Текст книги "И сколько раз бывали холода (СИ)"

Автор книги: Тоня Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

…Арабский конь не бросает всадника на войне. Зубами, но вытащит раненного с поля боя.

…Черные арабские кони сейчас очень редки. Раньше их рождение считалось дурной приметой. Следовало жеребенка убить, выпустить из него всю кровь и закопать, чтобы никто не узнал. И гены исчезли. Теперь, когда рождается черный жеребенок – даже ночью сбегаются все зооотехники и конюхи завода, и радуются.

…Иппотерапия… Разве женщина, которую посадили на арабского коня, помнит о камнях в почках? Нет, она чувствует себя английской королевой.

Саша сама мечтала на лошади хоть посидеть, но… В городской парк по выходным приводили лошадок, однако катались на них только малыши. Стыдно ей было вставать в эту ребячью очередь. С разрешения девочек, ведающих прокатом, Саша могла только угостить коней яблоками или хлебом.

Ее волновал тот особый запах, который приносили с собой лошади. Жесткие гривы, длинные рыжие ресницы, внимательные глаза, помахивание длинных хвостов. И звук копыт летом по асфальтовым дорожкам – как сухие выстрелы.

**

Автобус свернул с трассы М-5 на узкую асфальтовую дорогу, окаймленную длинным рядом молодых березок. Вдали, посреди ровного поля неожиданно стали подниматься невысокие горы. Село Заовражное и устроилось меж этих гор. Видно, что и раньше оно было крепким. Дома, которым не меньше тридцати-сорока лет, просторные, добротные фасад – не меньше, чем в три окна. Где-то резьба под крышей вьется, наличники, палисадники, голубятни… Ну, и своя «Рублевка» конечно. Автобус проехал по улице, где возвышались только особняки из красного кирпича, теснясь, наползая друг на друга. Глухие заборы, камеры видеонаблюдения. Хотя хозяева не живут здесь постоянно, это – явно дачи. За одним из заборов залаяла собака. Саша подумала, как скучно ей весь день сидеть за глухой стеной и озаботилась – кто ее кормит. Сторож, наверное.

Они вышли на сельской площади – маленькой, круглой, уютной. Стоял здесь памятник тем заовражцам, что погибли в Великую Отечественную – солдат с автоматом. В одноэтажном здании – сельсовет и почта. Площадь была на возвышении, и открывался вид на горы, речку, блестевшую вдали, на крыши домов, утопавших в садах.

Мама звонила по телефону.

– Сейчас за нами приедут, – сказала она.

Минут пять спустя, из-за поворота показался фаэтон, в который был запряжен могучий бело-рыжий конь. Рядом бежал черный пес. Это была такая веселая, лубочная, яркая картинка, что Саша засмеялась.

– День добрый, садитесь, – приветствовал их мужчина лет пятидесяти, правивший лощадью.

– А ему не тяжело будет? – забеспокоилась Саша о коне.

– Да что вы, – усмехнулся мужчина, – Тут метров триста, Дарьялу ж разминаться надо…

Конный клуб находился на окраине села – дальше поле и лес. В леваде – отгороженном загоне – бродили лошади – рыжие, белые, гнедые. Саша почувствовала себя как человек, всю жизнь просидевший на хлебе и воде, которого посадили вдруг за празднично накрытый стол. К лошадям можно было подойти, их можно было гладить. Заметив ее, они любопытно устремились навстречу, рассчитывая и на лакомство и на ласку. У нее с собой был целый пакет морковки и яблок. Она протягивала их на раскрытых ладонях, и лошади тянулись мордами, отталкивали друг друга.

Ира оказалась невысокой, крепенький, черноволосой. Она понимающе усмехнулась, увидев, что Саша не замечает ничего, кроме лошадок.

Ира с Ольгой Сергеевной отошли к конюшне – длинному кирпичному зданию, сели на лавочку, мама достала диктофон.

