Текст книги "Марафонец"

Автор книги: Уильям Голдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Бэйб смирно лежал на полу около заднего сиденья.

– Клянусь, я сказал вам все как было.

– Может быть, что-то несущественное? Пойми, он мертв, ему не нужна твоя защита. Ничто, сказанное тобою, не потрясет меня. В нашем деле люди говорят ужасные вещи, я слышал и о том, как он жесток, и то, что он двойной агент, и что он вор, активный гомосексуалист... Но сейчас мы имеем дело с этим фашистом. В той крови, что он пролил, можно плыть и не доплыть до другого берега. Говори же ради Бога, что он сказал тебе?

– Ничего...

– Поганец! – Джанеуэй резко нажал на тормоз, и машина остановилась.

Бэйб высунул голову.

Они стояли там, откуда уехали, у вагончика – Карл и Эрхард поджидали их.

– Я не смог его разговорить. – Джанеуэй вышел из машины. – Теперь он ваш.

– Нет! – закричал Бэйб. – Вы убили их!

– Ты слишком доверчив, – сказал Джанеуэй, – и когда-нибудь хлебнешь из-за этого горя. Добро пожаловать в когда-нибудь.

Карл открыл дверь машины и потянулся за Бэйбом. У того не было сил сопротивляться. Через три минуты он был привязан к знакомому креслу.

Часть 4
Смерть марафонца

23

– Быстренько, – велел Джанеуэй Карлу и Эрхарду. Они привязывали Бэйба к креслу, – пусть один из вас сходит за Сцелем.

Карл покосился на Джанеуэя.

– Ты не можешь мне приказывать. Да ладно, времени у нас спорить нет. – Карл и Эрхард вышли.

– Это все было враньем, да? Что вы были первейшим другом Дока? – Бэйб, разглядывая Джанеуэя, уже не мог найти в нем сходства с Гэтсби. Он был похож на никсоновского адвоката Дина – его называли «рыбой-лоцманом». Этакая мелкая пакость, которая держится рядом с большими акулами власти.

– Сцилла был сентиментальным глупцом, это и убило его. Он вечно старался подавить предметы своей любви накалом страсти. Все его предметы любви были неверны ему. Он никогда не был слишком откровенен со мной – прежде всего дело, так ведь Говорят? Кто, ты думаешь, свел его со Сцелем?

Послышались шаги в коридоре. Джанеуэй напрягся и замолчал.

– Я покидаю вас, – сказал Джанеуэй.

Бэйб остался наедине со Сцелем. Все было таким же, как в прошлый раз: яркие лампы, чистые полотенца, черный кожаный чемоданчик.

Сцель стоял у раковины, мыл руки. Потом встряхнул их, вытер полотенцем. Поднял к яркой лампе и тщательно осмотрел. Видимо, что-то не понравилось ему, и он начал мыть руки заново. Помыв и вытерев, он подставил их под свет лампы и заговорил:

– Вы должны извинить меня, я ужасно брезглив. Там, где я живу, прачка стирает каждый божий день. Так, значит, вы – брат Сциллы.

Бэйб не ответил.

– Сейчас время разговора – боль будет чисто душевная, и поверьте, физическая от нас никуда не денется. Но я думаю, нам лучше сначала поговорить. Хотите знать, каким образом вас обманули? Выстрелы были холостые, нож – со складывающимся лезвием.

Бэйб молчал.

– Томас Бэйбингтон, как сказал Джанеуэй. Конечно, в честь великого британского историка. Как вас называют знакомые? Том, я полагаю.

Бэйб закрыл глаза.

– Я понимаю, вы испытываете определенное отвращение ко мне, но, видите ли, я хочу поговорить, и командую здесь я, но я никогда не стал бы навязываться тому, кто не хочет смотреть на меня. Вы не хотите говорить со мной? Как будет угодно. Но если я захочу поглубже просверлить ваш зуб...

Бэйб открыл глаза.

– Почему у вас такой слабый акцент? Я кое-что понимаю в языках, очень трудно скрыть немецкий акцент.

Сцель едва заметно улыбнулся.

– Джанеуэй предупреждал меня, что вы умны, но я все равно не ожидал такого атакующего дебюта. «Что вы собираетесь делать со мной?» – вот что я ожидал от вас. Или вы могли бы спросить о брате. Но вы с первого выстрела угадали мою гордость, так что примите поздравления.

