Текст книги "Голубой горизонт"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

На второй день обучения она уже могла без посторонней помощи заряжать ружье и стрелять из него и вскоре попадала в истекающее соком пятно на стволе четырьмя пулями из пяти.

– Это становится слишком легко для тебя, Ежик. Пора начинать настоящую охоту.

На следующее утро Луиза зарядила ружье, как учил ее Джим, и они вместе выехали из лагеря. Когда появились первые пасущиеся стада, Джим показал, как подходить, прикрываясь лошадью. Они оба спешились, и Джим повел Драмфайра, а Луиза вела за ним кобылу, прячась за ее корпусом. Под защитой лошадей они совсем близко подобрались к небольшому стаду антилоп-прыгунов. Животные никогда раньше не видели ни людей, ни коней, они стояли и удивленно смотрели на незнакомых существ. Джим приближался к ним по диагонали, а не прямо, чтобы не испугать стадо и не обратить его в бегство.

Подобравшись предельно близко – до ближайшего животного в стаде оставалось меньше ста шагов, – Джим остановил Драмфайра и негромко свистнул.

Луиза опустила повод Трухарт. Кобыла остановилась и послушно стояла, дрожа в ожидании выстрела: она знала, что выстрел будет. Луиза присела и из такого положения прицелилась в самца, который стоял боком к ней и немного в стороне от стада. Джим показывал ей место за плечом, куда нужно целиться, – показывал и на рисунке животного, и на тушах, которые приносил в лагерь с охоты.

Тем не менее целиться в антилопу Луизе было труднее, чем в полоску на стволе. Сердце у нее колотилось, руки дрожали и почти не слушались, и прицел плясал, уходя вверх и в стороны.

Джим негромко сказал:

– Помни, чему я тебя учил.

В пылу охоты она не забыла его совет: «Глубоко вдохни. Плавно подними ружье. Выдохни половину воздуха. Не держись за курок. Нажимай, как только наведешь на цель».

Она опустила ружье, собралась и сделала все точно как он учил. Маленькое ружье, когда она поднимала его, показалось ей легким, как пушок чертополоха; оно выстрелило словно само по себе, и грохот выстрела и длинный столб дыма поразили Луизу своей неожиданностью.

Послышался звук удара пули, самец высоко подпрыгнул и опустился в грациозном пируэте. Ноги под ним подогнулись, он покатился по пропеченной солнцем земле, вытянулся и застыл. Джим торжествующе завопил и кинулся к нему. Луиза, неся в руке дымящееся ружье, побежала следом.

– Точно в сердце! – воскликнул Джим. – Я бы не сделал лучше.

Он повернулся, чтобы встретить бегущую Луизу. Щеки ее раскраснелись, волосы в великолепном беспорядке выбились из-под шляпы, глаза сверкали. Хотя она пыталась уберечься от солнца, кожа ее приобрела цвет спелого персика. Она была взвинчена не меньше его, и Джим подумал, что никогда не видел ничего прекраснее, чем Луиза в этот миг.

Он протянул руки, чтобы обнять ее. Она резко остановилась и попятилась. С огромным усилием он сдержался. Они смотрели друг на друга, и Джим видел, как радостный блеск в ее глазах сменился ужасом, отвращением к прикосновению мужчины. Это длилось всего лишь мгновение, но он знал, что оказался на грани катастрофы. Многие месяцы усилий завоевать ее доверие, показать, как он уважает ее, как печется о ее благополучии, как хочет защитить и беречь ее, – все это едва не погубил один буйный порыв.

Он быстро отвернулся, давая ей время опомниться от страха.

– Великолепный бык, жирный, как масло.

Животное в смерти обмякло, длинные складки кожи на спине опустились, и показалась белоснежная грива. Джим наклонился, провел пальцем по складке и поднес палец к носу.

– Единственное животное, которое пахнет как цветок.

Его палец покрывал светло-желтый воск из сальной железы. Джим не смотрел на Луизу.

– Попробуй сама, – сказал он.

Она, отводя глаза, провела сложенными пальцами по спинным волосам и поднесла их к носу.

– Ароматные! – воскликнула она удивленно.

