Текст книги "Тигр, светло горящий"

Автор книги: Трейси Шевалье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Трейси Шевалье
Тигр, светло горящий

Моим родителям посвящается

Март 1792
I

Глава первая

Было что-то унизительное в этом ожидании – на людной лондонской улице, в телеге, груженной всем твоим скарбом словно на потребу любопытствующим взглядам. Джем Келлавей сидел у штабеля виндзорских стульев, [1]1
  Виндзорские стулья напоминают так называемые венские, но оснащаются еще и подлокотниками.


[Закрыть]сделанных его отцом для семьи много лет назад, и с ужасом смотрел на прохожих, которые, не стесняясь, открыто разглядывали содержимое телеги. Он не привык видеть столько незнакомых людей сразу и быть объектом их пристального внимания. Если в их дорсетширской [2]2
  Дорсет (или в старину Дорсетшир) – графство на юго-западе Англии на побережье Ла-Манша.


[Закрыть]деревне появлялся даже один новый человек, это становилось событием, которое обсуждалось несколько дней. Мальчик притаился среди семейных пожитков, старясь быть как можно более незаметным. Да его внешность и не привлекала особого внимания: обыкновенный жилистый мальчишка с узким лицом, глубоко посаженными голубыми глазами и соломенного цвета волосами, завитки которых закрывали уши. Люди глазели больше на вещи, чем на него. Какая-то пара даже остановилась и принялась все трогать, будто выбирая грушу посочнее на рынке: женщина ощупывала рубчик ночной рубахи, торчавшей из хозяйственной сумки, а мужчина, взяв одну из пил Томаса Келлавея, проверял, хорошо ли заточены зубцы. И только когда Джем крикнул: «Эй!», неторопливо положил ее на место.

Бо́льшая часть телеги была занята инструментом, которым отец Джема зарабатывал хлеб свой насущный: деревянные обручи для выгибания заготовок под спинки и подлокотники к виндзорским стульям, разобранный токарный станок, на котором вытачивались ножки, и целый набор пил, топоров, стамесок и коловоротов. Инструмент Томаса Келлавея занимал столько места, что в течение той недели, пока они добирались из Пидлтрентхайда [3]3
  Деревня в западном Дорсете, расположена в долине Пидл.


[Закрыть]до Лондона, членам его семьи приходилось по очереди идти рядом с поклажей.

Телега, управлявшаяся их земляком из Пидл-Вэлли [4]4
  Долина в Дорсете длиной около 12 и шириной около 5 км, где протекает речушка Пидл и расположено несколько деревень.


[Закрыть]мистером Смартом, в котором внезапно проснулся вкус к приключениям, остановилась перед зданием амфитеатра Астлея. [5]5
  Филип Астлей (1742–1814) открыл свой амфитеатр в Лондоне в 1773 г. Это сооружение сгорело в 1794 г., но было отстроено заново. Конфигурация амфитеатра, или цирка, Астлея впоследствии стала стандартной для цирков всего мира. Считается отцом современного цирка. В молодости служил в армии в драгунском полку. Основатель первого в Англии профессионального цирка.


[Закрыть]У Томаса были самые туманные представления о том, где ему искать Филипа Астлея, он даже плохо себе представлял размеры Лондона, полагая, что сможет остановиться где-нибудь в центре и увидеть цирк, как в родном Дорчестере. [6]6
  Небольшой город в графстве Дорсет.


[Закрыть]К счастью, заведение Астлея было широко известно, и их сразу же направили к Вестминстерскому мосту, [7]7
  Мост через Темзу, соединяющий Вестминстер и Ламбет, построен в 1750 г. (перестроен в 1862).


[Закрыть]в конце которого стояло большое здание с четырьмя колоннами у парадного входа и круглой заостренной деревянной крышей. В самом центре купола развевался огромный белый флаг, с одной стороны которого было начертано черным «АМФИТЕАТР», а с другой красным – «АСТЛЕЯ».

Стараясь не обращать внимания на уличных зевак, Джем устремлял взгляд на Темзу, по бережку которой надумал прогуляться мистер Смарт – «посмотреть, что такое этот ихний Лондон». До этого в Дорсете Джем видел только две речушки: Фром – шириной с небольшой лужок и Пидл – всего лишь ручеек, через который можно было легко перепрыгнуть. Лондонская река была совсем другой – широкое пространство бурлящей, пенящейся зеленовато-коричневой воды, то набегающей на берега, то отступающей от них под воздействием приливов далекого моря. Множество лодок сновало по воде, а Вестминстерский мост, устремлявшийся к расположенному вдалеке нагромождению квадратных башен Вестминстерского аббатства, [8]8
  Особая королевская церковь в Лондоне, место коронации английских монархов, захоронения королей и знаменитостей, построена в XI веке.


