Текст книги "Искатель. 1993. Выпуск №4"

Автор книги: Уильям Голдэм

Соавторы: Э. Уайт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Хорошая, наверное, работка, не напрягаться, много путешествовать.

– Так было нужно.

– Моего брата убил Сцель?

Она ничего не ответила.

Они вошли в дом, проследовали в гостиную, выглянули в окно. Издалека донесся звук машины.

– Они? – спросил Бэйб.

– Я думаю, да.

Звук двигателя постепенно нарастал.

У Бэйба заболели зубы. Резкая, острая боль. Он пошарил в карманах плаща. В левом – коробка патронов, в правом – заряженный отцовский пистолет, а стрелок он неплохой, просто отличный стрелок. Верный Глаз с отцовским пистолетом, а как же, черт возьми! Сколько времени он угрохал на тренировки, стрелял и стрелял, надеясь отомстить за отца.

А теперь вот месть близилась: по дороге к вилле ехал Кристиан Сцель, и через некоторое время он должен умереть. Сцель убил их обоих: и Г. В., и Дока. Да, он убил Г. В., хотя их разделяли годы и континенты, но наци всегда остается наци. И это он убил Дока. Не могли же его убить эти недоумки Карл и Эрхард: Док бы справился с ними одной левой. Бэйб стоял не шевелясь, наблюдая за приближающимся автомобилем, думая, что наконец сбываются все его мечты, и вот в такой-то замечательный момент он почувствовал, что ему страшно.

Бэйб был бессилен, он разваливался, рассыпался.

Он слышал, как бешено колотится его сердце. Да, он большой мастер стрелять, он попадет в любую цель с любого расстояния, но он никогда прежде не стрелял в плоть. Неужели он опять сваляет дурака, покажет, какой он трус? Если бы он не был трусом, если бы зашел тогда в комнату с этой чертовой бумагой, Г. В. был бы жив до сих пор… Господи, Господи, Господи! Всего один только раз, не позволяй мне думать слишком много, я охочусь за зверями, дай мне тоже стать зверем, я никогда не просил такого раньше, у меня больше не будет такой возможности, только один раз, только сейчас, пожалуйста…

Зуб разболелся невыносимо. Бэйб нашарил в кармане бутылочку с гвоздичным маслом и разбил ее вдребезги о стену.

Эльза испугалась звука разбитого стекла.

– Болеутоляющее, – начал было объяснять Бэйб, но подумал: не спеши, пусть она считает тебя психом, забудь о ней, только вдыхай, вдыхай.

Он со свистом набрал воздуха, пропуская его через оголенные нервы. В комнате было слышно только его прерывистое дыхание. Бэйб вдыхал и вдыхал воздух. О, черт! Какая боль! Боже мой! Но так надо.

27

Автомобиль ехал на малой скорости.

Эльза пристально смотрела на испуганное лицо Бэйба.

Автомобиль остановился около машины Эльзы. Вышли Карл, Эрхард, Джанеуэй. Бэйб резко повернулся к Эльзе, схватил за плечи:

– Где Сцель? Их только трое, где он?

Эльза пожала плечами.

Бэйб смотрел на машину, моля Бога, чтобы появился Сцель, но автомобиль был пуст. И все теперь было напрасно. Сцель не приехал, но где он может быть? Не бриллианты же сейчас забирает: ни один банк в такое время еще не работает. Все равно, не получится у него забрать эти чертовы камешки. Если владелец вклада умер, то вклад опечатывается до тех пор, пока суд не разберется, что там лежит и кому что причитается. Они с Доком прошли через все это, когда умер Г. В., не могли добраться до его вклада, долгое время было запрещено трогать его, хотя трогать-то там особо было нечего.

– Может, Сцель ждет у банка? У какого банка?

– Я ничего не знаю.

Бэйб вытащил пистолет и наставил на нее.

– Я не боюсь, – сказала Эльза.

– Посмотрим, – сказал Бэйб и жестом велел выйти на крыльцо.

Она подчинилась, Бэйб пошел за ней, рука с пистолетом была уже влажной.

– Привет! – окликнул их Джанеуэй. Он стоял между Карлом и Эрхардом и улыбался ослепительнее, чем когда-либо. – Может, нам стоит зайти в дом, поговорить, – предложил Джанеуэй, а у Бэйба из головы никак не шел Гэтсби, и все вокруг казалось той вечеринкой на вилле, смех и веселье, чай с сэндвичами… пока не подошло время…

– Он вооружен, – сообщила Эльза. – У него пистолет.