Джим подозвал Бакката, и вдвоем они выпотрошили добычу и привязали к вьючному седлу. Фургоны казались крошечными точками на равнине. Они поехали к ним, но радостное утро было испорчено, и они молчали. Джим был охвачен отчаянием. Казалось, они с Луизой потеряли все, чего добились за месяцы совместного пути, и вернулись к начальному моменту их отношений.

К счастью, когда добрались до фургонов, нашлось, на что отвлечься. Смоллбой в передовом фургоне наехал на подземную нору муравьеда, и земля провалилась. Тяжело груженный экипаж ушел в землю по самые доски низа. Несколько спиц переднего колеса сломались, и фургон основательно застрял. Пришлось разгружать его, и две упряжки быков впрягали при последних лучах солнца. Тьма наступила еще до того, как они вытащили фургон. Было слишком поздно начинать ремонт колеса. Разбитые спицы требовалось заменить, работа предстояла сложная и могла затянуться на несколько дней.

Усталый и вспотевший, Джим прошел к своему фургону.

– Ванну! И горячую воду! – крикнул он Заме.

– Веланга уже все приготовила, – неодобрительно сказал Зама.

«Ну, по крайней мере я знаю, на чьей ты стороне», – с горечью подумал Джим, но настроение его улучшилось, когда он обнаружил, что его ждет ванна с горячей водой, а рядом лежат мыло и чистое полотенце. Выкупавшись, он пошел к кухонному навесу.

Луиза возилась у костра. Джим все еще был слишком обижен, чтобы поблагодарить ее или признать ее жест извинения – приготовленную ванну. Когда он вошел на кухню, она быстро взглянула на него и тут же отвела глаза.

– Я подумала, ты не откажешься от глотка голландского джина, который тебе дал отец.

На столе ждала бутылка с джином. Джим впервые видел джин после расставания с семьей. Он не знал, как отклонить ее предложение и объяснить, что не хочет туманить свой разум спиртным. Он напился всего раз и очень об этом жалел. Тем не менее он не хотел осложнять положение и поэтому налил себе немного джина и неохотно выпил.

Луиза поджарила на ужин свежее мясо антилопы, добавив засахаренный лук и травы – по рецепту Сары. Джим набросился на еду, и настроение его настолько улучшилось, что он смог поблагодарить Луизу:

– Не только отлично застрелено, но и прекрасно зажарено.

Но дальнейший разговор вышел натянутым и прерывался минутами напряженного молчания. Мы так близко подошли к тому, чтобы стать друзьями, про себя горевал он, допивая кофе.

– Я спать. – Он встал раньше обычного. – Как ты?

– Хочу заняться дневником, – ответила Луиза. – Для меня день был особенный. Моя первая охота. И что еще важнее, я обещала твоему отцу не пропускать ни одного дня. Лягу позже.

Он оставил ее и прошел к своему фургону.

По вечерам фургоны составляли квадратом и промежутки между ними заполняли ветвями колючих деревьев, чтобы удерживать домашних животных внутри и не пропускать хищников. Фургон Луизы всегда стоял рядом с фургоном Джима, так что их разделяли только два слоя парусины. Так Джим всегда мог успеть, если Луиза нуждалась в его помощи, а еще, лежа в своих постелях, они могли разговаривать.

Этим вечером Джим лежал без сна, пока не услышал ее легкие шаги, приближавшиеся со стороны кухни, и не увидел, как вдоль фургона мелькнул свет ее лампы. Позже он слышал, как она переодевается на ночь. Шорох одежды вызывал смущающие картины, и Джим безуспешно пытался отогнать их. Потом он слышал, как она расчесывает волосы – каждое прикосновение щетки напоминало легкое дыхание ветра в пшеничном поле. Наконец кровать скрипнула, принимая ее тяжесть. Наступила долгая тишина.

– Джим. – Голос тихий, почти шепот. Джим заволновался. – Джим, ты не спишь?

– Нет.

Собственный голос показался ему слишком громким.

– Спасибо, – сказала она. – Не могу вспомнить, когда мне было так хорошо.

– Мне тоже понравилось.

Он едва не добавил «Если не считать…», но сдержался.

Они молчали так долго, что он решил, что Луиза уснула, но она снова прошептала:

– Спасибо за твою мягкость.

