Текст книги "Марафонец"

Автор книги: Уильям Голдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Шумом? Вот эту струйку холодной воды, падающую в ванну, он называет шумом? Бэйб ждал, пока температура воды не станет сносной. Забравшись в ванну, он большим пальцем ноги мастерски закрыл кран с холодной водой и принялся листать книгу. Через некоторое время захлопнул ее и закрыл глаза.

Так он обычно приводил в порядок факты. Приказывал книге подчиниться ему. Прочитав и перечитав книгу, он крепко сжимал ее и приказывал фактам выстроиться в стройную систему в его голове. Лето в Лондоне было жаркое. Бывали случаи смерти от перегрева. Карпентьер уложил Уэллса-Бомбардировщика в считанные секунды, француз одолел англичанина. Набирало силу движение за избирательные права женщин, и одна суфражистка бросилась под королевскую лошадь на скачках в Дерби, при этом погибла. Танго считалось неприличным танцем. Бэйб задумался на минуту: хотя сам он не занимался танцами, все же смутно помнил, что где-то есть исследование, посвященное связи танцев различных эпох и морали, морали, склонности к сексу, крови и... ...и

щелк!

Господи, чтобы это могло быть? Бэйб замер, только глаза не переставали моргать, потому что он слышал... Он слышал! Что слышал? Что это был за звук? Что за щелчок? Он раздался оттуда – из пустой комнаты, что там могло щелкать?

Ничего, ответил он себе. Это старый дом-калека скрипнул, вот и все!

Однако звук этот был совсем не таким. Напоминал щелчок выключателя лампы. Нет, не «напоминал», похоже, и впрямь щелкнули выключателем.

Бэйб высунулся из ванны и попробовал заглянуть в щелку под дверью, но ни черта не смог разглядеть. Ну и ладно, он достаточно взрослый, чтобы побороть в себе страх.

Назад в 1913-й!

Германии пришлось попотеть тогда, делая свои «цеппелины» пригодными для использования. У Бенца в руках процветающая автомобильная компания, а Крупны уже богаче всех, и не успела еще накалиться обстановка, не успело оружие стать товаром первой необходимости и главным продуктом или...

...щелк.

Бэйб буквально выпорхнул из ванны и запер дверь. Когда он снова оказался в воде, закрыл глаза, вслушиваясь.

Тишина.

Может, это перегорели две из его четырех ламп или просто было два скрипа. Бэйб сидел не шевелясь, и хотя мысли его были заняты только звуками, он с удовлетворением осознал, что страх его не растет. Более того, голова работала нормально, логика сохранилась, и она подсказала, что если бы в комнате были люди, то они бы отключили не две или три лампы, а весь свет, им нужна полная темнота. Не стоит волноваться, пока не раздастся последний щелчок, а если это случится, что ж, тогда...

...тогда щелк.

1913 год, скомандовал себе Бэйб, сжимая в руках книгу. Россия. Бэйб зажмурил глаза. Спящий гигант. Николай еще сам принимает решения, но Распутин уже подбирается к нему, с каждым месяцем все сильнее прибирая к рукам Александру, излечивая приступы гемофилии у ее сына, когда врачи беспомощно опустили руки. Ленин собирал вокруг себя силы. А в Америке? Деньги. Д-е-н-ь-г-и, и баста. Вандербильти устроили маленькую вечеринку, на которой не только сам Франц Легар дирижировал оркестром, и не только Крайслер и Кальман пилили на своих скрипочках. В конце гостей услаждал своим тенором Карузо. Как вам это понравится? Мир понемногу катится к пропасти, а тут тебя за человека не будут считать, если старикан Карузо не напрягает свои легкие, чтобы потешить тебя и твоих друзей, сотни четыре друзей. Потрясающе! Как мы докатились до этого! Неудивительно, что в конце концов все взорвалось, и наконец...

...наконец щелк.

Бэйб был готов к этому. Он спокойно отложил книгу и сказал себе: будет и пятый щелчок. А если будет, то, значит, это были вовсе не щелчки, а скрипы, и все мои лампы горят, и все спокойно в королевстве датском.

Непременно будет пятый щелчок, уверял он себя.

Я в полной уверенности, что сейчас щелкнет еще раз – так подсказывала логика, а если я доверил свою жизнь логике, то не стоит прощаться с жизнью в первой же сомнительной ситуации.

