Текст книги "Искатель. 1993. Выпуск №4"

Автор книги: Уильям Голдэм

Соавторы: Э. Уайт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Не махнул, потому что с детства не люблю навязываться.

Зря ты все это говоришь, чуть было не сказал Сцилла, но так как это было правдой, вовремя удержался. Что-то нависло над Обезьяной. Что-то давящее и ужасное.

– Ты мне хотел рассказать о Фиделио, – напомнил Сцилла.

– Расскажу, я не забыл, не торопи, Сцилла, я не пьян и вовсе не заговариваюсь.

Что бы ни беспокоило Обезьяну, скоро это всплывет, Сцилла такие вещи чувствовал. Делать ничего не надо, жди – и все станет ясно. Пока же ожидание было невеселым, и поэтому Сцилла перевел разговор на тему, близкую им обоим, – о Брюсселе, о том, как они оба выжили. Вообще-то встреча их была случайной: обоим им понадобился один и тот же, как оказалось, уже мертвый специалист по фальшивым паспортам. Вышли они друг на друга неожиданно – в комнате над его мертвым телом. Обезьяна выстрелил, а Сцилла ударил его в плечо, на удивление мускулистое. Обезьяна выстрелил еще раз, но все не решался попасть в Сциллу, это была больше угроза, чем попытка убить. Тем все и кончилось, они разошлись в разные стороны.

– А почему ты не попал в меня? – спросил Сцилла. – Хотя я вообще-то не жалею об этом.

– Тени, – пояснил Обезьяна, – тени всегда мешают точно прицелиться. Я, видимо, выстрелил выше. Целился в голову, а попал в стену. Метил бы в сердце – тебе бы пришлось худо.

Сцилла поднял стакан:

– За тени.

Обезьяна играл со своим стаканом.

В зале объявили, что рейс на Лондон опять задерживается. Обезьяна чертыхнулся и сделал большой глоток из стакана.

– Я тоже лечу в Лондон, – сказал Сцилла, дотронувшись до нагрудного кармана, где лежал билет первого класса до Лондона.

– Прекрасно. В этих чертовых самолетах я всегда летал один. Одиннадцать часов безделья, мука – эти полеты. И не могу читать в самолете ничего серьезнее журналов. Или автобиографию какого-нибудь артиста. Вот прекрасное аэрочтиво.

– Я лечу во втором классе, – сказал Обезьяна, и Сцилла понял, что угнетало этого маленького человечка.

– Для прикрытия?

Обезьяна покачал головой.

– Может, ошиблись?

Обезьяна снова покачал головой.

Сцилла решил, что лучше промолчать. А что тут скажешь? Если ты занимаешься этой работкой, то и летишь первым классом. Всегда. Ведь нет никаких пенсий и увольнительных пособий, безопасность никто не гарантирует. Если кто и летел вторым классом, то для того, чтобы соответствовать своей «легенде», – для дела, на которое послали. А если не «легенда», то, значит, Отдел хочет показать, что этот агент в немилости. Тогда и до отставки недалеко. Только, конечно, до отставки не доходило никогда. Сцилла считал последним делом такую вот «легенду» со вторым классом. Дайте лучше такое задание, где он положит живот, дайте напоследок вкусить славы, роскоши, черт возьми, он отработает сполна.

– У меня славная была работенка, – сказал Обезьяна, – лучше, чем у других.

– И Фиделио ты в расход пустил.

– И Тренча. Этого ты тоже не знал, так? Обоих прихлопнул. В один год. Тогда я теней не видел. – Обезьяна поднес стакан к губам. – А знаешь, о чем я думал до твоего прихода?

Сцилла покачал головой.

Вообще-то нет, подумал Сцилла, зачем мне это?

– Хочешь говорить – говори, – произнес он вслух.

– Я думал, что у меня не было женщины, которой бы я не заплатил, или ребенка, который знал бы мое имя, или парика, который вдохновлял бы меня.

– Сентиментальная чепуха, – фыркнул Сцилла, надеясь, что это подействует.

Маленький человечек помолчал. Потом громко и резко расхохотался.

– Черт возьми, Сцилла, ты это здорово сказал.

А Сцилла потребовал:

– Теперь выкладывай все про Фиделио, иначе я сейчас же иду в книжный киоск и покупаю себе там какие-нибудь «Признания Ланы Тернер».