– Я всего лишь интересуюсь языками, это часть общей истории, – объяснил Бэйб. – Что вы собираетесь делать со мной?

– Неприятные вещи, – пообещал Сцель и без всякого перехода сказал: – В детстве я переболел алексией, это такая болезнь...

– Я знаю алексию, это когда не понимаешь написанную речь.

– Ваши знания впечатляют, – заметил Сцель.

– Я много читаю, филологию и психологию я затронул в том объеме, в каком они имеют отношение к истории. Какие неприятные вещи, не могли бы вы сказать прямо? Вряд ли теперь меня можно чем-то удивить...

– Мы говорили об алексии и моем детстве, а я никогда не уклоняюсь от темы; не забывайте, вы задали вопрос. Во время разговора ваш страх постепенно увеличивается, вы уже предчувствуете боль, и я думаю, что зуб ваш болит сильнее, чем две минуты назад.

– Да, сильнее, – подтвердил Бэйб.

– Я не ожидаю сочувствия от еврея, но вы можете догадаться, что мое детство было не особо радостным. Я был способным, я знал, что я способный, совершенно определенно знал, но все относились ко мне как к слабоумному. Я всегда терпеть не мог письменное слово, мое чистописание все еще на уровне каракулей, я презираю этимологию, филологию, но нахожу восхитительной морфологию. Полагаю, вы знаете, что это такое.

Бэйб кивнул.

– Я люблю просторечие. Плюс еще кое-что.

– Что?

– Я провел последнюю четверть века в Южной Америке, а там совершенно нечего делать. Если вы революционер, там очень скучно. Так что я, естественно, говорю на немецком, естественно, на испанском, а также на французском, британском и американском английском. В настоящее время учу итальянский, и, к сожалению, я уже слишком стар, чтобы приниматься за китайский.

– Есть еще русский, – сказал Бэйб.

– Как историку, вам еще нужно заполнить много пробелов. После всего, что мы сделали русским, я с тем же успехом могу приняться за иврит. Я был окружен сумасшедшими. – Сцель взглянул на Бэйба и рассмеялся. – Это, наверное, покажется вам смешным, потому что, я уверен, вы считаете меня сумасшедшим.

– Да нет же, – сказал Бэйб, – у каждого есть свои маленькие странности. Вы говорите, что вы невинны, для меня этого достаточно.

– Я потерял невинность в двенадцать лет, с горничной. Это было... Я не утверждал, что я невиновен. Я просто сказал, что у меня никогда не было безумных идей. Всякий испытуемый, попадавший под мою опеку, имел на то веские, серьезные причины.

– Испытуемый?

– Так мы их называли в нашем экспериментальном блоке. Как ваш зуб, сильно болит?

Бэйб кивнул.

– Вы надеетесь, что кто-нибудь спасет вас?

Бэйб снова кивнул.

– Возможно, но маловероятно. Никогда не теряйте надежды. Это жилище принадлежало моему отцу, единственные обитатели – Карл и Эрхард. Соседний склад пустует. Не теряйте надежды, ради Бога. Без нее боль становится острее. Как только человек перестает надеяться, он становится инертным. Из такого человека очень трудно выжать правду.

– Но я уже сказал правду, – запинаясь, проговорил Бэйб, – и вам, и Джанеуэю. Сто раз. Я ничего не знаю.

– Я очень хорошо платил твоему брату, самые высокие комиссионные за доставку бриллиантов в Шотландию. В этом я ему доверял; когда дело касается денег, только евреям и можно доверять. У вас могут быть иные соображения. Сцилла работал на меня много лет, но, когда умер мой отец, все переменилось. Я думаю, ваш брат собирался убить меня у выхода из банка и забрать бриллианты. Что вы на это скажете?

– Я ничего не знаю.