Он ничего не ответил, потому что отвечать было нечего. И долго лежал без сна, боль постепенно сменялась гневом. «Я не заслуживаю такого обращения. Я все отдал ради нее, отказался от дома и семьи. Я стал преступником, чтобы спасти ее. Она обращается со мной так, словно я отвратительная ядовитая гадина. А потом засыпает как ни в чем не бывало. Я ненавижу ее. Жаль, что я ее встретил».

Луиза неподвижно лежала в постели. Она не спала. Она знала, что ему слышно каждое ее движение, и не хотела, чтобы он понял, что она не может уснуть. Ее терзали сознание вины и раскаяние. Она чувствовала себя в неоплатном долгу перед Джимом. И хорошо понимала, чем он пожертвовал ради нее.

Вдобавок он ей нравился. Невозможно было испытывать к Джиму другие чувства. Он полон сочувствия, бодр, силен, изобретателен и надежен. Когда он был рядом, Луиза чувствовала себя в безопасности. Ей нравилась его внешность – такой большой, сильный, с открытым, честным лицом. Он умел заставить ее рассмеяться. Она улыбнулась, вспомнив, как он повел себя, когда она прострелила его шляпу. У него своеобразное чувство юмора, которое она научилась понимать. Он мог так пересказать события дня, что она удивленно смеялась, хотя сама была их свидетелем. Она чувствовала, что он ее друг, когда называет ее Ежиком и дразнит в грубоватом, почти непостижимом английском стиле.

Даже сейчас, когда он дуется, приятно сознавать, что он рядом. Часто ночами, услыхав необычные дикие звуки: болтовню гиен или рев львиного прайда, она пугалась до смерти. Тогда он негромко разговаривал с ней через стены фургонов. Его голос успокаивал, снимал страхи, и она могла снова уснуть.

И еще ее преследовали кошмары. Ей часто снилось, что она снова в Хоис-Брабанте; она видела треножник и шелковые веревки, видела при свете свечей темную фигуру в костюме палача, черные перчатки и кожаную маску с прорезями для глаз. Когда наваливался такой кошмар, ее захватывали темные фантазии, и только голос Джима будил ее, спасал от ужаса.

– Ежик! Проснись! Все в порядке. Это только сон. Я здесь. Я не допущу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое.

Она всегда вырывалась в явь, испытывая глубокую благодарность.

С каждым днем он нравился ей все больше, и она доверяла ему. Но не могла позволить прикоснуться к себе. Даже в самых обычных бытовых контактах, когда он поправлял ее кожаное стремя и касался лодыжки, когда он передавал ей ложку или чашку с кофе и их пальцы соприкасались, она испытывала страх и отвращение.

Как ни странно, но на расстоянии он привлекал ее. Когда Джим ехал рядом с ней и она ощущала его теплый мужской запах, слушала его голос и смех, это делало ее счастливой.

Однажды она столкнулась с Джимом неожиданно, когда он мылся в реке. Он был в штанах, но кожаную куртку и рубашку оставил на берегу; он набирал воду в горсти и поливал голову. Джим стоял к Луизе спиной и ее не видел. Несколько долгих мгновений, прежде чем отвернуться, она смотрела на гладкую безупречную кожу его спины. Она резко контрастировала с загорелыми руками. Мышцы под светлой кожей четко выделялись и меняли форму, когда он поднимал руку.

Луиза снова испытала необычное ощущение, дыхание ее участилось, вспомнились тающая тяжесть внизу живота и то расплывчатое стремление, которое разбудил в ней Коэн ван Риттерс, прежде чем погрузить в пучину своих порочных фантазий.

«Не хочу, чтобы это повторилось, – думала она, лежа в темноте. – Не могу разрешить мужчине опять коснуться меня. Даже Джиму. Хочу, чтобы он был моим другом, и только. Я уйду в монастырь. Для меня это единственное спасение».

Но в глубине дикой Африки нет монастырей, и в конце концов Луиза уснула.

Ксиа привел Котса и его отряд охотников за наградами назад, к лагерю, где они лишились лошадей и откуда они начали долгое возвращение в колонию. С той ночи миновало много недель, в горах прошли сильные дожди и бушевали ветры. На взгляд любого, кроме Ксиа, природа уничтожила все следы.