– Сначала надо куда-то зайти, – Обезьяна вскочил со стула. – Ты ведь знаешь, там, в моем досье, про это написано, – Он заторопился к выходу, пребывая, по всему было видно, уже в хорошем расположении духа.

В досье говорилось, что у Обезьяны слабые почки и какие-то нелады с кишечником – несколько лет назад делали операцию. Так что Сцилла сразу понял, куда направляется Обезьяна.

Он поднял бокал, когда Обезьяна скрылся из вида, и вдруг совершенно неожиданно решил, что поменяет билет и полетит вторым классом. В этом нет ничего фатального, если ты сам принимаешь такое решение.

Сцилла вышел из бара, подошел к окошку фирмы «Пан Америкэн», на удивление недолго простоял в очереди, объяснил, что ему надо, получил желаемое и вернулся в бар. Может, этот его жест был одного рода с признаниями Обезьяны – сентиментальная чушь. Но, если в истории Фиделио было хоть что-то стоящее, лучшего времени выслушать ее и историю Тренча заодно не представится.

Сцилла сел на свое место в баре и стал ждать возвращения Обезьяны.

Он медленно допил виски.

Соседний стул оставался пустым.

Сцилла заказал еще.

И отпил.

Несомненно, что-то было не так.

Еще глоток.

Не твое это дело, урезонил он себя. Потом сделал большой глоток. Может, этот глоток и стал причиной его последующих действий, потому что он обычно пил так много только за надежно запертой дверью, а в баре аэропорта, естественно, такого уединения не найти. И, если он выпил больше обычного, это означало, что он позволил себе разволноваться, очень уж хотелось услышать историю Фиделио. А раз так, надо действовать, а не сидеть. Сцилла встал и направился к мужскому туалету.

Табличка на двери заведения все прояснила. «Извините, неисправность. Ближайший клозет на нижней площадке лифта. Спасибо». Табличка была прилеплена клейкой лентой к двери, буквы написаны чернилами, ровным почерком. Сцилла вспомнил, что до лифта довольно далеко, – это и объясняло долгое отсутствие маленького человечка в накладке.

Сцилла был уже на полдороге к бару, когда решил, что табличка липовая. Он повернулся и пошел назад к туалету. Клозет… Сейчас так не говорят – «клозет». Табличка фальшивая.

Дверь была заперта, но Сцилла умел ладить с дверьми. Оглянувшись, он пошарил в кармане брюк. Вечно все толкуют о каких-то ключах-«вездеходах», и в книгах о них пишут. Ерунда все эти «вездеходы», если нет сотни разных ключей. Нет, отмычка – вот это вещь, у него она всегда была с собой, а больше и не надо ничего, если ловкие пальцы, если чувствуешь каждую бороздку. Сцилла вытащил перочинный нож, в котором он лишь чуть изменил меньшее лезвие: подточил его потоньше и чуть согнул, так что отмычкой это лезвие назвать было трудно. Порядочный вор не взял бы такое на дело, но ему было достаточно. Сцилла вставил его в скважину, покрутил, нащупал бороздки, нажал несколько раз – и все.

Шатаясь, Сцилла ввалился в туалет как пьяный и нетвердым шагом направился к раковинам. В туалете находились двое: молодой белый сантехник в комбинезоне, он возился с трубами, и негр-уборщик, он подметал, волоча за собой огромный бумажный мешок.

– Доконали меня эти «мартини», – сообщил Сцилла черному и открыл кран холодной воды.

– Доконали «мартини», – повернулся он к технику.

– Эй, не трогайте. – Сантехник направился к Сцилле. – Трубы разобраны.

Сцилла озадаченно приоткрыл рот, выключил воду.

– Вы что, табличку не видели? – спросил негр.

– Какую табличку? – удивился Сцилла. – Там написано: «Мужской». Я, конечно, прочитал эту табличку, а то бы дамы тут визг подняли. – Он снова включил воду и сполоснул лицо.

Сантехник выключил воду, а черный пошел к двери, открыл ее, проверил, на месте ли табличка.

– Право, мистер, нельзя включать воду, ей-богу, – сантехник был очень вежлив. Сцилла прикидывал: кто из них, он или черный, пустил в расход Обезьяну? От арабов они или врагов арабов?

Обезьяне теперь все равно. Он покоился на дне огромного бумажного мешка. Сцилла был в этом уверен.

