Текст книги "Как живут мертвецы"

Автор книги: Уилл Селф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Любопытно, что у Ричарда Элверса был такой же рот, как у Йоса и Шарлотты, та же красная турбина вместо губ. Невозможно было без страха за их потомство наблюдать, как они высасывают друг из друга слюну – под действием наследственных факторов этот признак мог бы закрепиться. Был вечер, и Элверсы занимались сексом. Шарлотта, глубоко изучив вопрос, пришла к выводу, что секса не может быть много,если речь идет об изготовлении новых Элверсов. Что vas deferensРичарда, подобно сморщенному коричневому вымени, будет тем больше наполняться маленькими Элверсами, чем чаще его доить.

Мало того, утром Шарлотта посетила еженедельный сеанс рефлексотерапии. И старый хиппи из Новой Зеландии, практиковавший на Харли-стрит, размял ей ступни, чтобы ее эндокринная система обрела ту же гармонию, что и его портфель с акциями. Не говоря уже о травах, которые Шарлотта регулярно жевала, цветочных отварах, которые она регулярно хлебала, бальзамах, которые она регулярно нюхала, и иголках, которыми ее регулярно пронзали – все в целях регулярной овуляции. Неудивительно, что у этих регулярных секс-встреч был особый распорядок. Особый, ибо эти встречи приходились на самые благоприятные для овуляции три дня – Шарлотта точно вычислила дату, ибо регулярно вела дневник менструального цикла, постоянно измеряла температуру и с зоркостью ястреба следила за цервикальными выделениями. Особый, ибо их движения были безупречно синхронными, чтобы как можно больше крошечных угрей-элверсов из его Саргассова моря приплыло в ее внутренние воды.

Не важно, находилась ли Шарлотта снизу или сверху – она обычно предпочитала последнее, – главное было не двигаться после того, как они кончали. А они обязательно кончали. Реализовывали оргазмы, подобно планам продажи в каждом из двухсот карточных домиков своей бумажной империи. Им было предписано достигать оргазма, по возможности одновременного, с первой попытки – генеративному бульону не полагалось вариться слишком долго, при этом в сам момент оргазма Шарлотте следовало распластаться на матрасе, задрав ноги выше головы. В этот природный процесс вовлекались все природные силы – включая гравитацию.

Ричард тоже старался, как мог. Правда, могон не так уж много. Во всяком случае, к его телосложению не подходили облегающие плавки. Он, как и подобает прирожденному помещику, носил трусы и мешковатые вельветовые брюки. Он свел свои коммерческие обязательства до минимума, ослабив деловую хватку, чтобы регулярно заниматься сексом. Регулярный секс, увы, требовал регулярного питания. Признаться, никто из Элверсов не думал о внезапных приступах обжорства, во время которых поедалась гора бисквитов, как о регулярных. Напротив, эти приступы были крайне нерегулярными, незапланированными и необдуманными. Но случались часто. Даже если в холодильниках, шкафах и морозильниках, стоявших в их трех домах, было пусто, то разной вкусной жратвы с лихвой хватило бы на откорм нескольких свиней. Толстые Элверсы научились есть незаметно для себя. Они и сами не осознавали, что делают. Их крупные руки непроизвольно тянулись ко рту. Часто они обнаруживали, что прикончили очередную коробку печенья, только ворочаясь на пухлой постели и чувствуя, как жесткие крошки впиваются в их мягкие тела. Их можно только пожалеть – или не жалеть совсем.