– Да, сегодня без оружия никак нельзя, – сказал Джанеуэй все с той же ослепительной улыбкой.

– Ну еще скажи «дружище», ну, что же ты? – усмехнулся Бэйб.

Джанеуэй двинулся к крыльцу.

– Мой любимый роман и твой тоже «Великий Гэтсби», – сказал он. Карл и Эрхард устремились за ним.

Бэйб дал им подойти поближе, потом сказал:

– Стоять!

Джанеуэй подчинился, его спутники – тоже.

Бэйб медлил.

– Мы ожидаем дальнейших указаний. Что нам делать теперь? – Джанеуэй еще раз включил свою улыбку.

Бэйб не знал, что ему делать, он был не в своей тарелке, не знал правил игры. Можно начать стрелять, достать одного, но тогда останутся еще двое… У него была заложница, и это, наверное, хорошо, но что с ней делать? Может, попробовать ее использовать? Как? Да и клюнут ли они на это?

– Наверняка есть более полезные способы провести время, – заметил Джанеуэй.

– Мне нравится ждать, – сказал Бэйб, но это было неправдой: он терпеть не мог ждать. Однако что-то беспокоило Джанеуэя, ему не хотелось торчать тут, так что имеет смысл выждать.

– Скажи Карлу, нервничать не надо, – насмешливо произнес Бэйб. – Они будут здесь через пять минут. – И прежде чем они успели спросить, кто такие «они», Бэйб добавил: – Легавые.

Бэйб был доволен этой выдумкой. Троица боялась появления полиции, почему бы не дать ей немного поволноваться?

– Он сказал, что полиции не будет, – сообщила Эльза.

– Вполне возможно, – кивнул Бэйб.

Эрхард повернулся, чтобы взглянуть на дорогу. Карл что-то забормотал, но Джанеуэй отмахнулся от него.

– У меня нет часов, кто-нибудь знает точное время? – спросил Бэйб.

– Я не верю, что приедет полиция, – заявил Джанеуэй.

– Кое о чем мы думаем одинаково. Я тоже не верю. – Бэйб улыбнулся Джанеуэю, как он считал, ослепительно.

Это было решающее мгновение. Потому что Джанеуэй сразу предложил:

– Ну ладно, сколько? Может, обсудим условия в доме?

Джанеуэй развел руки в стороны, демонстрируя свое миролюбие. Карл и Эрхард последовали его примеру.

– Это, по идее, должно вызвать мое доверие к вам? – поинтересовался Бэйб.

– Совершенно верно.

Бэйб махнул пистолетом и попятился назад, увлекая за собой Эльзу. Он пятился до тех пор, пока не уперся спиной в угол. Первым в комнату зашел Джанеуэй со все еще разведенными руками. За ним – Карл, а Эрхард закрыл дверь.

– Ты понимаешь, конечно, – начал Джанеуэй, – что я уполномочен назвать ограниченную сумму, только Сцель может дать…

– Ну хватит, какие там условия: вам нужно было зайти в дом, чтобы легче меня прикончить, – сказал Бэйб.

– Так зачем же ты впустил нас? – спросил Джанеуэй.

– Теперь вы все у меня на убойном расстоянии. – Бэйб оттолкнул от себя Эльзу.

Джанеуэй оценивающе разглядывал его.

– Ты не годишься для этой роли, у меня на твой счет большие сомнения.

– Я всегда попадал в цель, – сказал Бэйб. С руки, сжимавшей пистолет, пот уже почти лился. Сердце снова бешено заколотилось, и Бэйб побледнел. – Да, всегда, – сказал он, но слишком громко, чтобы убедить кого-нибудь.

– Полиция не приедет, – сказал Джанеуэй, – иначе не было бы такой паники.

– Нет, приедет, – сказал Бэйб, – и я посмотрю на вас, сукиных детей, как они заберут вас всех, а потом и Сцеля, всех до единого. – Бэйб задыхался от этих слов.

Джанеуэй сделал маленький шажок в сторону.