– Жаль, – произнес Сцилла, и сказал он это искренне. Вот и послушал историю Фиделио, и о Тренче, наверное, было бы интересно узнать. Но так должно было случиться. И Обезьяна знал это не хуже других.

Черный быстро вернулся.

– Табличка на месте.

– А, эта бумажка… – якобы вспомнил Сцилла. – Да, что-то там написано.

– Что клозет засорен, – ответил сантехник, – и что надо обращаться вниз.

Сцилла чуть не рассмеялся собственной догадке. Да, он не дурак, ничего не скажешь, не дурак. Эти двое все еще переглядывались, и Сцилла понял: они решали, отпускать его или нет. «Здесь покоится Сцилла, погубленный знанием правильной речи». Он стоял не шевелясь, пьяно обхватив руками раковину, даже и не помышляя трогаться с места, пока ему не скажут. Он знал, что они не станут связываться с ним, он не стоял у них на повестке дня, у них было свое дело, они его сделали, и им было совершенно на него наплевать. Да и он, собственно, не будет впутываться, и у него есть свои дела.

Он увидел жалкий парик Обезьяны в угловой кабинке. Мерзавцы взяли беднягу с больным кишечником в самый уязвимый момент – они убили живую легенду, когда она была без штанов.

– Бог ты мой, вы что, не могли подождать? – медленно проговорил он и ударил сантехника, не потому, что тот стоял ближе, а потому, что у него в руках был тяжелый ключ, видимо, уже побывавший в черной работе.

Сцилла свел кончики пальцев вместе – и удар в горло сбил сантехника с ног. С негром было проще – тот не знал, с кем имеет дело. Сцилла легко достал его левой, рубанул ребром ладони по ключице – послышался хруст костей, и черный опустился рядом с сантехником.

– Почему вы не подождали?

Техник пытался выдохнуть – он, наверное, уже никогда не сможет говорить как прежде. Черный, с ужасом глядя на Сциллу, неловко поводил плечом, еще не понимая, что произошло.

Сцилла проговорил очень тихо:

– Вот сейчас я сниму с вас штаны, как вам понравится, а? А потом посажу на стульчак. И убью обоих. Как, понравится?

– Нам приказали, – выдавил черный, – про тебя ничего не было. Не убивай нас.

– Вы знаете, кто я?

– Знаем, – ответил черный, – Сцилла.

Сцилла помедлил, не зная, прикончить их или нет. Гнев еще не оставил его, так что сделать это будет нетрудно. Уйти-то он сможет.

– Не надо, – попросил черный.

Сантехник все еще хрипел.

– Нам не сказали, что он был твой друг, – пояснил черный.

– Да, был. – Гнев Сциллы уже рассеивался. – Много лет, – продолжал Сцилла, пытаясь не остыть. Но ничего не получалось. Потому что Обезьяна не был его другом. Не друг, не знакомый, кто он? У них была одна профессия. Ну и что?

Он наклонился над ними, держа руки в боевой позиции. Он захотел увидеть их страх – и увидел. На их лицах было написано ожидание смерти.

– Запомните, вы, – сказал Сцилла, и хотя злость его уже проходила, голос еще дрожал. – Всегда оставляйте что-нибудь человеку. Понятно вам? Хотя бы какую-нибудь мелочь. Хватит и клочка, но клочок этот должен остаться. Вам понятно?

– Да, – прошептал черный.

Сцилла опустил руки ниже.

– Все понятно! – закричал черный, но он уже понял: пришел конец. Сантехник тоже сообразил, что с ним покончат.

Сцилла же молча выпрямился и ушел. Он вернулся в бар, допил виски, заказал еще.

Какая идиотская комедия! Они обо всем доложат в свой центр. Там свяжутся с Отделом и громко объявят, что Сцилла нарушает. Хуже – Сцилла вмешивается. И, конечно. Отдел постарается опровергнуть обвинение.

Но они уже не будут так доверять Сцилле, как прежде. Нет, они будут давать ему работу, конечно, он еще слишком ценен для них. Но за ним будут наблюдать. Более тщательно, чем раньше, гадая, почему же он нарушил, что с ним такое случилось, можно ли дальше доверять Сцилле. И на следующем задании…

Следующего задания не будет, решил Сцилла. И арабы, что наняли черного и сантехника, если это арабы, они тоже будут за ним следить. Надо ведь защищать как-то своих людей, и они не упустят возможности взять его врасплох, ключицу, например, сломать или голоса лишить. Или же, если разозлятся всерьез, перебить ему позвоночник в пояснице, чтобы помучился десяток-другой лет.

