355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уилл Селф » Как живут мертвецы » Текст книги (страница 19)
Как живут мертвецы
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 03:17

Текст книги "Как живут мертвецы"


Автор книги: Уилл Селф



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Ох это будущее – оно всегда, как назло, соотнесено с определенным временем. Для вас, для меня, для всех нас. Если бы только найти способ от него ускользнуть.

ГЛАВА 14

Я отправилась искать Фар Лапа, обсудить с ним это не слишком приятное возвращение. В городе я появляюсь не часто, но тут решилась приехать. Хотя после смерти регулярно посещаю Галерею Куртолда. В галерее – в то время занимавшей несколько флигелей на задах Гауэр – стрит – было темновато, и это придавало мне уверенности. Освещение в залах, если принять во внимание ценность выставленных там полотен, никуда не годилось, и посетители ориентировались по скрипу половиц. Я предпочитала концерты в Уигмор-Холле, и с сожалением вспоминала времена, когда там пахло деттолом. Избегая больших галерей и шумных сборищ, обходя стороной широкие эспланады, я бродила по змеившимся проулкам и дворам диккенсовского Лондона, куда не заглядывает солнце, где облупленные кирпичи сочатся голубиным пометом, а уродливые выступы покрыты копотью. Смысл похода в «Селфриджес» [41]41
  Крупнейший универмаг на Оксфорд-стрит.


[Закрыть]
был в том, что тамне продавали «ВН».

Но даже я, идя своим призрачным путем, начала замечать перемены: современность билась в скрипучих сочленениях города, словно пластиковые бедра в скрученной артритом старухе. Кричащие бутики и безвкусные закусочные открывались десятками. По пахнущим мочой проходам, с сияющими сквозь темноту алюминиевыми фасадами, между кучами дерьма пробирались редкие проститутки, чтобы склонить голову на мягкий, как подушка, хлеб «чиабатта» и хлебнуть пенистого капуччино. Конечно, тем из нас, кто раньше имел привычку здесь бывать, все это давно знакомо. Кофейни и специализированные рестораны, наркотики и полуодетые девицы, туристы и тяжелый труд, гомосексуалисты и профессиональные игроки на скачках.

Оказалось, существует не менее тринадцати филиалов «Нигде», австралийского специализированного ресторана. Три в Квадратной миле лондонского Сити, три в Уэст-Энде, еще пять – в пригородах, но ни один из них не был указан в телефонной книге. Легко себе представить успех затеи Фар Лапа. Идея «Нигде» отвечала тайным порокам горожан: склонности к дешевому шовинизму в сочетании с желанием безоговорочно принять туземные обычаи. К тому же добраться до нужного места было сложно. Филиалы «Нигде» не упоминались в телефонной книге, а Фар Лап и его партнеры не позволяли вносить их в ресторанный гид или в туристический путеводитель. Чтобы обнаружить «Нигде», необходимо было знать кого-то, кто там бывал, иначе пришлось бы обходить пешком малонаселенные районы Лондона. Это – в глазах людей пресыщенных – делало «Нигде» подлинным воплощением традиционных народных обычаев в городской среде. Вы могли поесть в «Нигде», только если обладали тайным знанием или были готовы во что бы то ни стало разыскать ресторан.

«Нигде» к тому же бывали разных категорий. Декор большинства основных заведений напоминал пересохшее дно реки Тодд в Алис-Спрингс в жаркий летний полдень. Черная тень контрастировала с невыносимо слепящим светом. Груды пустых консервных банок и разбитых бутылок. Масса выпивки. Очень мало еды. Продвигаясь по иерархии «Нигде», вы уходили все дальше – фигурально выражаясь – в глубь пустыни центральных районов Австралии. Официанты сбрасывали с себя все больше одежек из «К-Март» и оказывались разрисованными охрой, они записывали заказы на плоской овальной пластине, подобной чуринге, и демонстрировали свои гениталии в кожаных мешочках. Белые парни из колледжей Перта, Мельбурна и Брисбена, которых нанял Фар Лап, более надежные, чем аборигены, да и произношение у них, во всяком случае, было подлинным.