– Ну вот мы тут и подождем, – сказал он очень мягко, – и никто не будет ничего предпринимать, не так ли, Карл? Потому что нам этого не надо, так ведь, Эрхард? Будем смотреть и ждать, и ты, Эльза, отодвинься немного, пожалуйста, а парню и вздохнуть просто негде.

Высокий, кожа да кости, Бэйб прислонился к стене. Положение, конечно, ужасное, но он еще не все потерял: у него есть пистолет, он его крепко держит; но все, кроме пистолета, ускользало из его рук. И он, и они понимали это. Немного было секретов у них друг от друга.

– Я вам скажу свои условия, – проговорил Бэйб, но не так громко, как в прошлый раз.

– Да, конечно, мы слушаем тебя. – Взгляд голубых глаз Джанеуэя полоснул по Бэйбу.

Он понимает, догадался Бэйб. Он знает разницу между выстрелом по мишени и выстрелом в человека, он знает, как разрывается плоть, как ломаются кости. Он знает, как кричат и как умирают. И он понимает, что я этого всего не знаю.

– Мое главное условие – Сцель. Он мне нужен. Скажите, когда и где он будет забирать свои бриллианты, и дайте мне час форы.

– О, мы согласны, – тут же ответил Джанеуэй. – Вполне приемлемые условия, только вот я не знаю, как насчет форы, как нам это сделать. Что, если ты уедешь в одной машине и продырявишь колеса у другой? Если так случится, мы будем отставать от тебя примерно на час, и тогда мы все будем довольны и счастливы. Как ты думаешь?

– Я думаю… – начал было Бэйб.

Вдруг Джанеуэй пронзительно крикнул: «Нет!» Карлу надоело стоять, и он решил взять Леви, тогда победа будет принадлежать ему одному, а не Джанеуэю с его разговорами, не Эрхарду с его скулежом. Карл, вытянув свои огромные лапы, несся к худощавой фигуре в углу, которая пыталась вжаться в стену. Пальцы Карла растопырились, а когда до цели оставалось с полметра, Бэйб прострелил ему глаз. Карл взвыл и, споткнувшись, врезался в стену. Бэйб перекатился сторону, потому что Джанеуэй начал доставать свое оружие. Угловатое тело Бэйба двигалось теперь с какой-то легкостью. Он это чувствовал и удивлялся, он больше не казался себе гусем, теперь он был смертельной опасностью, смерть была у него в руках, враги – вокруг него…

Эрхард повернулся в сторону двери, Бэйб выстрелил, и Эрхард закричал, как Карл, и упал. А Джанеуэй был уже в броске, пистолет, готовый к выстрелу, в руке, еще не наведенный. Что тут делать? В сердце или в руку метить или выбить пистолет, как диверсанты в фильмах?.. Из-за этой нерешительности Бэйб выстрелил не целясь и попал в живот. Этим нельзя было остановить Джанеуэя, поэтому он выстрелил еще раз, и теперь Джанеуэй упал, пистолет его заскользил по полу, но Джанеуэй был еще жив. Бэйб даже удивился, что же надо сделать, чтобы остановить его? Он выстрелил опять, когда заметил, что Эрхард шевелится. Только бы не промазать, думал Бэйб.

Эльза решила подобрать пистолет Джанеуэя, и Бэйбу пришлось ударом сбить ее с ног. Нужно было перезарядить пистолет, а времени не хватало, она опережала его, только она была девушкой, а он – марафонцем, и его ноги перенесли его к оружию быстрее. Он отбросил пистолет в сторону, потом прыгнул за ним, схватил его и направил дуло в лицо Эльзе. Палец на спусковом крючке напрягся… Она закричала:

– Нет, Господи, нет!

Бэйб бросил:

– Банк, банк Сцеля?!

Она ответила:

– Я не знаю.

Эрхард стонал и стонал, его искалеченная нога дергалась, из Джанеуэя рекой текла кровь…

Бэйб прокричал:

– Ты лживая сука, ты знаешь, ты знаешь и скажешь мне, не то я убью тебя!

– Все равно ты убьешь меня.

– Это точно, гадина, я убью тебя, но ты все же расскажешь мне…

Теперь ее лицо уже не было красивым, оно перекосилось от страха, но она сумела выдавить:

– Мэдисон… угол Мэдисон и Девяносто первой.