От старого лагеря Ксиа двинулся за сбежавшими лошадями, чутьем определяя, в какую сторону Джим погнал украденное стадо и где снова собрал животных. В четверти лиги от старого лагеря он нашел отпечаток стального колеса – еле заметный след на глинистом сланце, который не могли оставить ни канна, ни любое другое животное. Он определил возраст следа – не слишком свежий, но и не слишком старый. Это стало первым фрагментом в мозаике предстоящей погони.

Отсюда Ксиа начал поиск, осматривая укромные места – между двумя скалами, возле поваленного дерева, в мягкой глине на дне донги, в слоях сланца, достаточно мягких, чтобы след возник, и достаточно твердых, чтобы сохранить его.

Котс и его люди шли за ним на расстоянии, стараясь не наступить на старый след и не нарушить его. Часто, когда след становился таким незаметным, что даже волшебство Ксиа не могло его распутать, они расседлывали лошадей и ждали – курили, болтали, играли в карты, ставя на кон деньги из награды, которую получат за беглецов. Наконец Ксиа, приложив бесконечное терпение, разгадывал очередную загадку. Он звал остальных, они снова садились верхом и отправлялись дальше в горы.

Постепенно расстояние до беглецов сокращалось, след становился отчетливее, и Ксиа двигался с большей уверенностью. Тем не менее лишь через три недели после первого обнаружения слабого следа Ксиа увидел отпечатки лошадей и мулов: здесь Джим и Баккат использовали животных, чтобы обмануть преследователей, а потом бросили их.

Вначале Котс не мог понять, как их обманули. Он видел следы лошадей, но с ними не было следов человека. С первого дня Котсу было чрезвычайно трудно общаться с Ксиа, потому что бушмен очень плохо владел голландским, а его жесты не могли объяснить сложную природу уловки Бакката. Но потом Котс понял, что нет следов лучших лошадей: Холодка, Вороны, Апельсинки, Оленя и, конечно, Драмфайра и Трухарт.

– Они разделились, чтобы стадо увело нас от них. – Котс наконец понял и побледнел от ярости. – Все это время мы шли кругами, а преступники уходили в другом направлении.

Ему нужно было на ком-то сорвать гнев, и под руку подвернулся Ксиа.

– Хватайте желтую крысу! – крикнул Котс Рихтеру и Ла-Рише. – Хочу содрать шкуру с этого вонючего черномазого.

Они схватили бушмена раньше, чем он понял их намерение.

– Привяжите его к дереву.

Котс показал на большое кривое дерево. Всем нравилось предстоящее. Солдаты сердились на бушмена не меньше Котса: ведь он виноват в трудностях и лишениях последних месяцев, и месть будет сладка. Кожаными ремнями его привязали за руки и за ноги. Котс сорвал набедренную повязку, оставив Ксиа обнаженным.

– Гоффель! – приказал Котс солдату-готтентоту. – Нарежь колючих веток такой толщины. – Он показал кольцо из большого и указательного пальца. – Шипы оставь на ветках.

Котс сбросил кожаную куртку и покрутил правой рукой, разминая мышцы. С берега ручья пришел Гоффель с охапкой колючих веток, и Котс неторопливо выбрал одну из них, прочную и гибкую. Ксиа, напрягаясь в путах, смотрел на него большими глазами. Котс срезал шипы с толстого конца ветки, чтобы не поранить пальцы; вся остальная ветка ощетинилась острыми колючками с красными кончиками. Подходя к Ксиа, Котс взмахнул импровизированным хлыстом.

– Ну, маленькая гадюка, ты заставил меня плясать фанданго, но теперь твоя очередь!

И он нанес первый удар по плечам Ксиа. На коже осталась полоса с множеством нерегулярных проколов кожи, из каждого потекла кровь. Ксиа завопил от боли и гнева.

– Пой, помесь человека с бабуином, – с мрачным удовлетворением сказал Котс. – Будешь знать, что нельзя делать дурака из Эрминиуса Котса.

И он снова хлестнул. Зеленая ветка начала распадаться от силы его ударов, шипы отламывались и оставались в теле Ксиа.

Ксиа дергался и пытался разорвать путы, на руках у него тоже выступила кровь. Голосом, слишком громким для такого маленького тела, он выкрикивал гневные слова и обещания мести на языке, непонятном белым людям.