Его ситуация, в общем, была очень простой – дождаться пятого щелчка, услышав его, вернуться к своей книге.

А если не щелкнет?

Еще проще. Сидеть тут и ждать запертым. Когда строили этот дом, строили его довольно прочным, так что пусть налетчики ломятся в дверь. Пусть ломают себе ключицы. Если только они не гиганты. Великан запросто вынесет эту дверь. Может, они наняли специалиста, вышибалу, и если у них есть такой парень, то они будут здесь через несколько секунд.

– Помогите. – Бэйб попробовал голос, потому что раньше он никогда не произносил этого слова. Мальчишкой, правда, просил помощи, чтобы спасли от приставшей пчелы. Но так он не кричал: СПАСИТЕ МЕНЯ, СПАСИТЕ МОЮ ЖИЗНЬ!..

...щелк.

Бэйб опять улегся в ванной и поблагодарил Бога, что стены в доме толстые и ему не надо вылезать из ванной и, капая на пол, идти объяснять соседу, что он не кричал. Зачем ему кричать? Нет, решил Бэйб, это рассердит соседа, лучше сказать:

«А, вы слышали крик о помощи. Я тоже слышал, это с улицы донеслось. Может, шпана с крыльца прижала кого? Погодите секунду, я оденусь, пойдем посмотрим». Вот так нужно было бы сказать соседу, разбуженному посреди ночи, хотя, конечно, после пятого щелчка...

...теперь царап.

Бэйб затаил дыхание. Вот оно что, пятый щелчок был вовсе и не щелчком, а звуком, очень похожим на шорох, и вот опять...

...опять царап.

Царап.

Кто-то откручивал шурупы с петель двери в ванную.

– На помощь! – крикнул Бэйб, но не очень громко, горло перехватило, и он попробовал еще раз: – На помощь! – теперь уже во всю силу легких.

И вдруг он услышал нечто, что испугало его. Очень испугало.

Из его комнаты неслась рок-музыка, из радиоприемника, включенного во всю мощь, чтобы перекрыть самый громкий крик.

Царап.

Царап.

Царап.

Царап.

Бэйб выскочил из ванны и поискал что-нибудь для защиты. Они пришли за ним! Черт возьми, почему он пользуется электробритвой? У отца была опасная бритва, и Бэйб любил смотреть, как он брился, подравнивая бакенбарды. Ах, если бы он подражал Г. В. и в этом! Он бы встретил их с опасной бритвой в руках и спокойненько выпустил бы из них дерьмо, а потом вызвал бы полицию. Это было бы просто здорово!..

Нет, хватит – у тебя нет опасной бритвы.

Но есть пистолет.

Но как добраться до него? Бэйб стоял в углу ванной, голый, отчаянно пытаясь сообразить, что ему делать, но додумался только до того, что надо одеться. Будет унизительно, если они увидят его голым. Трудно биться, если на тебе нет одежды: врагам легче целиться в тебя. Бэйб быстро надел пижаму.

Вот, подумал Бэйб, так-то лучше.

Лучше? Да ты осел, они до тебя хотят добраться, а ты рад, что напялил пижаму? Думай!

И он придумал.

– Спасите меня! – заорал он. – Спасите! На помощь, помогите!

Они же включили музыку еще громче, он на это и рассчитывал; все шло как надо, они должны думать, что он беспомощен и орет в надежде на помощь. Они меньше всего ожидают, что он нападет на них, распахнет дверь настежь и нырнет к столу, где схватит пистолет и начнет стрелять. Преимущество будет на его стороне: они окажутся в комнате с вооруженным человеком, загнанным в угол и готовым убивать.

– Спасите! – крикнул Бэйб, подходя к двери. – Господи, да помогите же! – взвыл он, нащупывая пальцами задвижку. – Сделайте что-нибудь! – сорвался он на визг.

Обе руки были готовы, одна на ручке, другая на задвижке. Бэйб в последний раз крикнул: «Помогите-е-е-е!», дернул задвижку, рывком распахнул дверь, прыгнул и покатился к заветному столу.

Задумано ловко.

Хромой блокировал его прыжок, широкоплечий сел на него и запихнул обратно в ванную.