Для Бэйба такое известие было бы радостным, новость была просто восхитительной, но не теперь, потому что Джанеуэй не умер, он вдруг схватил Бэйба за ноги. Бэйб почувствовал, что теряет равновесие, и начал стрелять и стрелять в тело Джанеуэя. Тут он увидел, что Эрхард тоже подползает к нему… Бэйб продолжал стрелять, но все тела двигались на него, и Бэйб удивился, где же Док и Г. В. – один с окровавленным виском, другой с выпотрошенными внутренностями. Почему они тоже не тянутся к нему? Вселенная истекала кровью, вся Вселенная истекала кровью и тянула к нему руки, стаскивая его вниз…

28

Восхищенный и веселый, Сцель безмятежно бродил среди евреев.

Он и понятия не имел, что такое место, как бриллиантовый рынок, существует где-то в мире, но оно существовало, во всем своем этническом величии, простиралась от Пятой до Шестой авеню по Сорок седьмой улице. Сцель стоял с чемоданчиком в руке на тротуаре.

Даже банк на углу Сорок седьмой улицы и Пятой авеню был Государственным банком Израиля. Вполне логично, подумал Сцель, его поставили здесь для того, чтобы Избранный Народ мог жить тут и дальше, тратя дни свои на отчаянные торги.

А вывески, Бог ты мой, вывески! Тут тебе и Биржа Бриллиантов, и Ювелирная Биржа, и Биржа Ювелиров, и Бриллиантовый Центр, и Бриллиантовая Башня, и Бриллиантовая Галерея, и Бриллиантовая Подкова. Каждое из заведений – обыкновенный склад, заставленный крохотными прилавками, вокруг которых толпятся евреи, налетая, пытаясь надуть, перехитрить продавцов. А среди этих больших ювелирных магазинов – маленькие, но очень дорогие частные лавочки. Сцель присматривался к ним: потом нужно будет зайти потолковать, он должен кое-что узнать. Проходя мимо этих магазинчиов, Сцель заметил, что все они заперты, а чтобы войти, надо позвонить в специальный звоночек у входа – постоянное «дзинь-дзинь» было неотъемлемой частью Сорок седьмой улицы, столь же характерное, как и тонкий запах салями, молодые люди в круглых шапочках и бородатые старики.

Решив непременно вернуться сюда, Сцель вышел на Шестую авеню и взял такси, чтобы доехать до своего банка. Он знал, что банк открыт, хотя и не собирался заходить в него по двум причинам. Первая: его самолет в Южную Америку улетал только в семь вечера и чем дольше он будет находиться на улице с бриллиантами, тем больше риск.

Все из-за Сциллы.

Он был второй причиной. Хотел ли Сцилла ограбить его, и осуществляется ли еще этот план ограбления? Поменяйся они местами, он непременно бы ограбил Сциллу? Кто бы удержался от соблазна завладеть одним из крупнейших в мире состояний, да еще зная, что жертва не побежит жаловаться в полицию?

Насколько это опасно.

Через Центральный парк такси выехало к Девяностой улице. У резервуара Сцель велел водителю свернуть на Мэдисон-авеню, где находился банк, краснокирпичный и прекрасный.

Тут Сцель сосредоточился.

Он обладал феноменальной памятью на шахматные комбинации, конфигурации резцов, на носы, руки, цвет волос и велел водителю кружить в районе банка, а сам замечал все детали на этом участке Девяносто первой улицы. После восьми Сцель совершил еще один объезд и теперь сравнивал, проверял и перепроверял все увиденное: а действительно ли эти двое швейцарцы – слишком неестественно они держатся, а те почтальоны – не слишком ли суетливы? Сцель никогда ничего не упускал и изменять привычке не собирался.

Он закончил инспекцию прилегающей к банку территории и решил, что, в общем, все нормально. Потом расплатился с таксистом на углу Лексинггон-авеню и Девяносто третьей улицы, вышел и, после того как первое такси скрылось из виду, поймал еще одно и отправился назад – к центру торговли бриллиантами.

Возможно, считая свой вклад в банке крупнейшим в мире состоянием, он был прав, но знать это наверняка не мог.

Сцель не имел ни малейшего понятия о цене бриллиантов.

