слегка охрипшим голосом, когда пришел в себя, и в этих словах слышалась неподдельная гордость. И может быть, именно после этих слов пришел конец размолвке между Барсуком и его сыном.

– Очень славный, Барсук! – подтвердил Крот с чувством, потому что успел хорошо узнать Внука и полюбить его всем сердцем.

– Ну что ж… – замялся Барсук, не зная, что сказать, – ну что ж…

– Я думаю, Барсук, – пришел на помощь рассудительный Крот, – тебе надо показать Внуку свой дом в Дремучем Лесу, потому что он просто сгорает от нетерпения его увидеть, и еще он ждет не дождется рассказать тебе о нашем плавании.

– Да, – согласился Барсук. – Это прекрасная мысль, я и сам только что хотел предложить…

Редко случалось, чтобы Барсук не мог подобрать нужных слов, но сейчас, уводя своих чад домой, он был так счастлив и так признателен Кроту за помощь…

Следующие несколько дней Барсук, Брок и Внук провели очень уединенно в Дремучем Лесу. А Рэт с Выдрой благополучно доставили Крота домой, в Кротовый тупик, где запировали. Племянник старался изо всех сил, чтобы было чем угостить друзей, и вновь продемонстрировал радушие и гостеприимство, которыми всегда славился дом Крота.

Для Тоуда шесть дней до бракосочетания пролетели быстро, как осенние листья, гонимые холодным ветром. И в одно прекрасное утро он был разбужен Прендергастом, и его, еще полусонного, втиснули в парадный костюм, надели перчатки, на голову водрузили цилиндр, и Барсук, шафер Тоуда, поволок его на террасу.

– Но… – лепетал Тоуд, которого бросило в пот уже от одного вида гостей, собравшихся на его свадьбу.

– Если бы был какой-нибудь выход из положения, я бы только порадовался, – признался Барсук. – Но выхода нет, и ты должен смириться. Не оставь ты письменного предложения вступить в брак, тогда, возможно…

– Но, Барсук, пожалуйста!

– И потом, даже не будь этого письма, разве Мадам не пресекла тебе все пути к отступлению, сделав своим посаженым отцом самого Председателя суда, главным шафером не кого-нибудь, а начальника полиции и уговорив самого епископа совершить над вами обряд?

– Сюда, джентльмены, – сказал главный шафер. – Эти четыре констебля укажут вам, где лучше встать.

Следуя за ними, Тоуд еще острее, чем прежде, чувствовал, что тут никакая не свадьба, – это арест, и теперь уже ничто не сможет помешать приведению приговора в исполнение.

– Н-но… Я не люблю ее, Барсук, и, по-моему, не любил никогда. Я любил саму идею любви, поэзию, мечтания, расставания, встречи, прогулки при луне, безумства, но не это…

– Знаешь что, Тоуд, – сурово сказал Барсук, – все могло кончиться для тебя гораздо хуже! Да что там говорить, мы все успели привыкнуть к Мадам и привязаться к ней! В любом случае сделать ничего нельзя, даже Прендергаст не нашел выхода. Ведь если ты откажешься пройти через все это, Мадам, без сомнения, возбудит против тебя иск за нарушение обязательства. А учитывая, какие важные персоны на ее стороне, и принимая во внимание все твои прошлые провинности, боюсь, что… Да, я очень боюсь, что…

Тут как раз затрубили трубы и раздались поздравления и радостные восклицания избранных гостей на террасе, подхваченные теми, кто собрался внизу, чтобы присутствовать при Торжественном Открытии и, конечно, при бракосочетании мистера Тоуда, которое справедливо расценивалось как самое значительное событие года.

– Она идет! Смотрите, она идет, под руку с самим Председателем суда!

– Барсук! – взмолился Тоуд в последний раз.

Поняв, что умолять Барсука бессмысленно, потому что тот в ответ лишь сильнее сжал его руку, Тоуд повернулся к друзьям, стоявшим неподалеку:

– Рэтти! Крот! Помогите!

Но они только качали головами, мол, смирись, Тоуд! Епископ с Библией в руках тем временем занял свое место. Рядом с ним стоял начальник полиции. Наконец, опираясь на руку самого Председателя суда, появилась невеста, вся в розовом, белом и абрикосовом.

