Текст книги "Тигр, светло горящий"

Автор книги: Трейси Шевалье

Глава четвертая

Вестминстерское аббатство было самым высоким и величественным зданием в этой части Лондона. Келлавей предполагали, что именно такими зданиями полон Лондон – хорошо построенными, красивыми, солидными.

Вообще-то говоря, они были разочарованы ветхостью сооружений Ламбета, хотя пока и не видели остальной части города. Грязь, людские толпы, неухоженные здания, построенные кое-как, без ума, – ни одно из них не соответствовало тому Лондону, который они себе представляли в Дорсетшире. Но аббатство с двумя своими внушительными квадратными башнями, ажурными арками, выступающими контрфорсами и тонкими шпилями, устремляющимися в небо, оправдало их ожидания.

Увидев аббатство, Анна Келлавей второй раз за те несколько недель, что они были в Лондоне, подумала: «Да, есть основание для нашего переезда».

Первый раз она подумала это всего лишь получасом ранее, когда увидела мисс Лауру Девайн, исполняющую «поросенка на вертеле».

Келлавей остановились внутри арочного входа между двумя башнями, отчего люди, шедшие сзади, принялись ворчать и обходить их. Магги, которая прошла дальше в аббатство, развернулась и свистнула.

– Вы посмотрите на эту деревенщину, – сквозь зубы пробормотала она, глядя на четырех Келлавеев, стоявших в цепочку, разинув рты и задрав головы вверх под одинаковым углом.

Хотя особо сердиться на них Магги не могла. Она бывала в аббатстве множество раз, но, впервые здесь оказавшись, была потрясена этим сооружением. Каждая колонна, каждый придел, каждая гробница поражали своим мрамором, резьбой, к которой можно было прикоснуться руками, изяществом и удивительной роскошью.

Да одни только размеры аббатства поразили Келлавеев. Никто из них никогда не был в помещении, потолки которого поднимались бы так высоко над головами. Они не могли оторвать от него глаз.

Наконец Магги потеряла терпение.

– В аббатстве есть вещи и поинтереснее, чем потолок, – сказала она Джему. – И потом, тут и потолки есть получше этого. Подождите – вы еще увидите придел Богоматери!

Чувствуя себя ответственной за первое истинное впечатление о том, что может предложить Лондон, она повела их под арочными сводами через маленькие боковые приделы, небрежно называя имена людей, похороненных здесь. Их называл ей когда-то отец, приведя сюда: лорд Хансдон, графиня Суссекская, лорд Бурше, Эдвард I, Генрих III. [23]23
  Генри Кари, лорд Хансдон, первый эрл Дувра, умер в 1659 г.; графиня Суссекская, основательница одного из колледжей в Кембридже, умерла в 1589 г.; сэр Джон Бурше, английский аристократ, умер в 1533 г.; Эдвард I, английский король (1239–1307); Генрих III, английский король (1207–1272).


[Закрыть]Эти имена почти ничего не говорили Джему, а когда он попривык к размерам и изысканности этого здания, то весь этот камень перестал его интересовать. Они с отцом работали по дереву, и камень казался им холодным и непривлекательным. Но все же Джем не мог не восхищаться изяществом надгробий, резными фигурами желтоватого и бежевого мрамора, изображающими тех, кто лежал под плитами, медными барельефами на других плитах, черно-белыми колоннами, украшающими надгробия.

Когда они добрались до придела Богоматери в честь Генриха VII, [24]24
  Английский король (1457–1509), на троне с 1485 г.


[Закрыть]Магги торжественно сообщила:

– Елизавета Первая. [25]25
  Английская королева (1533–1603) на троне с 1558 г.


[Закрыть]

Джем перестал слушать ее и стоял, не скрывая восторга: он и не представлял себе такой красоты.

– Ой, Джем, ты посмотри на потолок, – прошептала Мейси, глядя на высокий свод и каменную резьбу, настолько тонкую, что она казалась паутиной, натянутой на золотые листики.

Но Джем разглядывал не потолок, а ряд сидений для членов королевского двора по обеим сторонам придела. У каждого сиденья имелась резная спинка высотой футов в восемь из черненого дуба. У спинок был такой сложный, переплетающийся рисунок, что он не удивился бы, узнав, что резчики сошли с ума, работая над ними. Здесь Келлавей наконец-то увидели работу по дереву, какой не было в Дорсетшире, или Уилтшире, или Гемпшире, или где-нибудь в другом месте Англии, кроме Вестминстерского аббатства. Томас с восторгом смотрел на резьбу, как человек, всю жизнь изготавливавший солнечные часы и вдруг впервые увидевший механические.

