Текст книги "Тоуд-триумфатор"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Я ставлю, – начал было Тоуд еще два вечера спустя, но все присутствующие понимали, что он проиграл. Но ведь кроме катера они еще были обязаны ему прекрасным развлечением, поэтому все затянули хором песенку «Ведь он славный, веселый парень!», прежде чем выкинуть его вон. У дверей, окон и у камина они поставили нескольких здоровенных ребят с бандитскими рожами, чтобы мистер Тоуд и его сообщник по глупости не попробовали сбежать.

Вдруг глаза Тоуда отчаянно сверкнули, он проговорил: «Хозяин, выпивку для всех, я плачу!» – и отрешенно, как молитву, пробормотал:

– Крот и Рэтти, простите меня за то, что я всуе использовал ваши имена, но я был бы вам очень обязан, если бы вы сейчас пришли мне на помощь, как столько раз приходили.

– Как вы себя чувствуете, мистер Тоуд? – спросил хозяин, заговорщически подмигнув своим приятелям.

– Отлично, – простонал Тоуд.

– А ваши дружки, верно, уже в пути?

– Будут с минуты на минуту, – ответил Тоуд.

– Месье, – прошептал Граф, начиная понимать, какой оборот принимает дело, – а ваши друзья правда придут?

– Конечно придут! – закричал Тоуд, выхватив пивную кружку из рук хозяина и решительно опустошив ее. – Они меня никогда не подводили, не подведут и сейчас!

Завсегдатаи «Шляпы и Башмака» просто поперхнулись от смеха.

– Другого такого, как мистер Тоуд, нет! – закричали они. – Давайте-ка еще раз выпьем за его здоровье и споем, пока не кинули его в воду или еще чего похуже с ним не сделали!

XI НАРУШЕНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА

Коварный побег Тоуда из Тоуд-Холла в погоню за Мадам очень взволновал и опечалил, хотя и не слишком удивил Барсука и Выдру. Какой-нибудь такой выходки и следовало ожидать от Тоуда, страдающего от неразделенной любви.

– Попомни мои слова, Выдра, – сказал Барсук, глядя вслед катеру, летящему вверх по Реке, – скоро мы снова увидим это неразумное животное в заключении, и теперь уж ему не избежать наказания. Сегодня черный день для всего Берега Реки. С него начинается упадок, нарушение наших строгих правил, падение нашей репутации, а это ни к чему хорошему не приведет. Боюсь, что такая дорожка, особенно если по ней идет Тоуд со своими ярко выраженными преступными наклонностями, ведет к смертной казни, а точнее, к виселице. И мы будем бессильны, совершенно бессильны! Очень скоро может случиться так, что единственное, что нам останется на память о друге, будет пустой и гулкий Тоуд-Холл, да еще, может быть, триумфальная статуя, которая увековечит пустую, никчемную жизнь, полную тщеславия и пустозвонства.

Слова Барсука начали сбываться очень скоро: как только до Берега Реки донеслись вести о подвигах Тоуда в доме его светлости, о его бегстве с Графом и многочисленных нарушениях закона, которые он успел совершить, прежде чем скрылся. Зловещим подтверждением серьезности положения явилась и полицейская засада, устроенная в Тоуд-Холле. Полиция думала, что Тоуд может тайком пробраться домой, скажем для того, чтобы переодеться или пообщаться с домашними и попросить у них помощи.

Потянулись тяжелые, черные недели, с констеблями, притаившимися в каждой канаве и под каждым кустом и подозрительно поглядывающими на обитателей Берега Реки: не помогает ли кто из них тайком Тоуду.

Положение усугублялось затянувшимся отсутствием Рэта и Крота, и Барсук уединился в своем доме, велев Выдре беспокоить его лишь в том случае, если будут важные новости. Прендергасту, тоже весьма обеспокоенному, оставалось лишь делать то, что он обещал Тоуду, то есть готовиться к Торжественному Открытию Нового Тоуд-Холла, назначенному на последний день сентября.