В самом престижном филиале «Нигде», занимавшем несколько этажей зеркального офисного здания в Сити, не было ничего, кроме безликих просторов потрескавшейся соленой земли, на которой кругами рос спинифекс. На стенах – жуткая роспись с оптическим эффектом: нагретый воздух, поднимающийся над пустынным горизонтом; всего лишь несколько темных пятен в дальней дали, обозначающих – что? Возможно, крутой откос, а возможно, просто бар. Время от времени из дальних тайников заведения выпускали варана или сумчатую мышь, и они бежали, пугая посетителей, которые от восторга корчились в пыли.

Корчиться в пыли было одним из главных развлечений в «Нигде». Скажем, посетители являлись из зимнего Лондона, одетые в кашемир, укутанные в шерсть, в костюмах и ботинках. Но, проведя всего несколько минут в сухой сорокаградусной жаре «Нигде», они срывали с себя шелковые галстуки, которые падали на землю, подобно обмякшим змеям, ослабляли воротнички, расстегивали молнии платья, сдирали колготки, стаскивали носки и ощущали голыми подошвами песок.

Еда была почти несъедобной: подгоревшие ломти мяса кенгуру, жирные белые личинки, пресные лепешки, испеченные в золе, а если повезет, несколько пригоршней горьких трав. Но соль была не в этом. На огромных экранах над головами посетителей сменялись кадры: бескрайнее небо, уменьшавшее этот и без того ограниченный мир. Проплывали нагромождения облаков, похожие на континенты. Вставала почти полная луна, ее кратеры и горы были гораздо правдоподобнее, чем Европа. Лондон, который был тут, за стеной, оказывался не только скрыт, но и уничтожен опытом «Нигде». Еще тут была выпивка. Множество алкогольных напитков. Фар Лап саркастически заметил: «Мы кладем эту штуку в грог, йе-хей? И все эти парни становятся как черные, хей-йе? Разрушает фермент – любой. Никто не может с этим справиться».

Я ни на секунду не поверила. Что действительно было в «Нигде», так это дикая сухая жара и назойливый персональный официант рядом с вами, он каждую секунду делал вид, что поднимает бокал, и спрашивал вас: «Вы хотите этого? Или этого?» Затем приносил холодные бутылки хорошего австралийского белого вина или еще более холодного пива и просто всовывал запотевшие бокалы в вашу горячую ладонь. Неудивительно, что люди беспрерывно пили, и стаскивали с себя одежду, и истошно вопили, и дрались друг с другом, когда – это случалось в «Нигде» довольно часто – разыгрывалась имитация выхолощенного обряда инициации, поставленного бывшими студентами антропологии из Австралийского национального университета. Посетители пили, а в неудачный момент – когда команда Фар Лапа выпускала в помещение тучу свежих мух, – цены на выпивку снижались вполовину, и поэтому все напивались вдвое. Да, в Лондоне не было ничего равного посещению «Нигде». Ни-чего.

Но, как вы понимаете, я никогда не была в подобном заведении в разгар работы. Я приехала в ведущий ресторан «Нигде», расположенный на южном конце моста Блэкфрайарз, в очаровательном образчике омерзительного рококо восьмидесятых, именовавшемся Фирмой морских контейнеров, в один из перерывов на ланч, которых у меня не было. «Нигде» никогда не работал во время ланча, но в конце девяностых Фар Лап создал весьма успешную сеть специализированных австралийских закусочных с сандвичами. Закусочные именовались «Где-нибудь».

Было начало августа 1994-го. Неделю назад или около того в Лондоне у Израильского посольства взорвался начиненный взрывчаткой автомобиль, а неделей раньше взрыв в Буэнос-Айресе унес жизни сотни моих единоверцев. Как обычно, это касалось нас, евреев, – Холокост и эмигранты, одно сплетено с другим. В то же время северная часть штата Нью-Йорк делала разминку, готовясь отметить двадцать пятую годовщину этого долбаного Вудстока. Ах! Если семидесятые были выпуклыми, а восьмидесятые – остроугольными, то девяностые можно назвать лишь фальшивыми.