Несколько дней Наташу продержали в химической смирительной рубашке. Это оказалось губительным для мебели и нервов Элверсов, и без того расстроенных смертью Лили. Наташа не могла понять, почему ей так паршиво, несмотря на маленькие коричневые пузырьки, которые приносил ей Майлс. Тогда она еще не знала, что коварный законник с каждым разом все сильнее разбавлял дозу водой. Наташа перетащила к себе портативный «Тринитрон» и водрузила на кровать. Приволокла телефон и принялась названивать единственной оставшейся у нее подруге, которая жила в Австралии – наговорив, естественно, на кругленькую сумму. Она прожгла сигаретами дыры в ковре, одеяле и простынях. Совершила набег на бар Ричарда и вылакала шерри-бренди, «адвокат» и шартрез – а после ее вырвало на дорогие персидские ковры. Она не мылась. Мешала Молли убираться, вовлекая в бесконечные дискуссии о домашней эксплуатации. Она позволяла Майлсу остаться на ночь, но только в кресле у окна. Если б она могла, то гоняла бы его на корде.

Наташу не стоило информировать о планах семейства на ее счет – это Элверсы понимали. Наташа с Лили были двумя тяжелыми шарами на цепочке, какими гаучо ловят скот; они со свистом мчались в пространстве, свирепо обвиваясь вокруг бегущих ног мира. Теперь, когда Лили не стало, Наташа растерялась.

Доктор Стил давно раскусил Наташу. Его стальной характер был психологическим скальпелем, которым он вырезал опухоли ложных чувств.

– Она может лечь в больницу и пройти детоксикацию, – заявил он Элверсам. – Но через две недели, когда ее выпишут, она снова примется за старое – это я, к сожалению, могу гарантировать. Как вы относитесь к тому, чтобы поместить ее в реабилитационный центр?

– А это сработает? – спросила Шарлотта, словно речь шла о новой системе бухгалтерского учета.

– Может, да, а может, нет. Смерть вашей матери должна сделать ее более уступчивой, более восприимчивой.

– Сколько она там пробудет?

– Ну, насколько мне известно, первая часть программы занимает около двух месяцев, потом, если у нее есть подходящее окружение, ее могут выпустить, но ведь такого окружения у нее нет, верно?

Шарлотта представила себе окружение младшей сестры, назвать его подходящим было никак нельзя. В нем царила такая же неразбериха, как в лагере палестинских беженцев после израильской бомбежки. Пять корзин с грязным бельем у Майлса, три у Рассела, две в квартире Лили, одна на Камберленд-террас. У Наташи не было ни денег, ни жилья, ни планов на будущее. Работа в «Хакни доге» уплыла. Пристрастие к наркотикам коварно нашептывало ей, что нужно отказаться от всего, что у нее есть.

– Гм-м… По сути дела, вы правы.

– Тогда ей придется остаться там до конца. В общем и целом, вы можете рассчитывать на то, что не увидитесь с ней полгода.

Шарлотта поняла это, как «можете рассчитывать на то, что избавитесь от нее на полгода», и едва не вскрикнула от досады:

– Она ни за что не согласится, доктор Стил. Ни за что.

– Она может согласиться, если на нее поднажать, заставить взглянуть правде в глаза… объяснить, как огорчает вас ее поведение. Как зовут ее друга?

– Майлс.

– Он наркоман?

– Нет… но он довольно слабохарактерный.

– Мне нужно знать, будет ли он вас поддерживать.

– Да, будет… Но есть еще один человек… мужчина… с которым она связана. Он может помешать нашим планам… он преступник, торговец наркотиками.

– Она поддерживает с ним связь?

– Кажется, да.

– Не знаю, что с этим можно сделать, а вот встречу с людьми, которые ведают приемом в центр, я вам организую.

– Она к ним не пойдет.

– Не важно… они сами к вам придут. Честно говоря, миссис Элверс, они заинтересованы в финансовых поступлениях.

Финансовые поступления – эти слова Шарлотта понимала.

– Сколько это может стоить? Приблизительно?

– Это вы сможете обсудить с сотрудниками, но, насколько мне известно… полный курс лечения… обойдется тысяч в шесть, не меньше.

– В шесть кусков?!

– Я понимаю, это много, но часть суммы может покрыть Министерство здравоохранения. Миссис Элверс… Возможно, это не совсем тактично, но ваша мать, Лили, ничего не оставила Наташе?