Саша все гладила коней, перебирала челки на лбах, вглядывалась в большие выпуклые глаза, в которым отражался целый мир. Какая силища чувствуется в том, как лошади встряхивают головой, переступают.

У одного из коней глаза были голубые. Ира подошла

– Это башкирец. Лимон его зовут. Я всех лошадок в Башкирии покупала. Там у дядьки у этого, у владельца – такие табуны… Тысячи голов, наверное. Я столько лошадей никогда вообще не видела. И он продал мне коней совсем, совсем дешево. Только они были еще необъезженные. Постепенно заездили мы всех. Только вот та кобылка осталась, видишь, в стороне привязана. Она никого к себе почти не подпускает. Жеребенка ждет. Пошли чай пить, – позвала Ира.

В конюшне отгорожена была маленькая комнатка. Большую часть ее занимала печка. Живое тепло, от которого согреваешься вмиг, и начинают гореть щеки.

Всего-то и помещалось в комнате, что диван, на котором по ночам спал дежурный конюх, дощатый стол, и две лавочки вокруг него. Чайник уже вскипел. Ира нарезала пышные пироги. С творогом, с капустой.

– Вы по образованию лошадница? – спрашивала Саша.

– Вот еще! – Ира засмеялась, – Я по образованию – инженер-речник. А потом села на лошадь и пропала. По Алтаю группы водила. У меня даже маленькие детки довольно сложные маршруты проходили, потому что я каждого пасла. «Леночка, наклони голову – ветка…» Все у меня в шлемах, все в сапожках. А потом мужа перевели сюда, и я заскучала. Говорю: «Ты обещал мне лошадей и горы – гони». Ну и сама не плошала. Взяла грант. Сейчас маршруты разрабатываю. Здесь ведь такие края интересные – Стеньки Разина история. Вот потеплеет еще немного, и начну группы водить.

После она провела их по конюшне.

– А вот эта лошадь у меня особенная.

Знакомьтесь – Мирточка моя, русский тяжеловоз. Ей здорово досталось от людей, но сколько в ней любви! Ножки у нее больные, специальными подковами подковали, но она только ребят катает. На другой бы конюшне списали. А я дивлюсь. Кого из детей ни привезут – все выбирают Мирту. Вот смотрите, прелесть какая, белая арабская лошадка, Агруша. Не хотят Агру. Вот Лушенька, пони. Нет – Только Мирту. Видно какая-то энергетика от нее добрая идет.

Когда они уже собирались прощаться, подъехала синяя легковушка. Мать привезла ребенка лет шести. Диагноз можно было поставить с первого взгляда, достаточно взглянуть на шаткую походку, на личико. Детский церебральный паралич. Ему заседлали Мирту. К Ире тут же подошел помощник. Малыша усадили на лошадь.

– Держишься?

Мужчина вел Мирту, а Ира поддерживала малыша.

– Это не лошадь, это диван. Падай куда хочешь – везде Мирта, – говорила Ира ободряюще.

Налитое, теплое тело, мышцы, перекатывающиеся под кожей, жесткая светлая грива, и особый запах коня, который кто-то терпеть не может, а кто-то за него отдаст все на свете.

Мирта несла ребенка бережно, как хрустальную вазу.

– Ох, бедный малыш, погляди, как вцепился, – сказала мама.

– Он не от страха, он в полном счастье вцепился. Смотри, как у него глаза сияют, – возразила Саша.

Она подумала, что это и есть настоящее, когда ты делаешь кого-то таким счастливым. Пусть возила ребенка Мирта, но где бы она была без Иры?

Когда малыша сняли, он еще долго не хотел уходить от лошадки. И Мирта точно понимала, наклоняла большую голову, тянулась губами. Она и целоваться умела. Малыш визжал от восторга.

Когда Ира проходила мимо, Саша коснулась ее рукава:

– А можно я буду приезжать, вам помогать?

– Да ради бога, работа всегда найдется

.– А экзамены? – испугалась Ольга Сергеевна.