Джем потерял Магги из виду, но вскоре она сама выскочила к нему.

– Иди сюда! – прошипела она и потащила его из придела Богородицы в центр аббатства и в придел Эдуарда Исповедника. [26]26
  Английский король (1004–1066), на троне с 1042 г.


[Закрыть]

– Смотри! – прошептала она, кивая в направлении одного из надгробий, окружающих внушительную усыпальницу Эдуарда.

Рядом с усыпальницей стоял мистер Блейк, глядя на бронзовую статую женщины, покоящуюся на ее вершине. Он делал наброски в маленьком песочного цвета блокноте, даже не опуская глаз на бумагу и карандаш, неотрывно смотря на безразличное лицо статуи.

Магги приложила палец к губам, потом осторожно шагнула в направлении мистера Блейка. Джем неохотно последовал за ней. Они осторожно подкрались к нему сзади. Блейк был так сосредоточен на своем рисунке, что ничего не замечал вокруг. Подойдя поближе, они услышали, что он напевает что-то себе под нос очень тихим высоким голосом, похожим скорее на писк комара. Время от времени губы его двигались, произнося какие-то слова, но разобрать их было невозможно.

Магги хихикнула. Джем покачал головой, глядя на нее. Они подошли довольно близко и могли заглянуть через плечо мистера Блейка на рисунок. Когда они увидели, что выводит его карандаш, Джем отшатнулся, а Магги от удивления раскрыла рот. Хотя на статуе были церемониальные одеяния, мистер Блейк изобразил ее обнаженной.

Он не повернулся – продолжал рисовать, напевая, хотя теперь он, видимо, почувствовал, что они стоят у него за спиной.

Джем схватил Магги за локоть и потащил прочь. Когда они вышли из придела и мистер Блейк уже не мог слышать их, Магги разразилась смехом.

– Ты только представь – раздел статую!

Раздражение Джема перевешивало его желание тоже рассмеяться. Он внезапно устал от Магги – от ее резкого лающего смеха, ее неприличных замечаний, ее абсолютной поглощенности земными интересами. Ему хотелось, чтобы рядом был кто-нибудь спокойный и простой, кто не стал бы выносить суждений ни о нем, ни о мистере Блейке.

– А тебе не пора к семье? – резко спросил он.

Магги пожала плечами.

– Они все равно в пабе. Я их и позже могу найти.

– А я пойду к своей.

Он сразу же пожалел, что заговорил с ней таким тоном, увидев в ее глазах обиду, которую она тут же скрыла под напускным безразличием.

– Как хочешь.

Она пожала плечами и отвернулась.

– Постой, Магги, – окликнул ее Джем.

Она направлялась к боковому входу, которого он не заметил раньше. Как и при первой встрече, в тот момент, когда Магги оставила его, ему захотелось, чтобы она снова была рядом. Он почувствовал на себе чей-то взгляд и, оглянувшись, посмотрел через дверной проем в придел Эдуарда Исповедника. На него смотрел мистер Блейк – его рука с карандашом замерла над листом бумаги.

Глава пятая

Анна Келлавей настаивала, чтобы прийти заранее, а потому они уселись на свои места точно в половине шестого и целый час ждали, когда амфитеатр заполнится и начнется представление. Имея билеты в партер, они по крайней мере могли сидеть на скамьях, хотя некоторые люди из партера предпочитали сгрудиться у арены, где должны были скакать лошади, выступать танцоры, сражаться солдаты.

Джем и его отец разглядывали мельчайшую деревянную резьбу лож и балкона, украшенную металлом. В трехъярусной люстре из тележных колес, которую Томас Келлавей видел еще в день своего приезда, теперь горели сотни свечей, а вдоль лож и балконов – еще и факелы. Свет до наступления темноты проникал внутрь и сквозь открытую крышу. С одной стороны арены была сооружена небольшая сцена, на заднике которой были изображены горы, верблюды, слоны и тигры – тот самый восточный колорит, о котором говорил Филип Астлей, описывая представление «Осада Бангалура».