– Неужели никто мне не поможет? – прошептал Тоуд, блуждая по сторонам диким взглядом, не в силах унять дрожь в руках и ногах. – Неужели никто не сжалится надо мной?

И когда он уже склонил голову, совершенно отчаявшись, нашлось существо, способное в полной мере понять ужас бедного Тоуда. Потому что это существо тоже недавно подвергалось давлению и знало теперь цену свободе, которой Тоуду вот-вот предстояло лишиться. И этому существу лучше, чем кому бы то ни было, было известно, как тяжело и ужасно жить рядом с Мадам.

Только сын Мадам, Граф, мог спасти Тоуда. Молодой и неопытный, наивный и храбрый, юноша увидел мольбу в глазах Тоуда и сделал то, что подсказывало ему сочувствие. Вырвав из рук священнослужителя посох, он одним прыжком оказался перед Тоудом и выкрикнул те самые слова, что когда-то выкрикнул Тоуд в минуту его слабости и нерешительности:

– Свобода, месье! Равенство и братство! Бегите, месье Тоуд! Я вас прикрою. Бегите, пока не поздно!

Тоуд услышал бесстрашный призыв и увидел, кто его провозгласил. Долго упрашивать его не пришлось. Так как все внимание было сосредоточено на его бывшей возлюбленной и Председателе суда,

Тоуд пустился наутек так быстро, как только позволяли его короткие ноги.

По пути он избавлялся от всего, что могло затруднить побег: от гвоздики в петлице, от праздничного пиджака, цилиндра и, наконец, от галстука, чтобы легче было пыхтеть и отдуваться на бегу. За угол Тоуд-Холла, мимо катеров и карет, в ворота, которых он достиг, как раз когда послышался первый крик на террасе. Над головой он увидел предупреждение, повешенное Барсуком. Тоуд, безусловно, понимал всю справедливость этих слов, он чувствовал, что недолго пробудет на свободе.

«…Второго шанса не будет!» Не будет, не может быть, он понимал это. Но пока живешь – надеешься, а пока у него остается надежда, он может постараться сохранить и свободу!

Так Тоуд сбежал со своей собственной свадьбы и бросил Мадам если не у алтаря, то на террасе, что, возможно, еще хуже. И если кто из присутствовавших еще сомневался в правдивости изречения «Ад – ничто в сравнении с гневом женщины, которой пренебрегли», им достаточно было взглянуть на перекошенное лицо Мадам.

– Месье? – робко спросила она сначала.

– Месье?! – И она заплакала.

– Месье!!! – возопила она – и немедленно началась погоня.

Тоуд миновал Железный Мост. Он бежал в Дремучий Лес. У него не было никакого плана спасения, ни средств к его исполнению, лишь всепоглощающее желание избежать уз брака с Мадам, несмотря на все ее действительные и воображаемые достоинства.

А Тоуд-Холл между тем уже ходил ходуном, подстрекаемый Мадам. Все шаферы, сняв бутоньерки, снова стали констеблями. Те, кто умел обращаться с гончими и бульдогами, пустились в погоню, прихватив галстук Тоуда, чтобы дать понюхать собакам. Нарушив самое священное обязательство, какое только может дать джентльмен даме, Тоуд снова стал преступником и снова скрывался от правосудия.

Погоня продолжалась. Последним ковылял Председатель суда, потрясая кулаком, сверкая глазами и крича:

– Вряд ли ему повезет во второй раз!

Всю ночь дрожащий Тоуд скитался по Дремучему Лесу, а погоня меж тем приближалась. О, что за ужасные звуки раздавались со всех сторон в этом гиблом месте, что за кошмарные рожи чудились ему в переплетенных корнях деревьев, как страшно тянулись к нему корявые руки ветвей!

– О, горе мне! Теперь все кончено! – стенал Тоуд.

Однако утром, несмотря ни на что, взошло солнце, и это несколько приободрило Тоуда. Его больше не пугали страшные тени и непонятные шорохи. То предисловие к супружеству, которое ему довелось увидеть, показалось Тоуду гораздо страшнее заключения в Городской тюрьме, суда и окончательного, не подлежащего обжалованию приговора. В них свободы было все-таки больше.