– Я не верю вам. Вашему брату можно было доверять, потому что он любил деньги. В конце концов он был американцем, а это у вас вроде как национальная черта. Сцилла был моим курьером, и неплохим: осторожным, ловким, сильным – его невозможно было ограбить. Он получал за свою службу много денег. Он очень заботился о вас и умер у вас на руках. Он мог вам что-то сказать, может быть, совсем немного, может быть, очень много, а может, и все. Планировал ли он, к примеру, что-нибудь, а если да, то в одиночку или нет, если нет, то с кем? Так как его больше нет с нами, план остается в действии? Будет ли кто-нибудь грабить меня после выхода из банка? Может, вы прольете свет на некоторые из этих пунктов?

Зуб уже болел не переставая. Бэйб чувствовал, что разговор скоро закончится.

– Я не знаю.

– В последний раз спрашиваю: опасно ли мне идти за бриллиантами?

Бэйб ничего не мог сказать.

Сцель открыл черный кожаный чемоданчик и вытащил портативное сверло.

– Наверное, вы думали, – сказал Сцель, занимаясь своим оборудованием, – что вам не повезло: у вас был больной зуб как раз для меня. Думать так было бы совершенно неразумно. Но если вы и предположили такое, позвольте мне разуверить вас: все обстоит как раз наоборот, вам повезло.

Сердце Бэйба было готово выпрыгнуть из груди. Он вспомнил птицу, которую видел однажды в детстве. Она так разволновалась при виде приближающейся кошки, так трепетала и кричала в своей клетке, что вдруг свалилась замертво: крошечное сердце не выдержало напряжения.

Бэйб подумал о своем сердце, потому что опасность нарастала и приближалась. Сцель вставил в аппарат сверло, включил его, проверяя, выключил, убедившись, что дрель работает. Он наклонился к черному чемоданчику и достал нечто напоминающее большой гвоздь. Вставил гвоздь в дрель, щелкнул застежкой и позвал Карла.

– Держи голову, – негромко приказал Сцель, когда Карл вошел в комнату и закрыл за собой дверь. – Очень крепко. На этот раз, Карл, она должна быть совершенно неподвижна. Никаких движений, понял?

Карл сжал голову Бэйба ладонями и напряг свои мощные мышцы. Бэйб был беспомощен. Его сознание теперь контролировалось не им. Он мог только смотреть на дрель.

Сцель обратил внимание на его завороженный взгляд.

– Портативная дрель, продается в любом приличном магазине инструментов, и обыкновенный бриллиант, совершенно заурядный стоматологический инструмент. Вся прелесть заключается как раз в этой легкодоступности. Там, в лагере, я пытался внедрить идею, но Менгеле был так одержим своей мыслью выведения голубоглазой расы, что пропускал мимо ушей все прочее. Я ведь уже говорил, что он был безумен, чего еще от таких ожидать? Но, видите ли, пойманный шпион всегда считался ценным лишь в том случае, если он говорил правду, и вы знаете, что всегда применялись пытки, но они были недостаточно эффективны. Человек чувствует себя прекрасно, потом он в агонии, а если мучители останавливаются – боль проходит. Все было бы очень просто, если бы Менгеле послушал меня. Видите ли, каждый в состоянии сделать вам то же самое, что собираюсь сделать я. Достаточно будет нескольких дней тренировки. Если бы Менгеле слушал меня, то не было бы пленных, способных что-то скрывать от нас, потому что здоровый, нетронутый нерв гораздо чувствительней того, который я обнажил в вашем зубе, тот нерв уже отмирал, когда я добрался до него.

– Вы собираетесь резать нерв?

– Да, живой нерв, здоровый. Я всего лишь просверлю здоровый зуб и достану пульпу.

Пульпа. Бэйб отметил это слово.

– Внутренняя ткань зуба, – пояснил Сцель. – У такого молодого человека, как вы, пульпу достать легко. Уйдет не больше минуты. Сверлить здоровый зуб – это не так уж и страшно, разве что сверло будет сильно нагреваться. Это, конечно, неприятно, но пока сверло не дойдет до пульпы, боль еще будет терпимой. Пульпа там, где нервы. Это сеть кровеносных сосудов и нервных волокон, артерий, вен и лимфатической ткани. Не бойтесь, крови почти не будет.

Сцель принялся сверлить Бэйбу верхний левый резец.

Бэйб терпел.

Сцель сверлил.

Вот уже сверло начало греться.

Разогрелось еще сильнее.

Бэйб сдерживал крик: он не хотел доставлять удовольствие Сцелю.

Сцель не отступал.