А еще Келлавей разглядывали публику. Их окружали ремесленники и торговцы: лавочники, портные, плотники, кузнецы, печатники, мясники. В ложах сидел средний класс: купцы, банкиры, адвокаты, в основном из Вестминстера, что за рекой. На балконе стоял народ победнее: моряки и солдаты, портовые и складские рабочие, а еще угольщики, кучера, конюхи, кирпичники и каменщики, золотари, садовники, уличные торговцы, старьевщики и всякий прочий народ. Было там также немало слуг, учеников и детей.

Пока они ждали, Томас Келлавей исчез, а потом вернулся с робкой улыбкой, неся четыре апельсина. Джем никогда еще не пробовал апельсинов – эти фрукты и в Лондоне-то были редкостью, а в Пидлтрентхайде о них слыхом не слыхивали. Он подумал немного, глядя на кожуру, а потом вонзил в нее зубы, как в яблоко, и тут же понял, что она несъедобна. Мейси рассмеялась, глядя, как он выплевывает кожуру.

– Глупый, – сказала она. – Смотри.

Она кивком показала на соседей, которые ловко очищали свои апельсины, кидая очистки на пол. В течение всего остального вечера, когда они переступали и топали ногами, кожура испускала резкий, щекочущий ноздри дух, перебивающий все остальные запахи: лошадиного помета, пота и дыма факелов.

Когда заиграла музыка, на сцену вышел Филип Астлей, чтобы обратиться к публике. Он постоял несколько мгновений, разглядывая зрителей партера. Найдя Анну Келлавей, улыбнулся, довольный тем, что его обаяние превратило врага в друга.

– Добро пожаловать в королевский салон и новый амфитеатр на открытие сезона тысяча семьсот девяносто второго года в цирке Астлея! Вы готовы изумляться и развлекаться?

Публика взревела в ответ.

– Поражаться и ошеломляться?

Снова рев.

– Удивляться и восторгаться? Тогда мы начинаем.

До представления Джему все очень нравилось, но когда оно началось, он обнаружил, что нервничает. В отличие от матери ему цирковые номера не казались достойным развлечением. Он не был поражен, подобно сестре, красотой кого-либо из исполнителей. И не радовался, как отец, тому, что все вокруг довольны. Джем знал, что по идее должен удивляться номерам, которых не видел раньше. Жонглеры подкидывали факелы и не обжигались; ученая свинья складывала и вычитала цифры; лошадь кипятила чай и наливала его в чашку; мисс Лаура Девайн в своих мелькающих нижних юбках танцевала на канате; два канатоходца сидели за столом и обедали на высоте тридцать футов над землей; наездник выпивал стакан вина, стоя на двух галопирующих по арене лошадях. Все это зрелище опровергало общепринятые представления о жизни. Люди должны падать с натянутых наверху канатов или со спин скачущих лошадей. Свиньи не умеют складывать и вычитать. Лошади не могут готовить чай. У мисс Девайн от всех этих прыжков должна закружиться голова.

Джем знал это. Но вместо того, чтобы восторгаться и кричать от изумления, как это делали окружающие, включая его родителей и сестру, он испытывал скуку именно потому, что представление не было похоже на жизнь. Оно так противоречило его жизненному опыту, что не оказывало на него почти никакого воздействия. Может быть, если бы наездник стоял на одной лошади или просто сидел в седле, а жонглеры подкидывали шары вместо горящих факелов, то и он смотрел бы, широко раскрыв глаза и крича от восторга со всеми.

Не интересовали его и драмы с их восточными танцами, воспроизведения сражений, дома с привидениями и щебечущие любовники. Только перемена декораций, когда заставки с горами и животными, или волнующимся морем, или сценами сражений быстро убирались, а за ними оказывались звездное ночное небо, руины замка или сам Лондон, интересовала его. Мальчик не мог понять, почему людям нравится видеть копию лондонского неба, когда они могут выйти на улицу, встать на Вестминстерском мосту и посмотреть на настоящее.

Оживился Джем, только когда приблизительно через час после начала представления он заметил на балконе лицо Магги, торчавшее между двумя солдатами. Если она его и увидела, то никак не показала этого. Девочка смеялась выходкам клоуна, который скакал на лошади, тогда как обезьяна на другом коне пыталась догнать его. Джему нравилось незаметно смотреть на нее. Она была такой счастливой, такой поглощенной зрелищем, показной налет всезнания, которое она постоянно демонстрировала, сейчас исчез, подспудная тревога, преследовавшая ее, уступила место невинности, пусть хотя бы и временно.