[Закрыть]кишел повозками, телегами и всевозможным людом. Никогда прежде Джем не видел столько народу – даже в рыночный день в Дорчестере. Зрелище людской толчеи так завладело его вниманием, что он не замечал больше ничего вокруг.

Хотя его и подмывало спрыгнуть с телеги и присоединиться к мистеру Смарту у кромки воды, оставить Мейси и мать он не решался. Мейси Келлавей изумленно оглядывалась вокруг и обмахивала платком лицо.

– Ну и жарища для марта месяца, – сказала она, – у нас дома-то небось похолоднее, а, Джем?

– Завтра будет попрохладнее, – пообещал Джем.

Мейси была на два года старше, но Джему нередко казалось, что она – его младшая сестренка, которой нужна защита в этом непредсказуемом мире, хотя никаких особых неожиданностей в Пидл-Вэлли ее и не подстерегало. Но здесь – совсем другое дело.

Анна Келлавей, как и Джем, смотрела на реку. Ее глаза были прикованы к налегающему на весла мальчишке. Напротив него сидела собака, от жары высунув язык. Пес был единственным грузом в лодке. Джем знал, какие мысли не дают покоя матери, следившей за движением лодки: она думала о его брате Томми, который тоже очень любил собак; у его ног всегда вертелась хотя бы одна деревенская псинка.

Томми был хорошеньким мальчишкой, склонным помечтать среди бела дня, что обескураживало его родителей. С первых лет его жизни стало понятно, что по отцовским стопам он не пойдет, потому что он не чувствовал дерева, не понимал его и не испытывал ни малейшего интереса к инструментам, как ни пытался отец научить его работать ими. Коловорот замирал у него на полуобороте, станок замедлял вращение и останавливался, а Томми стоял, устремив взгляд в огонь или куда-то вдаль – эту привычку он унаследовал от отца, только вот в отличие от родителя не обладал способностью возвращаться к работе.

Несмотря на такую никчемность – черта, обычно вызывавшая у Анны Келлавей презрение, – мать любила его больше, чем других детей, хотя и не могла этого объяснить. Возможно, она чувствовала, что он беспомощнее других и больше нуждается в ней. И уж конечно с ним было весело как ни с кем другим – она от души смеялась, слушая его шутки. Но смех ее смолк навсегда в то утро шесть недель назад, когда она нашла Томми под грушевым деревом в углу сада. Он, наверное, хотел снять одну-единственную оставшуюся грушу, которая так прочно держалась на ветке, что провисела всю зиму, дразня детей. Сук обломился, Томми упал и сломал шею. Острая боль пронзала грудь Анны Келлавей всякий раз, когда она вспоминала о сыне. И теперь, глядя на мальчишку с собакой в лодке, она мучительно страдала. Первые лондонские впечатления не смогли залечить ее душевную рану.

Глава вторая

Томас Келлавей, проходя между высокими колоннами перед амфитеатром, чувствовал себя маленьким и ничтожным. Он был почти незаметен среди этого великолепия: невысокий и худой, с коротко подстриженными волосами в мелкую кудряшку, похожими на шерсть терьера. Оставив на улице свою семью и войдя внутрь, он оказался в темном и пустом фойе, хотя через закрытую дверь до него и доносилось цоканье копыт и хлесткие удары бича. Двигаясь на эти звуки, он вошел в зал и остановился среди зрительских скамей. В изумлении смотрел он на арену, по которой скакали несколько лошадей, а наездники не сидели, а стояли на седлах. В центре находился молодой человек, который, щелкая бичом, выкрикивал указания наездникам. Хотя Томас и видел это самое представление месяц назад в Дорчестере, он смотрел, разинув рот. Ему казалось удивительным, что наездники, оказывается, могут повторить свой трюк. Один раз – ну, могло просто повезти, но если два – это свидетельствовало о настоящем мастерстве.

Вокруг арены возвышались ложи и балкон, где были сидячие и стоячие места. Над всем этим висела громадная трехъярусная люстра на основе тележных колес. Кроме того, свет внутрь проникал и через открытые ставни в крыше.

Томас недолго смотрел на наездников, потому что к нему подошел человек и спросил, что ему надо.