– У девочки все знания в голове перемешаются, надо же хоть раз в неделю воздухом подышать. – заступилась Ира.

Они с Сашей переглянулись как заговорщики.

**

Мама отчего-то была страшно озабочена выпускным. Гораздо больше самой Саши. Оказалось, когда Саша была маленькая, мама водила ее на площадь смотреть на выпускные вечера. Они сами жили в полной нищете. У мамы на работе несколько месяцев не платили зарплату. Тогда у многих так было. Если бы соседка-пенсионерка не купила Саша сандалики, девочку не в чем было бы вывести на улицу.

Но, не смотря ни на что, город старался как можно красивее проводить своих питомцев красиво. На площади устанавливали сцену. Над ней колыхались гирлянды воздушных шаров. У мужчины, который разводил голубей, закупали белых по числу выпускников, чтобы они выпустили их в небо. Для дяденьки это был доходный бизнес. Выпущенные голуби, неизменно возвращались в родную голубятню, и на следующий год он продавал их снова. Так что услугу следовало назвать «голубиный прокат».

Юноши стояли, непривычно застенчивые. Девушки – кто попроще был одет, но много было и платьев на кринолинах, атласных, шелковых – всех цветов. Они сами казались прекрасными, как цветы.

Пока мама любовалась, Саша сожрала осу. Потянула с клумбы цветок, и не заметила, что меж лепестков притаилась оса. Саша взвыла. Мама перепугалась. Теперь у ребенка распухнет горло, и он не сможет не только глотать, но и дышать. Мама потащила дочку домой – благо, жили они рядом, чтобы вызвать скорую.

Саша визжала, то ли от боли, то ли от того, что ее уносили с праздника.

– Ничего, ничего, – бормотала мама, прижимаясь щекой к ее щеке, – Ты у меня будешь самая красивая, когда время придет.

И вот этот день приближается.

– Всё, я договорилась, – сказала Ольга Сергеевна, придя с работы, – Тебе Людмила Константиновна свое платье даст.

Саша вздохнула. Опять про платье…

– А Людмила Константиновна – это у нас кто? – спросила она.

– Это у нас знакомая артистка оперетты. В выходные мы поедем в Самару.

В областной центр они выбирались нечасто – пару раз в год. Поездки эти любила даже Ольга Сергеевна, которая обычно выматывалась за неделю «как собака».

Стоило выйти из автобуса, как начиналась экскурсия по местам маминой юности.

– Видишь стеляшку-забегаловку? Ту, где написано «Аптека»? Тогда ее только что открыли, и сделали в ней пончиковую. Ты не представляешь, что это в то время значило. Все по талонам. Абсолютно все. Я уж не говорю про колбасу, но сахар, спички, соль, папиросы, словом – все.

Это было смешно. Мы с подружкой гуляли по набережной, подходили теплоходы и туристы спрашивали: «Девочки, где тут можно купить знаменитые куйбышевские конфеты?» Да я за пять лет учебы их ни разу не видела… Купишь килограмм карамелек «Клубника со сливками» на месяц, и таскаешь в сумке. Представляешь, да?

А тут вдруг – роскошь. Горячие пончики, обсыпанные сахарной пудрой на тарелочке, и стакан клюквенного морса. Стакан большой, тяжелый, и так клюквой пахнет, вкусно – мама дорогая. Мы сюда ходили раз в неделю, потому что стоило рубль. Целый рубль.

…А вот тут, в магазине висела кофточка. Я ее так хотела хоть примерить, так она мне нравилась… Красная такая блузочка, с мережкой. На цыганскую похожа. Я ходила на нее смотреть, я о ней мечтала. А потом ее кто-то купил.

…Эту скульптуру – вон, видишь, мы называли «Паниковский». Помнишь «Золотого теленка»? «Паниковский, отдай гуся». Мы тут у фонтана назначали свидания.