– Я выйду в уборную, – прошептал Джем Мейси.

Та кивнула – ее глаза были устремлены на обезьяну, которая со своей лошади перепрыгнула на лошадь клоуна. Джем начал протискиваться через плотную толпу, слыша, как смеется и хлопает в ладоши его сестра.

Выйдя из зала, он нашел вход на балкон за углом, разделявшим более благородную публику партера и грубых зрителей, наводнявших балкон. Перед лестницей, ведущей наверх, стояли два человека.

– Если хочешь увидеть остальную часть представления, плати шестипенсовик, – сказал один из них Джему.

– Но я вышел из партера, объяснил Джем. – Я хочу наверх, чтобы увидеть друга.

– Ты из партера? – переспросил человек. – Тогда покажи-ка мне твой билет.

– Он у моей матери.

Анна Келлавей затолкала корешки от билетов назад себе за шнуровку, чтобы сохранить их на будущее для восторженных воспоминаний.

– Тогда, если хочешь увидеть остальное представление, плати шестипенсовик.

– Но у меня нет денег.

– Тогда убирайся.

Человек отвернулся от него.

– Но…

– Убирайся, или мы вышвырнем тебя так, что полетишь до самого Ньюгейта, [27]27
  Имеется в виду лондонская тюрьма, существующая с XII века.


[Закрыть]– сказал второй, и оба рассмеялись.

Джем вернулся к главному входу, но без корешка билета его не пустили и туда. Он постоял несколько мгновений, замерев и прислушиваясь к смеху внутри, потом повернулся и вышел на ступени парадного входа между громадными колоннами. Вдоль улицы перед амфитеатром стояло десятка два колясок, ожидающих своих хозяев, чтобы доставить их после представления домой или в Воксхолл-гарденс [28]28
  Увеселительный сад в Лондоне, существовал с 1661 но 1859 г., описан в романе Теккерея «Ярмарка тщеславия».


[Закрыть]в одной миле к югу для продолжения веселого вечера. Кучера спали на своих местах, кучковались, куря и разговаривая, или флиртовали с женщинами, которые прибились к ним.

В остальном же здесь было тихо, если не считать доносившихся сюда время от времени восторженных криков зрителей. Хотя улица перед амфитеатром хорошо освещалась факелами и фонарями, дорога чуть дальше была погружена во тьму. Вестминстерский мост представлял собой темный горб с двумя рядами фонарей. А дальше, словно черный плащ, простирался Лондон.

Джем почувствовал, что его тянет к мосту и реке. Он пошел в ту сторону, следуя от одного светового пятна к другому. На вершине моста он остановился и оперся о перила. Высота была слишком большая, и он не видел воду внизу, к тому же мешала и темнота. Но при всем при том он чувствовал, что Темза отличается от других рек, с которыми Келлавей встречались раньше. Сейчас река была полноводной: Джем слышал, как она бурлит и пенится, обтекает каменные быки, на которых стоит мост. Это напомнило ему стадо коров, бредущих в темноте, – как они тяжело дышат и хлюпают копытами по грязи. Джем затаил дыхание. Как и коровы, река пахла свежей травой и экскрементами – всем тем, что приходило в город и вытекало из него.

Внезапно его окутал еще один запах, похожий на запах апельсина, оставшийся на его пальцах, но только гораздо более острый и сладкий. Слишком сладкий – у Джема запершило в горле. И в то же время чья-то рука схватила его за запястье, а другая – залезла в карман.

– Ну что, дорогой, ищешь здесь свою судьбу? Считай, ты ее нашел.

Джем попытался освободиться от хватки женщины, но у нее были сильные руки. Она была ненамного выше его, но даже за ярким макияжем угадывалось старое лицо. У нее были ярко-желтые даже в этом неярком свете волосы и грязно-синее платье с низким вырезом. Женщина уперлась ему в плечо.

– Тебе это будет стоить всего один шиллинг.

Джем уставился на ее обнаженную морщинистую грудь, и его захлестнула волна желания и отвращения.

– А ну, оставь его! – раздался из темноты голос.

К ним метнулась Магги и быстрым движением откинула руку, вцепившуюся в его запястье.

– Нужна ты ему! К тому же ты такая старая и вонючая, ты, сифилитичная корова, – ты слишком много просишь за свои услуги!