Но какое печальное и никчемное занятие заказывать воздушные шары и материю для флагов, намечать меню, планировать празднества, турниры и игры в поместье, хозяин которого ко Дню Открытия имел все шансы болтаться на веревке в трех футах от земли. Находясь в таком положении, ему, вероятно, будет затруднительно выполнить почетную обязанность – перерезать праздничную ленточку.

Но ни одна из этих печальных мыслей не отразилась на челе Прендергаста. Пока Барсук молча сидел дома, а Выдра целыми днями смотрел то на Реку, то на дорогу в ожидании новостей о Рэте, Кроте и Тоуде, Прендергаст, дворецкий милостью Божией, продолжал выполнять свой долг с прежней невозмутимостью.

– Конечно, для мистера Тоуда все складывается не лучшим образом, – признавал он, когда Выдра заглядывал в То-уд-Холл выпить стаканчик шерри в буфетной, – но я верю, что в конце концов он преодолеет все неприятности. Да, я в это верю.

Выдра тоже старался верить этим словам и находить в них утешение. Тягостное ожидание неизбежно плохих новостей продолжалось весь август. Уже наступил сентябрь, и даже Прендергасту пришлось признать, что церемонию Открытия придется отложить, а то и вовсе отменить.

Но сначала пришли вести от Рэта и Крота, притом дурные. Один из кроликов – помощников Выдры ворвался к нему в дом сообщить, что вниз по Реке плывут сломанные березовые ветки. Их число не оставляло сомнений в том, что это сигнал опасности, поданный Рэтом.

– Ничего хорошего, – сказал Выдра Барсуку, с которым увиделся в тот же день. – Но не надо суетиться. Я все подробно обговаривал с Рэтти, и мы сошлись на том, что худшее, что можно сделать, – это вызвать всеобщую панику и смятение, снарядив впопыхах спасательную экспедицию. Они дают нам знать, что столкнулись с трудностями, и мы должны ждать новых сигналов.

– Подождем еще две недели, – согласился Барсук.

Пока Барсук и Выдра волновались за друзей, мадам д'Альбер не сидела сложа руки. Правда заключается (или заключалась до недавнего времени) в том, что для Мадам объяснения Тоуда в любви, сначала в Тоуд-Холле, а потом здесь, в доме его светлости, были не более чем лестны.

Ей были приятны любовные подвиги Тоуда, насколько вдовствующей даме может быть приятно оказываемое ей внимание, пылкие излияния, цветы, подарки, страстные предложения руки и сердца от вполне зрелых господ, которым следовало бы быть поумнее. Все это вносило приятное разнообразие в рутину повседневной жизни.

Но в ту роковую минуту, когда Тоуд встал на защиту ее сына (а ведь в глазах Мадам не было на свете лучше ребенка, чем ее сын, не было существа более достойного всяческого удовлетворения любых его капризов, тем более что он и не требовал много материнского внимания от той, которую вела по жизни ее Муза), в ее отношении к Тоуду наметился серьезный перелом.

Не то чтобы Мадам до этого думала о новом браке: ей вполне хватало неудобств, причиняемых сыном, чтобы еще повесить на себя дополнительную ответственность за мужа и заботу о нем. Но Мадам прекрасно понимала свои недостатки как матери и оценила бы удобство постоянно иметь рядом друга-мужчину, который освободил бы ее от ответственности за подростка, в последние годы странствий ставшего своевольным, капризным, избалованным, короче говоря, сложным, как многие подростки как из богатых, так и из бедных семей.

Кроме этого чисто практического соображения было и еще одно. Самоотверженный поступок Тоуда тронул глубокие струны ее души. Вот, казалось ей, наконец джентльмен, не склонный смотреть на ее сына как на досадную помеху, которую нужно просто убрать с дороги, чтобы удовлетворить свою страсть к ней самой. Вот влюбленный, который мог преспокойно спастись сам, но предпочел рискнуть жизнью и свободой ради того, кого она обожала. Вот существо, достойное той любви, которую она могла бы излить на своего избранника и которую, как выяснялось, теперь хотела излить. Короче говоря, тот, кого Мадам страстно желала сделать своим, и собиралась этого добиться, и, без сомнения, добилась бы. К тому же его физический облик она могла бы, если только заняться этим серьезно, воплотить в величайшей скульптуре, символизирующей имперский триумф. Таким образом, получалось, что импульсивное поведение Тоуда в доме его светлости стоило больше, чем тысяча объяснений в любви и десять тысяч украденных букетов.