Я не попадусь врасплох, решил Сцилла.

Решить-то легко, но почему он взбесился в туалете? Почему вид помятого парика в углу кабинки вывел его из себя?

Потому что… Сцилла понял наконец: потому что он хочет умереть по-человечески, рядом с тем, кто любит его. Разве это такое уж несуразное желание? Разве это много – просить от жизни хотя бы приличную смерть?

– Счет! – крикнул бармену Сцилла и заплатил за виски, свое и Обезьяны.

По пути в самолет он завернул к туалету. Бумаги на двери уже не было. Он зашел внутрь, огляделся. Парика тоже не было.

Сцилла хмыкнул удовлетворенно. Они не смылись после его ухода. Остались, дочистили все до конца, сделали все как надо, не наследили. Наверное, они неплохие люди.

Неплохие люди?..

Сцилла торопливо вышел из туалета, злясь на себя за эту мысль. Что с тобой происходит? Пять минут назад ты чуть не укокошил этих двоих, а теперь называешь их неплохими людьми. Он подошел к регистрации, встал в очередь. Я хочу умереть рядом с тем, кто любит меня.

– Простите, что вы говорите? – спросила его пожилая леди.

О Господи, я думаю вслух!

Сцилла улыбнулся ей. У него была удивительная улыбка, естественная и ободряющая. Женщина приняла ее, улыбнулась в ответ и отвернулась. Продолжай в том же духе, скоро и тебя отправят во втором классе, сказал себе Сцилла.

Он содрогнулся от этой мысли.

3

В аудитории для семинаров их было четверо, все они ждали Бизенталя. Соседи его друг друга знали и негромко переговаривались за передними столами. Леви наблюдал за ними, сидя сзади. Он уже слышал о них, когда еще работал над своей темой в Оксфорде, слухи об их интеллекте пересекли Атлантику. Самым видным историком был Чембейрз, о нем говорили, что он станет первым черным историком высокого класса. Двое других – близнецы Райордан, брат и сестра. В университете уверяли, что они знают все.

Леви, сидя на своем месте, иногда чувствовал, что говорят о нем. Если у человека многолетний комплекс неполноценности, он очень многое читает по едва заметным жестам. Эти трое, осознавая свое положение – Бизенталь брал в свой семинар только лучших, – никак не могли понять, что делает здесь этот потный тип. Не надо было мне сегодня бежать на занятия, подумал Леви, ощущая влажную от пота рубашку. Очень глупо бегать в первый день семинара: в такой день надо произвести впечатление, а не ставить рекорды. Беги домой, дурень, сказал он себе. Рвани вовсю, если хочешь, но не сиди в классе, испуская запах пота. В академических учреждениях запах пота не любят.

В класс молнией влетел Бизенталь. Молния – точное определение. Глаза его, казалось, сияли огнем, как у героя боевика. Стоило только мельком взглянуть на Бизенталя, и не оставалось никаких сомнений: он – умница.

Бизенталь – это две Пулитцеровские премии, три бестселлера, постоянные выступления по телевидению и интервью в «Нью-Йорк таймс». Бизенталь был энергичной, яркой личностью. Источник его богатства, славы, удачи и в то же время авторитета в ученой среде был нехитрым: Бизенталь знал, казалось, абсолютно все, что когда-либо произошло в мировой истории, это и давало ему преимущество перед другими.

– Думаю, вы все провалите итоговый экзамен, – начал Бизенталь.

Присутствующие в комнате затаили дыхание. Бизенталь наслаждался эффектом. Он сел на переднюю парту и положил ногу на ногу, при этом на брюках обнаружились превосходные стрелочки.

– Во всем мире острая нехватка рабочих рук, – продолжал Бизенталь. – Не хватает воздуха. Не хватает даже, увы, питьевой воды. Но историков предостаточно. Мы штампуем вас, как на конвейере, и все вы очень умные. Нет, я говорю: хватит! Поищите себе где-нибудь полезное занятие. Погните спину. Поработайте локтями. Университеты занимаются вами ради коммерческой выгоды: пока вы можете платить за учебу, они платят мне. Это они называют прогрессом – штамповку бакалавров. Что ж, а я скажу: «Останови звенящий крик прогресс». Чья это цитата? Ну давайте, давайте, кто автор?