И Тоуд повернулся и пошел к дому Барсука и там, на глазах у опечаленных друзей, сдался властям.

Только с одним из присутствовавших он пожелал поговорить – со своим юным другом Графом.

– В присутствии этих достойных людей, – сказал Тоуд, указав на епископа, начальника полиции и Председателя суда, – я советую вам не идти по моим стопам. Постарайтесь быть добрым и хорошим и о себе думать в последнюю очередь!

Дав Тоуду возможность сказать эти значительные слова, выдающие благородные чувства, его взяли под стражу и посадили в черный блестящий автомобиль, на дверцах которого было написано: «Городская полиция». Потом его отвезли туда, куда он когда-то надеялся больше не возвращаться, – в самую дальнюю и неприветливую башню Городского Замка.

XII ТОУД-ТРИУМФАТОР

Возвращение Тоуда в Городской Замок не очень обрадовало сердобольного тюремщика, того самого, на чьем попечении Тоуд находился несколько лет назад.

– Добро пожаловать обратно, сэр. Надеюсь, у вас были веселые каникулы, – сказал он.

– Поднимайтесь наверх, – сказал молодой коллега тюремщика, чувствуя, что жалкий и растерянный Тоуд без его руководства не дойдет до тюремного приемного покоя, где его должны были обрить наголо и переодеть в арестантскую одежду.

– Ничего-ничего, – сказал дружелюбный тюремщик. – Он здесь не первый раз. Порядки знает.

– Что же со мной будет? – спросил Тоуд попозже, когда его уже отвели в сырую камеру с единственным зарешеченным окошком и деревянными нарами.

– О сэр, на сей раз вас уж точно повесят, но, так как вы джентльмен, они постараются сделать это деликатно и быстро.

Тоуд заплакал.

– Ну-ну, сэр, не расстраивайтесь так. Вы поступили в воскресенье, значит, вам положены два куска хлеба вместо одного и капелька чаю.

– Когда состоится суд?

– Завтра, с утра пораньше, мистер Тоуд. Ваше дело – особое, как мне сказали, так что они хотят поскорее с ним покончить.

– А если я выступлю в суде?

– Стоит ли утруждаться, сэр? Ваше положение только ухудшится, если вы признаете себя виновным, а еще и…

– Но я действительно виновен.

– Что ж, очень может быть. Все мы в чем-нибудь виновны. Но адвокатам и прокурорам надо же как-то отрабатывать свои гонорары. Им просто необходимо поспорить о том, что давно ясно и так. Лучше бы вы на суде сказали…

– Я виновен, – настаивал Тоуд, – и на суде так и скажу.

Суд над Тоудом оказался долгим и запутанным, так как среди его преступлений значились и нанесение телесных повреждений, и оскорбления, высказанные и невысказанные, прямые и косвенные, нанесенные представителям Правосудия, Закона и Святой Церкви.

Тот факт, что подсудимый не отрицал своей вины по делу о нарушении обязательства, несмотря на сильное давление своего адвоката, пытавшегося приплести кучу всякой ерунды вроде алиби, фальшивых удостоверений личности, неустойчивой психики и экстремальных обстоятельств, существенно на ход разбирательства не повлиял.

Снова Тоуд сидел на неудобном стуле, на котором его уже судили два года назад, обвинив в ста шестнадцати провинностях, в том же зале суда, и председательствовал тот же самый Председатель.

Их парики, вытянутые физиономии, витиеватая речь были отвратительны сами по себе, но присутствие начальника полиции, представлявшего здесь всех констеблей нации, епископа, как представителя высшего духовенства, – все это не могло не создать у присутствовавших, а особенно у обвиняемого впечатления, что это Последний и Решительный Суд, за которым неизбежно последуют Суровейшие (и Справедливейшие) Наказания.

Как и ожидалось, Тоуда признали виновным по всем статьям, а оглашение приговора отложили до следующего утра. Именно тогда, рано утром, ожидая, когда его в последний раз отведут в суд, Тоуд и попросил у тюремщика листок бумаги и перо, чтобы написать письмо. Он долго думал, прежде чем написать его, и слезы катились по его мордочке и перемешивались с чернилами. Наконец он закончил и снова позвал тюремщика:

– Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? Отошлите, пожалуйста, это письмо моему другу мистеру Барсуку в Дремучий Лес.