Шарлотта нажала на пластиковую клавишу внутреннего калькулятора, который у нее работал безотказно.

– Гм… да, этой суммы хватит… Конечно, я не скажу ей, откуда деньги. Если понадобится, я получу доверенность. К счастью, я единственная душеприказчица моей матери. В подобных вопросах она была совсем не глупа.

– Похоже, вы правы.

Люди из реабилитационного центра Паллет-Грин примчались на следующий день с пугающим корыстолюбием. И с обезоруживающей прямотой сразу же изложили Шарлотте свои намерения. Прямо в прихожей.

– У нас большая очередь на места с государственной дотацией, но мы не можем их содержать без субсидий от тех, кто платит полностью, – сказала Айрин Тикстон, коренастая дама с мелкими светлыми кудряшками, в отутюженном синем костюме и с множеством коричневых бородавок на лице и шее, свисающих, словно маленькие сережки.

Ее сопровождал решительный молодой человек лет тридцати, с крупным носом, в невообразимо старомодной зеленой нейлоновой куртке, невыразимо унылых коричневых брюках и новеньких парусиновых туфлях. Он представился:

– Питер Ланд он, я проведу вступительную беседу с… – он долго рылся в папке, которую вытащил из до отвращения практичного портфеля, – …Наташей?

– Да. – Шарлотта была в замешательстве. Наташа проглотит этого парня живьем, а косточки выплюнет на ковер. Она не знала, чего ждать от сотрудников Паллет-Грин, но эти двое выглядели так, словно недавно покинули ряды Армии Христовой. Ландон, как ни странно, заметил скептицизм Шарлотты.

– Я занимаюсь зачислением, потому что кажусь мягким, но действую жестко. Два следователя в одном лице. Ха-ха! – Он неожиданно рассмеялся. – Я сталкивался с правоохранительными органами только в качестве жертвы.

Шарлотта вопросительно подняла брови.

– Я десять лет был крупным наркокурьером, меня излечила тюрьма. Все члены нашего совета бывшие наркоманы и алкоголики. Мы знаем, с кем имеем дело.

– Ясно, – пробормотала окончательно сбитая с толку Шарлотта. – Может… выпьете чаю?

– Если можно, кофе, – сказала Айрин Тикстон. – Мы с вами пока обсудим скучные административные вопросы, а Питер займется делом.

Тем временем Ландон вытащил из портфеля маленький квадратный пакетик.

– Мне немного горячей воды, если можно… У меня с собой травяной чай. Я не употребляю кофеина, он, знаете ли, слишком возбуждает.

Прошлым вечером доктор Стил посоветовал Элверсам и Майлсу провести психическую атаку. Они встали вокруг развороченной кровати, на которой лежала Наташа, и обрушили на нее сначала свой гнев – почему она так себя ведет: лжет, ворует, мошенничает, скандалит? – а потом свою любовь. Разве она не понимает, что они переживают за нее? Хотят помочь ей исправиться? Это возможно. Но только если… если… если…

Им удалось взять ее измором, но, как они понимали, ненадолго. Они вырвали у нее согласие хотя бы поговорить с людьми из Паллет-Грин. Участие Майлса в этой процедуре ограничилось тем, что он выдал Наташе вечернюю дозу наркотиков на несколько минут позже обычного. Для психической атаки он был слишком безвольным. Он в жизни не совершил ни одного агрессивного поступка. Если бы самозаклеивающийся конверт не заклеился, Майлс распустил бы нюни. Ричард тоже не слишком усердствовал. Он недолюбливал Наташу и желал ей зла, просто из принципа. Просто потому, что та огорчала свою сестру, которую он любил. К тому же Ричарду в тот вечер предстояло предпринять атаку иного рода, которая, как он надеялся, доставит ему больше удовольствия.