Если бы Тоуд знал или хотя бы подозревал, с какой решимостью Мадам вкладывает всю себя в любое предприятие, за которое берется, включая любовь, не исключено, что его начали бы мучить ночные кошмары: хищные пауки с женскими головами, плетущие паутину, или амазонки, побеждающие своих жалких противников – мужчин, или драконихи, заманивающие самцов-драконов в свои логовища. По сравнению с ними сны о мрачных подземельях Замка показались бы ему приятными и безмятежными. Но Тоуд пока не знал о перемене, происшедшей в сердце Мадам, и еще некоторое время мог спать более или менее спокойно.

А пока, не в силах посвятить всю себя беглому мистеру Тоуду из Тоуд-Холла, Мадам вкладывала свою незаурядную энергию в сопротивление санкциям против него и ее сына. Ей очень и очень не понравилось возмутительное нападение констеблей, судейских и священнослужителей на ее мальчика, и, после того как Граф с Тоуд ом бежали, она выразила громкий протест Председателю суда, начальнику полиции и епископу, а затем – еще более решительный протест против последовавшей погони и криков, которые вылились в настоящую охоту на беглецов: со сворой гончих, грубыми выкриками, ружьями, из которых обычно отстреливают жирных фазанов и лис.

Сначала дело не пошло: на нее просто не обращали внимания. Даже самая ужасная (как ей казалось) угроза, что, если они немедленно не прекратят охоту на мистера Тоуда и Графа, она никогда и ни при каких обстоятельствах не закончит заказанную ей скульптуру, не возымела действия, хотя и вызвала некоторое замешательство. Во всяком случае, все трое выразили надежду, что она передумает.

– Мадам, – ледяным тоном сказал Председатель суда, – мне будет очень жаль, если вы не продолжите работу, но мы не сможем с должным основанием служить вам моделями, то есть аллегориями

Правосудия, Закона и Святой Церкви, если позволим двум виновным, мистеру Тоуду из Тоуд-Холла и вашему преступному сыну, гулять на свободе, избежав наказания, и терроризировать окрестности!

– Но ведь он еще ребенок, и к тому же он мой сын! – плакала Мадам, чувствуя, что слезы могут ей помочь.

– Он малолетний преступник, но вы, по крайней мере, можете утешиться тем, что наш кодекс предусматривает для него более мягкое наказание, чем кодекс вашей страны. Там, я думаю, его приговорили бы к одиночному заключению на острове Дьявола лет на шестьдесят, но мы здесь более снисходительны, и, думаю, он отделается какими-нибудь тридцатью годами Дартмурской тюрьмы с правом посещения матерью один раз в два года.

– Но, месье, – сказала она, решив испробовать другой способ, – все эти преступления, о которых вы говорите, были совершены под влиянием страсти, дикой страсти, которую испытывает ко мне мой кузен. Разве нет такой особой статьи в вашем кодексе: Преступление под влиянием страсти? Мистер Тоуд и мой сын сделали это из-за любви! Разве это не является смягчающим обстоятельством?

– Любовь как смягчающее обстоятельство? – Председатель суда нехорошо усмехнулся. – В наших судах не рекомендуется прибегать к такой формулировке, так как она говорит о слабоумии, присущем самым криминальным, диким слоям населения, так что я не советую вам… Одно лишь упоминание о страсти, которую вы называете любовью, удваивает срок наказания, а в случае высшей меры наказания, (должен вас предупредить, она вполне вероятна для этого негодяя Тоуда) это послужит достаточным основанием для всемерного ускорения исполнения вынесенного приговора.

– Месье! – вскричала Мадам, теперь уже совершенно взвинченная и не владеющая собою. – Я могу что-нибудь сделать?

– Обратиться за помощью к своей стране, к своему правительству, к самому президенту, и, возможно, Мадам, если он придет к нашему монарху, снимет перед ним шляпу и попросит за вас, то срок вашему сыну сократят на месяц-другой, а частоту посещений увеличат до одного раза в год.