– Мне бы… это… мистера Астлея, сэр, если они меня примут, – ответил Келлавей.

Длинноусый Джон Фокс, помощник Филипа Астлея, смотрел на Томаса из-под тяжелых век, которые обычно были полуопущены и широко открывались лишь в случаях катастроф. Появление в амфитеатре просителя вряд ли можно было отнести к разряду непредвиденной беды, а потому Джон Фокс смотрел на дорсетширца без удивления и из-под прищуренных век. Он привык к тому, что его босса все время хотят видеть какие-то люди. А еще у него была цепкая память – полезное качество в помощнике, – и он помнил Томаса: видел его месяц назад в Дорчестере.

– Идите на улицу, – сказал Фокс, – и я думаю, он, когда выйдет, увидит вас.

Томас Келлавей вернулся к телеге и своему семейству, пораженный видом сонных глаз Джона Фокса и его неопределенным ответом. Ему и без того хватало треволнений – он ведь перевез свою семью в Лондон, потратил немало денег в надежде заработать больше.

Никто – и в первую очередь он сам – и предположить не мог, что семья дорсетширского мебельщика, чьи предки несколько веков прожили в Пидл-Вэлли, вдруг переедет в Лондон. В его жизни до встречи с Филипом Астлеем все было обычнее обычного. Ремеслу изготовителя стульев он научился у отца, после смерти которого унаследовал мастерскую. Он женился на дочери лесоруба – близкого друга отца и, если не считать возни в кровати, жил с ней, словно с сестрой. Дом у них был в Пидлтрентхайде, деревне, в которой оба выросли и родили трех сыновей – Сэма, Томми и Джема, и одну дочь – Мейси.

Два раза в неделю по вечерам Томас отправлялся выпить в «Пять колоколов», по воскресеньям ходил в церковь, а раз в месяц ездил в Дорчестер. Он никогда не видел моря, до которого было двенадцать миль, и никогда не проявлял ни малейшего желания (выказываемого иногда другими посетителями паба) увидеть какие-нибудь соборы, находящиеся всего в нескольких днях пути от Пидлтрентхайда – в Уэллсе, Солсбери или Уинчестере, или съездить в Пул, Бристоль или Лондон. Приезжая в Дорчестер, Томас занимался своими делами: принимал заказы на стулья, покупал дерево и снова возвращался домой. Он предпочитал возвратиться поздно, чем остаться на каком-нибудь постоялом дворе Дорчестера и пропить заработанное. Последнее казалось ему куда как опаснее, чем темень дорог. Он был добродушный человек, его голоса в пабе было почти не слышно, и большой мир мало интересовал Томаса. Больше всего в жизни он любил обтачивать ножки стульев на своем токарном станке, сосредоточиваться на какой-нибудь маленькой канавке или изгибе. Временами он даже забывал, что делает стул, приходя в восторг от текстуры, рисунка или цвета дерева.

Так он жил, так думал жить и дальше, но вот в феврале 1792 года конная труппа Филипа Астлея остановилась на пару дней в Дорчестере, что случилось всего через две недели после падения Томми с грушевого дерева. Часть цирка Астлея после зимы, проведенной в Дублине и Ливерпуле, на пути в Лондон давала представления в городах Западного побережья. Хотя их гастроли широко рекламировались – повсюду висели плакаты и афиши, а в «Вестерн флайинг пост» печатались объявления, извещавшие о представлениях, – Томас Келлавей, приехав в очередной раз в город, не знал о том, что туда заявился цирк. Томас доставил заказчику комплект из восьми виндзорских стульев с высокой спинкой. В телеге с ним был его сын Джем, который учился мастерству мебельщика, как и он сам в свое время учился у отца.

Джем помог выгрузить стулья из телеги и наблюдал за общением с заказчиком. Это было своего рода мастерство, требовавшее сложного сочетания почтительности и уверенности, так необходимых для дела.

– Па, – спросил он, когда сделка была совершена и Томас Келлавей положил в карман лишнюю крону, добавленную довольным заказчиком, – а мы можем поехать посмотреть море?

С холма к югу от Дорчестера можно было увидеть море, находившееся оттуда в пяти милях. Джем уже несколько раз любовался этим зрелищем и надеялся когда-нибудь добраться и до самого моря. Бродя в полях под Пидл-Вэлли, он частенько поглядывал на юг, представляя, что многоступенчатые холмы вдруг каким-то чудесным образом раздвинутся и на мгновение перед ним засветится синяя кромка воды, ведущая ко всему остальному миру.