Когда-то он, конечно, знал цены хорошо, но то было в другой жизни, в другом месте. Узнать хотя бы приблизительно что почем, перед тем как увидит свое сокровище. Остаток его жизни, уровень этого остатка зависит от того, как хорошо он будет разбираться в ценах. Вот почему Сцель возвращался на Сорок седьмую улицу. У него были вопросы, на которые он хотел получить ответы, и, вновь показавшись на рынке бриллиантов, он заплатил таксисту с гораздо большим удовольствием, чем он это делал прежде.

Сцель шел по Пятой авеню, легко помахивая своим саквояжем, к тем магазинчикам, что приметил заранее. Он решил начать с небольших камней – выяснить цену камня в один карат: если начнет интересоваться стоимостью великанов, это привлечет к нему внимание более пристальное, нежели он хотел бы. Сцель толкнул дверь магазина «Кац» – она оказалась запертой. Над кнопкой звонка виднелась надпись «Нажать». Сцель нажал. Звонок зазвенел. Дверь открылась.

И эти люди считают Германию ужасной страной!

– Я хотел бы, если можно, взглянуть на камень в один карат, – сказал Сцель крошечному человечку, который ходил как привязанный вокруг прилавка.

Человечек удивил его вопросом:

– А почему?

– Потому что, – начал было Сцель, но вышло у него чересчур по-немецки – «паттаму штто», – а здесь это было ошибкой. Сцель насторожился: заметил ли маленький продавец?..

– Потому что, если вы просто пришли взглянуть, ступайте к витринам на улице, но если вы действительно заинтересованы, если вы хотите купить лучший камень в этом квартале, то я к вашим услугам.

– Сколько это будет стоить? – спросил Сцель, кивая, потому что все камни в витрине были бриллиантами чистейшей воды, высшего качества.

– Прежде чем я отвечу, мы сходим к одному независимому оценщику, и если он вам не скажет, что я просто даром вам отдаю камень, я съем свои уши.

– Пожалуйста, – сказал Сцель, – не назовете ли вы мне стоимость камня в один карат?

– Погодите, погодите, сначала вы говорите, что пришли посмотреть, теперь вы хотите знать: сколько? Деньги – это мусор, я продаю ценность, и после того, как мы спросим оценщика, вы поймете, что я ваш человек, а не надуватель какой-нибудь. Идет?

Сцель усилием воли сдержал себя: больше тридцати лет его приказы беспрекословно исполнялись, а наглость этого жида была просто непереносима. Ему задают вопрос, а он не отвечает.

Сцель молча повернулся, вышел из магазина и направился дальше.

Толчок.

Дзинь.

Открыто.

Заведение было окрашено в синие тона. В нем было двое мужчин: один спиной к Сцелю, потеющий толстяк, но тот, который подошел к Сцелю, был, несомненно, джентльменом – усы ниточкой, одет в тон стенам.

– Да, сэр?

Сцель стал британцем.

– Меня интересует стоимость бриллианта в один карат.

Усатый улыбнулся.

– Это все равно, что вы спросили бы меня о стоимости картины. Цены колеблются.

– Мы с женой женаты уже двадцать пять лет, понимаете ли, она обожает бриллианты, так что я куплю ей один и подожду, пока не исполнится шестьдесят, хотя не уверен, что мы доживем до таких лет. Так что решил вот сделать сюрприз.

– Я могу сказать вам пределы, сэр. Камень в один карат на этой улице вы найдете самое меньшее за триста пятьдесят. У меня есть один за четыре тысячи. Решайте сами.

– Четыре тысячи, – ответил Сцель снисходительно, потому что никогда не связывается с такой мелочью.

Продавец перегнулся через прилавок.

– Вы очень проницательны, сэр: покупать надо всегда лучшее. Бриллианты – лучшее помещение капитала, цена на них постоянно повышается, особенно на хорошие камни, их всегда не хватает, а спрос не перестает расти. Вот, например, хороший бриллиант в три карата легко пойдет сегодня за восемнадцать тысяч, хотя в следующем году цена приблизится к двадцати пяти.

Сцель кивал, стараясь точно запомнить цифры, это было не так легко, потому что толстяк все громче и громче говорил по телефону:

– Арни, я понимаю. Арни, Бог мой, мы знаем друг друга уже двадцать лет. Арни, ради Бога, я знаю, что она еврейка; понятно, ей нужен был камень, только скажи мне, сколько ты можешь дать? Двенадцать? Дашь двенадцать? Потому что за двенадцать я тебе дам такой камень, она просто пальчики оближет, когда узнает, что за двенадцать. Позвони мне сегодня, Арни.