Председатель суда, как очень многие выдающиеся деятели мужского пола и преклонного возраста, был слабым знатоком женских страстей и еще худшим политиком. От всего вышесказанного Мадам пришла в такое негодование, что немедленно отправилась в Город, во французское посольство, подняла посла с постели своим рассказом об оскорблении нации и нападении на французского гражданина, принадлежащего к одному из древнейших семейств, а именно к семье д'Альбер-Шапелль, притом на одного из ее самых мирных и невинных представителей. Казалось, речь идет по меньшей мере о повторном форсировании Ла-Манша англосаксонскими ордами и жестоком и бесчеловечном нападении на галльских женщин и детей. Мадам оказалась необыкновенно красноречива, и, хотя поиски мистера Тоуда и его сообщника не были прекращены немедленно, колеса дипломатической машины завертелись, и к утру телеграмма уже лежала на рабочем столе одного официального лица, очень важного лица в Елисейском дворце, резиденции президента Франции и всех ее колоний.

Обычно требуются года два-три, чтобы такое дело раскрутилось, но на это обратили столь серьезное внимание, что через какие-то недели, то есть примерно к тому времени, как Тоуд с Графом добрались до таверны «Шляпа и Башмак» и заключили свое безумное пари на возвращение Крота и Рэта, президент Франции принял меры и уполномочил своего эмиссара нанести визит в Сент-Джеймский дворец и недвусмысленно выразить мнение главы Франции обо всем случившемся.

Спустя считанные часы после надменного ответа британского двора, весьма глупо упомянувшего Азенкур и Ватерлоо, а также никому не интересные войны галлов против римлян, французские военные корабли уже стояли в Ла-Манше, а орудия нескольких фрегатов и эсминцев были нацелены на такие символы английской национальной гордости, как скалы Дувра и его Замок.

Что касается перебранок в газетах, переговоров между послами, генералами, синодами, спешно создаваемыми военными советами и, наконец, между самими монархом и президентом (а именно тогда они едва не встретились посередине Ла-Манша, чтобы скрепить своими подписями договор об экономическом и культурном сотрудничестве, что сейчас многими оспаривается), то на всем этом пребудет покров тайны еще по крайней мере сто пятьдесят лет, как всегда бывает в таких случаях.

Но решение было найдено, и компромисс достигнут, мистер Тоуд из Тоуд-Холла и его французский сообщник реабилитированы, а Королевское Общество и Орден Почетного Легиона обменялись наградами, присужденными нескольким судьям, офицерам полиции и епископам.

Короче говоря, неприятный инцидент с мистером Тоудом и оскорбление Франции в лице графа д'Альбер-Шапелль и вдовствующей графини замяли в интересах обоих государств и всех причастных к нему лиц.

И в тот самый момент, когда мистер Тоуд в задрипанной таверне около Латбери встал, чтобы сделать свою последнюю ставку, с него и его сообщника были сняты все обвинения в связи с инцидентом в доме его светлости, а вполне удовлетворенная Мадам согласилась продолжать работу над произведением, призванным прославить мудрую власть Закона, величие Правосудия и укрепляющую дух Святую Церковь. Дело полностью уладилось.

Конечно, Тоуда не могли известить об этом немедленно, потому что никто не знал, где он, но констебли его уже искали, и, узнав от них хорошие новости, он смог бы вернуться домой без всяких опасений и даже как герой.

Прендергаст первым узнал, что все обвинения против Тоуда сняты, и тут же поспешил к Барсуку разделить с ним радость.

– Разумеется, сэр, новости одновременно и хорошие и плохие, если мне позволено будет высказать свое мнение. Сегодня утром я получил телеграмму от мадам д'Альбер-Шапелль, суть которой сводится к тому, что мистер Тоуд реабилитирован на самом высоком уровне и против него больше не выдвигается никаких обвинений.

– Уф, – облегченно вздохнул Выдра.

– Теперь он еще больше заважничает, – проворчал Барсук. – Ну а плохие новости?