– Нет, сынок, нам нужно торопиться домой, – автоматически ответил Томас, но, увидев изменившееся лицо Джема, будто вдруг затянутое занавеской окно, пожалел о сказанном.

Это напомнило ему о том коротком периоде в жизни, когда он тоже хотел видеть и делать что-то новое, оторваться от заведенного порядка вещей. Но вскоре возраст и чувство ответственности вернули его с небес на землю, и он смирился с необходимостью жить тихой жизнью в Пидле. Джем, без всяких сомнений, со временем тоже смирится с этим. В этом-то и состояла суть взросления. Но сейчас Томас проникся к сыну сочувствием.

Он больше ничего не сказал. Но, проезжая лугом у речушки Фром на окраине города, где было возведено деревянное сооружение с полотняной крышей, они с Джемом увидели жонглеров факелами у дороги, заманивавших зрителей. Тогда Томас нащупал лишнюю крону в своем кармане и свернул в поле. Ничего более непредсказуемого он еще не совершал в своей жизни, и на несколько мгновений из него словно вынули какой-то стержень, будто тонкий ледок, затянувший поверхность пруда, треснул по весне.

Они с Джемом вернулись домой поздно вечером с рассказами об увиденном представлении, а потом – и о разговоре с самим Филипом Астлеем. И пусть Томасу было нелегко смотреть в полные горького упрека глаза жены, осуждающие его за то, что он позволил себе развлекаться, когда еще свежа была могила их сына, но он сказал Анне:

– Он предложил мне работу. В Лондоне. Новая жизнь. Вдали от…

Он не закончил. В этом не было нужды: оба думали о холмике на кладбище Пидлтрентхайда.

К его удивлению – потому что сам-то он не отнесся к этому предложению серьезно, – Анна Келлавей посмотрела ему прямо в глаза и кивнула:

– Хорошо. Пусть будет Лондон.

Глава третья

Келлавеи прождали у телеги полчаса, но в конце концов перед ними появился сам Филип Астлей – владелец цирка, создатель представлений, источник невероятных слухов, человек, притягивающий к себе всё артистическое и диковинное, землевладелец, покровитель местного предпринимательства и вообще крупная по любым меркам колоритная личность. На нем было красное пальто с золотыми пуговицами и окантовкой, которое он впервые надел много лет назад, служа кавалерийским офицером. Пуговицы были застегнуты только у шеи, а на выступающем животе, упакованном в белый жилет, полы расходились. Штаны тоже были белые, а голенища сапог разрезаны до самых колен. Единственной уступкой гражданской жизни являлся черный котелок, и Филип Астлей постоянно приподнимал его, приветствуя дам, которых узнавал или хотел бы узнать. Он в сопровождении неизменного Джона Фокса спустился рысцой по ступенькам амфитеатра, подошел к телеге, поднял котелок, приветствуя Анну Келлавей, пожал руку Томасу и кивнул Джему и Мейси.

– Добро пожаловать! – воскликнул он. – Добро пожаловать!

Голос его звучал грубовато и в то же время весело.

– Очень рад снова вас видеть, сэр! Надеюсь, Лондон после Девона вам нравится?

– Дорсетшира, сэр, – поправил его Томас Келлавей. – Мы жили вблизи Дорчестера.

– Ах да, Дорчестер. Прекрасный городишко. Вы делаете бочки, да?

– Стулья, – тихим голосом поправил Джон Фокс.

Поэтому-то он и не отходил ни на шаг от своего нанимателя – чтобы при необходимости подсказать, поправить.

– Ах да, конечно же стулья. А чем я вам могу помочь, сэр, мадам?

Он с некоторой долей смущения кивнул Анне Келлавей, потому что та сидела, прямая как кол, не отрывая взгляда от мистера Смарта, который уже поднялся на Вестминстерский мост. Губы женщины были плотно сжаты, будто бы зашнурованы. Весь ее вид говорил: она не хочет здесь находиться и иметь с импресарио каких-либо дел. Филип Астлей не привык к такому отношению. Слава сделала его человеком популярным, и слишком многие искали его внимания. Если же кто-то вел себя иначе, это повергало циркача в изумление, и он начинал из кожи вон лезть, чтобы изменить ситуацию в привычную сторону.

– Скажите мне, что вам нужно, и вы это получите! – добавил он, делая широкий жест рукой, не произведший, однако, ни малейшего впечатления на хозяйку семейства.