– Ты умрешь за это, белая гиена! Пожиратель помета! Ты совокупляешься с трупами! Я убью тебя самым медленным моим ядом, пьющий мочу змей и сперму обезьян!

Котс отбросил сломанную ветку и выбрал другую. Рукавом рубашки он стер пот с лица и начал снова. И продолжал до тех пока и он, и Ксиа не устали. Рубашка Котса промокла, дыхание стало неровным. Ксиа молча повис на кожаных путах, кровь темными змейками стекала по его спине и ягодицам и капала на пыль под ногами. Только тогда Котс сделал шаг назад.

– Пусть висит здесь всю ночь, – приказал он. – Завтра будет более послушным. Только хорошая порка может заставить этих черномазых работать.

Ксиа медленно повернул голову и посмотрел Котсу в лицо. Он негромко заговорил:

– Через двадцать дней я пошлю тебе смерть. И в конце ты будешь умолять, чтобы я тебя убил.

Котс не понял его слов, но он видел ненависть во взгляде Ксиа и невольно сделал шаг назад.

– Капрал Рихтер, – сказал он, – придется держать его связанным, пока у него не заживет спина и не улучшится настроение. – Он взял колчан Ксиа с отравленными стрелами и бросил в костер. – Не подпускайте его к оружию, пока он не усвоит урок. Я не хочу получить удар в спину. Эти обезьяны – коварные ублюдки.

На следующее утро Гоффель концом штыка выковырял шипы из тела Ксиа, но некоторые вонзились слишком глубоко и в последующие дни вызвали воспаления и нарывы, прежде чем вышли на поверхность. Ксиа с терпением дикого зверя быстро восстанавливал силы и проворство. Его лицо оставалось непроницаемым, и только когда он смотрел на Котса, в черных, как уголья, глазах сверкала ненависть.

– Пей ветер, Ксиа, – Котс держал Ксиа на поводке, как упрямого пса, – и не смотри на меня так, или я обломаю о твою вонючую кожу еще одно дерево. – Он показал назад, туда, откуда они пришли. – Возвращайся и найди, где Джим Кортни разделил след.

Они пошли по своему следу назад по той местности, где проходили десять последних дней. Шли за Ксиа. Постепенно его израненная спина покрылась черными струпьями: раны начали заживать. Однако казалось, что избиение и впрямь благотворно отразилось на его усердии. Ксиа редко поднимал взгляд от земли, только иногда разглядывал местность впереди. Теперь шли быстро, потому что Ксиа использовал в качестве указателя их собственный след. Иногда он ненадолго пускался по следу, который оказывался ложным, и возвращался на прежний маршрут.

Наконец они добрались до пласта черной вулканической породы у водопада. В первый раз они проходили здесь, но остановились ненадолго. И хотя это было идеальное место для обмана, у Ксиа не возникло подозрений. Он сразу отыскал отчетливый след по ту сторону ручья и пошел по нему.

Теперь, возвращаясь на это место, он качал головой.

– Я был глупцом. Сейчас я чую в воздухе запах предательства Бакката.

Он принюхался, как пес, уловивший запах добычи. Ксиа дошел до места, где Баккат сотворил маскирующее заклинание, и увидел кусочек черного пепла. Он подобрал его, внимательно рассмотрел и понял, что это пепел от долгого дерева – дерева колдунов.

– Здесь он сжег дерево и сотворил заклинание, чтобы обмануть меня. И я прошел мимо, как слепой. – Ксиа рассердился на то, как легко обманул его человек, которого он считал ниже себя в хитрости и искусстве колдовства. Он опустился на четвереньки и обнюхал землю. – Тут он должен был помочиться, чтобы скрыть свой след.

Но след был многомесячной давности, и даже нос Ксиа не уловил острого запаха мочи Бакката.

Ксиа встал и сделал Котсу знак разделения, сложив ладони вместе, потом разделив их плавным движением.

– Это место, – сказал он на ломаном голландском. – Лошади пошли сюда, люди – туда.

– Клянусь кровью Христовой, тебе лучше не ошибиться, или я отрежу тебе яйца. Понял?

– Нет, – покачал головой Ксиа.