– Я думаю, что послание Мадам, составить которое ей вряд ли помогал кто-нибудь, кто знает английский язык, тем не менее все проясняет, сэр, – сказал Прендергаст, вручая телеграмму Барсуку.

Сначала Барсук прочитал ее про себя (и чем дальше читал, тем больше хмурился), а затем – вслух, для всех:

«Мой кузен, героичный мистер Тоуд, теперь свободен и больше не преследуем. Правительства Франции и Великой Британии больше не обвиняют его в преступлениях против Его Высокого Сиятельства.

Я, мадам д'Алъбер-Шапелль, приняла его предложение вступить с ним в брак. Приезжаю сегодня сделать приуготовления для нашего грандиозного бракосочетания, назначенного на 30 сентября. Будьте готовы! Будьте счастливы за вашего господина и новую госпожу».

На лице Прендергаста не отразилось ни тени огорчения, которое он, должно быть, чувствовал.

– Разумеется, сэр, я не могу нарушить приказание своего хозяина, и если эта достойная леди гостила у нас раньше, то вряд ли я вправе отказать ей в гостеприимстве теперь. И если она и мистер Тоуд действительно помолвлены, то что ж, бракосочетание может быть приурочено к Торжественному Открытию, намеченному на конец месяца.

– И мы ничего не можем поделать? – спросил Выдра. – Ах, если бы только Рэтти и Крот были здесь, уж они бы помогли нам вложить немного здравого смысла в упрямую голову Тоуда!

Барсук тяжело вздохнул и через силу улыбнулся:

– Смею думать, что если Мадам твердо решила устроить бракосочетание здесь, то нам остается только смириться с этим, присутствовать на свадьбе и постараться порадоваться за нашего друга. А вот у вас, Прендергаст, возникают кое-какие трудности. Я не думаю, что вы захотите признать Мадам, такую, какая она есть, своей будущей хозяйкой.

Прендергаст встал и пошел к двери.

– Меня никогда не затруднит, сэр, помочь мистеру Тоуду, которого я ценю очень высоко.

– Так-таки высоко, Прендергаст? – улыбнулся Барсук. – Возможно ли это?

Дворецкий позволил себе едва заметно улыбнуться, почти так же, как Барсук:

– Думаю, сэр, я не нарушу приличий и не подорву ничье доверие к себе, если скажу, что за долгие годы, проведенные в разных достойных домах, у меня никогда не было службы столь захватывающей, требующей всех моих сил и умений и столь удовлетворяющей меня во всех отношениях, как здесь, у мистера Тоуда. Он оказал мне великую честь, наняв меня. Я жизнь для него положу, если нужно будет.

На Барсука и Выдру эта речь произвела сильное впечатление, но Выдра не смог удержаться, чтобы не добавить:

– Я бы поосторожнее высказывался насчет «жизнь положу», Прендергаст! Тоуд способен на все, и может статься, в один прекрасный день он потребует от вас и этого.

– Что ж, сэр, в Кодексе Дворецкого этот пункт присутствует, статья пятая гласит: «Если жизнь хозяина под угрозой, долг профессионального дворецкого – предложить взамен свою, и, если предложение принимается, дворецкий награждается недельным отпуском, предшествующим окончанию его жизни, или, если это окажется удобнее, пенсией в размере десяти фунтов в год, выплачиваемой одному из родственников, а если такового не найдется, тогда сто фунтов перечисляется в Благотворительный Фонд Отставных Дворецких».

– Какая щедрость! – С некоторой иронией воскликнул Выдра.

– Я очень рад, что вы такого мнения, сэр, – удовлетворенно сказал Прендергаст, – потому что эту статью вписал в Кодекс я сам.

Мадам появилась в тот же самый день и, как и предсказывал Барсук, очень быстро устроила все по своему вкусу. У них с Прендергастом наладились по крайней мере деловые отношения. Она расточала ему неумеренные похвалы и неуклонно шла к своей цели – к свадьбе. Он вел себя сдержанно, стараясь быть экономным и по возможности защищать интересы хозяина.