Они бродили по городу, сворачивая на ту улицу, которая вдруг привлекла их внимание. Непременно спускались на набережную, к Волге. Неторопливо ели мороженое и смотрели на большие круизные теплоходы, которые всегда миновали их маленький городок, а здесь стояли подолгу.

Но вот в оперном театре Саша не была ни разу. Правда, Ольга Сергеевна водила ее на «Сильву», когда труппа приезжала к ним с гастролями. Они сидели в первом ряду, не снимая пальто – во Дворце культуры было холодно. И Саша была страшно разочарована. Такая красивая Сильва, а жених у нее маленький, плюгавенький, похож на собачку Друппи из американского мультфильма.

…Людмила Константиновна жила в одном из старых домов на Дворянской. Было ей уже лет, наверное, за семьдесят. Седая изящная дама. Она угостила их чаем с пирожными.

– Это платье не театральное. Мне привезли его из Парижа, для бенефиса, – сказала она, распахивая шкаф.

В шкафу было много вещей, но и Саша, и Ольга Сергеевна сразу поняли – это. Платье искрилось голубизной моря в яркий солнечный день. Искрилось и переливалось. Там в старых детских фильмах мерцающими звездочками изображались мечты.

Саша подумала, что если бы такое платье надеть на корову, все забыли бы, что это корова, и видели одно голубое сияние.

**

Захар оставил дома ее тетрадь. Брал списать английский и забыл принести в школу. На другой день работы надо было сдавать.

– Зайдем после уроков ко мне, – покаянно предложил он.

Захар жил в бесконечно длинной девятиэтажке, в народе называемой «шоколадкой». Отчего-то ее, единственную в квартале, выкрасили в желто-коричневый цвет.

Когда Захар отпер дверь и кивнул Саше: «Проходи», как обычно, первый взгляд её был – бедно живут, богато? Если бедно – свое, родное. Если богато…

У Захара было пусто. Коридор, выкрашенный голубой масляной краской. Здесь Саше полагалось ждать. Захар ушел в комнату за тетрадью.

Из кухни вышла женщина, показавшаяся Саше очень старой. Халат завязан кое-как, дряблые руки. Волосы неопределенного цвета, с обильной проседью, висят вдоль лица.

– Здравствуйте, – сказала Саша.

Женщина внимательно на нее посмотрела и промолчала.

– Ты в магазин ходил, б…. – крикнула она, но крикнула негромко, жалким каким-то, срывающимся голосом.

Саша стала смотреть себе под ноги. Возле полочки для обуви, у самой двери, она заметила несколько пустых бутылок из-под водки.

Захар вынырнул с тетрадью и черным пластиковым пакетом.

– Я из школы только, сейчас пойду.

– Пойдешь ты…, – женщина подняла руку, то ли замахиваясь на сына, то ли отмахиваясь, – ты сейчас шлендрать уйдешь до ночи, знаю я тебя…

Дальше снова пошел мат. Захар торопливо отпирал дверь. Оказавшись на лестнице, Захар и Саша не стали ждать лифта, благо жил Захар на третьем этаже.

В подъезде он привалился к стене:

– Понимаешь теперь, почему я хочу уехать учиться? Далеко…

Саша кивнула. И еще она знала теперь – он не вернется.

.**

Наступил «день икс». Саша проснулась на рассвете. За окном пели соловьи, захлебывались, настоящий соловьиный гром. Саша встала и пошла к маме. Прилегла рядом, ощущая родное тепло. С мамой всегда чувствуешь себя маленькой, все просто и безопасно. Ольга Сергеевна обняла дочку, прижала к себе, укрыла одеялом. И, пригревшись, обе неожиданно крепко уснули, так что их разбудил будильник.

– Спокойно, ты все знаешь, – повторяла Ольга Сергеевна, пока Саша допивала кофе, – Не торопись, времени вам дают много. Главное, даже не пытайся списывать.