Котс протянул руку, ухватил гениталии Ксиа, а второй достал кинжал. Он приподнял мошонку Ксиа и, почти касаясь кожи, проведя кинжалом на волоске от нее, сделал вид, будто отрезает мошонку кинжалом.

– Яйца отрежу, – повторил он. – Verstaan?

Ксиа молча кивнул, и Котс отпустил его.

– Иди работай.

Над водопадом разбили лагерь, и Ксиа прошел по обоим берегам три мили вниз и вверх по течению. Вначале он осматривал сам берег, но за последние десять дней воды в реке прибыло, затем она снова обмелела. У самой высокой границы разлива с растущих по берегам деревьев свисали сухая трава и ветки. После наводнения не мог сохраниться даже самый отчетливый след.

Тогда Ксиа перебрался вверх, за границу разлива. Он старательно разглядывал землю, исследуя каждый дюйм. Но весь его опыт и колдовство ничего не дали. След исчез, был окончательно смыт. Ксиа не мог узнать, пошел Баккат вверх по течению или вниз. Он снова уткнулся в непроницаемую стену.

Нервы Котса и без того были напряжены. Когда он понял, что Ксиа опять потерпел неудачу, у него случился припадок ярости страшнее первого. Ксиа снова связали, но на этот раз подвесили вниз головой над костром, который Котс тщательно забросал зеленой листвой. Курчавые волосы бушмена трещали от жара, Ксиа кашлял и задыхался в дыму; он дергался и раскачивался на веревке.

Остальные прервали игру в кости и собрались вокруг. К этому времени все устали и пали духом. Рихтер и Ла-Рише шептались о мятеже, желая прекратить бесполезное преследование, уйти из этих безжизненных гор обратно в колонию.

– Убить эту обезьяну, – равнодушно сказал Ла-Рише. – Покончим с ним – и домой.

Но Котс встал, ножом разрезал веревку, на которой висел Ксиа, и маленький бушмен лицом упал в угли. Он с криком откатился от огня, обожженный чуть больше, чем когда висел. Котс ухватил веревку, которой все еще были связаны ноги Ксиа, и подтащил пигмея к дереву. Привязал и оставил, а сам вернулся к своей полуденной трапезе.

Ксиа сидел у ствола, бормотал про себя угрозы и осматривал свои раны. Когда Котс закончил есть, он выплеснул остатки кофе из кружки и подозвал Гоффеля. Готтентот вместе с ним прошел к дереву, и они оба сверху вниз посмотрели на Ксиа.

– Скажи этому маленькому ублюдку на его языке, что я буду держать его связанным. Он не получит ни еды, ни воды, и я каждый день буду бить его, пока он не сделает свою работу и не найдет след снова.

Гоффель перевел угрозу. Ксиа гневно зашипел и отвернулся, чтобы показать, как сильно Котс его оскорбил.

– Скажи ему, что я не тороплюсь, – приказал Котс. – Скажи, что я могу подождать, пока он высохнет на солнце, как помет бабуина. Да он и есть помет бабуина.

Утром Ксиа оставили привязанным к дереву, но когда Котс и его солдаты завтракали печеными кукурузными лепешками и копчеными голландскими сосисками, Ксиа на языке племени сан обратился к Гоффелю. Готтентот присел на корточки, и довольно долго они негромко разговаривали. Потом Гоффель подошел к Котсу.

– Ксиа говорит, что может найти для тебя Сомойю.

– Ну, до сих пор ему это не очень удавалось.

Котс выплюнул в костер обрывок шкурки от сосиски.

– Он говорит, что сейчас единственный способ найти след – использовать самую серьезную магию.

Ла-Рише и Рихтер презрительно расхохотались, и Ла-Рише сказал:

– Если дошло до колдовства, я здесь больше не останусь. Я возвращаюсь в Кейп, а Кайзер пусть засунет награду в свой волосатый зад.

– Заткни свою жирную пасть, – сказал ему Котс и снова повернулся к Гоффелю. – Что это за страшное колдовство?

– В горах есть священное место, где живут духи племени сан. Там у них самая большая сила. Ксиа говорит, что, если мы пойдем туда и принесем жертву духам, след Сомойи будет найден.

Ла-Рише встал.

– Довольно с меня этого вздора. Слушаю уже почти три месяца, а в руках у нас все еще ни одного золотого гульдена. – Он поднял седло и пошел туда, где паслась его лошадь.