У Мадам имелось письменное предложение Тоуда вступить с ним в брак, а есть нечто необратимое и неоспоримое в том, что написано пером, особенно если написано так:

«Сладчайшая кузина, выходите за меня замуж где и когда пожелаете, потому что я буду любить вас до скончания века, пока луна не…»

И так далее. Прендергасту не было необходимости дочитывать до конца: то, что письмо написано рукой его хозяина, в его стиле, не подлежало сомнению, и с этим ничего нельзя было поделать, даже если бы Прендергаст и хотел. А он, даже может быть, и не хотел, потому что искренность чувств Мадам убеждала, а энергия ее была столь кипучей, что едва приготовления к свадьбе были завершены, как она тут же занялась скульптурным портретом своего будущего господина и повелителя и работала над ним, уединившись в мастерской в северном крыле Тоуд-Холла.

– А в чем, собственно говоря, заключаются приготовления к свадьбе? – спросил Выдра во время очередных посиделок у дворецкого.

– Мне кажется, сэр, у Мадам есть друзья в очень высоких сферах. Его преосвященство епископ совершит обряд, который будет частью празднеств по поводу Торжественного Открытия, их, так сказать, кульминацией. Епископ обещал устроить им особое разрешение на брак (ведь они близкие родственники) и разрешение на его заключение непосредственно на террасе Тоуд-Холла, которая по такому случаю будет освящена. Председатель суда будет посаженым отцом, а начальник полиции – главным шафером.

– А вы уверены, что сам Тоуд, даже если он и появится вовремя, будет этим доволен?

– Я не сомневаюсь, что его это весьма позабавит и он быстро настроится на нужный лад.

– Хм, – хмыкнул Выдра. – Боюсь, если дело и дальше так пойдет, настрой в Тоуд-Холле будет уже совсем другой. А как лично вы относитесь к воцарению Мадам в этом доме?

– Знаете, сэр, – спокойно ответил Прендергаст, – впрочем, может, и не знаете, я согласился выполнять здесь обязанности дворецкого только шесть месяцев, и этот срок заканчивается в последний день октября, как раз когда мистер Тоуд и его супруга вернутся из свадебного путешествия. После этого я удалюсь в Австралию, где собираюсь открыть небольшое собственное дело.

– Вы удивительный человек, Прендергаст! – восхитился Выдра. – Какое же дело вы хотите открыть?

– По экспорту и импорту, сэр, – загадочно ответил Прендергаст.

– Что ж, тогда нам остается только ждать и надеяться, что Тоуд прослышит, что им больше не интересуется закон, и поспеет домой на собственную свадьбу.

– Вот именно, сэр.

Все эти события, как хорошие, так и дурные, были совершенно не известны Рэту, который двигался к дому в сопровождении мистера Брока, оставив Крота на попечении Внука у Щучьего Озера.

Примерно через неделю после выхода из дома Рэт и Брок на лодке, спрятанной в укромном месте несколько недель назад и теперь благополучно найденной, добрались наконец до таверны «Шляпа и Башмак», что неподалеку от Латбери. Путешествие их оказалось медленным и не слишком комфортабельным, потому что Брок был куда крупнее Крота и тяжеловат для лодки.

– Нам нужна лодка побольше, – твердо сказал Рэт. – Постараемся найти в Латбери.

Можно вообразить себе их изумление, когда, подплыв к мосткам около таверны, где собирались пришвартовать свою видавшую виды лодочку, они обнаружили, что место занято гораздо более крупным и внушительным катером. А из открытых дверей и окон таверны доносились нестройные звуки пьяного веселья, разрешившиеся криками «ура!», хохотом и, наконец, разухабистым припевом «Ведь он славный, веселый парень!».

– Видно, сегодня какой-то праздник, – сказал Рэт. – Может, у кого-нибудь из завсегдатаев день рождения и он угостил всю компанию выпивкой. Пошли посмотрим.

Подойдя к таверне поближе, они увидели, что ласки и горностаи с пивными кружками чуть не вываливаются из окон и дверей, – внутри места для всех явно не хватало. Поэтому Рэту и Броку не сразу удалось разглядеть, к кому относились слова песенки. И лишь когда смолкли последние звуки, Рэт услышал громкий смех, в котором звучали очень знакомые нотки, а потом и голос, еще более знакомый:

– Еще пива! Я плачу!