Бэйб закричал.

– Я говорил вам, что нагрев сверла причинит некоторое неудобство, – объяснил Сцель. – Еще несколько секунд, и мы выйдем на пульпу.

– Я не знаю, что вы хотите! Господи, разве стал бы я скрывать, если бы знал?

– Ваш брат был очень сильный человек. Сила – наследуемое качество. Извините, но боюсь, что мы не узнаем степень вашей осведомленности, пока хорошенько не просверлим пульпу. Тогда вы все скажете.

– Я уже сказал все.

– Может быть. – Сцель снова принялся сверлить.

Бэйб уже приготовился закричать, но на этот раз было не так больно; нагрев не достиг точки, когда терпеть невозможно, к тому же Сцель выключил дрель.

– Мы подошли к границе пульпы, – объявил он. – Вы сказали, что не любите сюрпризы, так что я сначала все вам объяснил. Сейчас вы узнаете, насколько я был прав, говоря, что нерв в пораженном зубе менее чувствителен, чем живой.

И Сцель стал сверлить пульпу.

Бэйб заплакал. Он ничего не мог поделать с собой. От боли слезы сами катились из глаз, а Сцель, казалось, и не удивился, только кивнул.

Бэйб был в полубессознательном состоянии, когда Сцель остановился.

– Хочешь взглянуть на нерв? – спросил он Карла. – Ничего, ему надо передохнуть, отпусти его голову.

Карл убрал руки, голова бессильно свесилась. Сцель раскрыл Бэйбу рот.

– Вот это красное – это нерв. А ты не знал?

Карл отрицательно покачал головой.

Без сверла боль была значительно меньше. Надо скрыть это от Сцеля.

Но Сцель все прекрасно понимал. Через минуту он сказал:

– Ладно, поехали дальше.

И опять Карл зафиксировал голову, и опять Сцель сверлил, и опять Бэйб плакал.

– Как... как... вы... можете делать такое?..

– Как? Дать вам ответ одного старого еврея? Мудрый старик. Он сказал: «Мы для них не такие, как все». Вы для меня не совсем человек.

После третьего подхода Сцеля Бэйб попросил:

– Убейте меня...

– Еврей не может умереть по собственному желанию, он умрет, когда этого захотим мы, – ответил Сцель и продолжил пытку.

После седьмого подхода Сцель позвал Джанеуэя и Эрхарда.

– Он не знает ничего, если бы знал, сказал бы обязательно, зря только время тратили, избавьтесь от него.

Бэйб, еле живой, почти без сознания, лежал в кресле.

– Убить его, да? – спросил Карл для уверенности.

– Как прикажете это сделать? – спросил Эрхард.

– Сделайте хоть раз что-то без меня! – раздраженно бросил Сцель.

24

Не успел Сцель захлопнуть за собой дверь, как они начали препираться.

– Развяжите его, – сказал Джанеуэй.

Эрхард, хромая, подошел к креслу и принялся за дело, но Карл не пошевелился. Он зло посмотрел на Джанеуэя.

– Я уже говорил тебе и в третий раз повторять не буду: попридержи свои приказы.

Джанеуэй ответил Карлу таким же взглядом.

– Поднимай его, и нечего таращиться на меня.

– Да перестаньте же, – сказал Эрхард, снимая последние веревки. – Карл, ты самый сильный, ты и бери мальчишку, для тебя-то это пара пустяков.

Карл любил, когда хвалили его за силу, он схватил руку Бэйба, обвил ею свою толстую шею, вытащил мальчишку из кресла. Тот не шевелился.

– Сам иди! – велел Карл, и Бэйб попытался переставить ноги.

Эрхард похромал по коридору и открыл дверь, которая вела к ступенькам. Когда Бэйба довели до них, он уже мог идти сам, но ступеньки оказались для него слишком трудным препятствием. Он споткнулся и упал бы, если бы Карл не подхватил его.

Наконец все четверо оказались на улице.

– Давайте поедем на моей машине, – сказал Эрхард и захромал впереди. Он это любит, отметил про себя Джанеуэй, вести за собой. Куда бы они ни шли, Эрхард всегда шел первым. «Пошли, пошли», – приговаривал он всегда, и Джанеуэй никогда не возражал: пусть Эрхард хоть чуточку покомандует, никому от этого вреда не будет.