Из поддельной позолоты и фальшивого мрамора вестибюля лифт Шиндлера вознес меня на пятый этаж и изверг в мрачное помещение. Видеоэкраны над головой демонстрировали только сами себя. Вдали, за сотней миль белой потрескавшейся грязи, полоска пустынного горизонта завернулась, обнажая клочок северного берега Темзы и часть здания «Юнилевера». Мускулистый блондинистый парень в комбинезоне выметал дохлых мух, среди которых валялась случайно раздавленная ящерица. Пухленькая девица, насвистывая, пылесосила спинифекс, но прервала свои занятия, чтобы жестом указать мне на кучу старых одежек, поверх которой, когда я подошла поближе, вдруг оказалась шляпа, а затем и вся она превратилась в Фар Лапа Джонса.

– А я тебя ждал, Лили, детка, йе-хей. – Он поигрывал своими большими бумерангами и курил замусоленную сигарету. У его ног, на полу этой фальшивой пустыни, валялось множество таких же окурков, что впрочем, ничего не значило.

– Правда?

– Ювай – дай мне огня, детка. – Он жестом показал, что ему нужен огонь, и я щелкнула зажигалкой. Он глубоко затягивался тоненькой сигареткой, дым струйками выходил из его пухлых губ, дрожал на сквозняке, затем исчезал. – Наташа вернулась, йе-хей?

– Ты знаешь?

– Знаю. Я знаю о твоих чувствах– ты ведь что-то испытывала, йе-хей?

– Я чертовски разозлилась, если ты об этом…

– И позавидовала. Смертельно позавидовала, хей-йе?

– И позавидовала, – призналась я.

– Но главное еще впереди, детка, йе-хей? Все твои чувства разыгрались? Как будто это твой последний шанс, хей-йе? Ну же, решайся, детка, сойди со своего круга или давай вали назад, в жизнь, – тебе решать.

Фар Лап снова возложил всю ответственность на меня, бедную толстую старушку, которая продержалась уже столько далстонских круглых суток. Моя смерть, так уж случилось, была словно слепок с моей жизни – периоды апатии сменялись взрывами бездействия. Он спросил меня, хочу ли я сойти с этого круга, как он выразился. Но насчет того, что это за круг или как его можно прекратить, Фар Лап высказывался, как всегда, невнятно.

Так или иначе, я не могла долго выносить всю эту чепуху, особенно здесь, в закрытом специализированном ресторане, болтая с мертвым аборигеном. Меня саму удивляло, что я тревожусь о Наташе.

– Наташа вернулась, Фар Лап, и хорошо выглядит.

– Она чертовски хорошо выглядит. Чертовски хорошая буджу. Но это ненадолго, йе-хей? Ненадолго. Я вижу, ты понимаешь, Лили-детка, йе-хей? Раздумываешь, что все это может значить, йе-хей? Как это все сложится вместе, хм-м? Раздумываешь, какое отношение к твоей девочке может иметь абориген вроде меня, хей-йе?

– Да. Я думаю, ты имеешь какое-то отношение к Наташе, к тому, что с ней случилось…

– На другом конце света?

– Да, на другом конце света.

– Ювай! Черт возьми, на совершенно другом конце, детка. Что случилось… Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, что случилось, йе-хей?

– Значит, ты знаешь?

– Ох, знаю, Лили-детка. Знаю. Я, черт возьми, был там.

И он рассказал. Это заняло остаток часа. Я опоздала вернуться на Олд-стрит. Фар Лап рассказывал в своем неповторимом своеобразном стиле, но для удобства я опущу прищелкивания языком и стану переводить характерные для аборигенов выражения и австралийский сленг. В конце концов – все будет для вашего удобства в это самое неудобное время. Время ожидания в зале ожидания.

Но Фар Лап не был в Поттс-Пойнт, куда Наташа отправилась к Полли Пассмор.

Он не рассказывал, как ее рвало целый день напролет, как в эту жару – так странно – ее бил озноб абстиненции; не рассказывал, как по ночам обе молодые женщины вытаскивали на крышу матрас и сидели на корточках около плавательного бассейна, глядя на вход в отель «Себолд таунхаус», наблюдая, как туда тяжелой поступью входят большие белые бизнесмены с повисшими на их локтях, словно странные браслеты, крошечными проститутками-азиатками.