– Не может быть! – воскликнул Рэт, оглядываясь на элегантный катер.

– Что не может быть? – спросил Брок.

– Этот победный смех! Этот капризный и самодовольный голос! Если не ошибаюсь, это Тоуд из Тоуд-Холла собственной персоной. И кажется, собирается выкинуть очередной фортель, который выйдет боком всем жителям Берега Реки. Поэтому…

Рэт Водяная Крыса и барсук Брок незаметно проскользнули в таверну, стараясь держаться в тени. Надо было проверить, не ошибся ли Рэт. Тоуд стоял на деревянном столе с кружкой в руке и с сигарой в другой и, судя по всему, был душой этой веселой пирушки. Он поднял руку, чтобы успокоить толпу, и все смолкли.

– Давайте, джентльмены, – сказал он, – делайте ваши ставки в последний раз!

– Но, мистер Тоуд, сэр, вы ставили на одно и то же уже несколько раз и всякий раз проигрывали. Ваши друзья, мистер Крот и мистер Рэт, давным-давно погибли и никогда не вернутся. Так что мы выиграли ваш катер уже по крайней мере трижды…

– А я говорю: удваиваем и дело с концом! Или добрые граждане Латбери – сборище трусов и мошенников, не умеющих ни пить, ни платить долги чести?

Рэт, самый практичный зверь на свете, сразу понял, что бездушный Тоуд ставил на их возвращение. Это было, конечно, возмутительно, но по крайней мере говорило о его уверенности в благоприятном исходе, и это понравилось Рэту. Чувство юмора у него было. К тому же он понял, что вот-вот потребуется его помощь. Он попросил Брока немного выждать, а потом громко объявить, что друзья мистера Тоуда прибыли, а сам выскользнул из таверны, побежал обратно к мосткам, привязал свою лодку к катеру Тоуда и принялся разогревать мотор, готовясь к скорому отплытию.

У Брока была такая же способность заставить себя слушать, что и у Барсука, и, когда он вышел из тени и сделал свое объявление, начался массовый исход из таверны. Вышли Брок и Тоуд, вышел юный Граф с мешочком денег, а за ним повалил и весь сброд, потрясенный прибытием Рэта.

– Живо! – сказал Брок юноше, и они вместе погрузили Тоуда на катер, запрыгнули на борт сами, а Рэт мастерски вывел его на середину реки, подальше от толпы.

– Он спер наши деньги! – заорал хозяин.

– И деньги за пиво тоже! – вторили ему остальные.

– Ну спер! – сказал Старый Том, и его голос перекрыл все остальные. – Но разве он не выиграл их честно? Ей-богу, это та самая водяная крыса, которую мы здесь уже видели!

– Вы негодяй, мистер Тоуд! Держу пари, вы все это время знали, что мистер Рэт жив!

Тоуд, который уже пришел в себя, вновь почувствовав себя в безопасности, расплылся в загадочной и самодовольной улыбке.

– Ну так что? Выиграл я или нет? – закричал он, отобрав у Брока мешочек с деньгами и тряся им.

– Выиграли, сэр, – отвечали ему. – Но вы получили еще и лодку. Это не очень-то честно.

Тоуд захохотал:

– Ну что? Разве я не хитрейшая, умнейшая и изобретательнейшая жаба на свете?

Толпа тупо смотрела на него, не зная, что и сказать. Наконец Старый Том ответил за всех.

– Я вам скажу, кто вы такой, сэр, – восхищенно сказал он. – Вы – первейший бродяга, обжора и пьяница из всех, кто когда-либо забредал в таверну «Шляпа и Башмак», и отныне ее двери всегда для вас открыты!

Раздался общий хохот, и Тоуд ответил:

– Неплохо сказано, старик! Вот, хозяин, возьми это и пусть все выпьют за мое здоровье!

С этими словами щедрый и великодушный Тоуд раскрутил мешочек с деньгами над головой и швырнул его обратно на берег. Мешочек приземлился у ног хозяина таверны.

Потом, повернувшись к Рэту, Тоуд как ни в чем не бывало сказал:

– Ты еле-еле успел, старина. Почему ты так задержался?