Теннисон [5]5
  Альфред Теннисон (1809–1892) – английский поэт.


[Закрыть], подумал Леви. «Локли Холл 60 лет спустя». Точно. А если ошибаюсь? В первый день не заявляются потным и не делают ошибок. Может, это Йетс. Что, если я назову Теннисона, а Бизенталь ответит: «А вот и нет, это Уильям Батлер Йетс, 1865–1939. Вы что, не знаете ирландскую поэзию? Как же вы намереваетесь стать порядочным историком, не зная ирландской поэзии? И кто вы такой, чтобы потеть в моем присутствии? Я говорил, что не хватает воды, но отнюдь не пота».

– Теннисон! – загремел Бизенталь. – Боже, Альфред Теннисон. Как вы собираетесь получить докторскую степень, не зная «Локли Холла» и «Локли Холла 60 лет спустя»?

Сестричка Райордан принялась сразу строчить. Леви смотрел и злился на нее за то, что она сейчас записывает названия поэм. «Я знал, – захотелось ему крикнуть, – Профессор, я, правда знал, я могу и продолжить цитату». Леви покачал головой. Эх, дурень, ты ведь мог произвести впечатление.

Бизенталь легко соскочил с парты и начал расхаживать. Некоторое время он молчал: дал им возможность хорошенько его рассмотреть, прочувствовать до конца, что они находятся в присутствии Бизенталя. Его семинар по современной истории был самым популярным в Колумбийском университете.

– Встречаться с вами мы будем дважды в неделю. Я обещаю быть блестящим оратором примерно половину отпущенного нам времени. Иногда я бываю даже гениальным, гораздо чаще – только выдающимся. Заранее приношу за это извинения. Еще я очень хитрый, я потреплю вам нервы, нащупав, где вы сильны, и обходя эти места стороной. Так что, будьте добры, кратко изложите мне суть ваших работ. Чембейрз?

– Реальное положение черных на Юге и художественный вымысел в прозе Фолкнера.

– А если окажется, что Фолкнер писал правду?

– И я на это надеюсь, – усмехнулся Чембейрз, – обожаю короткие диссертации.

Бизенталь улыбнулся.

Да, этот Чембейрз не дурак, подумал Леви. По крайней мере, остроумен. Боже, чего бы я только не отдал, чтобы стать остроумным.

– Мисс Райордан?

– Европейские союзы держав девятнадцатого века, их критика.

– У вас, сэр? – обратился Бизенталь к брату Райордан.

– Гуманизм Карлейля [6]6
  Томас Карлейль (1795–1881) – английский историк и философ, пантеист.


[Закрыть], – Райордан заикался и сказал так: Ка-ка-карлейля.

– Вот уж, право, какая скука, Райордан. Разве в вашем возрасте можно интересоваться таким занудством? Интеллектуалы могут становиться занудами только после двадцати пяти лет, так гласит наша хартия. – Он повернулся в Леви. – У вас, мистер?..

– Деспотия, сэр, – выдавил Леви, и сердце его забилось часто-часто. – Примеры деспотии в американской политической жизни, такие: срыв президентом Кулиджем забастовки бостонской полиции, концентрационные лагеря Рузвельта для японцев на Западном побережье в сороковые годы.

Бизенталь взглянул ему в глаза.

– Вы можете взять и Маккарти.

– Что? – только и выдавил из себя Леви; значит, все-таки Бизенталь знал.

– Джозеф Маккарти, сенатор из штата Висконсин. В начале пятидесятых он устроил вселенскую чистку в нашей стране.

– Я отвел ему главу, сэр.

Бизенталь сел за стол.

– Встать, занятие окончено. И последнее предостережение. Многие студенты опасаются, что, обращаясь к преподавателям, они доставляют им беспокойство. Позвольте вас заверить, что в моем случае это стопроцентная истина, вы действительно доставите мне беспокойство, так что прошу делать это как можно реже.

Он едва заметно улыбнулся, и все рассмеялись. Но как-то неуверенно.

– Леви, – позвал Бизенталь, когда он уже вышел за дверь.

– Да, сэр?

Бизенталь указал на дверь.