Наташа прожила у Полли полгода, – что ж, для нее рекорд дружбы. Она также более или менее воздерживалась от героина. Пару раз ей удалось, как бы между прочим, раздобыть наркотики на сиднейском Кингз – Кросс. Кингз-Кросс в Сиднее. Полная ерунда – как техасский Париж. Каждая грань Наташиной лондонской жизни возвращалась к ней отражением в твердом бриллианте южного неба. Она узнала, что наркотики можно добыть у ресторана «Элис» на Кингз-Кросс. У наркоманов-серфингистов. Видели когда-нибудь наркомана с загорелым телом спортсмена, наркомана, которому не надо завертывать рукав, чтобы найти вену, потому что он носит чертову майку? Удивительно. Наташа видела их и добывала у них наркотики, как я сказала, раза два, а может, три. Хуже того, однажды она отколола номер, чтобы добыть денег. В Лондоне Рассел приучил Наташу к разным сексуальным извращениям. Трахаться с ним, когда за этим наблюдали люди – так он развлекал нужных ему дилеров или вуайеристов, с которыми хотел водить компанию. К тому же он связывал ее и наносил удары. И все это, чтобы усилить кайф после приема кокаина. Как ни крути, должно быть, у Наташиного парня совсем снесло крышу.

Но сейчас было другое. Наташа прогуливалась среди толпы туристов, под вульгарными неоновыми рекламами стриптиза, ей страшно хотелось вкатить себе дозу. Уйти от себя. Забыть про все.Дело не в деньгах как таковых– какие-то деньги у нее были. Майлс присылал ей ежемесячно часть суммы, вырученной от продажи квартиры. Но этого хватало только на здоровую жизнь. Благодаря этой сумме она была обречена на здоровье. Если хочешь уколоться, думала она, надо сделать что-то грязное, проучить себя. Какая ошибка. Проучи себя – вот и будешь самоучка. Ей казалось, это несложно. Она не раз видела, как уличные девицы подцепляли мужчин прямо на тротуаре, раза два сворачивали за угол и ложились с ними на заросший бугенвиллеями газон маленького парка, чтобы потрахаться всего-то минуты две. Белые задницы мужчин поднимались над жесткими многолетниками как раздвоенные луны. И куда бы она ни пошла в этом квартале красных фонарей, к ней постоянно приставали. Привет, привет, привет, – говорили ей мужчины. Что на самом деле означало – если посмотреть на ее длинные загорелые руки и ноги, иссиня-черные волосы, все еще высоко вздымающуюся грудь – пойдем, пойдем, пойдем… Австралийские мужчины, крикливо одетые, шумные, похожие на какаду.

Наташа ввязалась в эту игру. Она выбрала самого маленького, самого робкого, какого только смогла найти. Плюгавого, похожего на клерка, человечка, достававшего ей до плеча, который явился сюда после работы в банковском квартале. Он был слегка пьян, а товарищи бросили его. Похоже, он никогда не трахался вдоволь – а может, не трахался вообще. Он увидел красотку, которая бросила на него призывный взгляд и прошептала «Привет». Наташа тоже выпила и хотела дать волю безответственному ребенку в себе. Она привела его в парк и легла с ним в зарослях, где земля была усыпана сухой корой. Тут ей пригодился весь ее опыт – все эти мальчики и мужчины, с которыми она умела обходиться. Она отлично умела отказывать им в том, чего им хотелось. Но не отказывать оказалось гораздо легче. Засунуть мягкий шарик его члена в презерватив – никаких проблем. Засунуть его в себя – еще легче. Раз плюнуть. Мама умела поплевать на царапину, и любая царапина сразу заживала. Наташа отвернула свое хорошенькое личико, чтобы смотреть на корни кустарников. Она шептала: «О, это прекрасно». Но нет, это было отвратительно. Пусть вам никогда не придет в голову проучить себя – не покидайте ребенка в себе. Когда похоть превращает нас в марионеток, лучше не дергать за ниточки.