– Куда ты? – спросил Котс.

– Ты оглох или поглупел? – вызывающе спросил Ла-Рише, положив правую руку на рукоять шпаги. – Повторяю. Я возвращаюсь в Кейп.

– Это называется дезертирством и нарушением приказа, но я тебя понимаю, – ответил Котс так спокойно, что Ла-Рише удивился. – Если еще кто-то хочет уйти с Ла-Рише, я не задерживаю.

Рихтер медленно встал со своего места.

– Думаю, я пойду, – сказал он.

– Отлично, – сказал Котс. – Но, уходя, оставьте все имущество ВОК.

– О чем это ты? – спросил Ла-Рише.

– Седло и упряжь, – ответил Котс, – мушкет и твоя шпага принадлежат компании. А также лошадь, твои сапоги и мундир, не говоря уже о фляге для воды и одеяле. – Котс улыбнулся. – Оставьте все это и можете попрощаться.

Рихтер еще окончательно не решился и потому торопливо сел. Ла-Рише стоял в нерешительности, переводя взгляд с Котса на пасущуюся лошадь. Потом с видимым усилием собрался с духом.

– Котс, – сказал он, – первое, что я сделаю, вернувшись в Кейп, это поимею твою жену, даже если это обойдется мне в пять гульденов.

Котс недавно женился на молодой и красивой готтентотской девушке. Ее звали Нелла, и она была одной из самых популярных женщин колонии. Котс женился на ней с целью стать единственным хозяином ее прелестей. У него это не вполне получилось, и он уже убил одного человека, не понявшего все значение святости брака.

Котс взглянул на сержанта Удемана, своего старого товарища по оружию. Удеман был лыс, как страусовое яйцо, но у него были пышные длинные усы. Он понял невысказанный приказ Котса и опустил веки в знак того, что понял. Котс встал и потянулся, как леопард. Он был высок, худ, и у него был опасный взгляд светлых глаз из-под бесцветных ресниц.

– Я забыл упомянуть одно, – зловеще сказал он. – Ты оставишь здесь и свои яйца. Я сейчас их тебе отрежу.

С металлическим скрежетом он выхватил шпагу и пошел к Ла-Рише. Ла-Рише бросил седло и повернулся к нему, его шпага вылетела из ножен и сверкнула на солнце.

– Я давно ждал возможности посчитаться с тобой, Котс.

– Дождался, – ответил Котс и поднял острие шпаги. Он подошел ближе, и Ла-Рише тоже поднял клинок. Сталь легко звякнула о сталь: они примерялись. Противники хорошо знали друг друга – они вместе тренировались долгие годы. Отведя шпаги, они начали кружить.

– Ты виновен в дезертирстве, – сказал Котс. – Мой долг арестовать тебя или убить. – Он улыбнулся. – Предпочитаю второе.

Ла-Рише скривился и воинственно наклонил голову. Он был не так высок, как Котс, но у него длинные обезьяньи руки и мощные плечи. Он провел серию быстрых сильных выпадов. Котс ожидал этого. Ла-Рише не хватало тонкости. Котс отступал, но, отступив на длину вытянутой руки, сделал ответный выпад со скоростью нападающей гадюки. Ла-Рише успел отскочить, но его рукав был разрезан, и несколько капель крови упали из царапины на предплечье.

Они снова сцепились, сталь звенела о сталь, но силы были примерно равны. Снова отскочили и начали кружить, причем Котс старался увести противника туда, где стоял, прислонившись к стволу колючего дерева, Удеман. За долгие годы Котс и Удеман научились понимать друг друга. Дважды Котсу почти удавалось подставить Ла-Рише под удар Удемана, но Ла-Рише всякий раз уходил из западни.

Удеман отошел от дерева и направился к костру, как будто хотел взять еще кофе, но правую руку при этом держал за спиной. Обычно он бил в область почек. Такой удар парализует жертву, а Котс прикончит Ла-Рише ударом в горло.

Котс изменил направление и угол атаки, тесня Ла-Рише туда, где ждал Удеман. Ла-Рише отскочил и неожиданно развернулся, проворный, как балерина. В то же мгновение он провел лезвием шпаги по костяшкам руки, в которой Удеман держал кинжал. Оружие выпало из переставших повиноваться пальцев, и Ла-Рише снова повернулся к Котсу. Он улыбался.