Когда толстяк повесил трубку и повернулся, Сцель ахнул: Боже мой, я знаю этого еврея, я работал с ним!

Толстяк встал, выпрямился, взглянул на Сцеля.

Тогда он наверняка был сильный человек – и не такой толстый, иначе не выжил бы. Благодаря своей силе он и работал, видимо, у Крупна и Фаберна. Господи, сколько обитателей этой улицы прошло через его руки?

Теперь и толстяк уставился на него.

Сцель понял, что ему надо бежать, но не мог, просто не мог сдвинуться с места. Больше всего он боялся такой встречи: среди белого дня со своей жертвой.

– По-моему, я знаю вас, – нахмурился толстяк, – ваше лицо мне знакомо.

– Может быть, – ответил Сцель, стараясь непринужденно говорить по-британски. – Я обожаю неожиданности. – Сцель протянул ему руку: – Гессе, к вашим услугам. – Он обменялся рукопожатием с толстяком. Потом протянул руку усатому: – Гессе, к вашим услугам. Кристофер Гессе, может, заходили в наш магазинчик в Лондоне, мой и моей жены.

– Это был не Лондон, – сказал толстяк.

– Ну, мы живем там с середины тридцатых… Гитлер, видите ли… Мы, евреи, и не уезжали, пока могли. Друзья сочли нас паникерами, но мы все же уехали, открыли маленькую забегаловку около Айлингтона, сейчас это популярное место, не как в то время, когда мы там поселились. Не хочу хвастаться, но можно сказать, что мы преуспели.

Сцель был даже горд собой: подозрительный взгляд толстяка смягчился.

– Давно хотел побывать в Лондоне, – сказал усатый.

– Побывайте непременно, – посоветовал Сцель, – и обязательно зайдите к нам.

– Хорошо, – пообещал усатый. – Хотите посмотреть что-нибудь?

– Пожалуй. Вот только хозяйку сейчас прощупаю осторожно, посмотрю, как отреагирует. Четыре тысячи – подходящая сумма.

– Так я придержу этот камень?

– Да, конечно.

Сцель взял свой саквояж и вышел из магазина.

Он шел мимо мужчин в шапочках, пожилых ученых мужей, торговцев вразнос. Улица была забита битком. Становилось жарко. Сцель взглянул на часы и увидел, что уже больше одиннадцати. Он собирался ехать в банк как можно позже. У него было в запасе несколько часов, чтобы побродить, посмотреть достопримечательности, получше запомнить Манхэттен. Надо отдать американцам должное: место это необычное, везде высота, маленькие узкие улицы, остроконечные здания…

Он так засмотрелся, что когда услышал слово «Энгель», то не понял, откуда оно донеслось: то ли из музыкального магазина, то ли просто крутится у него в голове. Но, услышав его во второй раз, Сцель понял, что кричат не просто «Энгель», а «Дёр Энгель», и почувствовал, как учащается пульс.

Женский голос, переходя в истошный крик, продолжал надрываться:

– Дер вайссер Энгель [12]12
  Белый ангел (нем.).


[Закрыть].

К Сцелю так не обращались со времен Освенцима. Он увидел кричавшую, прямо напротив него, на другой стороне Сорок седьмой улицы, древнюю согбенную ведьму, которая одной рукой указывала на него, а другой схватилась за сердце и кричала, кричала.

– Дёр вайссер Энгель!

На какое-то время Сцель прирос к месту, но окружающие уже начинали прислушиваться. Проходивший мимо испанец шел себе дальше, и негр тоже: какое им дело до того, что старая сошла с ума и что-то кричит. И молодые евреи тоже не остановились…

Но тут бородатый старик обернулся на крики.

– Сцель? Сцель здесь?..

Потом другой старик спросил:

– Где Сцель?..

А потом женщина-великанша с низким глубоким голосом сказала:

– Он мертв, Сцель мертв, их никого больше нет…

– Нет! Нет! – кричала ведьма, растопырив пальцы. – Нет!

И тут Сорок седьмая улица начала волноваться.