Ричард надел свою старую джинсовую куртку, сел в машину и с небрежным шиком повел ее на север. Он припарковал большой синий «мерседес» на аллее за Кентиш-Таун-роуд и вынул из багажника бейсбольную биту из нержавеющей стали. У Ричарда Элверса были скрытые черты характера, он, например, любил запугивать своих конкурентов, владельцев писчебумажных магазинов в провинции. Поднявшись по ступенькам заднего входа над букмекерской конторой, он спрятал биту между двумя мусорными баками. Потом очень вежливо постучал – так, на его взгляд, должен был стучаться наркоман: «тук-тук-тук».

Неожиданно быстро изнутри раздался хриплый голос, похоже, принадлежавший крепкому человеку:

– Кто там?

– Приятель Нэтти, – ответил Ричард хриплым голосом.

– Чего тебе?

– Чего-нибудь, – ответил Ричард, надеясь, что это прозвучит достаточно неопределенно.

"Гак и оказалось. Дверь распахнулась.

– Чего чего-нибудь? – Должно быть, перед ним стоял Рассел. Он оказался красивее и крепче, чем ожидал Ричард. Ростом около шести футов, с густыми темными волосами, ровно лежавшими на крепкой голове и ниспадавшими на плечи. У него был ястребиный нос, глаза с тяжелыми веками и оливковая кожа. На черном спортивном костюме красовались олимпийские кольца – слева на груди и справа на бедре. Интересно, подумал Ричард, каким видом спорта занимается Рассел? Двухметровым спринтом по кокаиновой дорожке? Метанием миниатюрного копья в вену? Или поднятием грамма героина?

В глубине, за плечом у Рассела, зашевелилась огромная тень, от которой исходила зловещая энергия.

– Кто там еще, Расе? – рявкнула тень из темноты.

Ричард убрал бейсбольную биту из кадра – здесь требовалась более гибкая система стимулов.

– Мне нужно передать вам пару слов от Нэтти, – сказал он, обращаясь одновременно к темной фигуре и воинственному индейцу в дверях, – и деньги, которые она вам задолжала.

– Вот так чудеса! Нэтти решила расплатиться с долгами. Что ж, входите.

Рассел отступил на полшага, позволив Ричарду протиснуться в дверь тем же манером, каким выносят стол – огибая угол. Ричард зацепился пряжкой от ремня за дверь. И остро ощутил свою уязвимость, словно нырнул в ледяную воду. Дымная духота квартиры по контрасту показалась сауной. Коридор – ровно такой длины, чтобы пятилетний ребенок мог сделать сальто, – вел в узкую комнату, по всем ее четырем стенам тянулись стеллажи на вертикальных стойках – вроде тех, на которых стоят корзинки в супермаркетах. Стеллажи шли от пола до потолка. На каждой из корзин – а их было около семидесяти – крупными буквами было написано: «НОСКИ», «ТРУСЫ», «КАССЕТЫ», «МИНЗДРАВ» и так далее. Это смешение внешнего и внутреннего подействовало на Ричарда столь же угнетающе, как педантичный порядок, жара и теснота.

Другую дверь в комнате – ведущую, должно быть, в еще более тесные клетушки – блокировала могучая фигура толстяка средних лет. Он был абсолютно лысым, если не считать русого чубчика в форме подковы, в белой футболке и брюках от давно расчлененного костюма, на его мятом гладстонском лице застыла хмурая мина. Он выглядел бы комично, если бы не длинноствольный пистолет в пухлой руке. Рядом стоял дешевый кухонный стол с электронными весами и двумя квадратными кусками полиэтилена – на одном лежала маленькая бежевая кучка шлака, на другом молочно-белый порошок.

– Настоящий? – спросил Ричард, кивая на пистолет, дуло которого качалось над сбившимся грязным ковром. Он сам не мог понять, как у него хватило наглости, вопрос был не слишком дипломатичным.

Однако человек с круглой рожей не обиделся.

– Херх-херх, – прыснул он. – Да нет… не настоящий… копия. Но можно убрать предохранитель спереди и поставить туда настоящую заточку… Тогда он будет не хуже настоящего.

– О, – ответил Ричард.