Господи, подумал Бэйб, сейчас они будут делать из меня котлету. Он попробовал слабо сопротивляться, но тщетно: широкоплечий давил на него сверху. В ванной выключился свет, грохотала музыка. Бэйб оказался в ванне, он брыкался и дергался, но голова его постепенно уходила под воду: на этот раз драки не будет, на этот раз его будут топить.

Нет воздуха. Даже звуки музыки куда-то пропали. Ничего вокруг, кроме огромных рук, которые крепко держали Бэйба. Он пинался, пытался вырваться и бился в поисках глотка воздуха.

Бэйб постепенно слабел, сопротивлялся вяло. Но воспоминание о Доке придало ему силы, и он смог высунуть голову из воды и еще на миг услышал грохот музыки.

Но только на миг. Огромные руки крепко держали его. От них никак не избавиться. Ничего не сделать. Так вот как умирают, подумал Бэйб. Он не открывал глаз под водой. Да не так уж это и ужасно, решил он, не так ужасно, как обычно представляют.

Но потом ему пришлось кашлянуть, рот открылся, и вода полилась внутрь... А огромные руки не отпускали...

Нет, понял Бэйб. Он был не прав, считая, что умирать не так уж и страшно. Не то слово: умирать – это...

21

Пришел в себя Бэйб в комнате – мокрый, опустошенный, в пижаме, привязанный к стулу и, эге, что самое главное – живой.

Бэйб щурился, пытаясь разглядеть комнату, в которой он находился. Ничего особенного: маленькая, ярко освещенная, стены голые. Стул как стул, даже креслом можно назвать – с откидывающейся спинкой. Устроиться бы в нем поудобней, но вот только связан Бэйб слишком туго, чтобы говорить о каком-нибудь удобстве. Видимо, с момента нападения прошло какое-то время, но не слишком много: одежда была еще мокрая. В комнате не было окон, но Бэйб чувствовал, что ночь еще не кончилась и сейчас около трех. Итак, он в плену, жертва безжалостных садистов.

Но какого черта скулить: он ведь пока дышит.

Бог ты мой, подумал Бэйб, недооцениваем мы эту способность, надо бы учредить ежегодную Национальную Неделю Дыхания, выбрать какое-нибудь подходящее время года – осень, например, когда воздух более или менее чистый, дать людям возможность просто гулять и дышать, пить озон. У Бэйба закружилась голова – это недостойно историка. Где бы сейчас был мир, если бы у Карлейля кружилась во время работы голова? Но ничего Бэйб с собой поделать не мог, он сидел на стуле, земля вращалась, и он вместе с нею.

Голос за спиной произнес:

– Он пришел в себя.

Хромой встал перед Бэйбом. С другой стороны кресла появился широкоплечий. В руках у него была кипа чистых белых полотенец, аккуратно сложенная.

– Дай мне, – сказал Хромой, и полотенца перекочевали из рук в руки.

– Держи его голову неподвижно, крепко – это самое главное, – Хромой внезапно перешел на шепот, потому что сзади послышались быстрые шаги.

Бэйб видел, как оба напряглись, почти так же, как напряглись легавые, когда Джанеуэй появился на сцене в первый раз.

Но это был не Джанеуэй. Совершенно лысый атлет, ярко-голубые глаза – ярче даже, чем у Бизенталя. Бэйб слишком много видел таких в университете: этот человек очень умен. В одной руке у него было свернутое полотенце, в другой – черный кожаный чемоданчик. Знаком он приказал поднести лампу поближе к креслу. Хромой поспешно выполнил этот приказ, и лысый спросил:

– Это не опасно?

– Что? – не понял Бэйб.

– Это не опасно?

– Что?

– Это не опасно?

– Что не опасно?

Лысый был терпелив:

– Это не опасно?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Лысый сохранял ровный тон:

– Это не опасно?

Бэйб повысил голос:

– Я не могу сказать вам, опасно это или нет, пока не пойму, о чем вы спрашиваете, так что спрашивайте конкретно, и я отвечу, если смогу.

– Это не опасно? – Лысый был упорен.

– Я не могу ответить.

– Это не опасно?

– Вы что, не слышите меня? Не знаю я, что такое ваше «это»!

– Это не опасно? – как машина, твердил лысый.

Все это становилось похоже на китайскую пытку водой.

– Да, – сказал Бэйб. – Это очень опасно. Вы даже не поверите, как опасно. Ну вот, теперь вы знаете.

– Это не опасно?