– Ах ты, маленькая сучка! – закричала шлюха и попыталась ударить Магги, но та легко увернулась и в свою очередь нанесла ответный удар, чуть не сбив женщину с ног.

Та едва удержалась, и тут Джем узнал запах – джин вперемешку с тухловатым апельсином. Она вот-вот готова была рухнуть наземь, и он протянул было руку, чтобы поддержать ее, но Магги остановила его.

– Не делай этого – она опять в тебя вцепится! И обчистит твои карманы. Может, уже обчистила. У тебя с собой есть что-нибудь?

Джем покачал головой.

– Это к лучшему – у нее уже все равно ничего не отобрать. Она прячет украденное себе в промежность. – Магги оглянулась. – Когда представление закончится, их тут будет еще больше. Это лучшее время для их бизнеса – когда все довольны представлением.

Джем смотрел, как женщина скрылась в темноте моста. В следующем пятне света она ухватила другого человека, который оттолкнул ее, даже не взглянув. Джем вздрогнул и отвернулся к реке.

– Вот это я и ненавижу в Лондоне.

Магги облокотилась на перила моста.

– А у вас там в Пидле-дибле-шмидле, что, разве нет шлюх?

– В Дорчестере есть. Но они там другие.

Они постояли молча, глядя вниз.

– Ты почему ушел с представления? – спросила Магги.

Джем помедлил.

– Мне стало нехорошо, и я вышел подышать воздухом. Там было душно.

По выражению лица Магги было видно, что она ему не верит, но она только подобрала камушек и бросила вниз. Они оба прислушались, но плеска не услышали, потому что в этот момент подъехала коляска и ее дребезжание заглушило звук.

– А ты почему ушла? – спросил Джем, когда коляска проехала.

Магги скорчила гримасу.

– А, там остался «Брентфордский портной», а потом – финал. А я «Портного» уже сто раз видела. И финал лучше смотреть снаружи, когда на реке устраивают фейерверки.

Из амфитеатра до них донесся взрыв смеха.

– Это они теперь над «Портным» смеются, – пояснила она.

Затем опять воцарилась тишина. На мосту не было ни одной повозки. Джем неловко стоял рядом с Магги у перил. Хотя она и обиделась тогда в аббатстве, сейчас никак этого не демонстрировала. Джем хотел сказать что-нибудь, но боялся нарушить хрупкое перемирие, которое, казалось, установилось между ними.

– Хочешь, покажу тебе фокус? – спросила вдруг Магги.

– Что?

– Иди туда.

Она показала на один из каменных альковов, каких было несколько над быками вдоль всего моста. Выемка в камне имела форму полукруга и в высоту достигала футов семи, там прохожий мог укрыться во время дождя. Над нишей был закреплен фонарь, освещавший пространство вокруг, а внутри оставалось темно. Чтобы угодить Магги, Джем встал в нишу и повернулся к ней лицом.

– Нет, ты встань ко мне спиной – лицом прямо к камню, – приказала Магги.

Джем подчинился, чувствуя себя обманутым и уязвимым, стоя спиной к миру и носом к холодному камню. В нише было сыро и пахло мочой и сексом.

Может быть, Магги просто морочит ему голову, подумал он. Может, она отправилась за одной из шлюх, чтобы напустить ту на него в нише, откуда невозможно улизнуть. Он уже собрался развернуться и бросить ей в лицо эти обвинения, когда услышал ее соблазнительный голос у себя в ухе.

– Догадайся, откуда я говорю.

Джем резко повернулся. Магги рядом не было. Он вышел из укрытия, оглянулся, спрашивая себя, уж не игра ли это воображения. И тут она вышла из темной ниши на другой стороне моста.

– Вернись назад, – крикнула она.

Джем, совершенно ошарашенный, вновь повернулся носом к стене. Как же она сумела шептать ему в ухо и так быстро перебежать на другую сторону? Он ждал, что она сделает это снова, думая на сей раз схватить ее. Мимо проехала повозка, а когда снова воцарилась тишина, он опять услышал ее голос у себя в ухе.

– Эй, Джем, скажи мне что-нибудь приятное.

Джем быстро оглянулся, но ее там не было. Он помедлил и опять уткнулся в холодную нишу.

– Ну, Джем, неужели ты так ничего и не скажешь?

Ее шепот обволакивал камни.