– Один мой знакомый парень на редкость ловко управляется с заточкой, – оживился его собеседник, – вот я и купил себе несколько таких… – ствол, подобно стальному указательному пальцу, описал восьмерку, – копий.

С появлением Рассела в игрушечном домике оказалось сразу трое медведей. Рассел сел на один из пластиковых стульев у кухонного стола. Его тело напоминало дергающуюся игрушку со странным набором движений. Он вздернул одну штанину, продемонстрировав великолепные кроссовки и толстый белый носок. Вынул из кармана плоскую пластмассовую коробочку, а из нее уже наполненный диабетический шприц на один кубик. И вколол дозу, не уступая в мастерстве доктору Стилу – роль жгута выполняли закатанная штанина и другая, согнутая, нога. Промыл пустой шприц в стоявшей на столе кружке с водой и положил назад в коробку, а коробку в карман.

– Так вот, Крошка Тони, это?..

– Ричард, – сказал Ричард, которого почему-то подбодрило странное поведение Рассела.

– Очень приятно, – сказал Крошка Тони, протягивая левую руку. Они обменялись рукопожатием.

– Ричард пришел заплатить долги этой сонной коровы… Верно, Ричард?

– Гм… да… верно.

– Так, значит, ты с ней спишь? – Рассел поднял на него глаза, в которых неприязнь соединялась с симпатией. У Крошки Тони вырвался злобный смешок.

– Гм… нет-нет… совсем не то. Я муж ее сестры.

– Вот так-так… муж сестры… Трудно себе представить, что Нэтти, эта гнусная истеричка, окружена такой заботой родственников. Что ж, и сколько ты мне хочешь отстегнуть, муж сестры?

Накануне Майлсу удалось вытянуть у Нэтти приблизительную цифру. Ричард вытащил бумажник из внутреннего кармана джинсовой куртки. Неприлично толстый бумажник с двойным рядом кармашков для кредиток, торчавших, словно зубы в кожаных челюстях. Потом стал аккуратно вытаскивать оттуда бледно-розовые двадцатки и класть на стол рядом с беспокойно двигающимися руками Рассела. Ричард справился с этим довольно хорошо, даже с некоторым гангстерским шиком. В Ричарде Элверсе таились неведомые глубины.

Крошка Тони шепотом вел счет.

– Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят, сто, сто двадцать, сто сорок, сто шестьдесят, сто восемьдесят, двести…

– Эй… стоп! – Рассел кончил перевязывать мешочки с кокаином и героином, и они лежали, словно маленькие пакетики с едой между его худыми руками. – Это вдвое больше того, что она задолжала.

Ричард вздохнул, внезапно осознав напряженность царившей в комнате атмосферы – густой смрад враждебности. Радиоприемник на полу под столом сначала зашипел, а потом проорал: «А 37, TDA на линии… Ройял – Колледж-стрит… Вызываем подкрепление» – «Диспетчерская… Сообщение получено… едем», – и умолк. Оба торговца наркотиками не обратили на него внимания.

– Да, – сказал Ричард, – ты прав. Но я хотел бы попросить тебя сделать для меня кое-что… – и, продолжая прибавлять купюры к пачке, добавил: – Вернее, кое-чего не делать. Видишьли, мы кладем Наташу налечение, реабилитацию или как там еще, и мне известно, что наркотики ей поставляешь только ты… и только ты способен помешать ее отъезду. Я хочу, чтобы ты держался от нее подальше, пока она не уедет из города…

– Что?! – завопил Рассел. – Ты посылаешь меня куда подальше? Какого черта! У меня свой бизнес…

– Нет-нет, я никуда тебя не посылаю. Я только прошу: не говори с ней по телефону и не пускай ее сюда. Не давай ей наркотиков, она все равно не сможет заплатить. Не встречайся с ней… – Увидев, что глаза Рассела угрожающе сузились, Ричард торопливо продолжал: – Слушай, несколько дней назад умерла ее мать и… ну, я думаю, для нее это самое подходящее время… психологически… по-моему, она на самом деле может завязать… если будет лечиться… ты ведь не станешь ей мешать? Не станешь?