– Почему бы не научить твоего пса новому трюку, Котс? Этот я видел столько раз, что даже скучно.

Удеман, бранясь, сжимал раненую руку, а Котс был явно озадачен неожиданной уловкой Ла-Рише. Он взглянул на своего сообщника, и, как только его взгляд оторвался от лица Ла-Рише, тот начал атаку le flece, стрелой, – устремился прямо к горлу Котса. Котс отскочил и потерял равновесие. Он опустился на одно колено, и Ла-Рише решил закончить дело. В последнее мгновение он заметил торжествующую вспышку в бесцветных глазах Котса и попытался отвернуть в сторону, но его правая нога была ведущей, и Котс нанес удар низко, под защитой противника. Стальное лезвие разрезало сапог Ла-Рише сзади, послышался хлопок перерезанного ахиллова сухожилия. Одновременно Котс снова встал и отскочил, так что даже длиннорукий Ла-Рише не мог его достать.

– Вот тебе и новый трюк, капрал. Как тебе понравилось? – спросил он. – А теперь, пожалуйста, скажи, кто кого поимел?

Кровь лилась из разреза в сапоге Ла-Рише, капрал хромал на здоровой ноге, волоча за собой раненую. На лице его было отчаяние, а Котс снова быстро напал на него, делая выпады в лицо. На одной ноге Ла-Рише не мог сдержать натиск и упал. И когда растянулся на земле, Котс с точностью хирурга сделал второй разрез. Он рассек сзади левый сапог Ла-Рише, и с треском порвалось второе сухожилие. Котс вложил шпагу в ножны и презрительно отошел. Ла-Рише сел, у него дрожали руки, по лицу тек пот. Дрожащими руками он по очереди стянул сапоги. И молча смотрел на страшные раны. Потом оторвал край рубашки и попытался их перевязать, но кровь быстро проступила сквозь ткань.

– Сворачивайте лагерь, сержант, – приказал Котс Удеману. – Через пять минут все должны быть верхом и готовы к выступлению. Бушмен отведет нас к своему святилищу.

Отряд цепочкой выехал из лагеря следом за Ксиа. Удеман вел лошадь Ла-Рише; его мушкет, бутылка для воды и остальное снаряжение было привязано к пустому седлу.

Ла-Рише полз за ними.

– Подождите! Вы не можете меня бросить! – Он попытался встать, но ноги его не держали, и он снова упал. – Капитан Котс, сжальтесь! Во имя Иисуса оставьте мне хотя бы мушкет и бутылку с водой!

Котс повернулся в седле и сверху вниз взглянул на Ла-Рише.

– Зачем мне оставлять ценные вещи? Все равно тебе они скоро не будут нужны.

Ла-Рише полз к нему на четвереньках; ноги тащились за ним, как выброшенные на берег рыбины. Котс подал назад лошадь, держась за пределами досягаемости капрала.

– Я не могу ходить, а вы отняли у меня лошадь, – взмолился Ла-Рише.

– Это не ваша лошадь, капрал. Она принадлежит ВОК, – ответил Котс. – Но я оставил тебе сапоги и яйца. Для одного дня достаточно великодушия.

Он повернул лошадь и поехал вслед за остальными.

– Пожалуйста! – кричал ему вслед Ла-Рише. – Если вы меня оставите, я умру!

– Да, – бросил Котс через плечо, – но скорее всего не раньше, чем тебя найдут стервятники и гиены.

И он уехал. Звук копыт стих, и на Ла-Рише с такой силой навалилась тишина гор, что он почувствовал, что последние остатки смелости и решительности оставляют его.

Прошло немного времени, и сверху на распростертых крыльях спланировал первый стервятник. Повернув голову на длинной голой красной шее, он разглядывал Ла-Рише. Убедившись, что жертва ранена и не способна защищаться, он покружил немного и сел на скалу над человеком. Расправив массивные крылья, он вцепился вытянутыми когтями в камень, отыскивая опору. Усевшись, согнул спину, сложил крылья и бесстрастно уставился на Ла-Рише. Огромная черная птица с морщинистой головой.