И тут же возмутилась:

– Ну почему? Мы все списывали. В наше время никакого выбора не было, мы сдавали все экзамены. По литературе я шла прекрасно, а физику не могла понять, хоть убей. Нарезала я такие узенькие полосочки из бумаги. Еще помню, она была синеватая. Прекрасно все прошло: вытащила, списала – и сдала физику на пятерку.

– А институт, – продолжала Ольга Сергеевна, – У нас тогда не хватало учебников, а интернета и в помине не было. Бывает, увидишь два толстенных тома за три дня до экзаменов. Тоже сидели, писали шпаргалки … Только они назывались «бомбы». Мы нашивали на комбинации кармашки и в них стопочкой складывали листочки. Берешь билет – ага, четырнадцатый. Садишься, приподнимаешь юбку, лезешь в карман, и на ощупь отсчитываешь четырнадцатый листочек. Теперь надо его только незаметно вытащить – и все, ответ перед тобой. И что, мы некультурными людьми выросли?

Вместо бомб она сунула в карман Саши шоколадку, перекрестила ее и еще раз повторила:

– Все будет хорошо!

…Настороженные, ребята стояли на крыльце школы. Вася пытался разрядить напряжение.

– Кто не сделает все задания – поставят к стенке.

– Да-а, а вы знаете, сколько там камер понаставлено? – проскулила Анеля.

– И в туалете? – уточнил Вася.

– Ага, внутри унитаза. Будут три года хранить записи с твоей голой жэ, – сказал Захар.

Наконец их развели по классам и рассадили. С Сашей оказались ребята из разных школ. Из своих – только Коля и Анеля. Саша уже знала, что Коля часть заданий будет делать методом «научного втыка». Анеля прижимала пальцы к вискам, наскоро читала молитву. Саша так и не узнала, какой подружка веры. Она же полька. Католичка, может? Читает сейчас что-нибудь вроде: «Матка Боска….»

Наступило то, к чему их готовили весь этот год. Полагалось испытывать волнение и страх. Саша вспомнила больничную палату, Андрюшку. Если бы его матери сказали, что он останется жив, но никогда не сдаст ни одного экзамена – мать рассмеялась бы от счастья. Что экзамены? Ерунда на постном масле.

И эти мысли все расставили по своим местам. Совершенно бесстрастно Саша принялась заполнять бланки.

Уже выйдя, в коридоре, она показала видеокамере средний палец.

Она сбегала с крыльца, когда увидела, что навстречу ей идет высокий светловолосый человек с очень спокойными глазами. Она его уже… Ах, да… это же тот мужчина, с которым они пересеклись на «Зарнице».

– Добрый день! Поздравляю, – сказал он.

Саша рассмеялась:

– Пока не с чем. Я же еще не знаю результатов.

– А что вы сдавали? Математику? Все решили?

– Всего восемь заданий. В лучшем случае будет тройка. Математика – не мой конек. Но это все равно. Лишь бы аттестат получить. А вы здесь кого-то встречаете?

Он едва заметно смутился:

– Вообще-то вас. Я просто не знал, как вас еще наверняка найти.

Он протянул ей белый цветок пеона. До этого Саша не замечала цветка. Где он его держал? За спиной?

Лепестки у пиона нежные, шелковые. И такой свежий запах… Саша терпеть не может «сладкие» запахи. И эти парадные розы из магазинов, на длинных стеблях, тоже не любит. Какие-то они не настоящие, точно их сделали из синтетики. А пион – сама весна.

Они медленно пошли по дорожке, ведущей к воротам школы.

– И куда вы собираетесь поступать?

– Я хочу работать с детьми и лошадьми, – сказала Саша, – Хочу быть инструктором по иппотерапии.

– Здорово, – искренне сказа он, – А где этому учат?

– Я поеду в училище в Воронеж.

– Давно не встречал человека, который выбирает дело просто по душе. Когда я был в Европе, там есть аптека, которой триста лет. Она переходит из поколения в поколение. Есть кондитерская, которой лет двести. Люди занимаются любимым делом. А у нас всем надо быть офисным планктоном. Вы… – он помедлил, – Ты же, наверное, уже где-то занимаешься с лошадьми?