– Если вам не нравится «да», то я скажу: нет, совершенно безопасно. Совсем. Можете расслабиться.

Все с той же безграничной терпеливостью:

– Это не опасно?

Бэйб спокойно ответил:

– Я действительно не понимаю, что вы хотите от меня.

Лысый кивнул широкоплечему, и Бэйб тотчас почувствовал, как его голову сжали с двух сторон огромные руки, держа ее крепко и неподвижно. Хромой еще ближе пододвинул лампу.

Лысый поставил на пол свой чемоданчик и расстелил на нем полотенце, на котором Бэйб заметил блеснувшие тонкие инструменты. В комнате было жарко, и пока лысый выбирал инструмент, он слегка вспотел – хромой молча вытер чистым полотенцем его лоб. Огромные руки широкоплечего заставили Бэйба открыть рот. Лысый достал изогнутое стоматологическое зеркало, потом еще одну штуковину с загнутым концом. Сосредоточившись так, что даже глаза перестали мигать, он приступил к работе.

Господи, подумал Бэйб, он вычищает мой зуб.

Ерунда какая-то. Тип быстро что-то делал инструментами у Бэйба во рту; легонько постучал здесь, осторожно потрогал там, все очень аккуратно. А может, спросить его, как ему мои зубы, подумал Бэйб. Потом он подумал о расценках этого типа. Черт побери, раз уж на то пошло, может, он поставит пломбу за пару долларов? Бэйбу даже захотелось рассмеяться.

Только, конечно, смешного ничего не было. Все это наводило страх. Дантистов боятся, сколько бы музыки у них в приемных ни было, сколько бы уколов новокаина они ни обещали. Там все понятно. Но здесь было нечто большее, чем страх.

Зубной врач ассоциируется у нас со страхом боли. Нельзя предугадать, что произойдет в следующий момент.

Господи, да я же испуган, подумал Бэйб, надо очень постараться скрыть страх от этих людей. Бэйб смотрел в голубые глаза лысого, думая: может, он и причинит мне боль, но он хорошо поработал с моими зубами.

Теперь уже в его руках был другой инструмент, но все делалось с такой осторожностью, что боли вообще не чувствовалось. Бэйб был замечательным пациентом, обычно он переносил все эти манипуляции без новокаина, потому что терпеть не мог игл. Лысый все делал без боли, осторожно убирал из полости гниль.

Сидя на этом безумном зубном рандеву, Бэйб не знал многого, но в одном был уверен: лысый – настоящий мастер своего дела. Пальцы у него сильные и быстрые, они двигались без малейшей заминки все время, пока лысый вычищал дупло. Бэйб, связанный, мог только наблюдать за голубыми глазами. Они даже не моргнули ни разу, ничто не отвлекало их.

Лысый достал новый инструмент, задумчиво посмотрел в ротовую полость.

– Это не опасно? – спросил он ровно и спокойно: казалось, он готов ждать нужного ответа целую вечность. Бэйб сказал:

– Я уже говорил вам и повторяю еще раз: клянусь, я не знаю, о чем вы говорите.

Лысый взял зонд с длинной иглой на конце и ткнул им в живой нерв.

Верхняя часть головы у Бэйба взорвалась.

Он еще ни разу не испытывал такой неожиданной и резкой боли и закричал, но лысый быстро вытащил зонд, а широкоплечий проворно закрыл Бэйбу рот своей лапищей.

– Это не опасно? – спросил лысый мягко.

В глазах Бэйба стояли слезы, помимо его воли, он не мог их остановить, просто реакция организма, они уже текли по щекам.

– Я не... – начал было он, но его прервали, широкоплечий раскрыл ему рот, а лысый снова вставил зонд, еще глубже, в нерв.

Бэйб начал терять сознание, но зонд был тут же извлечен – так, чтобы он не успел отключиться. Лысый внимательно смотрел на него, в его голубых глазах читалась даже забота. Он хорошо знал боль, этот тип, знал, когда и как можно нажимать и когда вытаскивать. Он потянулся к полотенцу, и в его руках оказалась бутылочка.

– Гвоздичное масло, – сказал он, первый раз внеся в свою речь разнообразие. Он капнул масло себе на палец, широкоплечий снова открыл рот Бэйбу, и лысый приложил палец к зубу.

Господи, подумал Бэйб, сукин сын доконает меня.