Анна Келлавей начала жалеть о своем решении уехать из Дорсетшира почти сразу же, как только телега отъехала от их дома, и это чувство усугублялось с каждым днем их недельного путешествия по весенней распутице до Лондона. Теперь, сидя перед амфитеатром и не глядя на Филипа Астлея, она уже знала, что ее надежды были тщетны и переезд в Лондон не излечит от скорби по погибшему сыну. Напротив, незнакомый город постоянно напоминал ей о том, от чего она пыталась убежать. И в своем несчастье она готова была винить скорее мужа вместе с Филипом Астлеем, чем Томми, неудачно упавшего с дерева.

– Видите ли, сэр, – начал Томас Келлавей, – вы меня пригласили в Лондон, и я с большой благодарностью принимаю ваше приглашение.

– Я – пригласил? – Филип Астлей повернулся к Джону Фоксу. – Я его приглашал, Фокс?

Джон кивнул.

– Приглашали, сэр.

– Ой, разве вы не помните, мистер Астлей? – воскликнула Мейси, подаваясь вперед. – Папа нам все об этом рассказал. Они с Джемом были на вашем представлении, и кто-то там исполнял трюк на стуле, который стоял на спине лошади. А потом этот стул сломался, а папа тут же на месте его для вас и починил. И вы тогда разговорились о дереве и мебели, потому что учились на столяра, разве нет, сэр?

– Замолчи, Мейси, – вмешалась Анна Келлавей, на секунду отводя взгляд от моста. – Я уверена, он ни о чем таком и слышать не хочет.

Филип Астлей уставился на худенькую сельскую девочку, которая произнесла такую пылкую речь со своего места на телеге, и хмыкнул.

– Теперь, мисс, я начинаю припоминать эту встречу. Но каким образом из нее следует, что вы оказались здесь?

– Вы сказали папе, что если у него когда возникнет желание, то он должен приехать в Лондон, а вы поможете ему обосноваться. Вот мы это и сделали – приехали.

– Да, Мейси, вы и в самом деле тут – всем семейством. – Он окинул взглядом Джема, которому, по его оценке, было лет двенадцать – неплохой возраст, чтобы исполнять роль мальчика на побегушках в цирке. – А тебя как зовут, молодой человек?

– Джем, сэр.

– И что это за стулья, рядом с которыми ты сидишь?

– Виндзорские, сэр. Их папа сделал.

– Отличные стулья, Джем, отличные. А ты бы смог такие сделать?

– Конечно, сэр, – ответил за него отец.

Филип Астлей перевел взгляд на Анну.

– Я куплю дюжину.

Анна Келлавей вся напряглась, но по-прежнему не удостаивала циркача взглядом.

– А скажи-ка Фокс, какие у нас есть сейчас свободные комнаты?

Филип Астлей владел изрядным количеством домов в Ламбете, [9]9
  Один из районов Лондона, теперь более известный под названием Ватерлоо.


[Закрыть]квартале вокруг амфитеатра и по другую от большого Лондона сторону Вестминстерского моста.

Джон Фокс шевельнул губами, отчего его усы встопорщились.

– Только несколько комнат у мисс Пелхам в Геркулес-комплексе, но она сама себе выбирает постояльцев.

– Ну, значит, ей придется выбрать Келлавеев – они замечательные люди. Проводи-ка их туда, Фокс, и прихвати кого-нибудь из ребят – пусть помогут им разгрузиться.

Филип Астлей еще раз приподнял шляпу, посмотрев на Анну, снова пожал руку Томасу и сказал:

– Если вам что нужно – скажите Фоксу. Добро пожаловать в Ламбет.

Глава четвертая

Магги Баттерфилд сразу же заметила новеньких. В этом квартале ничто не проходило мимо ее внимания – приезжал ли кто-нибудь или уезжал, она разглядывала их пожитки, задавала вопросы и запоминала услышанное, чтобы потом все передать своему отцу. Естественно, ее привлекла и телега мистера Смарта, остановившаяся против дома двенадцать Геркулес-комплекса, и она принялась разглядывать новоприбывших.

Геркулес-комплекс состоял из ряда двадцати двух кирпичных домов и в обоих концах завершался пабами – один из них назывался «Ананас», а другой – «Таверна „Геркулес“». У каждого дома было по три этажа, не считая цокольного, небольшой садик перед фасадом и гораздо более длинный – сзади. Сама улица представляла собой довольно людную дорогу, по которой двигались обитатели Ламбета, собиравшиеся пересечь Вестминстерский мост, но не желавшие подвергать себя опасностям на бедных, застроенных развалюхами проулках между Ламбетским дворцом [10]10
  Ламбетский дворец – официальная резиденция архиепископа Кентерберийского, расположен в Ламбете на берегу Темзы неподалеку от Вестминстерского дворца.