А Карл был совсем другой; там, в вагончике, замечание Эрхарда о силе Карла уязвило Джанеуэя. Даже в простом поднятии тяжестей Карл не победил бы его. В темной аллее против Джанеуэя Карл не продержался бы и полминуты. Ну, может, и продержался бы секунд пятьдесят, не больше. Почему он терпеть не может Карла? Наверное, просто считает его низшей формой жизни...

Они завернули за угол и перешли на неосвещенную сторону улицы.

– Пошли, пошли, – позвал Эрхард.

– Господи, ты что, в Дженерси машину оставил? – спросил Джанеуэй, злясь, что пришлось идти так далеко. Конечно, эти два урода смогли бы прикончить мальчишку и сами. Сцель, наверное, взбесился от того, что его метод не сработал, иначе он бы не стал унижать Джанеуэя таким пустяковым заданием.

– Осталось совсем немного, пошли-пошли.

– Теперь ты бери его, твоя очередь, – сказал Карл. Джанеуэй проигнорировал его приказ. Карл пробормотал «педераст» по-немецки. Джанеуэй сделал вид, что не слышал. Раздражение Карла росло, он толкнул Бэйба.

– Иди сам.

Бэйб споткнулся, сделал несколько шажков, пошатываясь, пошел сам.

– Вот и пришли, – сказал Эрхард. – Машина – старый «форд». – Достав из кармана связку ключей, он принялся искать ключ от машины.

– Ты запер эту штуковину? – недовольно спросил Джанеуэй.

– Здесь ужасное место, – пытался объяснить Эрхард, – воруют все подряд. А машина эта замечательная, никаких поломок вот уже двенадцать лет.

– Если она такая замечательная, почему ты до сих пор не можешь ее открыть?

Напрасно. Невозможно вывести из себя такого кретина, как Эрхард. Зато Карла легко завести, пожалуйста, вот он стоит тупо у капота машины, на котором растянулся Бэйб.

– Сейчас открою, – Эрхард лихорадочно тыкал ключом в замок дверцы.

– Не нажимай, – посоветовал Карл, – помнишь, ты нажал на ключ чемодана и сломал.

– Никто и не нажимает, – огрызнулся Эрхард. – Черт возьми, никак!

Джанеуэй раздраженно двинулся к нему.

– Дай мне, я мигом открою.

– Ты не знаешь этой машины, – возразил Карл. – Я ездил на ней, я знаю, как ее открыть. – Он выхватил у Эрхарда ключи.

А в это время Бэйб скатился по капоту и, шатаясь, пошел прочь. Джанеуэй зло бросил Карлу:

– Тебя оставили с мальчишкой, иди за ним.

Карл покачал головой:

– Я занимаюсь ключами, а от тебя приказов не принимаю.

Тогда Эрхард сказал:

– Ладно, занимайся, только открой дверь. – Он похромал за Бэйбом.

Обойденный на прямой хромым, подумал Бэйб, шатаясь как пьяный на темной улице. Вот это финиш, достойный марафонца. Да, прекрасная эпитафия: «Здесь лежит Томас Бэйбингтон Леви, пойманный калекой».

Естественно, у Эрхарда не осталось бы ни шанса, будь Леви в форме, но он давно не спал... А то, что сделал ему Сцель... Бэйб неуверенно продвигался вперед, боль не покидала его: каждый раз, когда он пытался глубже вздохнуть, ночной воздух проникал в отверстия в зубах и терзал оголенные нервы. Тротуар из острого щебня был невыносим для босых ног. Бэйб, все еще в пижаме, действительно беспомощный гусь, как его называла шайка с крыльца. Он брел вперед, настигаемый калекой; в ногу что-то вонзилось и причинило такую боль, что даже забылась боль оголенных нервов. Бэйб надеялся, что это не стекло, а острый камешек, который хоть и помучает, но не раскроит ногу. Попробуй догнать меня, стиснул он зубы, не догнать калеке марафонца, хотя какой я марафонец, какой марафонец будет бегать босиком?

Бикила!