Ничего подобного.

Лысый легонько потер пальцем полость, и боль как по волшебству стала проходить.

– Разве не замечательно? – сказал лысый. – Всего лишь гвоздичное масло, а какие удивительные результаты.

Бэйб лизнул языком зуб. Дантист улыбнулся, капнул на палец еще масла, потер зуб – умело, осторожно, – и боль исчезла.

– Жизнь может быть, если мы только захотим, очень простой, – сказал дантист. Он поднял бутылочку с маслом: – Облегчение. – Потом поднял зонд: – Страдание. – Лысый взял у Хромого полотенце, промокнул пот на лице Бэйба. – Вы ведь неглупый молодой человек, способный отличить свет от темноты, жару от холода. Несомненно, вы предпочтете что угодно моему орудию пытки. Так вот я спрашиваю вас, и, пожалуйста, подумайте, прежде чем ответить: это не опасно?

– Господи, поел...

– Вы не подумали, поторопились. Повторять вопрос я не буду. Вы уже знаете, что может произойти. Когда будете готовы – отвечайте.

Помедлив, Бэйб произнес:

– Я...

Голубые глаза ждали.

Бэйб покачал головой.

– ...не могу удовлетворить ваше желание... потому что... я не... – а потом быстро заговорил: – Не надо, пожалуйста, не надо.

Широкоплечий опять раскрыл ему рот, а лысый стал подносить свой остроконечный зонд к зубу. Господи, думал Бэйб, он сейчас проткнет мои мозги! Наконец его сознание сдалось, и он обмяк; в полусознательном состоянии чувствовал, как его развязали, слышал, как дантист отдавал приказания:

– Карл, отнеси его в пустую комнату, возьми масло и соль какую-нибудь нюхательную – приведи его в чувство, побыстрей.

– Вы думаете, он знает? – спросил Хромой.

– Конечно, знает, – ответил дантист. – Но упрямится.

Некоторое врем они молчали. Потом Бэйб услышал самые страшные в его жизни слова:

– В следующий раз, боюсь, придется сделать ему по-настоящему больно.

Широкоплечий Карл поднял его на руки, Бэйб морщился, пока он нес его из ярко освещенной комнаты в узкий и длинный коридор, похожий на проход в железнодорожном вагоне. В конце коридора Карл распахнул ногой дверь, положил Бэйба на кровать в углу, сунул ему под нос какую-то соль. Бэйб заморгал, зачихал и закашлялся, попытался отвернуться, но Карл не позволил ему. Некуда было деться от этой вонючей соли. Карл капнул Бэйбу на палец гвоздичного масла. Бэйб засунул палец в рот, стараясь побыстрее избавиться от боли, он лихорадочно полизал зубы, потом протянул палец Карлу, тот капнул на него еще немного масла. Бэйб успел прогнать через свои мозги единственную мысль. Мысль эта была о жизни, ведь всего несколько минут назад он услышал самые страшные слова. Агония, которую он только что пережил, была лишь разминкой, прелюдией, детской забавой...

И теперь вот, минуту спустя после мрачных дум, Бэйб наслаждался самым великолепным за всю свою жизнь зрелищем: за спиной Карла медленно, беззвучно пробирался в полураскрытую дверь Джанеуэй, сжимая в руке замечательнейший нож...

22

Бэйб понял, что ему нельзя смотреть не только на Джанеуэя, но и на Карла: если великан увидит его глаза, то поймет, что в десяти футах за спиной что-то происходит. Если он повернется, Джанеуэю конец; хотя у него есть нож. Карла это не остановит.

– Пожалуйста, еще... – пробормотал Бэйб, уставившись за матрас, – еще... – и он протянул дрожащий палец за порцией масла.

Вместо этого Карл ткнул ему прямо в лицо соль, и от неожиданности и острого запаха Бэйб упал на матрас навзничь, опять задыхаясь и кашляя. Было мерзко, ничего не скажешь, но Бэйб смог взглянуть на Джанеуэя, увидеть, как он идет его спасать.

Еще восемь футов. Может, семь. Джанеуэй двигался бесшумно.

Отвернись! – скомандовал себе Бэйб и отвернулся. Опершись на локоть, он приподнялся.

– Другое... пожалуйста... не это... от боли.