Она привезла его к Ире. Был пасмурный и ветреный день. Собиралась гроза. Саша любила грозу. Ее апофеоз – зигзаги молний во весь небосвод, гром, от которого небо, кажется, раскалывается пополам, дождь сумасшедшей силы, когда стоит на минуту выскочить на улицу, как все мокрое: с волос стекает вода и в туфлях плещутся волны.

Такая гроза только собиралась.

– Позвони и отмени поездку, – убеждала мама, – Ну глупо же – ни покататься, ни погулять не сможете. В конюшне будете сидеть.

Саша мотала головой и висела на подоконнике. Увидев машину («Она у меня такая – зелено-голубоватая, как морская вода, сразу узнаешь). Саша горохом скатилась по лестнице.

– Почему куртку не надела? – спросил Дмитрий, когда она села рядом с ним, и на мгновение накрыл ее руку ладонью. Кивнул, что означало – я прав, замерзла. Потянулся и достал с заднего сидения куртку. Набросил ее Саше на плечи. Она не стала спорить и подтянула края куртки. Было такое чувство, будто он ее обнял.

В деревне пахло травой и ветром.

…Навсегда было дано запомнить им этот день. Они выехали в поле. И над ними, распластав крылья, медленно в грозовом небе парили орлы. Свет был каким-то призрачным, желтоватым – солнце временами пробивалось сквозь облака. И это ощущенье молодости, силы и нереальности, будто дано им было и время перешагнуть – к степнякам далеких веков.

Саша отвела назад руки, выгнулась, прикрыла глаза, впитывая ветер. И как-то грозно заржал конь.

– Я вернусь, я непременно вернусь сюда, – повторяла она.

– А я буду привозить к тебе своих мальчишек.

Она посмотрела на него.

– Ребят из военно-спортивного клуба, – пояснил он.

– Знаешь, – медленно сказала она, – Здесь поблизости есть такое местечко «Русская слобода» называется. Мы ездили. Что-то типа старинного городка по-над Волгой. Все, кто на экскурсию приезжает – в восторге. Там тоже мальчишки – в русских рубах, пояса, лапти…Их старший для развлечения приезжих устраивает бои. И я видела, как один мальчик ударил другого очень больно. Тот не мог скрыть слез – ребенок же. А старший незаметно дал ему подзатыльник – мол, кланяйся гостям, это же представление, тобой должны быть довольны. А я до сих пор не могу забыть этих его слез и закушенной губы. Я сидела близко. Все видела.

Дмитрий сдерживал улыбку – мол, мы не из таких. Позже она узнала, что мальчишки липнут к нему как к старшему брату. И куда он их только не водил – и в пещеры, и по Волге в кругосветку, и к морю они ездили вместе. Возле него собирались такие ребята, до которых у родителей не доходили руки. И они начинали считать родным – Дмитрия.

**

Голубое платье на груди было заткано блестящими стразами. Саша стояла перед зеркалом и пытливо смотрела на себя. Взрослая, совсем взрослая. Волосы уложено высоко – маленькой ростом Саше это кстати. И туфельки на каблуках. Но главное не наряд. Взгляд стал взрослым – испытующим с легким вызовом жизни. Ну, мол, давай, проверь меня на прочность. Я тоже кое-что уже умею.

Тамара Михайловна волновалась. Казалось, она сейчас заплачет как Лилечка. Но нет – их связь была глубже. Она не порвется. Ребята и после выпуска будут к ней приходить.

На площади стояли все классы, и она увидела мальчишек и девчонок из своей прошлой школы. Директор – мужиковатая женщина средних лет. Не скажешь сразу – дяденька или тетенька. Густые брови, короткая стрижка. «Они для меня теперь совсем чужие», – подумала Саша.