Абебе Бикила, великий эфиопский бегун, который выступал на Олимпиаде в Японии. Фаворитами были русские с их врачами, с их помощью и диетами, да и немцы были хороши, никто и внимания не обратил на черного бегуна. Те же, кто обратил, смеялись, потому что он не только был один, но еще и без обуви. Он собирался пробежать эти чертовы 26 миль и 385 ярдов босиком, босиком в XX веке, подумать только. Забег начался, и русские были хороши, но и немцы не лыком шиты. Где-то через десять миль немцы решили рвануть вперед, но русские были не просто крутыми парнями, они были очень крутыми, и немцы отстали. Русские остались одни, им нужно было только отрежиссировать, кто придет первым, кто вторым. В этом деле русские большие мастера: ты вкладываешь в дело годы и получаешь победу, и если даже молодой спортсмен сильнее, то его время еще придет. Вдруг лидер русских услышал оживление зрителей, не очень громкое, потому что на марафонском забеге большие толпы не собираются, на старте – да, на финише – да, но на дистанции болельщиков мало, смотрят, как эти дурни бегуны потеют, потому что только дурни могут так мучить свое тело. И вот на пятнадцатой миле третий русский вдруг почувствовал: что-то неладное творится за спиной. Он обернулся – их нагоняет этот худой черный парень без обуви. Третий русский увеличивает скорость, все трое русских устраивают что-то вроде совещания на бегу, увеличивают скорость, бегут вразнобой, они это умеют, они всему научены, они бегали так, как надо, и ели то, что надо, врачи делали им то, что надо, и если им надо было задавить тебя, то они давили, но на двадцатой миле босоногий обошел третьего русского и перед ним остались только двое, русским надо было что-то делать, и они припустили вовсю. Оставалось еще шесть миль, они включили все резервы, и кто бы там за ними ни бежал, он должен был отстать или сжечь себя, так и случилось со всеми бегунами, кроме чернокожего, у которого не было даже обуви. То, что сделал он, когда русские припустили вовсю, не делал еще никто до него – он припустил еще быстрее, а русские, можно сказать, просто стояли на месте, они даже не были улитками, потому что этот босой парень, над которым все они смеялись два часа назад, неудержимо летел вперед. Когда он вбежал на финишный круг стадиона, толпа начала визжать так, как не визжала на марафоне со времен Нурми, и теперь на пантеоне было двое, две легенды, Нурми и босоногий гений из Эфиопии, великий Бикила и... и... А вот вам, подумал Бэйб, не поймает меня калека. Ну и что из того, что ногам больно и зуб горит? Если ты настоящий марафонец, ты сделаешь то, что требуется.

Ценой огромных усилий Бэйб чуть-чуть увеличил скорость.

За спиной Эрхард закричал:

– Я не могу догнать его!

Джанеуэй оторвался от машины: мальчишка бежал уже к реке.

– Ты, – закричал он Карлу, – бросай эти идиотские ключи и беги за ним!

Слова Джанеуэя эхом разнеслись по ночной улице, и Бэйб понял, что теперь за ним погонится великан Карл. Карл, конечно, силен, как были сильны русские, но Бикила одолел русских, и Бэйб знал, что если только зуб перестанет терзать его, он легко убежит от Карла, вся сила Карла – в руках, и плечи широкие, и грудная клетка, – но не в ногах, тут он слаб, и затяжной забег не выдержит. Бэйб притронулся к подбородку: если защитить открытые нервы от холодного ночного воздуха, то боль уменьшится...

...не годится...

...Бэйб тут же потерял равновесие. Он добивался устойчивости во время бега многолетними тренировками. Основа бега в том, чтобы найти динамичное равновесие, не уставать, научиться оберегать тело от усталости, используя равномерно все мышцы, а положение рук – ключ к верному равновесию; когда он поднес руку ко рту, равновесие полетело к черту, другой руке нечего стало уравновешивать, нечем поддерживать нужный ритм, и Бэйб уже слышал тяжелый настигающий топот Карла.

Карл нагонял его.

Забудь про зуб, подумал Бэйб и прикрыл его языком, уняв немного боль. Мерно заработав руками, Бэйб оторвался от Карла.

Он еще чуть-чуть прибавил скорость, и топот Карла стал отдаленнее.

– На помощь! – закричал Карл, задыхаясь.

– Дерьмо собачье, – выругался Джанеуэй и побежал.

А бегать он умел.