Они поднялись с земли, и Наташа получила от него сотню долларов. Сотню чертовых долларов! Невероятно. За несколько минут она так накачалась, что могла бы обслужить целую футбольную команду каких-нибудь красавчиков. Наташа страшно проучила себя. Она не понимала, что перешла черту, что с этих пор ничего уже не будет таким, как раньше. Но сейчас она наслаждалась в своем теплом опиумном водоеме. Смотрите, вот она, Наташа, умненький дельфин со зрачками маленькими, как укол булавки, плывет в Мировом океане.

Люди думают, что когда наркоманы колются, а алкоголики напиваются в стельку или когда кокаинисты улетают ввысь, они попадают в фантастический мир изобилия, где у них есть все: неисчислимое богатство, необычайная привлекательность, огромный талант. Да нет. Они могут отправиться в искусственный рай, но каждый из них в конце концов оказывается в одной и той же реальности. Там с ними все в порядке.И все. С ними все в порядке.Они не алкоголики, не наркоманы – просто все хорошо. Как у всех других. Ну да, возможно, они понаделали множество глупостей: несколько раз вылетели с работы, разрушили парочку браков, отдали детей на воспитание в чужие руки, – но в основном с ними все в порядке.И значит, эта мощная торговля, превышающая всю легальную торговлю мира, служит прежде всего для удовлетворения такого тщетного желания, восполняет отклонения иллюзией нормальности.

В конце концов Наташа с Полли поругались. Чего это Нэтти тут выделывается? – выкрикивала Полли. Ошивается с какими-то бездельниками на Редферн и Паддингтон. Напивается. Ходит по барам. Расписывает очередную дурацкую стену, делая вид, что участвует в муниципальном проекте. Очередная бессмысленная мазня, которая облезет через пару лет, такая же хаотичная, рассыпающаяся, как общество, которому она должна служить. В конце концов, зачемНэтти притащилась в Австралию? Вроде бы она хотела пережить потерю ребенка. Вроде бы она хотела прийти в форму. А сама – Полли точно знает – в прошлую среду была под кайфом. И домой явилась без трусиков. И чтоэто значит? Свалилась на диван в полной отключке, поставила в неловкое положение друзей Полли. Приличных людей. Учителей. Валялась на диване и бормотала о каких-то какаду с мягкими членами. Почему она не поедет посмотреть страну? Почему бы ей не убратьсясейчас? Пребывание в Австралии научило Полли Пассмор говорить уверенно. И Наташа убралась.

Неделями, месяцами и, наконец, годами Наташа путешествовала по Австралии. По громадному острову – континенту, где целые иссушенные зноем территории не получали радиосигналов – не говоря уже о том, что туда не ступала нога человека. Эта страна напоминала другую планету – так отличались ее флора, фауна и даже ландшафт от флоры и фауны других, более скучных континентов. На эти гигантские просторы, словно тонкая желтая кожа барабана на полую тыкву, была натянута мнимая культура. Культура псевдоколонистов в гольфах, повелители которых – скваттократы [42]42
  Скваттократы – богатые австралийские землевладельцы, считавшиеся аристократией колоний.


[Закрыть]
– жили во встроенных в местный ландшафт особняках. Австралия, огромный кусок подгоревшего тоста, плавающий в южном океане, небрежно намазанный кое-где по хрустящим краям «Веджемайтом». [43]43
  «Веджемайт» – популярная в Австралии пищевая паста, экстракт овощей и дрожжей.


[Закрыть]
Австралия, сюрреалистический кошмар, где люди в поте лица возводят изгороди от кроликов. Благородная демократия, которой правит светло – вишневая богиня, живущая вчерашним днем. Огромное пространство, где белые мужчины и женщины сбиваются в кучу, чтобы слушать музыку диско, играть в азартные игры, предаваться блуду и смотреть «мыльные оперы» в отчаянных попытках разогреть застывшую кровь. Духовка, где при падении температуры на полградуса жители спешно натягивают шерстяные брюки. Пародия на цивилизацию, где около семи миллионов выходцев из Северной Европы и около семи миллионов из Южной разбили свои бетонные шатры вдоль побережья в несколько тысяч миль и бродят от одного барбеио к другому. А в это время в глубине страны горстка древних чародеев-мистиков замазывает вскрытые вены мошонки пчелиным воском, открывая их только для того, чтобы смешать свою кровь со священной землей.