[Закрыть]и мостом.

Дом № 12 был отделен от дороги черной металлической оградкой высотой до плеча с пиками наверху. Участок перед домом был засыпан разровненной щебенкой. Лишь посредине рос посаженный кругом кустарник высотой до колена, в центре которого возвышался аккуратно выстриженный шар. На фасадном окошке висели выцветшие оранжевые занавески.

Когда Магги подошла, мужчина, женщина, парнишка ее возраста и девочка чуть постарше несли в дом каждый по стулу, а вокруг них суетилась хозяйка в вылинявшем желтом халате.

– Это совершенно против правил! – кричала она. – Совершенно против! Мистер Астлей прекрасно знает, что я сама выбираю постояльцев – всегда так было. Он не имеет права навязывать мне людей. Вы меня слышите, мистер Фокс? Ни малейшего права!

Она остановилась прямо перед Джоном Фоксом, который вышел из дома с закатанными рукавами в сопровождении нескольких цирковых мальчишек.

– Прошу меня простить, мисс Пелхам, – сказал он, обходя женщину. – Я только делаю то, что мне приказал хозяин. Я так думаю, он скоро сам придет и все вам объяснит.

– Это мой дом! – воскликнула мисс Пелхам. – Я – арендатор, а он только домовладелец и не имеет никакого отношения к тому, что происходит внутри.

Джон Фокс взял ящик с пилами, вид у него был такой, будто он жалел о сказанном. Голос мисс Пелхам, казалось, встревожил и оставленную без присмотра лошадь, хозяин которой, мистер Смарт, тоже помогал носить вверх по лестнице пожитки Келлавеев. Перед этим коняга послушно стояла, приходя в себя и давая отдохнуть копытам, сбитым за недельное путешествие, но по мере того, как голос мисс Пелхам становился громче и пронзительнее, лошадка начала шевелиться и переступать с ноги на ногу.

– Эй, девочка, – обратился Фокс к Магги, – вот тебе пенни – подержи лошадку, чтобы не вертелась.

Он поспешил в дом через калитку, мисс Пелхам – следом за ним со своими бесконечными претензиями.

Магги охотно подошла и взяла поводья, довольная, что ей заплатят за возможность стоять на самом удобном для наблюдения месте. Она погладила лошадиные ноздри.

– Ну-ну, лошадка, хорошая лошадка, – пробормотала она. – Ты откуда? Из Йоркшира? Линкольншира?

Она назвала два английских графства, о которых ей было хоть что-то известно, правда, очень немного – только то, что ее родители родом оттуда, хотя вот уже двадцать лет живут в Лондоне. Магги никогда не выезжала из Лондона. Да она даже через реку в центр города редко переходила и ни одной ночи не провела вне дома.

– Из Дорсетшира, – раздался голос.

Магги повернулась, улыбаясь при звуках этих напевных, скрипучих гласных из уст девушки, которая вышла и остановилась рядом с телегой. Она была миленькая, с румяным личиком и большими голубыми глазами, хотя на голове и красовался несуразный суконный чепец с рюшиком – видимо, девочка решила, что такой головной убор лучше всего подходит для города. Магги ухмыльнулась. Ей достаточно было взглянуть один раз, чтобы узнать историю этой семьи: сельские жители, приехавшие в город, как приезжали все они, чтобы жить здесь лучше, чем там, у себя дома. Некоторым это и в самом деле удавалось. Но другим…

– А дом-то у вас где? – спросила она.

– В Пидлтрентхайде, – ответила девочка, растягивая последний слог.

– Господи помилуй – как ты сказала?

– В Пидлтрентхайде.

Магги хмыкнула.

– Пидл-бидл-шмидл – ну и названьице! Никогда такого не слышала.

– Это означает тридцать домов на реке Пидл, что в Пидл-Вэлли рядом с Дорчестером. Красивое местечко.

Девочка улыбнулась, увидев что-то по другую сторону дороги, словно там был ее Дорсетшир.

– И как тебя зовут, мисс Пидл?

– Мейси. Мейси Келлавей.