На этот раз Карл капнул ему на палец масло, и Бэйб быстро начал втирать масло в зуб. Что бы там ни было в этом масле, оно казалось чудесным: боль в зубе быстро исчезла, но эту новость надо было скрыть от Карла, не то он потащит его обратно в кресло. Однако где же Джанеуэй, что он там тянет?

Бэйб поднял глаза: Джанеуэй был еще далеко для точного удара, но уже успел бесшумно пройти большую часть пути. Видимо, он наполовину индеец, решил Бэйб, если сумел пройти половину комнаты бесшумно. Бэйб опустил глаза и принялся тереть зуб и испускать тихие довольные звуки.

Осталось три фута.

Еще меньше и еще меньше.

– Еще, пожалуйста, дайте, – попросил Бэйб.

То ли слишком быстро он это сказал, то ли слишком громко, а может, то и другое в сочетании со взглядом, который он бросил на Джанеуэя, но Карл резко обернулся, готовый разделаться с Джанеуэем.

Бэйб никогда не видел, чтобы кто-нибудь двигался так быстро, как Джанеуэй: в одно мгновение он оказался перед гигантом, схватил его за шею и оторвал от земли, используя бедро. Простое лицо Карла исказилось, когда правая рука Джанеуэя достигла цели. Карл вскрикнул как ребенок и рухнул на пол. Нож Джанеуэя торчал из его спины.

Джанеуэй взвалил Бэйба на себя и выскочил из комнаты в узкий вагонный коридор. В конце коридора он высветил ступеньку вниз, к земле, и крикнул Бэйбу:

– Пошел!

В дальнем конце коридора с пистолетом в руке появился Хромой. Но Джанеуэей опередил его, выхватив свой пистолет, он выстрелил два раза.

Бэйб тем временем спускался по неудобным ступенькам, крепко держась за перила обеими руками. Он услышал крики Хромого, они продолжались до тех пор, пока Джанеуэй не выстрелил в третий раз.

Джанеуэй сбежал вниз за Бэйбом, догнал его. На улице было темно и безлюдно. Бэйб никак не мог сообразить, где они. Джанеуэй шел быстро, не обращая внимания, что Бэйб спотыкается, потом он распахнул дверцу автомобиля и заорал:

– Залезай сзади и ложись на пол!

Бэйб полез в машину, но слишком медленно, и Джанеуэей запихал его внутрь.

– На пол, на пол ложись! – Он захлопнул дверь, включил зажигание и на полном газу рванул с места в непроглядную ночь.

Бэйб спросил:

– Сколько времени? Где мы? Что происходит? Вы спасли мне жизнь, я очень благодарен вам...

– Не знаю, насколько серьезно они занялись тобой. Чем дольше твоя голова не будет видна, тем дольше она будет сидеть на твоих плечах. Находимся мы на Западных Пятидесятых улицах, вблизи Гудзона, вокруг склады; сейчас около четырех ночи. Да, я спас тебя, и в ответ хочу получить не твою благодарность, а молчание.

– Ясно, сэр, – ответил Бэйб, лежа на полу, согнувшись почти пополам. Не такой уж и плохой этот Джанеуэй, взял да и спас Бэйба от мучений и смерти.

Джанеуэй свернул за угол дома, по-видимому, на двух колесах, если судить по визгу и скрежету покрышек об асфальт.

– Ну так вот. Этот огромный Франц Карл – обыкновенная гадина, это лучшее, что можно о нем сказать. Он всегда любил мучить людей, специализировался на женщинах. Ему бы в тюрьме южного штата работать: терпеть он не мог черных. Там бы для него был сущий рай – попивай себе целый день пиво и поколачивай негров, как скучно станет. Да ладно. Бог ему судья. Тот, которого я пристрелил, – Петер Эрхард. Кузен и босс Карла. Такая же гнида, чуть повыше классом. Вагончик не принадлежал им, но они там жили, потому что так было приказано. Они следовали простым правилам и служили определенной цели.

– Какой?

– Ты слышал что-нибудь о Йозефе Менгеле и Кристиане Сцеле?

– Менгеле и Сцеле? Нет.

– Боже мой! – взорвался Джанеуэй. – А я-то думал, ты на самом деле всезнающий историк, за которого себя выдаешь. Ты что, не слышал ни об одном немце, кроме Гитлера? Ты знаешь Гитлера?

– Мартин Борман? – попробовал Бэйб.