В этой карикатуре на цивилизацию Наташа чувствовала себя как дома. Она поработала в баре в Брисбене и официанткой в Уогга-Уогга. Водила подержанный «холден» в Таунсвилле. Добралась аж до Северной Территории, где было жарко и влажно, как в сауне, и пересекла сухую равнину Налларбор на старом «Гэне». [44]44
  «Гэн» – название поезда, курсирующего между Алис-Спрингс и Аделаидой.


[Закрыть]
Когда ей не хотелось работать, она не работала. Сидела и думала. Было бы мило и трогательно сказать, что она часто думала о покойной матери, вспоминая беззлобный сарказм Лили и ее язвительный ум, – но это неправда. Время от времени Наташа видела пожилую женщину с густыми непослушными светлыми волосами, бредущую по плоскому бульвару под жарким небом, женщину, чей мрачный вид и холщовая сумка для книг напоминали ей муму. Тогда Наташа чувствовала, что из ее сухого горла готовы вырваться детские слова, которые они употребляли в разговоре друг с другом, и ей хотелось снова стать ребенком, которым она уже никогда не будет. Никогда, разве только в нелюбящих объятиях Морфея.

«Хаммер» – так австралийские наркоманы называли героин – Наташа не употребляла. Австралии было так много и сама Австралия настолько способствовала воздержанию, что это казалось нетрудно. Во всяком случае, здесь дюжие юнцы, уже покоричневевшие от первых признаков меланомы, напивались до спасительной рвоты в барах, напоминавших тюрьму, или в барах, облицованных белой плиткой, или в барах с широкими верандами – чтобы удобнее было блевать. Если пить в заведениях, похожих на туалеты, то тошнотворность этого занятия становится вполне приемлемой. Наташа пила, и в австралийском сухом воздухе ее, похоже, не слишком разбирало. А если и разбирало, то… кто? что? с кем? прошлой ночью?.. – она ехала дальше. Здесь всегда можно было сбежать в никуда.

В молодой стране любые отношения поначалу кажутся юношеским флиртом, гениталии слегка соприкасаются, словно потные пальцы. Чем меньше героина, тем меньше секса. После того, что случилось на Кингз-Кросс – усохшая этика среди сухой коры, – какая-то часть ее существа, хотя бы отчасти, стала чувствовать опасность.

На Магнетик-Айленд, на внутренней кромке Барьерного Рифа, у нее была мимолетная связь с молодой женщиной из Мельбурна, Синтией, бежавшей от разврата и наркотиков, подобно самой Наташе. Но Синтия была вызывающе уродлива. Ноги, руки, грудь – все в ней напоминало сплющенные цилиндры. Жалкое существо, брошенное под дождем на этом продуваемом муссонами острове. Они пять дней пролежали рядом в неудобном гамаке, неуверенно дотрагиваясь друг до друга и не вполне понимая, отчего у них – прежде ни та, ни другая этим не грешили – возникла потребность в этой потребности. Синтия собирала раздавленных жаб. Расплющенных на лентах асфальта тварей, которые тысячами прыгали между квакающими полями тростника. Она держала их в старой сумке «Энсетт эрлайнз». Две молодые женщины раскладывали плоские трупики и играли ими в снап, [45]45
  Снап – детская карточная игра.


[Закрыть]
сидя по-турецки на веранде дома, где висел гамак. Старого дома с мансардной крышей из гофрированного железа, по которой гулко стучал дождь. Дом принадлежал одному наркоману из Мельбурна, знакомому Синтии, как и она, сбежавшему из города, чтобы завязать с героином. На эти пять дней он отправился ловить креветок за Рифом.