Медленно, как можно медленнее, с трудом заставляя себя не спешить, Сцель пошел по направлению к Шестой авеню. Если он побежит, все будет кончено, если он побежит, все поймут, что на то есть причина, а причина в том, что он – тот, кто он есть, – великий Кристиан Сцель. Причин для паники нет, перехитрить надо каких-то там евреев, которые к тому же не знают его в лицо. Знают немногие – толстяк из ювелирной лавки и ведьма старая, что все еще визжит. Но таких немного. Ну, имя, естественно, они знают. Но кто посмотрит сейчас на него, с его-то лысиной?

Если только он не побежит.

Спокойно, спокойно, скомандовал себе Сцель.

До Шестой авеню оставалось совсем немного. За его спиной крики принимали устрашающую силу, его имя повторяли по всей длине бриллиантовой улицы. Евреи вдруг замирали от страха, но потом приходили в себя, гадали, а правда ли это, разве Сцель еще жив, разве он может быть здесь, в Америке, и вдруг именно им удастся поймать его.

Медленней, скомандовал себе Сцель. Ты – турист, ты в безопасности, к чему спешка?

–Он уходит! – заверещала старуха. – Видите?! Видите?!

Все окна и двери лавок открывались, Сцель замечал их краем глаза, люди интересовались, что за шум стоит.

Сцель широко улыбнулся крупной даме, которая стояла у дверей очередной ювелирной лавки.

– А денек-то, а!

– Что за шум? – спросила крупная дама.

Сцель пожал плечами.

– Сумасшедший народ.

Дама ему улыбнулась.

Нормально, подумал Сцель, пока все нормально. Так, медленно. Медленно.

– Я остановлю его! – закричала ведьма.

Неожиданно для себя Сцель повернул лысую голову: если они собираются устраивать на него охоту, это меняет дело. Ведьма уже переходила проезжую часть, крича на водителей:

– Дорогу, дайте мне дорогу!

Она была старая и шла слишком медленно, автомобили останавливались и пропускали ее, но один не сумел, завизжали тормоза, крик перешел в истеричный визг, автомобиль все же задел ее, вреда, видимо не причинил, но она все же упала на дорогу.

– Дурак! Дурак! Кто теперь остановит его?! – кричала она водителю, который вышел из машины и пытался помочь ей подняться на ноги.

Сцель шел дальше, пока наконец не достиг Шестой авеню. С чувством облегчения он повернул к деловой части города. Истерика и крики Сорок седьмой улицы остались за его спиной, в его прошлом, но кто знает, может, они позовут полицию, а те обязательно выслушают рассказ старушенции, а потом, может, и поверят ей.

Главное – не терять самообладания. И обязательно совершать неожиданные поступки.

Они подумают, что у него есть оружие, но у него оружия не было и не будет. Он ведь зубной врач, зачем ему пистолет? Он как-то пробовал стрелять, но стрелял весьма скверно. Пистолет дергался в руке. Он ни разу не попал. То, что у него нет пистолета, не значит, конечно, что он безоружен.

В конце концов у него есть резак.

Его резак, хотя сам он ничего нового не изобрел: ножи, наверное, существуют с тех пор, как люди выбрались на сушу. Нет, он его несколько усовершенствовал. Его резак был постоянно прикреплен у предплечья и при необходимости быстро оттуда извлекался. Ручка была толстая, лезвие тонкое и острое, но только с одной стороны. От владельца требовалось сильно ударить или полоснуть – и живот или горло противника оказывались пораженными. Сцель любил бесшумность своего резака, особенно если сравнить с мерзкими звуками выстрелов.

Они думают, что у него есть пистолет. И что он побежит.

С удивительным спокойствием, вдруг охватившим его, Сцель решил никуда не уходить. Они решат, что он при первой возможности бросится ловить такси, искать станцию метро, все что угодно, только бы убраться подальше от этого места. Но Шестая авеню слишком уж непривлекательная, высокие здания совсем не пропускают солнечный свет, поэтому Сцель свернул назад, к Пятой авеню. На полпути к ней он заметил маленькую площадь, купающуюся в лучах солнца, и направился туда, а там раскрыл рот в неподдельном удивлении, глядя, как в этот жаркий день на превосходном льду раскатывают фигуристы. Сцель подошел к перилам и стал смотреть.

Невероятно!