– Сначала оно должно быть прочитано губернатором и, если потребуется, подвергнуто цензуре, – предупредил тюремщик. – И Председатель суда его тоже прочитает.

– Мне кажется, в нем нет ничего, что могло бы вызвать возражения, – сказал Тоуд. – Прошу вас, отнесите им письмо сейчас же, потому что уже меньше чем через час меня поведут в зал суда.

Он был прав, потому что через час снова сидел в своей камере, уже приговоренный. Какой долгой и насыщенной была его жизнь и как легко Председатель суда был готов набросить на голову Тоуда черный мешок! Тоуда приговорили к смертной казни через повешение.

– Жизнь иногда так печальна, сэр, – поделился своими наблюдениями мрачный тюремщик. – И такие бывают повороты! Сегодня ты жив, а завтра, глядишь, уже нет! Верно, мистер Тоуд?

Смех тюремщика прозвучал как звон колоколов к вечерней молитве.

– Не завтра, – сказал Тоуд. – Послезавтра. Вы послали письмо?

– Да, мистер Тоуд, не извольте беспокоиться.

Письмо пришло в дом Барсука одновременно с новостями, что вердикт вынесен и приговор – смертная казнь через повешение – оглашен. Некоторое время на письмо вообще не обращали внимания. Хоть такого приговора и ожидали, тем не менее все пребывали в шоке.

– Мне очень грустно, что мое возвращение на Берег Реки совпало с такими прискорбными событиями, – сказал мистер Брок, – и что первые впечатления моего сына об этом месте траурные. Остается утешаться лишь тем, что по крайней мере мой отец сможет спокойно жить в обществе друзей, Крота и Рэтти, а ведь и для них все могло кончиться гораздо хуже, верно?

Слова эти, несмотря на их справедливость, не слишком утешили друзей Тоуда. Свет сентябрьского солнца казался им мертвенным, а яркие осенние краски – тусклыми. Письмо Тоуда, когда его наконец прочитали, тоже никого не подбодрило.

«Дорогие мои друзья,

все обернулось против меня, и теперь я не проживу и недели. Я жду приговора сегодня утром, но уже не сомневаюсь в том, каким он будет. Поэтому, на случай если я не смогу написать позже, делаю это сейчас и обращаюсь к вам с двумя последними просьбами.

Первое: присматривайте за сыном Мадам. У него доброе сердце, и он сделал мне много хорошего. Он нуждается в друзьях – таких, как вы, чтобы избежать моего пагубного пути.

Второе: даже если вы сочтете это пустым хвастовством и самолюбованием, сделайте мне одолжение: устройте Торжественное Открытие Триумфальной Статуи, которую Мадам закончила до моего возвращения в Тоуд-Холл и собиралась подарить мне к свадьбе. Я предпочитаю, чтобы меня вспоминали как Тоуда-триумфатора, а не как Тоуда, гонимого обществом, приговоренного к смертной казни и болтавшегося на виселице.

Увы, они лишили меня права на последнее желание, и единственное, что мне позволяют здесь курить, – это глиняная трубка, набитая махоркой, а вместо шампанского мне выдают в день пинту „Полицейского пунша". Тщетно я протестовал и убеждал их, что махорка и эль – не в стиле и не во вкусе Тоуда. Так вот, когда вы откроете Статую, выпейте за меня моего лучшего шампанского и в память обо мне выкурите каждый по гаванской сигаре. Буду вам очень признателен.

Прощайте.

Ваш старый друг

Тоуд из Тоуд-Холла»

– Мы должны исполнить завещание Тоуда, – печально сказал Барсук, – и стараться помнить его прекрасную душу и добрые намерения, а его бесславный конец постараться забыть.

– Но неужели мы ничего не можем сделать для него, совсем ничего? – спросил Рэт, который теперь горько сожалел о том, что заставил Тоуда вернуться в Тоуд-Холл. Все остальные, правда, сказали, что в итоге все, что случилось с Тоудом, все-таки вина самого Тоуда.