Дверь в дом открылась, и оттуда появилась мать Мейси. Анна Келлавей была высокой и угловатой, ее жидкие каштановые волосы были стянуты сзади в пучок, свисавший на высокую шею. Она окинула Магги подозрительным взглядом – так смотрит лавочник на мелкого воришку. Магги прекрасно знала подобные взгляды.

– Не разговаривай с незнакомыми, Мейси, – брюзгливым голосом сказала мать. – Я разве тебя не предупреждала насчет Лондона?

Магги потрясла поводьями.

– Можете не сомневаться, мадам, Мейси со мной в полной безопасности. Безопаснее, чем с некоторыми.

Анна Келлавей вперилась взглядом в Магги и кивнула.

– Ну, Мейси, ты видишь – даже местные говорят, что тут полно всяких-яких.

– Вот уж точно: Лондон – дурное место, можете не сомневаться.

Магги не сумела воспротивиться желанию сказать эти слова.

– Что? В каком смысле дурное? – напряглась Анна.

Магги этот вопрос застал врасплох, и она только пожала плечами. Конечно, она могла бы сообщить кое-что сногсшибательное, но уж точно не миссис Келлавей.

– Вы знаете тропинку, которая проходит через Ламбет-грин – она идет от реки по полям до самого Ройял-роу?

Мейси и Анна смотрели на нее непонимающим взглядом.

– Это тут недалеко, – продолжала Магги. – Вон там.

Она показала куда-то через дорогу, где почти ровные поля простирались до самой реки. Вдалеке виднелся красный кирпич башен Ламбетского дворца.

– Мы только-только приехали, – сказала Анна. – Еще ничего и не видели.

Магги вздохнула – вся изюминка ее истории пропадала.

– Это маленькая дорожка, очень удобная, чтобы срезать угол. Ее еще какое-то время называли тропинкой Влюбленных, потому как…

Она замолчала, потому что хозяйка семейства яростно тряхнула головой, метнув взгляд на Мейси.

– Ну так вот, так ее прежде называли, – продолжала Магги. – А знаете, как ее теперь зовут?

Она помолчала немного.

– Тропа Головореза.

Мать и дочь вздрогнули, и Магги, видя это, мрачно ухмыльнулась.

– Ну, это еще что, – раздался звонкий голос. – У нас в Пидл-Вэлли есть дорожка Дохлой кошки.

Парнишка, который недавно заносил стул в дом, теперь стоял в дверях.

Магги закатила глаза.

– Дохлой кошки? Наверно, ты ее и нашел, а?

Он кивнул.

– А я нашла мертвеца! – торжественно провозгласила Магги, но, говоря это, она почувствовала, как в животе все засвербило и сжалось.

Теперь она жалела, что затеяла этот разговор, в особенности еще и потому, что парнишка начал внимательно разглядывать ее, словно почувствовав нечто. Но проникнуть в ее мысли он не мог.

От продолжения рассказа ее избавила Анна Келлавей, которая вцепилась в калитку и выкрикнула:

– Я знала, что мы вообще не должны были приезжать в Лондон!

– Ну-ну, ма, – пробормотала Мейси, словно успокаивая ребенка. – Давай-ка лучше заносить вещи в дом. Вот эти кастрюли, а?

Джем предоставил Мейси успокаивать мать. За время пути он не раз слышал, что Лондон вызывает у нее тревогу. В Дорсетшире она никогда не была такой взвинченной, и быстрая трансформация из расторопной селянки в озабоченную путешественницу удивила Джема. Если он уделял матери слишком много внимания, то и сам начинал ощущать тревогу, а потому предпочел разглядывать девочку, которая держала лошадь.

У новой знакомой был бойкий вид, патлатые черные волосы, карие глаза и длинные ресницы. Когда она улыбалась, уголки губ так задирались вверх, что подбородок заострялся, как у кошки. Но больше всего его заинтересовали ужас и раскаяние, появившиеся на ее личике при упоминании о мертвеце. По тому как она проглотила слюну, Джем понял, что ее рот полон горечи. Несмотря на всю внешнюю самоуверенность девчонки, Джему стало жаль ее. В конечном счете найти мертвого человека было куда как хуже, чем дохлой любимую кошку. Он вот, например, не нашел своего брата Томми, эта мрачная миссия выпала на долю его матери, которая прибежала в мастерскую из сада с выражением ужаса на лице. Возможно, этим и объяснялась ее теперешняя тревога по любому случаю.

– Что же вы тогда делаете в Геркулес-комплексе? – спросила Магги.

– Нас сюда направил мистер Астлей, – ответил Джем.