И это самое прекрасное в Америке. Здесь, в джунглях непроходимого города, в полуденную жару, люди вели себя как зимой. Дети смеялись и падали, старушки скользили в парах со старичками, держась за руки, а посреди катка веселились трюкачи, видимо, профессионалы. Они кружились и прыгали раздельно и вместе, как угодно, и Сцель заметил, что у этих мастеров было очень похожее телосложение – толстые ноги, ноги танцоров балета, только еще крепче, и тонкие, стройные торсы, совсем не такие, как у толстяка из второго ювелирного магазина, который вдруг положил ему руку на плечо, развернул к себе и, тяжело дыша, сказал:

– Я знал, что ты не англичанин, сукин сын, убийца.

Сцель, поворачиваясь, выдернул резак. Одно быстрое, почти незаметное движение – и горло толстяка оказалось перерезанным. Толстяк начал падать, хватаясь за шею; Сцель закричал:

– Человеку плохо! Позовите врача, скорее врача!

Толстяк без сознания упал на перила. Вокруг него собралась толпа. Он больше не держался за горло, и из горла полилась кровь. Кто-то кричал, но Сцеля в толпе уже не было, он бежал к свободному такси. К черту неожиданные поступки, над ним собирались грозовые тучи. Неприятности случаются подряд три раза. Старушенция – раз, толстяк на перилах – два… Сцель не собирался дожидаться, пока третья постучит по его плечу. Скорее в банк за бриллиантами! Он сказал таксисту куда ехать, по дороге открыл свой саквояж и, загораживая крышкой, начисто вытер платком резак.

29

В половине двенадцатого Сцель снова был на углу 91-й улицы и Мэдисон-авеню. Он не обнаружил ничего необычного, но это еще ни о чем не говорило. Если они дожидаются, когда он выйдет, если заговор существует, какая у него альтернатива? Да, деньги можно оставить здесь, но тогда к Рождеству у него не будет средств к существованию, да еще придется скрываться от правосудия. Незавидное положение.

Сцель отпустил такси и зашел в банк.

Ключ от банковского сейфа лежал у него в кармане, а номер сейфа геральдическим девизом был высечен в его сердце. Сцель быстро прошел к вывеске «Депозитные сейфы» и отправился дальше по стрелке – вниз по ступенькам, где увидел большие запертые ворота. За воротами шагал охранник. Сцель подошел к женщине, сидевшей за столиком у ворот. Средних лет, полная, но довольно милая негритянка.

– Мой ящик, – сказал Сцель и вытащил ключ.

Женщина удивленно посмотрела на него.

– Я думала, что знаю вас всех, но смотрю, новые люди подходят каждый день. Как вас зовут?

Сцель стал превращаться в немца. Если она опытная, работает давно, то должна знать его отца, у которого не было способностей к языкам – он не смог избавиться от немецкого акцента до самой смерти.

– Кристофер Гессе. Я доверенное лицо. Мой отец, – Сцель произнес «отесс», – депоссит написан на его фаммилия. – Он улыбнулся негритянке.

– А, старый масса Гессе, – негритянка произнесла фамилию именно так. – Так вы его парень. Ни разу вас не видела. Это необычно – посылать доверенное лицо после стольких лет. – Она все еще смотрела на него с подозрением.

Почему у него так колотится сердце? Что она знает?

– Он умер, – объявил Сцель.

– Бог ты мой, какая печальная весть. – Негритянка выпрямилась на своем стуле.

– Да, это ессть ошень пешально.

– Да нет, я о другом, – сказала она, – понятно, я тоже сожалею, но видите ли, у нас существует закон, по которому в случае смерти вкладчика вклад опечатывается до того, как он будет осмотрен адвокатами.

Сцель стоял и моргал.

– Так что, поймите, я не могу впустить вас.

Да, неприятности действительно приходят по три подряд.

– Да вы присядьте, мистер Гессе.

– Пошалуста, – выдавил Сцель и начал плакать, слезы полились по лицу.

– Я не могу ничем помочь, мистер Гессе, закон дурацкий, но он существует, и я обязана исполнить его.

– Пошалуста, фы говорить слишком быстро, – Сцель устало опустился в кресло, закрыл лицо руками. – Только еще три недели…

– Я не могу понять вас, мистер Гессе.

Сцель взглянул на нее влажными голубыми глазами.

– Только еще три нетели, и мой отесс умер. Врачи так сказаль. Рак, они говорить. Я прошу. Пошалуста. Пошалуста. Только он оставаться в мой семья, дайте ему жить еще, пошалуста, больше чем три нетели.