– Нам не под силу постоянно защищать нашего старого друга от самого себя, – сказал Барсук. – Думаю, Крот согласился бы со мной. Я долго ломал голову в поисках выхода, но ничего не придумал. И Прендергаст тоже.

Все посмотрели на верного слугу Тоуда и увидели, как он опечален.

– Я чувствую, что подвел своего хозяина, джентльмены. Единственное, что меня поддерживает, – это профессиональная дисциплина. Видите ли, заключительная статья Профессионального Кодекса Дворецкого, к которому, как вы знаете, я тоже приложил руку, гласит: когда хозяин находится в смертельном, так сказать, затруднении, долг профессионального дворецкого найти, как помочь его горю. Профессиональный дворецкий должен постоянно совершенствоваться в своем ремесле и никогда не сдаваться. Так вот, джентльмены, как бы мне ни было горько, я не сдамся до того самого момента, пока своими ушами и из достоверных источников не услышу, что мой хозяин скончался. До того времени, как любит говорить епископ о жизни вообще и о духовной в частности, всегда есть надежда. И я буду искать выход.

– Ну тогда, – подвел Барсук итог этому скорбному разговору, – мы откроем статую Тоуда в то самое утро и в тот самый час, когда ему суждено погибнуть, то есть через два дня, в полдень. А пока надо вести себя так, как сказал Прендергаст, то есть не терять надежды, что выход найдется. Я думаю, самое время прочитать вам небольшую записку от мадам д'Альбер-Шапелль, подвергшейся в этой истории стольким несправедливым обвинениям. Надо отдать ей справедливость: когда первое потрясение прошло, она сделала все возможное, чтобы забрать назад свой иск о нарушении обязательства. Но я всегда говорил: машина Правосудия медленно заводится, но, уж если она заработала, ее не остановишь!

Итак, вот что она пишет:

«Дорогой мистер Барсук, мне очень жаль моего кузена, месье Тоуда, но во второй раз мне не удалось добиться для него прощения. Теперь его ждет гильотина. Я всегда буду мучиться из-за этого, вспоминая, тем не менее, с большой теплотой время, проведенное здесь, с вами, на Берегу Реки. Передайте мою признательность мистеру Прендергасту за его любезность вместе с этим рисунком, сделанным с него. Будьте же здоровы.

Мадам д'Альбер-Шапелль».

И Барсук вручил Прендергасту набросок, запечатлевший его за разливанием чая.

– Спасибо, сэр, я буду хранить это сокровище, – сказал Прендергаст и положил рисунок в карман. – А теперь я бы просил позволения…

И впервые Прендергаст едва не дал волю чувствам. Все поняли, почему он так поспешно удалился в Тоуд-Холл думать там свои мрачные думы. Ведь наверняка Кодекс Дворецкого не позволял плакать при посторонних.

Но никто и представить себе не мог, что они видят Прендергаста в последний раз. На следующее утро Выдра наблюдал весьма примечательную картину. Из ворот Тоуд-Холла галопом вылетел на лошади Прендергаст при ботфортах, шляпе и в полном снаряжении для долгого и трудного путешествия. Прежде чем Выдра успел его окликнуть, Прендергаст умчался к Городу.

Выдра счел необходимым собрать Барсука, Рэта, Племянника и Брока и вместе наведаться в Тоуд-Холл и навести справки. В Тоуд-Холле все было в идеальном порядке. Прендергаст оставил инструкции по ведению хозяйства и даже предложил две кандидатуры себе на смену: мистера Эдвардса из замка Фулэм и мистера Уоллера из поместья Бленхейм.

– Да, – вздохнул Рэт, – все-таки он не перенес такого напряжения.

Когда Выдра спустился вниз, в буфетную, он обнаружил там следы горести и спешки. Недопитый стакан шерри, незакрытая чернильница, невытертое перо, которым писались последние инструкции. Свет горит…

– Очень непохоже на Прендергаста – не выключить свет. Должно быть, он был сильно не в себе, – пробормотал Выдра.