– Закройте, – сказал он и поманил Леви пальцем. – Садитесь.

Молчание.

Леви старался не шелохнуться.

Глаза Бизенталя сверкнули.

– Я знал вашего отца, – наконец сказал он. Леви кивнул.

– Довольно хорошо знал. Он был моим наставником, ментором.

– Да, сэр.

– Я был черт-те чем, когда он нашел меня, я плясал на краю пропасти, умудряясь как-то не свалиться туда.

– Этого я не знал, сэр.

Бизенталь неотрывно разглядывал его, продолжая сверкать глазами.

– Т. Б. Леви, – произнес он. – Думаю, что, поскольку ваш отец был последователем Маколи [7]7
  Томас Бэйбингтон Маколи. (1800–1859) – английский историк, писатель, философ.


[Закрыть], вас зовут Томас Бэйбингтон.

– Да, сэр, но я стараюсь не афишировать свое второе имя.

– Насколько я помню, есть еще один сын. В честь кого назван он?

– Торо. Брата зовут Генри Дэвид. – Так оно и было, только Леви никогда так его не называл наедине. Он звал его Док. Это была их большая тайна, во всем мире больше никто не называл его брата Доком. И никто в мире, кроме Дока, не называл его Бэйбом.

– Ваш брат тоже процветающий ученый?

– Нет, сэр, он крупный бизнесмен, делает кучу денег, он всегда был вполне нормален, но в последнее время становится озверелым путешественником, большим почитателем французских ресторанов и пьет только бургундское. Можно заснуть, слушая его рассказы о кутежах у одного знакомого и о длинном носе его приятеля. Я думаю, отец бы лишил его наследства.

Бизенталь улыбнулся.

– Ваш отец очень любил точность – об этом можно судить по вашим именам.

– Как так, сэр?

– Они умерли в один год, Торо и Маколи.

– Нет, – совсем уж было собрался возразить Леви. – Маколи умер в 1859-м, а Торо пережил его на три года. Что же делать, что же делать? Три года – не такая уж и большая разница.

– Я вообще-то… – промямлил Леви.

Чертовы горящие глаза Бизенталя смотрели на него в упор.

– Вообще-то я не знал этого. Всегда думал, что один из них умер в 1859-м, а другой – в 1862-м, вот пример, как можно заблуждаться, спасибо, что поправили меня.

Бизенталь помолчал.

– Нет-нет, конечно, вы правы, это я ошибся, они умерли с интервалом в три года. Я оговорился, простите. А хотел я сказать, что они родились в один год и в один месяц, если быть точным.

Маколи был старше Торо на семнадцать лет, но такого ученого, как Бизенталь, дважды не поправляют. Дважды подряд, может, дважды за всю жизнь, если не побояться навлечь на себя его гнев.

– Да, сэр, – кивнул Леви.

– Никогда, – тихо заговорил Бизенталь, но голос его постепенно набирал силу, – никогда больше не поддакивайте мне.

– Нет, что вы, сэр.

– Когда родился Маколи?

– В тысяча восьмисотом.

– А Торо?

– Тоже почти в этот год.

– Когда?

– На семнадцать лет позже.

– Исправляйте меня, сэр. Как же мне еще проверять ваши знания? Не люблю тех, кто со всем соглашается. Вечно все согласны со мной, это надоедает. Я ищу думающих людей. Я восхищался умом вашего отца. Я боготворил его. Вы унаследовали ум вашего отца?

– О нет, что вы, сэр.

– Об этом судить буду я, но смогу сделать это лишь в том случае, если вы не будете скрытничать. А если вы и дальше будете продолжать в том же духе, я решу, что вы – серость, вы упадете в моих глазах на одну полку с братцем Райорданом. «Леви-младший? Весьма печально. У отца был ум, какой редко встречается, но сын, увы, не может одолеть ничего сложнее таблицы умножения». Ну, как вам это понравится?

– Не очень.

– Почему вы в Колумбийском университете, Леви?

– Здесь хорошо учат.

– Придумайте ответ получше.

– Потому что здесь вы.

– Так, ответ уже лучше, и более лестный для меня, но и он, как мне кажется, лишь наполовину правдив. Признаюсь, я сегодня просмотрел ваше личное дело. Я осведомляюсь обо всех, кто достоин моего внимания и покровительства. Вы считаете меня высокомерным, Леви?