– Ты меня слышишь? – спросил Джем.

– Да! Правда, здорово? Я слышу тебя, а ты слышишь меня!

Джем развернулся и посмотрел в нишу на другой стороне. Магги чуть шевельнулась, и белая шаль мелькнула в темноте.

– Как ты это делаешь? – спросил он, но ответа не последовало. – Магги?

Когда она опять не ответила, Джем повернулся лицом к стене.

– Ты меня слышишь?

– Теперь слышу. Ты должен стоять лицом к стене. Иначе ничего не получится.

Проехали две повозки, заглушив остальные ее слова.

– Но как это возможно? – спросил Джем.

– Не знаю. Просто возможно – и все. Мне об этом сказала одна из шлюх. Но лучше всего, когда поешь.

– Поешь?

– Давай, спой нам песенку.

Джем подумал несколько секунд и запел:

 
И незабудка, и фиалка
Под веткой колкой
Раскрылись ярко,
Цветов раздолье.
 
 
Повсюду здесь тимьяна почки,
Вон вересковый колокольчик,
Тростинки тоньше
На вересковом поле. [29]29
  Известная уэльская народная песня.


[Закрыть]
 

Голос у него все еще был высоким, хотя и обещал скоро начать ломаться. Магги, которая стояла, повернувшись к собственной округлой стене, была рада, что она одна в темноте и может слушать пение Джема без дурацкой покровительственной улыбки. Вместо этого она могла улыбаться, слыша простую песню и чистый голос.

Когда он закончил, они оба на какое-то время погрузились в молчание. По мосту прогрохотала еще одна повозка. Магги вполне могла бы вставить какое-нибудь язвительное замечание, вот, мол, распелся о цветочках, или обвинить его в том, что он тоскует по своей Пидл-Вэлли. Если бы рядом был кто-то еще, она непременно сделала бы это. Но сейчас они были одни в своих каменных нишах, закрытые от мира на этом мосту и в то же время связанные звуком, который метался от одного к другому, свиваясь в нить, соединявшую их.

Поэтому она не стала острить, а запела в ответ:

 
Пусть я в деревне проживаю,
Пусть я грамотен едва,
Не хуже горожан я знаю,
Сколько будет дважды два.
 
 
Тут нечего тебе гордиться —
Нет двух вещей похожих.
Никто не может знать, родиться
Где лучше, а где хуже.
 

Она услышала смешок Джема.

– Я никогда не говорил, что деревня лучше города, – сказал он. – И я вовсе не думаю что они так уж непохожи, что они противоположности.

– А разве нет?

– Не думаю, – повторил Джем. – В Ламбете есть полянки, где можно найти те же цветы, что и в Пидл-Вэлли, – первоцвет, чистотел, лютик. И потом, я никогда не понимал противоположностей.

– Это просто, – послышался обволакивающий голос Магги. – Это что-то совершенно отличное от другого. Вот, например, противоположность совершенно темной комнате – это ярко освещенная комната.

– Но комната-то никуда не девается. Она остается такой же в обоих случаях.

– А ты не бери комнату. Возьми что-нибудь другое. Вот черное и белое. Или вот если ты не промокший, то какой?

– Сухой, – сказал Джем, подумав секунду.

– Вот именно. Если ты не парень, то ты…

– Девчонка. Я…

– Если ты не хороший, то…

– Я знаю, но…

– И если ты не попадешь в рай, то будешь…

– В аду. Постой! Я все это знаю. Я просто думаю…

По мосту прогрохотал экипаж, заглушив его слова.

– Об этом трудно говорить вот так, – сказал Джем, когда звук экипажа стих.

– Как так – на противоположных сторонах дороги?

В каменной нише Джема зазвенел смех Магги.

– Тогда иди ко мне.

Джем бросился через дорогу, а Магги вышла из своего убежища.

– Ну вот, – провозгласила она, – теперь мы – парень и девчонка на одной стороне дороги.

Джем нахмурился.

– Но это никакая не противоположность. – Он сделал движение рукой в сторону ниши, в которой только что стоял. – Это просто другая сторона. Это не значит «отличающаяся». Эта сторона дороги, та сторона дороги – они обе часть одной дороги.

– Но они, мой мальчик, делают дорогу дорогой, – сказала одна из фигур, направляющаяся в их сторону с Вестминстерского берега реки. Когда силуэты оказались в пятне света, Джем узнал широкий лоб мистера Блейка и большие глаза, взгляд которых даже в темноте казался пронзительным.