Взлетели в воздух разноцветные шарики. Вальс, вальс. Саша прижалась к Захару, из-за роста получилось не голову на плечо положить, а лицом к груди, к рубашке прильнуть. Он был без пиджака. Мать, конечно, не сподобилась на костюм сыну. Но так лучше, Саша ощущала его тепло. Это было прощание.

Под елкой стоял высокий светловолосый мужчина, и слегка улыбался, глядя на них. Саша прижалась к Захару, как к своему детству, а сердце билось: «Защити меня от него, потому что я сейчас пойду к нему. Пойду к своей взрослой жизни» И тут Захара перехватила Анеля, а Саша цок-цок с каблуками, пошла поздороваться.

Дмитрий не окликал ее, старался не привлекать внимание. Наверное, он умел танцевать, но не приглашал ее, сейчас она должна была быть со своими. В последний раз.

– Во сколько заканчивается вечер? – спросил он, – Я встречу.

.

Уже вроде кончилось все – экзамены, выпускной… уже сбегали друг к другу – проститься напоследок те, кто уезжал. И все же, когда Васе пришла в голову мысль: «А давайте еще все вместе на берегу посидим» – они откликнулись так торопливо и дружно, будто в этом было призрачное спасение от готовящейся разлуки.

У них было свое местечко на берегу Волги. Надо было доехать на «четверке» до конечной остановки, спуститься к дебаркадеру, но не поворачивать на городской пляж, а идти в другую сторону. Горы спускались к Волге, полоска берега была тут совсем узкой, каменистой, идти неудобно. Но минут через десять открывалась небольшая, тоже каменистая площадка. Здесь лежало поваленное дерево, старое, отполированное до шелковой мягкости. Теперь они сидели тут – вшестером, как всегда, и жарили мясо на решетке.

Анеля очень волновалась, и руководила процессом. Все было ее – решетка для барбекю, пластиковое ведерко, и мясо, на которое скинулись ребята, она накануне мариновала.

Жарил Коля Игнатенко. Саша смотрела на него со стороны, и думала, что он, наверняка бы понравился ее маме. Такой гарный украинский хлопец – плечистый, широкобровый.

Вася «накрывал на стол» – выложил на принесенную клеенку зеленый лук, завернутые в салфетку бутерброды, поставил бутылку с кетчупом. Таня достала из сумочки коробку конфет и бутылку коньяка.

– Папе подарили несколько таких. Он сказал – плохой коньяк, надо избавляться от него. А я поняла, что он шутит. Я обычно крепкого ничего пить не могу. А тут глотнешь, и он как будто сам прыгает в горло, – щебетала она.

– Ну, давай разольем твоего прыгучего, – Захар открутил пробку, – Колян, готово у тебя?

Коля кивнул, выложил на тарелку дымящиеся куски мяса.

Ребята держали в руках пластиковые стаканчики, которые предназначались вообще-то для минералки, а сейчас в них плескался коньяк.

Захар прищурил глаза, и была в них странная удовлетворенность. Такой славный день – солнце, мелкие волны набегают и ложатся у ног. И бутылка дорогого коньяка… Сейчас поплывет все, станет немного нереальным, простым и добрым.

Саша смотрела на него и понимала, что сейчас он весь в себе, погружен в себя, и что ему – в глубине души – ничуть не жалко уезжать.

– Тост, – сказала она, и качнула свой стаканчик.

– Тихо, – Анеля пихнула в бок хихикающего над чем-то Васю.

– Знаете, – сказала Саша, – Вот мы… кто-то из нас значит друг для друга больше, кто-то меньше… Одни будет жить бок о бок, а другие встретятся через двадцать лет. Но больше никто и никогда не будет помнить нас такими, какие мы есть сейчас…И когда бы мы ни встретились, мы будем друг для друга, как будто нам по восемнадцать лет. Мы – это вечность. За нас!

С горы слетел дельтапланерист и теперь медленно парил над ними в небе такой пронзительной чистоты, какой они не видели еще никогда.