– Борман уже мертв, наверняка мертв. В газетах вечно пишут, что он на свободе в Боготе или занялся подпольным бизнесом, но большинство главных охотников за нацистами считают его мертвым. А вот Сцель и Менгеле... Все уверены, что эти еще среди живых. Они командовали экспериментальным блоком в Освенциме. Это самые крупные нацистские фигуры. Они до сих пор живы.

Бэйб попытался устроиться поудобнее, но пол был слишком твердый, к тому же зуб начал напоминать о себе. Каждый раз, когда машину чуть встряхивало, Бэйб получал будто кулаком в челюсть.

– Причина, почему они выжили, очень проста: они были умнее других. Их всегда называли ангелочками-близнецами. Менгеле звали Ангелом Смерти, а Сцеля Белым Ангелом – из-за его прекрасных седых волос. Менгеле был доктором философии и еще доктором медицины, но мозгом дуэта считался Сцель.

Машина на большой скорости попала колесом на канализационный люк и подскочила – Бэйб непроизвольно вскрикнул.

– Что?

– Ничего-ничего, продолжайте. Значит, вы говорите, что эти двое, которых вы только что убили, работали на «близнецов»?

– Нет, только на Сцеля. И они были лишь частицей системы. Ты знаешь, как богаты были главные наци?

– Нет, миллионеры?

– Я думаю, их спокойно можно назвать миллионерами. В августе сорок четвертого, когда они поняли, что дело плохо, несколько главарей скинулись и заплатили Аргентине пятьсот миллионов за паспорта. Эти типы обворовали целый континент. Когда Геринг совершил самоубийство в сорок пятом – ты ведь знаешь, он отнимал у евреев картины, – его коллекция оценивалась в двести миллионов долларов. Это тогда – двести миллионов. Теперь прикинь, какие произошли перемены на рынке картин и в курсе доллара. Сегодня можно спокойно говорить о миллиарде.

Машину тряхнуло на очередной яме.

– Черт! – ругнулся Бэйб от боли.

– Это действительно уму непостижимо, – продолжал Джанеуэй. – Менгеле родился в богатой семье, а Сцелю пришлось самому делать состояние. Он был протеже Менгеля, отчасти по причине своего блестящего ума, а также из-за внешнего вида. Менгеле ненавидел свою внешность: он считал, что похож на еврея или цыгана. Вообще-то так оно и было. Он занимался экспериментами на людях, я думаю, потому, что страстно хотел изменить свое лицо, но зачем он приращивал мужчинам груди или пытался вырастить руки на спине, никому не известно.

– Не сделал он этого, – возразил Бэйб.

– Не сделал, тут ты прав, но что пробовал – это точно.

Ну ладно, хватит о Менгеле, для нас главное – Сцель. Начинал он с золота, но затем по Освенциму прошел слух, что от него можно откупиться, что можно устроить побег, хорошо заплатив Кристиану Сцелю. Он и в самом деле выпустил несколько человек, но только для того, чтобы поддержать слух. А эти придурки евреи, они уж постарались сохранить кое-что из своих драгоценностей, спрятав их в заднице, как всегда делают заключенные. И вот они приходили к Сцелю – он пускал только самых богатых – и торговались с ним; он же, получив бриллианты, убивал их владельцев.

И он, и Менгеле распоряжались жизнью и смертью в своем экспериментальном блоке; если вспомнить, что Менгеле делал с заключенными, то трудно осуждать кого-либо за доверие Сцелю. Им приходилось рисковать, а что еще делать, когда рядом рыщет проклятый Менгеле, убежденный, что сможет вывести голубоглазых людей. – Джанеуэй сделал глубокий вдох. – Ну вот. Том, почти вся предыстория. Все понятно?

– Более или менее. Только как все это касается меня?

– Отец Сцеля погиб две недели назад.

– И?

– В начале сорок пятого Сцель ухитрился переправить из Западной Германии своего отца, и старик поселился здесь.

– В Америке?

– В Нью-Йорке. У него в Йорквилле жила сестра, а сам он обосновался под чужим именем. Она умерла, а он так и остался здесь. Он остался – и они остались.

– Они?