На Кентиш-Таун-роуд, рядом с комнатой, где сидели неискренние мужчины, завыла сирена, и взгляд Ричарда непроизвольно метнулся к окну, окаймленному корзинами с пожитками Рассела. В вертикальной щели между жалюзи и рамой, словно для него одного, мелькнула крыша полицейского автомобиля с номером «А 37».

– Классная вещь, эти сканеры, – сказал Крошка Тони. Он встал, чтобы лучше видеть удалявшуюся машину. – Включаешь их, и они ищут на грязных частотах, пока не засекут машину…

– Я… я не… – В свистящую скороговорку Крошки Тони включился Рассел с его собственным вызовом подкрепления, с собственным воплем о помощи. – Я не стану ей мешать… Никто не стал бы… Ричард… Мы все хотим вырваться из… этого. – Его худая рука перевернулась и упала ладонью вверх на стол, словно иллюстрируя безнадежную ничтожность ситуации – наркотики, громилы, параноидальный приемник под столом.

Ричард не без опаски решился заглянуть в глаза Расселу и увидел там то, чего никак не ожидал. Разумеется, жалость к себе, но вместе с тем и стыд. Бесспорно, чудовищный эгоизм, но вместе с тем и подобие любви. У Рассела были большие карие радужки с темными коричневыми лучиками. В его зрачках застыло небытие. Глаза Рассела горели гневом и наполнялись слезами, словно где-то у него внутри действовала оросительная система. Ричард поспешно разорвал контакт, переместив свой взгляд на корзины с ярлыками: «РУБАШКИ», «КНИГИ», «ВЕЩИ НЭТТИ». Вещи Нэтти? Неужели эта парочка так близка? Если у Рассела столько ее вещей?

– Ладно… – проговорил в нос Рассел. – Я не буду с ней говорить… но ты… ты… – он наклонился вперед и схватил Ричарда за руку, сжал ее своими пальцами, как клещами, и в этот момент тусклый свет в комнате, казалось, вспыхнул ярче, клубы дыма взвились и растаяли, шипенье сканера стихло, – …должен обещать, что, когда она уедет, ты мне скажешь, где она. Ты сделаешь это, да? Я бы хотел… написать ей, позвонить… да мало ли чего.

Ричард увидел, что ногти, впившиеся в его руку, сгрызены до основания, а пальцы распухли как сосиски. Увидел следы от иглы, змеившиеся по тыльной стороне его ладоней. И Рассел это понял. Он отвернулся и стал развертывать один из пакетиков, который только что завернул в прозрачную пленку.

«Лучше тебе уйти» – прозвучал в голове у Ричарда голос самосохранения. Он резко повернулся и направился к двери. Пока он снимал цепочку, открывал два врезных замка, отодвигал задвижку, ни один из находившихся в комнате мужчин не шевельнулся. Прикрывая дверь, Ричард видел, как Крошка Тони берет розовую пачку банкнот со стола. Толстый громила взглянул на Ричарда и сдержанно кивнул, словно хотел сказать: «Вали отсюда, чужак». Потом дверь захлопнулась. Ричард достал из-за мусорных баков бейсбольную биту, не совсем понимая, чей мяч был выбит в аут.

Рождество 2001

Взрослые, даже если они очень стараются, не могут подделать почерк или рисунки маленького ребенка. Не могут воспроизвести неуверенные строчки, кривые петельки, непомерно большие черточки или на редкость прозаичную орфографию. Было бы интересно, если бы взрослые, имитируя почерк ребенка, в конце концов создали нечто вроде детской имитации взрослого почерка – но они этого не сделают. Здесь нет зеркальных отражений, есть лишь глубокое отчуждение.