– Здравствуйте, мистер Блейк, миссис Блейк, – поприветствовала Магги.

– Здравствуй, моя дорогая, – ответила миссис Блейк.

Кэтрин Блейк оказалась чуть пониже своего мужа, но такой же коренастой. У нее были маленькие, глубоко посаженные глаза, широкий нос и большие румяные щеки. Широкие, чуть помятые поля ее старого чепца выглядели так, словно попали под дождь, а потом кто-то на них уселся. На лице миссис Блейк застыла терпеливая улыбка, а сама она казалась усталой, словно вышла из дома не по доброй воле, а сделала одолжение мужу, отправившись с ним на вечернюю прогулку. Джем видел такое же выражение на других лицах – обычно на женских, редко улыбающихся, дожидающихся, когда их мужья допьют последнюю кружку в пабе или закончат разговор на дороге о стоимости семян.

– Вы видите, – продолжил мистер Блейк, даже не поприветствовав их, потому что был занят своей мыслью, – что эта сторона освещенная, а та сторона – темная…

– Ну вот, это и есть противоположности, – прервала его Магги. – Темное и светлое. Именно об этом мы с Джемом и говорили, правда, Джем?

Лицо мистера Блейка прояснилось.

– А, антитезы. И что же ты об этом говорила, моя девочка?

– Дело в том, что Джем этого не понимает, а я пыталась объяснить…

– Да нет, я понимаю, – прервал ее Джем. – Конечно, добро противоположно злу, а девушка противоположна парню. Но…

Он замолчал. Ему показалось странным, что он разговаривает о таких вещах со взрослым человеком. Он бы ни за что не стал говорить об этом со своими родителями, или на улицах Пидлтрентхайда, или в пабе. Там разговор шел о том, будут ли заморозки ночью, и кто следующий поедет в Дорчестер, и какое поле или посадки ячменя готовы к жатве. После его переезда в Лондон что-то в нем изменилось.

– И что дальше, мой мальчик?

Мистер Блейк ждал от него продолжения. Это тоже было в новинку для Джема – взрослый, казалось, интересовался его мыслями.

– Я вот как думаю, – медленно начал он, осторожно подбирая слова, словно ступая по каменистой горной тропе. – Ведь у противоположностей есть такая странность: и в сухом, и в мокром имеется влага, а парень и девчонка – оба люди, ад и рай – это места, куда люди отправляются после смерти. У них у всех есть что-то общее. Так что они не совсем уж разные, как об этом думают люди. Если у тебя есть одно, то это не значит, что другого быть не может.

Джем почувствовал, как заболела голова – уж слишком трудно было находить нужные слова.

Но мистер Блейк в ответ понятливо кивнул, словно ему все было ясно и он сам обо всем этом думал.

– Ты прав, мой мальчик. Я сейчас приведу тебе пример. Что будет противоположностью неведению?

– Ну, это легко, – сказала Магги. – Знание.

– Именно, моя девочка. Опыт.

Магги засияла.

– А теперь скажи мне: ты неведающая или опытная?

Улыбка так неожиданно исчезла с лица Магги, словно мистер Блейк этим вопросом ударил ее. [30]30
  Улыбка исчезла с лица Магги, потому что в английском тексте вопрос мистера Блейка выглядит более откровенно: «Ты невинная или искушенная?» (innocent or experienced). Однако сложившаяся традиция перевода поэзии Блейка, устоявшееся название его книги «Песни неведения и опыта» определили выбор переводчика: «неведающая или опытная».


[Закрыть]Вместо улыбки появилось испуганное, вороватое выражение – такое Джем видел в день их первой встречи, когда она говорила о тропе Головореза. Она нахмурилась, глядя на какого-то прохожего, и не ответила.

– Видишь, ответить на этот вопрос не так-то просто, правда, моя девочка? Вот тогда тебе другой вопрос. Если неведение – этот берег реки, – мистер Блейк показал в сторону Вестминстерского аббатства, – а опыт – этот берег, – он показал на амфитеатр Астлея, – то что же тогда мы имеем посередине?

Магги открыла рот, но быстрый ответ не пришел ей в голову.

– Подумай об этом, мое дитя, а ответ дашь мне как-нибудь в другой раз.