– Он пригласил нас в Лондон! – вмешалась Мейси. – Папа отремонтировал ему стул, а теперь будет делать стулья в Лондоне.

– Не произноси имени этого человека! – гневно прокричала мать.

Магги посмотрела на нее. Чтобы кто-то плохо отзывался о Филипе Астлее – такое случалось очень редко. Он был большой, громкоголосый, своевольный, но, помимо этого, еще и щедрый и со всеми доброжелательный. Если он и ссорился с вами, то через минуту забывал об этом. Магги обычно получала от него бесчисленное количество пенни за самые простые услуги – например, подержать лошадь за поводья несколько минут. А еще он от своей широкой души позволял бесплатно приходить на представления.

– А что такого плохого сделал мистер Астлей? – спросила она, готовая защищать его.

Анна тряхнула головой и схватила кастрюли из телеги, словно одно имя этого человека привело ее в движение.

– Таких хороших людей в Ламбете можно по пальцам перечесть! – вслед ей сказала Магги. – Если вы его не перевариваете, то здесь вам больше не с кем будет выпить рюмочку!

Но миссис Келлавей уже исчезла на лестнице.

– Это все ваши вещи? – спросила Магги, кивнув на телегу.

– Бо́льшая часть, – ответила Мейси. – Кое-что мы оставили Сэму – он наш старший брат и остался дома. И еще… у нас был другой брат, но он умер недавно. Так что у меня одни только братья, хотя я всегда хотела иметь и сестренку. А у тебя есть сестра?

– Нет, только брат.

– А наш, мы думаем, скоро женится, правда, Джем? На Лиззи Миллер – он с ней уже сколько лет женихается.

– Помолчи, Мейси, – прервал ее Джем, которому не хотелось, чтобы семейные дела становились всеобщим достоянием. – Нужно заносить вещи в дом.

Он взял деревянный обруч.

– А это для чего? – спросила Магги.

– Это лекало для стула. Ты сюда загоняешь заготовку, чтобы она приобрела форму спинки.

– Ты помогаешь отцу делать стулья?

– Помогаю, – не без гордости ответил Джем.

– Значит, ты – жополов, да?

Джем нахмурился.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Слуг обычно называют пердоловами, правда? А ты своими стульями ловишь задницы!

Магги захохотала, а Джем покраснел как маков цвет. К Магги присоединилась и Мейси с ее звонким, переливчатым смехом.

Наконец его сестра замолчала, а следом за ней и Магги, которая отвернулась, когда Мейси и Джем с обручами на руках дошли до двери.

– Тебя как звать-то? – крикнула Мейси.

– Магги Баттерфилд.

– Ух ты, значит, ты тоже Маргарет! Вот забавно, правда, Джем? Первая девчонка, которую я встретила в Лондоне, носит то же имя, что и я!

Джем недоумевал, как одно и то же имя могут носить такие разные девчонки. Хотя Магги еще и не носила корсета, как Мейси, но была полнее и грудастее. Крепенькая девчонка напоминала Джему о сливах в отличие от худенькой, с костлявыми коленками и локтями Мейси. Хотя ламбетская девчонка и вызвала у него любопытство, он ей не доверял.

«Она и украсть что-нибудь может, – подумал он. – Нужно за ней приглядеть».

И тут же эта мысль заставила его устыдиться, хотя он все равно выглянул через открытое окно их новых комнат минуту спустя, чтобы убедиться, что Магги не роется в вещах.

Она не рылась. Она держала за поводья коня мистера Смарта, а когда мимо проехала повозка, успокаивающе похлопала по лошадиной шее. Потом Магги похихикала, глядя на мисс Пелхам, которая вышла на улицу и принялась громко обсуждать своих новых постояльцев. Девочка, казалось, ни секунды не может стоять спокойно: то она переминалась с ноги на ногу, то ее внимание привлекла проходящая мимо старуха, выкрикивающая: «Старье берем – железо, битые бутылки!» Потом Магги обратила взгляд на девушку, шедшую по другой стороне дороги с корзиной, полной примул, затем – на мужчину, скребущего друг о дружку лезвия двух ножей, громко выкрикивая: «Ножи точим, острые ножи! Все разрежут, если побывают у меня в руках!» Он сунул свои ножи чуть не под нос Магги, и та дернулась, отпрыгнула назад, а мужчина рассмеялся. Она стояла, глядя вслед точильщику, и так тряслась, что дорсетширская кобылка наклонила к ней голову и заржала.