Бэйб понял, что самое главное только начинается. Конечно, у него есть преимущество, но сможет ли он удержать его?

Впереди был Гудзон, Бэйб остановился на углу и стал соображать, куда бежать дальше: вниз по течению, к центру города, или вверх? Где спасение?

Бэйб решил бежать вверх по течению, в жилые кварталы, там находился въезд на Уэст-сайд-хайвэй, а это крутой подъем, холм, Бэйб хорошо брал подъемы, и если только Джанеуэй не догонит его до подъема, то Бэйб сможет оторваться. В колледже Бэйб очень хорошо бегал кроссы, особенно с подъемами. На ровном месте особых результатов не было, скорость Бэйба была невелика, но многие обычно ударяются в панику, только завидев подъем.

Но не Бэйб.

Джанеуэй уже сильно сократил разрыв. Бэйб оглянулся: Карл успел обогнать Эрхарда, но Джанеуэй обогнал их обоих, так они втроем и бежали, триединая угроза.

Джанеуэй уже наступал ему на пятки. Он бежал быстрее Бэйба, но сможет ли Джанеуэй продержаться на большой дистанции? Вытерпит ли, когда его легкие начнут гореть огнем? Не похож он на марафонца, похож на спринтера, который обставит тебя на какое-то время, но если ты его протянешь за собой, пока не появится боль, ты «сделал» его.

До начала подъема оставалось около квартала. Джанеуэй был позади примерно в половине этого расстояния, и тут Бэйб увидел, как на него смотрит великий Нурми и укоризненно качает головой. Но это было несправедливо, нельзя судить о Бэйбе по его сегодняшним результатам. Когда он в форме, он побежит с кем угодно... И Бикила бежал босиком рядом с Нурми, и он тоже качал головой и смеялся, а это уже совсем было несправедливо. Кому, как не Бикиле, знать, что такое унижение, над ним ведь самим смеялись в Токио, и он всем им показал. Ну ладно, черт, смейся, думал Бэйб, смейся, я покажу тебе. И Бэйб увеличил скорость насколько мог, а потом еще чуть-чуть...

Но не смог оторваться от Джанеуэя.

Где он там? Восемьдесят футов? Шестьдесят? До подъема еще далеко. Он слишком быстр для меня, не смогу я с ним справиться... И тут Бикила поравнялся с Бэйбом и подбодрил: «Конечно, сможешь». А Бэйб ответил: «Не надо было тебе смеяться надо мной». Бикила, помолчав, сказал: «Никогда я бы не стал смеяться над марафонцем, я смеялся над ними, они думают, что могут одолеть нас. Спринтом нас не возьмешь».

Услышав это, Бэйб почувствовал себя сразу лучше, но не настолько, чтобы не дать приблизиться Джанеуэю. И вот наступил переломный момент для сердца, обычно Бэйб легко переносил его, но не теперь, не с такой болью. Бэйб изо всех сил старался держать Джанеуэя на прежнем расстоянии от себя. Тут Нурми поравнялся с Бэйбом, они с Бикилой бежали по обе стороны от него, и Нурми сказал: «Однажды в Финляндии на забеге я сломал ногу, но не сдался, хотя чуть не умер от боли. Никто не знает, что у тебя на сердце, только ты сам: сердце и голова – вот чем мы сражаемся со Временем». И Бэйб ответил: «Я не могу думать, от воздуха адская боль, не знаю, что делать». А Нурми сказал: «Ну-ка сбавь скорость, оставь ритм». Бэйб замедлил бег, а потом Нурми подтолкнул его в бок: «Пошел!» И Бэйб рванул как мог, а Бикила сказал: «Мозг не знает, что ты делаешь, у спринтеров нет мозгов; Бог дал им скорость, но думать они не умеют; как только ты заставишь мозги думать – им крышка». Может быть, это и было правдой: наконец-то шаги Джанеуэя стали отдаляться. И Бэйб сказал: «Я победил его, победил». Но Нурми возразил: «Еще нет, он сейчас попробует сделать спурт, он выложится весь, до конца». А Бикила добавил: «Если ты не дашь ему догнать себя сейчас, то ему конец, но тут мы не можем помочь тебе, ты должен сделать это сам». Бэйб спросил: «Но вы хотя бы будете рядом?» Бикила улыбнулся: «Конечно, ведь мы, марафонцы, знаем, что такое боль». Нурми подсказал: «Он приближается!»