– Бриллианты Сцеля. Он отдал их отцу все до единого, оставил себе только на жизнь. Он жил в Аргентине, пока Перон не пришел к власти, а потом удрал в Парагвай. Бриллианты остались здесь. Сцель рассчитывал, если его поймают, то он с помощью состояния выкупит себе свободу. Его отец хранил бриллианты в сейфе банка, и когда Сцелю требовались деньги, он давал знать старику; у них действовала система курьеров. Бриллианты неизменно поставлялись на тот рынок, где были самые высокие цены, – когда в Швейцарию, когда в Западную Германию. Сцель обменивал выручку на парагвайскую валюту и жил спокойно, пока эти деньги не кончались. Все было прекрасно, пока старик не погиб в катастрофе. Понимаешь, каждый может завести себе сейф в банке, но не каждый может пользоваться им: только вкладчик и доверенное лицо, а доверенное лицо допускается к сейфу только в одном случае – непредвиденной смерти вкладчика. Сцель был доверенным лицом своего отца, и теперь происходит вот что: его подручные пытаются вычислить, насколько опасно Сцелю появляться в Нью-Йорке. Я думаю, ему придется приехать: выхода нет, не бросит же он свое богатство.

– Вы сказали, что Сцель начал с золота.

– Сцель знаменит тем, что выдергивал зубы у евреев – в печах Освенцима никогда не находили золота. Сцель был зубным врачом.

Бэйб опять ударился головой о заднее сиденье.

– Он не приедет в Америку, мистер Джанеуэй. Он уже приехал. Он здесь.

– Нет, – возразил Джанеуэй, – мы бы знали что-нибудь. А почему ты так думаешь?

– Потому что не Карл и Эрхард чуть не убили меня, а зубной врач.

– Говори дальше, – в голосе Джанеуэя почувствовалось волнение.

– Он все время твердил и твердил одно и то же: «Это не опасно? Это не опасно?»

– Как он выглядел? Глаза голубые? А волосы седые?

– О Господи, да, невероятно голубые, но он лысый, совершенно лысый, кроме того...

– Кроме того, это ни черта не значит: он мог запросто все сбрить! Дальше.

– Он большой мастер. Он действовал очень умело, когда начал мучить меня: в точности знал, когда я потеряю сознание, знал заранее, что я сделаю в следующую секунду, раньше меня самого знал...

– Тогда его фраза «Это не опасно?» значила: опасно ли мне, Кристиану Сцелю, приехавшему в Америку, пойти в банк? Дело в том, что как только он выйдет со своими бриллиантами на улицу, любой грабитель может сорвать кучу денег, пятьдесят миллионов, а может, и пять раз по пятьдесят миллионов, и налогов платить не надо. Сукин сын, приехал сюда, выродок, и наложил в штаны – боится нос высунуть на улицу! Да, испугаешься тут. Как только он выйдет из банка, он беспомощен: ведь и в полицию не сможет заявить, что его ограбили.

– Все равно не понимаю, при чем тут я.

– Да яснее ясного. Этот сукин сын считает, что твой брат кое-что рассказал тебе перед смертью.

– Вы хотите сказать, что Док был связан с Сцелем?

– В нашей работе приходится делать многое – иногда мы продаем другим странам государственные секреты. Не для наживы, а потому, что точно знаем: они уже завладели этим секретом. Сцель жил тем, что доносил на других наци. Когда же готовилась облава на него, он узнавал заранее и убирался вовремя. Около тысячи наци предстали перед судом после войны; я думаю, в сорока – пятидесяти случаях это было заслугой Сцеля. Твой брат был связным Сцеля. Эрхард брал бриллианты у старика и передавал твоему брату, он доставлял их в Европу в одну из своих поездок. В Эдинбург. Там жил некий антиквар, который специализировался на торговле бриллиантами. Годами ходили слухи, что он грабит Сцеля, продавая за полмиллиона и отдавая четыреста пятьдесят тысяч. Но это были только слухи. После продажи он передавал деньги курьеру, и тот вез их в Парагвай к Сцелю. Том, я хочу спросить тебя... мне нужна только правда, какой бы тяжелой она ни была.

– Все что угодно.

– Перестань защищать своего брата. Мне понятны твои чувства, но он должен был умереть от такой раны, тело я осматривал тщательно. Ему очень нужно было видеть тебя, он хил последние минуты ради одного: что-то тебе сказать, что-то очень важное. Он бы не стал себя мучить ради того, чтобы крикнуть «Бэйб» и умереть. Так что говори, это очень важно, что он тебе сказал?