– А не могли бы вы ответить нам на кое-что еще, мистер Блейк? – спросила Магги, быстро придя в себя. – Почему вы нарисовали статую голой? Ну там, в аббатстве.

– Магги, – прошептал Джем, смущенный тем, что она выдала их.

Миссис Блейк перевела взгляд с Магги на Джема, потом – на своего мужа. На ее лице появилось недоуменное выражение.

Мистера Блейка это откровение, казалось, ничуть не обеспокоило, и к вопросу он отнесся вполне серьезно.

– Видишь ли, моя девочка, я рисовал вовсе не статую. Мне невыносимо копировать с натуры, хотя я и делал это в течение нескольких лет в аббатстве, когда был учеником. Это упражнение многому меня научило, и одним из таких уроков был вот какой: если ты объял что-то снаружи, то тебе более нет нужды там оставаться – ты можешь проникнуть вглубь. Вот почему я не рисую с натуры – это слишком скучно и ограничивает воображение. Нет, сегодня я рисовал то, что меня попросили.

– Кто попросил?

– Мой брат Роберт.

– Он тоже там был?

Магги не помнила, чтобы кто-то был рядом с мистером Блейком.

– О да, он там был. Ну, Кейт, если ты готова, идем?

– Готова, если готов ты, мистер Блейк.

– Да, но…

Магги искала какие-нибудь слова, чтобы задержать Блейков.

– А вы знали об эхе в нишах, сэр? – вставил Джем.

Он тоже хотел задержать мистера Блейка. Было в нем что-то необычное: в его взрослости, разбавленной детскостью, в его внимании, то сосредоточенном, то рассеянном.

– Что это за эхо, мой мальчик?

– Если вы стоите в противоположных нишах лицом к стене, то можно слышать друг друга, – объяснила Магги.

– И сейчас можно? – Мистер Блейк повернулся к жене. – Ты об этом знала, Кейт?

– Нет, не знала, мистер Блейк.

– Хотите попробовать? – гнула свое Магги.

– Хотим, Кейт?

– Если тебе так хочется, мистер Блейк.

Магги подавила смешок, ведя миссис Блейк в нишу и ставя лицом к стене, а Джем повел мистера Блейка к противоположной нише. Мистер Блейк вполголоса заговорил со стеной, и несколько мгновений спустя они с миссис Блейк уже смеялись. Джем и Магги слышали смех, но не разговор, который по большей части был односторонним – миссис Блейк лишь время от времени соглашалась с мужем. Взрослые были сами по себе, а потому дети стояли по обе стороны дороги, чувствуя себя не в своей тарелке. Наконец Джем побрел к Магги.

– Как по-твоему, о чем они говорят?

– Не знаю. Но уж не о цене рыбы, это точно. Хорошо бы они вернулись к нам.

Может быть, миссис Блейк услышала ее, потому что в этот момент она вышла из темноты и сказала:

– Дети, зайдите внутрь и встаньте рядом со мной. Мистер Блейк будет петь.

Джем и Магги обменялись взглядами, потом втиснулись в нишу с миссис Блейк. Вблизи от нее пахло жареной рыбой и углем.

Они снова встали лицом к стене. Джем и Магги прыснули со смеху, оказавшись притиснутыми друг к другу, но не попытались отодвинуться.

– Мы готовы, мистер Блейк, – тихо сказала Кэтрин.

– Прекрасно, – услышали они бесплотный голос.

После секундной паузы он начал петь высоким тонким голосом, совершенно не похожим на тот, которым говорил:

 
В час, когда листва шелестит, смеясь,
И смеется ключ, меж камней змеясь,
И смеемся, даль взбудоражив, мы,
И со смехом шлют нам ответ холмы,
 
 
И смеется рожь и хмельной ячмень,
И кузнечик рад хохотать весь день,
И вдали звенит, словно гомон птиц,
«Ха-ха-ха! Ха-ха!» – звонкий смех девиц,
 
 
А в тени ветвей стол накрыт для всех,
И, смеясь, трещит меж зубов орех, —
В этот час приди, не боясь греха,
Посмеяться всласть: «Хо-хо-хо! Ха-ха!» [31]31
  Уильям Блейк, «Смеющаяся песня», перевод С. Маршака.


[Закрыть]
 

Когда он закончил, они погрузились в молчание.

– Хо-хо-хо! Ха-ха, – повторила Магги, разрушая чары. – Я этой песни не знаю.