Итак, следуя асимметричной паутине маршрутов «Энсетт эрлайнз», Наташа двигалась по кромке могучей красно-желтой земли. В своих скитаниях она встречала новых Синтий, новых внутренних эмигрантов, бежавших из культуры, которая, в свою очередь, была закрыта от остального мира, пока наконец подобно многим другим, не поняла, что ей больше некуда бежать – разве что в глубь страны. В Красный Центр. В этой перевернутой вверх дном стране Наташа всегда ощущала присутствие заднего плана. Холодок у себя за спиной, чувство пустоты, от которой шевелились волосы на затылке. Место без места. Открытая дверь, ведущая из городской субкультуры белой Австралии в неизвестность.

Наташа, разумеется, прекрасно знала о коренных жителях континента. Как не знать, если фрагменты их метафизических карт красуются на всех футболках, чайных полотенцах и ресторанных меню? Если уродливые пригороды носят их благозвучные имена. Если их погребальная песнь гремит из невидимых громкоговорителей в супермаркетах с климат-контролем? Еще один геноцид, завершившийся в отделе тканей.

Когда Наташа колесила по Австралии, всех инфантильных правителей страны прошибло чувство вины, они внезапно почувствовали кровь в своих бифштексах. Вся иерархия плачущих министров и хнычущих профессоров вознамерилась вернуть древним колдунам то, что, в сущности, им никогда не принадлежало. Колдуны, для которых существует лишь одно время – Сейчас – и которые считают, что их мысли – это грезы самой земли, совершенно не могли взять в толк, что происходит. Как им вести себя на этих безбрежных просторах с инфантильными правителями, называющими их старейшин «дедульками», их раненых – «бедняжками», а их костры – «огоньками»? Как жить в одной и той же реальности рядом с этими крепкими парнями?

Наташа остановилась с каким-то юнцом в Канберре – фальшивой столице псевдонации. Юнец был приятелем чьего-то приятеля, который вовсе не был приятелем Наташи. На берегу искусственного озера, никак не украшавшего окрестности, стояло здание парламента с гигантским набалдашником вверху. В этом театре барристеры в париках ломали голову над тем, что делать с чародеями. Время от времени в «Холидей Инн» на Манука-серкл появлялся один из чародеев, за которым следовала по пятам почтительная стайка розовощеких советников.

Юнец, сын университетского антрополога, был преисполнен благих намерений и считал себя влюбленным в Наташу – как множество юнцов до и после него, тех, кто, увидев ее всего на миг, рисовал в своем воображении картины тесной близости только из-за взгляда, брошенного ею из окна проходящего автобуса. Они ходили пить в на редкость уродливые бары. И, возвратившись в родительский дом пульсирующей ночью, обнаруживали на сетчатой двери странный бархатный покров из ночных мотыльков богонг, этих крошечных австралийцев, пустившихся в далекий путь, ориентируясь по Луне, лишь для того, чтобы бесславно закончить его в предместьях.

Наташа лежала на скрипучей старой раскладушке в затхлой комнате принадлежавшего антропологу бунгало. По стенам на сухожилиях кенгуру были развешаны рисунки на древесной коре. На полках вперемешку с современными журналами стояли книги Питт-Риверса, Малиновского, Стрелоу и Леви-Строса. На большом письменном столе рядом со счетами за электричество и пустыми шариковыми ручками лежала тщательно подобранная коллекция капролитов. Эти люди ищут и собирают старое дерьмо. Наташа лежала голая под льняными простынями, тщательно подоткнутыми ее потенциальным любовником, читала «Племянника чародея» К.С. Льюиса и слышала во внутреннем ухе голос муму. Муму рассказывала ей о Лесе-Между-Мирами, где под совершенно непроницаемым пологом листвы выстроились зловеще ровные ряды высоких прямых деревьев, между которыми поблескивали небольшие абсолютно круглые пруды. Муму рассказывала ей, как мальчик, нырнув в один из таких прудов, оказывался в совершенно другом мире – в викторианском Лондоне, или гибнущей империи Чарн, или в самой Нарнии, где Бог был настолько благосклонен, что миф о творении легко становился антропоморфным.