Когда я в последний раз была маленькой девочкой, сидевшей в горячем хлопковом платье под горячей хлопковой коробочкой солнца, я подражала взрослому почерку, водя карандашом по узкой зеленой тетради. Я хорошо помню бумагу и письменные принадлежности. Но что я чувствовала тогда, не помню. Я выводила узкие петельки вдоль одной из линий, потом съезжала строчкой ниже и двигалась в обратном направлении. Я представляла себе взрослое состояние в виде непрерывного ряда петель. Странной каббалы закорючек. В предыдущем круге у меня были самые разные представления о маленьких детях. Мои собственные казались мне маленькими Виттгенштейнами, которые выводят каракули в синих и коричневых записных книжках, пока не настанет срок опубликовать свои философские исследования; которые несут околесицу, пока им не захочется ее растолковать. Это, разумеется, объяснялось материнскими чувствами и широко распространенным убеждением, что мы произвели на свет неординарную, не подвластную времени личность. Взрослые, остающиеся детьми, рожают детей, которых считают взрослыми. Потом, по мере того как мои дети росли и в них проступали ненавистные черты их предков, мое терпение стало иссякать, и я пришла к выводу, что все время заблуждалась, что дети – это просто отсроченная глупость. Глупость вдвойне.

Теперь я ребенок, которому нравится подражать почерку взрослых. Мне бы хотелось быть маленьким Робертом Скоттом, зимующим в этой антарктической квартире без лифта. Но у холодных мумий, лежащих на дне смертельного ледника, не было времени писать. Они были слишком заняты, проваливаясь на экзамене жизни. Я ковыляю по комнате, обходя ужасное вьющееся растение, мимо тумбы с электронной аппаратурой, мимо журнального столика, вниз по ступенькам, через узкий проход между стеллажом и кухонной дверью, но нигде не нахожу ни кусочка мела, ни обломка грифеля. Поверьте, я идеально приспособлена для поисков – мне легко прильнуть к полу, заглянуть под шкаф или протиснуться между ним и стеной. В свое время я потратила массу усилий на проектирование идеальных письменных принадлежностей, теперь же мне не удается обнаружить ничего, чем можно было бы писать.

В ходе первых ошеломляющих часов, проведенных мною в одиночестве, мне удалось обнаружить на полке в нише, из-за которой нижний этаж напоминает не слишком просторный склеп, небольшую кружку. Сувенир из Бангора. Была ли ирония в покупке этого непрезентабельного презента, воспоминания ни о чем? Мне, собственно, все равно, но я увидела снизу (теперь я на все смотрю снизу вверх – вот что вы получаете за то, что всю жизнь смотрите на людей сверху вниз: другую короткую жизнь, когда вы смотрите на вещи снизу вверх), что из кружки торчат ручки с карандашами. Мне понадобилось много времени, чтобы влезть на диван, еще больше, чтобы со всеми предосторожностями взобраться на его спинку. Я несколько раз срывалась, теряла равновесие, скатывалась вниз с подушек. Когда мне наконец удалось опрокинуть кружку, посыпавшиеся вниз карандаши и ручки едва не поранили меня – хорошо еще, концы у них были тупые, – и мои усилия зашли в тупик.

Там была одна ручка, синяя, «Роллерболл» Берола, без колпачка. Паста внутри давно высохла, осталось лишь немного на самом шарике. Это я обнаружила, когда, притворившись взрослой, принялась проверять, работает ли ручка, на уголке «Телегида» за прошлую неделю. Для ребенка это слишком сложная задача. Дети не проверяют ручек – маленькие дети. Они просто хватают первую попавшуюся и рисуют кривой домик или человечка с телом, похожим на какашку. Но я проверила ручку, и она наградила меня несколькими короткими синими черточками на глянцевой бумаге, а потом иссякла навсегда.

Впрочем, что могло бы выйти из-под моего пера? Из – под пера взрослой женщины, подражающей ребенку, подражающему взрослой женщине. Мне нечего сказать, кроме того, что мне холодно, голодно, одиноко и страшно. Но, черт возьми, что в этом нового?