К намерениям верного дворецкого был только один ключ. Кодекс, которому он так скрупулезно следовал, лежал тут же, на бюро. Между страниц был заложен какой-то листок – тот самый набросок, который Мадам передала ему вчера через Барсука.

– Неужели этот листок мог так подействовать на достойнейшего из дворецких, что он умчался очертя голову? – удивился Барсук. Потом он помолчал с минуту, и на его мудрой мордочке появилось выражение просветленного удивления. – Или… или мы очень несправедливы к нему…

– Смотрите! – в тревоге воскликнул Выдра. – Смотрите, какая страница заложена листком!

Это была статья пятая Кодекса.

– Прочти, Выдра, – сказал Барсук, уже догадываясь о происшедшем.

«Если жизнь хозяина под угрозой, долг профессионального дворецкого – предложить взамен свою жизнь, и если она будет принята, то в качестве вознаграждения дворецкий получает отпуск на неделю, предшествующую прекращению его жизни…»

Дальше Выдра читать не стал, потому что суть была ясна.

– Что он собирается делать? – спросил ошеломленный Выдра.

– Давайте-ка поищем еще, – предложил Барсук, чувствуя себя теперь гораздо спокойнее за Тоуда.

Они обследовали комнаты, и Брок кое-что нашел, на этот раз в оранжерее. Это было ведерко для шампанского, без льда и без бутылки, но совершенно готовое вместить в себя эти символы радости и праздника. Стол был тщательно сервирован на столике рядом с любимым шезлонгом Тоуда. Тут же лежала коробка гаванских сигар и зажигалка. К ведерку для шампанского был прислонен запечатанный конверт, адресованный

МИСТЕРУ ТОУДУ ИЗ ТОУД-ХОЛЛА. ВСКРЫТЬ ЛИЧНО ПОСЛЕ СЧАСТЛИВОГО ВОЗВРАЩЕНИЯ ДОМОЙ.

Конверт был, безусловно, подписан рукой Прендергаста, но узнать, что в нем и каковы намерения Прендергаста, не было никакой возможности. Барсук был теперь спокоен и даже повеселел.

– Барсук, не объяснишь ли нам, что происходит? По-моему, ты что-то понял! – сказал за всех Рэт.

– Скажу только, – немного подумав, заметил Барсук, – что я сильно сомневаюсь, очень сильно, есть ли на свете еще хоть один дворецкий, соединяющий в себе здравый смысл и находчивость с мужеством и жертвенностью, как бесценный Прендергает. Но если я не ошибаюсь в своих выводах, как именно он хочет попробовать спасти жизнь своего хозяина и одновременно выполнить свой долг, записанный в Кодексе, тогда это дело слишком деликатное и исход его слишком непредсказуем, чтобы я мог сейчас сказать больше, чем сказал.

День и час казни Тоуда, исполнения справедливого и законного приговора, настал. Тоуд уже не сидел в камере. Какой по-домашнему уютной теперь казалась она ему по сравнению с холодной комнатой с белеными стенами, куда его привели. В комнате не было ничего, кроме жесткой деревянной табуретки, на которую Тоуда и усадили в наручниках и кандалах. Через зарешеченное окошко ему была видна виселица с веревкой и петлей. Компанию Тоуду составляли лишь настенные часы, стрелка на которых через три минуты должна была доползти до полудня, и тюремщик, который, как мог, пытался скрасить Тоуду последние минуты.

– Для вас повесили новенькую веревочку, сэр. Видите, как о вас заботятся: теперь вы ни за что не сорветесь!

– Да, заботятся… – ответил Тоуд, на которого снизошло удивительное спокойствие. Он заглянул в пропасть супружества и увидел там вечный кромешный ад, а виселица, по крайней мере, обещала ему быстрый конец. Это было гораздо гуманнее.

– И опять же, – не унимался словоохотливый тюремщик, – они пригласили епископа прочесть последнюю молитву и совершить необходимый обряд, начальника полиции, чтобы вы, чего доброго, не сбежали, и Председателя суда – проследить, чтобы приговор был выполнен безукоризненно. Ведь это большая честь, когда три столь важные персоны провожают тебя в последний путь. А, мистер Тоуд?