Джанеуэй приближался, и Бэйб сказал: «Простите, ради Бога, оставьте меня, я больше не могу». И тут Бикила прокричал ему: «Он уже шатается. Держись, держись!» Но Бэйб простонал: «Очень больно, у меня все горит внутри». Это рассердило Нурми: «Конечно, у тебя все горит внутри, так и должно быть, а ты держись, ты пройди через болевой барьер, я это делал, вот потому я – величайший бегун». Бэйб сказал:

«Я бы победил тебя, честное слово; если бы у меня был шанс пожить еще, я бы непременно перегнал тебя...»

...И тут Джанеуэй настиг Бэйба.

Последним отчаянным рывком в самом начале подъема он бросился вперед и, упав, задел ногу Бэйба. Однако этого хватило, чтобы Бэйб покатился по тротуару.

«Вставай, старик! – закричал Бикила. – Вставай, да побыстрее, он спринтер и на большее не способен, ему конец, ты сделал его, ему тебя не поймать, если только ты опять побежишь».

А Бэйб стоял на четвереньках.

Нурми говорил: «Я-то думал, что ты хорош на подъемах: ну что ж, вот перед тобой подъем, беги, или тебе нравится стоять тут и слушать его дыхание?..»

...И правда, Джанеуэй тяжело дышал, шумно втягивая в легкие ночной воздух и пытаясь встать на ноги.

Бэйб, качаясь, поднялся. Лодыжка горела огнем, лицо было все расцарапано об асфальт, но Бэйб знал, что такое побежденный бегун, и сейчас перед его глазами был побежденный, загнанный, с сорванным дыханием бегун. Подъем крут, Бэйб забегал на холмы раза в два круче. За его спиной Джанеуэй закричал:

– Машину! Заводите машину!

Но к тому времени Бэйб уже пробежал половину крутого склона и наращивал скорость – факт, который с удовлетворением отметили Нурми и Бикила. Это и Бэйба окрылило, я – марафонец, радовался он, настоящий бегун, и со мной лучше не связываться.

Господи, вдруг подумал Бэйб, да они же догонят меня на автомобиле. Они взлетят по склону на скорости девяносто миль в час, и какого черта мне останется делать?

Бэйб бежал по правой обочине Уэст-сайд-хайвэя в сторону жилых кварталов, пытаясь придумать, как ускользнуть от преследователей. На машине они достанут меня. Сделай что-нибудь, сделай!

И в конце концов то, что сделал Бэйб, оказалось почти гениальным.

Не столь гениальным, как плоды размышлений Эйнштейна, сэра Исаака Ньютона, Оруэлла, но все же, если учесть, в каких условиях мыслил Бэйб, он не уступил ни в чем вышеназванным господам.

А сделал он вот что: просто пересек висящий над землей хайвэй, перешагнул через футовый разделительный барьер и побежал в другую сторону – в деловую часть города.

Он забежал на хайвэй на 57-й улице, а первый съезд к деловой части был на 56-й улице, очень близко и удобно, удобнее и не придумаешь.

Через три минуты Джанеуэй и остальные въехали на хайвэй и направились в сторону жилых кварталов. Бэйб следил за ними со съезда на 56-й, спрятавшись в глубокой тени.

Бэйб прикинул, что первым съездом с хайвэя, где они смогут развернуться, будут 72-я или 79-я улицы.

Съезд был на 72-й улице, но к тому времени, когда они проезжали 66-ю улицу, Джанеуэй понял, что сделал Бэйб. Ему не оставалось ничего, как ругаться до тех пор, пока они не доехали до 7-й улицы. Там они свернули с хайвэя, ведущего из центра, сделали несколько крутых поворотов и снова заехали на тот же хайвэй, но уже с другой стороны, направляясь к центру. Они мчались по нему, пока не доехали до съезда на 56-й улице, на которую, по их предположению, свернул Бэйб. Они свернули туда же.

Но к тому времени Бэйб был уже вне опасности. Пот лил по нему ручьем, зуб болел, лодыжка саднила, но он победил.

Он был достойным братом своего брата.