– Нет, что вы, сэр.

– А вот отец ваш так считал. И все мне выговаривал за это. Вы учились в Денисоне, если не ошибаюсь? В глухом местечке штата Огайо?

– В рекламной брошюре оно называется иначе, сэр.

– И там вы получили Родса.

Леви кивнул.

– Родсовский стипендиат. Из Денисона. Должно быть, вы необычайно умны: все стипендии Родса, насколько я знаю, всегда расходились по крупнейшим университетам. Как вам это удалось, Леви?

– Не знаю, сэр. Я подал заявку на участие в конкурсе. Вероятнее всего, соперники попались слабые.

– Вероятнее всего. Это прекрасное объяснение. Представляю, в вашем Денисоне все с ума посходили от радости. Нет никакого сомнения, вы ведь были первым лауреатом этой стипендии в истории колледжа?

Леви промолчал.

– Наверное, и заявку первым подали.

Леви ничего не ответил.

Бизенталь дал ему помолчать некоторое время, потом осторожно спросил:

– Почему вы в Колумбийском университете, Леви?

– Да так уж получилось, – промямлил Леви.

– Да нет, не так уж получилось, Леви. Я вам скажу, почему вы здесь. Потому что ваш отец тоже был стипендиатом Родса, учился в том же глухом местечке в Огайо и тоже приехал сюда писать докторскую. В романе про Джеймса Бонда есть такие строки, Леви: «В первый раз это случайность, во второй – совпадение, в третий – вражеские действия».

Леви обильно вспотел. Если я еще раз прибегу на занятия, он меня просто выгонит, пытался он внушить себе, но ничего не получалось, потому что теперь он потел не из-за пробежки.

– Раздел о сенаторе Маккарти – главный в вашей диссертации, так?

– Так.

– Неразумно, Леви.

– Это всего лишь диссертация, профессор.

– У вас не получится идти по стопам отца, как ни прискорбно. Может, вы и оставите большой след в науке, но это будет ваш след, не его.

– Ладно. Я здесь… вы ведь правду хотите. Я скажу вам правду: я здесь потому, что здесь мне дали большую стипендию, и все. Нет у меня никакой такой высокой программы, ничего подобного.

– Хорошо. Времени прошло очень много, и вам не удастся реабилитировать его.

– Это я знаю. Отца не надо реабилитировать: он был невиновен.

4

В Лондоне у Сциллы никогда не шли дела нормально. Не потому, что ему не нравился этот город. Когда Сцилла приехал в Лондон впервые, он как-то сразу понял, что его дом должен быть здесь. За десять лет привязанность эта только возросла, тогда ему было всего лишь двадцать.

Когда ему стало тридцать, в Лондоне он встретил и очень привязался к Джейни. В этом и крылась причина. Теперь, как бы ни была важна его работа, он не мог сосредоточиться на ней должным образом. Сцилла поддерживал отношения с Джейни уже пять лет, и все шло пока отлично, по крайней мере для Сциллы.

Этим вечером он прогуливался после ужина по Маунт-стрит, разглядывал витрины, думал о Джейни, запел «Туманный день в Лондон-тауне» вслух. Он спохватился прежде, чем успел увлечься пением. Никто не услышал его серенад, но все же это говорило о том, что его внимание рассеивается, так нельзя работать, запросто можно отправиться на тот свет.

Сцилла взглянул на, часы: полчетвертого утра. Было чертовски холодно, стоял сентябрь. Сцилла подышал на ладони, поднял и запахнул поплотнее воротник пальто, сшитого на военный лад. Он купил его много лет назад, в фешенебельном лондонском магазине «Берберриз», знал, что оно старомодное, но пошли они все к черту.

Сцилла спокойно сидел и ждал. К ожиданиям как-то привыкаешь. Он не любил ждать, но иногда полезно заставить человека посидеть, он начинает психовать. Сцилла не любил опаздывать и так же не любил, когда заставляли ждать его. Но нервничать в таких случаях он себе не позволял. Они выжидают, чтобы получить преимущество. Когда они появятся, ему надо понервничать и даже вызвать тревогу – пускай думают, что получили свое преимущество. И как только они это подумают, преимущество сразу будет у него. Это и делало Сциллу неуязвимым: он ничего не упускал.