– Я рад, – вяло отозвался Тоуд. Стрелка отсчитала еще минуту, оставив Тоуду две. Около виселицы появились три вышеупомянутые личности. Тюремщик взял Тоуда за локоть:

– Пора вам подышать свежим воздухом, мистер Тоуд. Вы понимаете, что я хочу сказать. Надеюсь, вы не станете отрицать, что я старался поддерживать в вас хорошее настроение до самого конца. Вы скоро убедитесь, что палач Альберт свое дело знает и делает его тонко и деликатно. Он вообще гораздо приятнее в обращении, чем прежний. Даже может позволить приговоренному, например, попрощаться с женой…

– Рад слышать это, – сказал Тоуд. Его вывели на воздух, на солнышко, и поставили в нескольких шагах от какого-то крупного джентльмена. Он был гораздо крупнее многих когда-либо носивших черный капюшон палача. Палач подошел к Тоуду и накинул петлю ему на шею.

– Не знал, что этот – один из твоих, Фредерик, – сказал он тюремщику, с которым они были старые друзья и не раз работали вместе.

Потом, обращаясь к Тоуду, палач сказал:

– Вот так, сэр. Теперь стойте спокойно и, сделайте одолжение, не дергайтесь. Как супруга, Фредерик?

– Ничего, спасибо, Альберт.

Когда Тоуда поставили как надо и аккуратно расправили на шее петлю, так что любо-дорого было посмотреть, епископ сказал:

– Мистер Тоуд из Тоуд-Холла, ваше последнее слово?

– Я буду говорить не о себе, нет, потому что я счастлив обрести вечный покой и последнюю свободу, – сказал Тоуд. Теперь он ничуть не был похож на прежнего трусливого Тоуда. – Но умоляю вас, именно вас, ваша светлость, позаботиться о сыне Мадам, потому что душа у мальчика добрая, но он очень нуждается в руководстве. Что до меня, я уже погиб, но он…

Последнее слово Тоуда было прервано дребезжанием звонка на двери, ведущей во внутренний дворик, и один из стражников помчался открывать.

– Пакет для его чести!

Бумагу вручили Председателю суда, он быстро прочитал ее и отвел в сторону начальника полиции. Что он там такое ему сказал, никто не понял, но джентльмен пришел в ярость. Он засвистел в свисток и отдал приказ нескольким констеблям. Они тут же ринулись выполнять срочное поручение. Затем Председатель суда переговорил с епископом, тот после этого побелел от ужаса, упал на колени и призвал всех молча молиться. Помолившись, он вскочил с колен, подобрал свои пурпурные одежды и, кликнув капеллана, выбежал вон по срочному делу. Председатель суда распорядился:

– Отведите заключенного в камеру. Приведение приговора в исполнение откладывается на двадцать четыре часа.

После этого ушел и он.

– Вообще-то, – раздраженно пробурчал Тоуд, – эти господа могли бы дослушать мое последнее слово до конца.

– Не расстраивайтесь, сэр, – подбодрил тюремщик, – завтра закончите.

Но не прошло и двадцати четырех часов, как Тоуд снова был на свободе и ехал домой, ошеломленный и потрясенный, впервые в жизни громко расхваливая не себя самого, а кое-кого другого.

Когда Председатель суда прочитал послание, переданное ему за несколько секунд до казни Тоуда, он был весьма удивлен, но не то чтобы недоволен отсрочкой казни на денек-другой.

Будучи и правда знаменит как судья-вешатель, Председатель был из тех судей, которые не уснут спокойно, не убедившись, что мера наказания полностью соответствует преступлению. По его мнению, повешение очень часто самая подходящая мера, поэтому в основном Председатель без колебаний отправлял на виселицу тех, кто проходил через его руки.

Но вот в кои веки раз появился преступник, для которого Председатель допускал возможность исправления при всей тяжести его преступлений, особенно в сфере ботаники. К нему можно было бы применить и нетрадиционную меру пресечения. И все же, как его честь ни ломал голову, ничего лучше виселицы для мистера Тоуда придумать не смог и, утомившись, махнул рукой и вынес привычный приговор. А потом пришло это письмо, и все разом изменилось. Преступления мистера Тоуда и наказание за них представились ему теперь совсем в ином свете.