**

Пока Саша не доехала до огромного железнодорожного вокзала, она чувствовала себя еще дома. Солнце, заливающее троллейбус – такое ласковое, мирное. Привычный пейзаж за окном – ботанический сад, улицы, каждый дом знаком…

А вокзал… Она покатила свою сумку на колесиках, чувствуя себя уже песчинкой. Здесь уже все мысленно были в дороге, в иных городах. То и дело объявляли о прибытии и отправлении поездов, и названия городов звучали: Пенза, Москва, Владивосток. Екатеринбург…

Ей предстояло ждать около двух часов.

– Я не опоздал? – Дмитрий бежал по залу – Чёрт, задержали нас сегодня, таксист пообещал, что успеем, но пробки. Когда твой уходит?

Он взглянул на часы:

– Идем, я тебя покормлю. Идем, не артачься, тебе два дня всухомятку сидеть.

Они пошли в уголок зала, в кафе «Жили-были». Саша села на тяжелую дубовую лавку, и стол такой же – широкий, дубовый. Она почувствовала вдруг, что проголодалась так, что готова лизать даже горчицу из баночки.

Дмитрий принес поднос. Солянка, густая, дымящаяся, голубцы в капустных пеленках, кофе с пирожками.

Они заговорили почти одновременно, одними и теми же словами

– Восемь месяцев…

– Всего восемь месяцев…

– И еще будут зимние каникулы.

– А сколько там будет лошадей.

– И Ира тебя уже ждет…

Объявили посадку. Оба вздрогнули. Саша – будто ее только что разбудили, Дмитрий чуть заметно. Будто именно в этот момент им отрезали путь назад.

А потом вдруг стало некогда. Стоянка поезда десять минут. Надо пробежать огромный зал ожидания, подземный переход, найти третий вагон…

Билеты и паспорта проверяла немолодая проводница, крашеная блондинка с усталым лицом.

– Я провожающий, – Дмитрий мимо нее понес в вагон тяжелую сумку. Тяжелая она была, в основном, из-за еды. Мама не удержалась – клала съестное, пока сумка не перестала закрываться. Долгая дорога, чужой край…

Саша протискивалась боком по проходу, искала Дмитрия, и свое место. Ее соседками оказались две толстые тетки. Не обращая внимание по посадочную толкотню, они переодевались в дорожное, стаскивали брюки, джемпера. В купе было не повернуться. Саша и Дмитрий приткнулись где-то в проходе. Он держал ее за руки, не отпускал. Потому что видел – она не поднимает глаз, держится за тепло его рук и его голос.

– Скоро, очень скоро… Ты вернешься. Я тебе буду звонить каждый день, Я буду писать…Я, – пауза на миг и – Я приеду! Слышишь?

Он слегка встряхнул его руки.

Она зажмурила глаза, и на миг припала к нему. Вдохнула запах – шерсть свитера, табак… Он целовал ее волосы,

– Ну, все, все…

– Выходим из вагона, – шла навстречу проводница.

Когда Саша открыла глаза, Дмитрий стоял уже за окном, смотрел на нее неотрывно.

Еще несколько секунд, и пейзаж за толстым мутным стеклом поплыл. Освещенный солнцем уходил город в свою жизнь, теперь без нее. Тетки переоделись и немедленно принялись закусывать. Здесь теперь был их дом на несколько дней.

А еще одна соседка вынула из сумки, смущенно улыбаясь, рыженького кобелька породы чихуахуа. Из тех собачек, что меньше кошки.

– Приглядите за ним, пока я постель застелю, – попросила она Сашу, – Мачо, мачо, сидеть.

Но песик не стал сидеть. Изящный, похожий на олененка, он подошел к Саше, перебирая тонкими лапками. Она увидела его блестящие доверчивые глаза и сунувшуюся к ней мордочку.

Та доверчивость, с которой она принимала жизнь, и за которую ругала себя, была оправдана в нем, слабейшем. Значит, ее дал Бог…