По крайней мере, когда сам вел игру. Но в Лондоне все было как-то не так. Он был уязвим в Лондоне, хотя пока еще никто не использовал эту его уязвимость себе на пользу.

Три тридцать пять.

Сцилла посмотрел сквозь темную зелень Кенсингтона на мемориал принца Альберта. Какой грандиозный памятник дурному вкусу. Вообще-то он нравился Сцилле, но не сейчас, когда приходится морозить зад в эту чертову ночь, да еще в таком дурацком деле.

Ранее в этот день он предложил чужой спецслужбе чертежи центральной секции «хитрой бомбы», о которой в эти дни грезили вояки всего мира: бомба планировала, пока не находила заданную цель, и только тогда падала. А дело было таким дурацким оттого, что у той спецслужбы уже имелись чертежи этой части, но они не хотели признать это, поэтому им придется ломать комедию и покупать их. Все это до тошноты напоминало книгу «1984-й год».

Шаги.

Сцилла оторвал взгляд от мемориала Альберта и уставился на пустую скамейку напротив, через дорожку. Наступила самая идиотская часть дела. Как бы долго ни играл Сцилла в эти игры, он не мог сдержать детское желание захихикать, когда наступало время обменяться паролями. Боже милостивый, ну кто еще будет встречаться на скамейках парка в 3.39 утра?

Можно не отвечать.

Приятного вида девушка села напротив него. Вот это было странно. Они поручили дело такой, казалось бы, важности очень нервной девице. Нет, выглядела она вполне спокойной, и дилетант решил бы, что она вполне уравновешена. Но Сцилла чувствовал, как трепыхается ее сердчишко.

Она протянула ему пачку сигарет. Сцилла покачал головой.

– Боюсь рака.

Бог ты мой, вот и опять внутри его клокотал смех. А что, если бы он не сказал «боюсь рака»? Что, если бы он ответил: «Извини, красотка, не курю?» Ушла бы она или нет? Конечно, нет. Он сидел там, где должен был сидеть, в условленное время. Какой идиотизм. Если он когда-нибудь доберется до власти, первым его актом будет отмена паролей.

Она закурила сигарету.

– Трудно отделаться от привычки.

– Иначе это бы не было привычкой, – сказал Сцилла. И после этого с облегчением вздохнул. По крайней мере с идиотизмом покончено. Она курила, глубоко затягиваясь.

– Вы – Сцилла, – наконец сказала она.

Ну, Бог ты мой, после всего-то, кто же еще? Ее неопытность начинала злить его. Слишком многое он повидал, чтобы иметь дело с дураками и девчонками. Он не ответил, лишь кивнул.

– Я надеялась встретить женщину.

А я мужчину, чуть не ответил Сцилла, и это было правдой, так что он, естественно, промолчал.

– Сциллой ведь звали какую-то женщину-чудовище?

– Сциллой называли скалу. Скалу около водоворота. Водоворот назывался Харибда.

– И что, вы тоже скала?

Да. Был, в лучшие свои дни. Сцилла не ответил. Он понял, что она ходит вокруг да около. Но не понял почему: из-за неопытности или по другой причине.

– Мне поручили передать вам, что цена слишком высока.

– А вам не поручили поторговаться? – Она и вправду была хороша и очень изящна. Сцилла представил себе ее упругое тело.

Она кивнула.

– Конечно, поручили.

– Ну так что же вы, Бога ради, торгуйтесь, выдвигайте встречное предложение, так ведь положено – торговаться.

– Конечно, – она опять кивнула.

Ей очень страшно сидеть здесь, она не может даже скрыть это, хотя старается, будто кто-то собрался убить ее. И тут его мозг запоздало пришел к заключению: не ее, нет – это тебя кто-то собирается убить.

И если везение – часть замысла, то можно сказать, что ему повезло: он как-то бессознательно поднял правую руку к горлу и всего на какое-то мгновение опередил удавку-проволоку. Удавка врезалась ему в ладонь. Не ожидал он этого здесь, в Лондоне, но, если подумать, все было логично. Только логика не в состоянии объяснить, как совершенно бесшумно подкрался убийца. Ни один человек не владел таким искусством. Когда же проволока стала глубже врезаться в руку, а сознание – затуманиваться, Сцилла понял свою неправоту: есть такой человек, наверняка это Чен, хрупкий и смертоносный Чен, уникальный феномен, это он стоял сейчас за его спиной, он убивал его…