– Но… – начал было разгневанный Рэт.

А бессовестный и неблагодарный Тоуд уже командовал:

– Рулевой, подальше от этих берегов!

Тут послышалось дружное «ура!» Toyду. Его подхватили все, кроме Рэта, у которого, судя по выражению его мордочки, было что сказать о выходке Тоуда, но он приберегал это на потом.

Они плыли вниз по течению, а вдогонку им неслась все та же песенка, только на этот раз она звучала как «Ведь Тоуд – славный, веселый парень!» и еще долго сопровождала катер и тех, кто был на борту.

В тот же вечер, когда путешественники были уже в полной безопасности и подобающим образом представлены друг другу, Рэт подступил к Тоуду с долгими и суровыми расспросами. Он выслушал весь рассказ Тоуда от безумного начала до неприглядного конца. От Рэта не укрылось, какое тлетворное влияние оказал Тоуд на своего юного спутника.

– Тоуд, – наконец сказал Рэт, посоветовавшись предварительно с мистером Броком, которого Тоуд побаивался с той самой минуты, как узнал, кто его отец. – Я не могу позволить, чтобы это продолжалось. Ты не должен больше быть в бегах и развращать эту юную душу. Тебе следует постараться стать для него примером.

– Конечно же, я постараюсь, конечно, – заверил Тоуд. – Только позвольте нам сойти на берег, потому что взятый курс мне совсем не нравится. И клянусь, я буду хорошим и никогда не стану сбивать моего друга с пути истинного. Мы будем…

– Этого недостаточно, Тоуд. Если бы Барсук был здесь, да и Крот тоже, я знаю, что бы они сказали.

– Во всяком случае, они бы меня поняли лучше, чем ты, Рэтти.

– Они поняли бы тебя так же, как. я, и не более того, – возразил Рэт. – Так вот, я хочу, чтобы ты подал этому несчастному и испорченному юноше единственный достойный пример, который можно подать в данной ситуации. То есть чтобы ты пошел со мной и сдался властям.

– Но меня накажут, Рэтти! – с ужасом воскликнул Тоуд. – Я уверен, они…

– Может быть. И за дело! Но ты должен воспользоваться этим шансом, потому что это единственный достойный выход.

Как отчаянно озирался Тоуд, придумывая хоть какой-нибудь способ удрать, как жалобно плакал и умолял позволить ему уйти, пусть одному! Наконец, как похожа на него была последняя попытка спастись: он попробовал допрыгнуть с перил до берега и свалился в воду. Его выловили, обсушили и, больше не доверяя ему, привязали к полубаку, как бунтовщика, поручив крупному и здоровому мистеру Броку приглядывать за ним. После чего Рэт незамедлительно взял курс на Тоуд-Холл. Ужас, охвативший Тоуда при мысли о том, что его ожидает, нарастал по мере их приближения к Ивовым Рощам. А мольбы его становились все жалобнее, сменяясь изредка попытками подкупить Рэта. Но Рэт никогда бы на это не пошел, хоть и отвязал Тоуда, когда тот немного успокоился.

Когда прошли последний поворот реки перед поместьем Тоуда, он съежился, закрыл лицо, не желая ни видеть своих врагов, ни слышать грубую команду скрестить руки за спиной, чтобы надеть на него наручники. А глазам остальных представилось прелюбопытнейшее зрелище.

Весть об их прибытии, должно быть, опередила их, потому что на реке стояло несколько лодок, полных ликующего народа, а на прибрежных ивах вдоль берега развевались флаги. К лодочному сараю Тоуда была прибита огромная доска со странными словами:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ,

МИСТЕР ТОУД!

СЛАВА ГЕРОЮ И БУДУЩЕМУ МУЖУ!»

Тоуд слышал гул народного ликования, но принял его за крики полицейских, пришедших арестовать его, и забился в дальний уголок катера, чтобы урвать еще несколько минут свободы. Зато Рэт мгновенно оценил ситуацию и остался ею весьма недоволен. Более того, он воочию наблюдал, как возрастало восхищение юного Графа Тоудом.