На следующий день они отправились в Алис – Спрингс. У них не было никаких определенных планов, но на этой зыбкой стадии мгновенного знакомства они надеялись найти приют у одного из аспирантов-антропологов, который находился в экспедиции на Северной Территории. Из Алис-Спрингс они двинулись на север в автобусе с кондиционером – прочь от сурового железистого ландшафта центральных районов к столь же негостеприимным, сбивающим с толку пространствам бескрайней зелени. К безбрежным зарослям колючего кустарника под палящим солнцем. Сидевшие в автобусе «дедульки» тянули жилистые шеи, чтобы увидеть экран телевизора, по которому показывали фильм о неонацистском заговоре. Наташа с юнцом наблюдали, как мимо проносятся километры пустоты, которая на первый взгляд казалась довольно безобидной, – но это было не так. Войти туда без компаса, без запаса свежей воды означало безнадежно потеряться в диком парке. Окончательно сбиться с пути и погибнуть от солнечного удара в нескольких шагах от эстрады, или ларька с мороженым, или пруда с плавающими утками. И пойти на корм птицам – вместо того, чтобы их кормить.

Километров через шестьсот до Наташи донесся звериный запах мяса, она обернулась и увидела аборигена в нелепой белой шляпе с широкими полями, пробиравшегося вперед к кабине. Он что-то сказал водителю и повернулся лицом к «дедулькам», ни один из которых не оторвался от созерцания заговора. Абориген был средних лет, тощий и жилистый, в джинсах «P.M. Уильяме», сапогах с резинками по бокам и клетчатой рубашке. Его лицо – толстогубое, с круглыми щеками и морщинистой шеей – было именно таким, каким полагается быть лицу колдуна. Глаза прятались за зеркальными очками, в которых отражались «дедульки». Автобус свернул к остановке, наружные колеса въехали на обочину, поднимая клубы пыли. Пневматическая дверь со свистом открылась. Колдун спустился вниз и, не оглядываясь, вошел в заросли кустарника.

– У них врожденное чувство направления, – сообщил юнец Наташе. – Мой отец изучал это явление. Похоже, у них в голове что-то вроде магнитного компаса.

Наташа велела ему заткнуться.

Проехав семьсот километров по Стюарт-Хайуэй, они оказались в Стернсе, где их встретил аспирант и отвел в маленький грязный домик. Дом был пустым, не считая длинных охотничьих копий с древками из малги в углу и груды книг без обложек на полу со стертым линолеумом. В окна этого не продуваемого ветрами дома были вставлены кондиционеры, напоминавшие сам дом в миниатюре. Они стонали и свистели, отчаянно сражаясь с нестерпимой жарой. Истекающая потом Наташа ополоснула свое тощее тело тепловатой водой из ржавого крана. Надела шорты и старую футболку с портретом Че Гевары. Потом, состроив вопросительную мину, вышла на улицу, где под капотом своей машины, большого желтого проржавевшего «форда», склонился аспирант.

Наташа не имела никакого представления о том, что она ищет. У нее было чувство, что она обладает неполной информацией.Об этой поездке, жарком прибытии в Стерне, несмотря на пыльные дороги и несговорчивых чиновников. Но у нее также было чувство, что информация здесь не самое главное и что абориген, сошедший с автобуса в буше, за сто километров от Стерна, использовал правильный подход. Верную методологию.

Юнец с Наташей решили ненадолго задержаться в Стерне. Вечером в четверг там должен был проходить обряд инициации, который совершат придорожные аборигены. Перемещенный народ. Люди, жившие в хижинах с крышей из гофрированного железа, среди колючей проволоки и разбитых бутылок. Эти люди вернулись сюда, поближе к своей земле после того, как их вышвырнули на восток, подальше от скотоводческих ферм. Они будут готовить своих мальчиков к ножу. Гости не увидят самой церемонии – это табу не только для чужеземцев, но и для женщин племени и даже собак, у которых, как-никак, своя сложная родословная, – но они могут присутствовать на репетиции. У аспиранта в Стерне был дополнительный интерес. Он вез на запад на своем драндулете квартет стариков – аборигенов, которые пытались вспомнить старые песни, чтобы доставить ему удовольствие.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю