Текст книги "И сколько раз бывали холода (СИ)"

Автор книги: Тоня Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Вальку могли похоронить у дороги – неприютно, чтобы мимо него шли и шли, тревожа его сон.

Но нет – Иван свернул на одну из боковых аллей старого кладбища.

Я боялась идти. Я не хотела идти. Потому что стоит увидеть на обелиске Валькино лицо – и смерть его станет непреложным фактом. Потому что я – приняла его здесь, пришла к нему: «Здравствуй, вот я тебе цветов принесла…»

Иван протянул руку, указывая…

И раньше, чем я подошла – я увидела в нескольких шагах перед собою – клен… А под ним…Яркие кленовые листья – желтые, красные, с зелеными прожилками – засыпали плиту, скрывая ее черноту – под привычными Валькиными бликами… Это была его последняя картина, вечная картина – живая, меняющаяся… Вон летит в воздухе, кружится и ложится еще один золотистый лист.

Слезомойкой я стала в последнее время. Хочу сдержать слезы, чтобы перед мальчиком выглядеть мужественной, и не могу… А еще удивлялась – почему так легко плачут ветераны. На войне не плакавшие….

Он был рад, что мы пришли к нему – его сын и я… Он знал, что мы пришли, и его это радовало – я точно знала.

Если бы я была одна – я бы легла на эту могилу, прижалась бы к камню, чувствуя, как он нагревается под моим телом – чтобы хоть так почувствовать Вальку, прижаться к нему.

Но при мальчике я могла только гладить черный блеск гранита, сметая с него листья – все равно сейчас опустятся новые.

– Валечка, Валечка, солнце ты мое, родной ты мой, как я по тебе соскучилась….Как же я по тебе соскучилась, если бы ты знал!

Он и это знал, потому что все известно было в его мире, на все вопросы даны ответы. И он точно успокаивал меня, как он всегда успокаивал – он теперь всегда будет здесь, и я всегда смогу придти к нему – на время, поговорить, или навсегда… Тут не страшно, он уже прошел эту дорогу – и страшного ничего нет…

Я видела реку, тонкий мост, по которому в свое время перейдет каждый из нас, и Вальку, стоящего на том берегу и улыбающегося мне. Он словно спрашивал:

– Видишь?

Там, на том берегу, в его нынешнем мире, за его спиною – лежал тот город, который разными ликами своими представал во всех его работах. Город сумасшедших цветов – таких чистых, таких ярких, каким все бывает только в детстве. Город, где нет горя, а только щемящая радость, ликование души – он завороженности этими цветами – алыми, золотыми, синими, изумрудными – и даже чернота здесь – это торжественное величие ночного неба, а которое только – закинь голову…

Теперь он мог – не спрашивая никого, и не перед кем не отвечая, бродить по улицам этого города, открывая даже ту красоту этого каменного цветка, которая еще не была передана им.

– Вижу, Валечка.

Я оглянулась на Ивана, который стоял за моим плечом. У него было лицо послушника, с которым заговорил настоятель. Он стоял, сдвинув брови, губы чуть шевелились. Валька сейчас говорил не только со мной, но и с ним.

Я никогда не умела «ходить по инстанциям», добиваться чего-то. Но сейчас я пошла на пролом. И открывала двери в кабинеты со словами: «Дайте мне усыновить моего ребенка!»

…Мы наряжаем ёлку. Достаём старые игрушки из коробки от моей куклы Насти. Мне купили ее – огромную, дорогую, сделанную из сливочно-мягкой резины, с закрывающимися глазами и розовыми волосами – в ту самую пневмонию, которая кончилась больницей и знакомством с Валькой.

Насти уже нет, а коробка сохранилась. Пожелтевшую вату мы осторожно снимаем слоями, обнажая хрупкость часов, люстр, корзин с фруктами, гномов, конькобежцев.

– Ванечка, вот этот шар повыше вешай – под самый султан. А эти две фигурки надо повесить рядом, они женаты с самого моего детства.

Тяжелое «дзинь» толстостенных бокалов. Ледяное шампанское.

Третий час ночи. Ванька сидит на полу, возле ёлки, откинувшись спиной на книжные полки, и рисует что-то в блокноте. На листок отбрасывает разноцветные блики ёлочная гирлянда. А дщерь моя лежит небрежно на животе, и водит пальцем по рыжему полу, как по песку. Ах, вот почему она так замерла – Ваня ее рисует.

Я уплываю в сон, так легко…. Может быть, снова увижу ту, весеннюю поляну. Что-то цепляется за подушку. Я поднимаю руку. Кольцо. Серебро давно потемнело, но чист и прозрачен хрусталь. И только в глубине его – темное пятнышко, похожее на остров посреди океана

***

Ребята, уезжаю на неделю, в инете не буду. Эта повесть родилась из этого кольца, которое я увидела на Ярмарке мастеров. Вещь не про меня, у меня не было таких друзей.

И сколько раз бывали холода

Той весной Саша нашла в саду забытую «секретку». Она даже забыла год, когда делала ее. Нынешние малыши уж точно не стали бы так играть. Ольга Сергеевна, мать Саши, говорила, что даже по улице юные ходят, не поднимая голову от планшетов:

– Зомби, прости Господи.

Саша копала огород, и лопата чиркнула о край стекла. Только чиркнула: не перевернула «секретку», не порушила. Саша присела, провела несколько раз пальцами, и «секретка» открылась. Сим-сим…

На золотом фантике от конфеты лежали несколько стеклышек и колечко. Стеклышки – настоящая редкость, драгоценность в то время – синие. Такие можно было найти, только если кто-то разбивал флакон от одеколона. Такие яркие, побеждающего синего цвета они были! И если в них заглянуть – мир тоже делался сказочным, синим. Пять таких стеклышек лежало в «секретке». И колечко с синим камушком… Мама подарила, увидев, как Саша завороженно смотрит на него в магазине. Колечко было слишком прекрасно, чтобы носить его на руке. Руки делают грязную работу: моют посуду, отжимают половую тряпку. Кольцом можно было только любоваться. И лучше всего для этого годилась «секретка», обрамление ее чуда.

Мама тогда сердилась – думала: не успела купить кольцо, как Саша его потеряла. А дочка сидела в саду, и смотрела на окошечко в земле, за которым жила, мерцала ее тайна.

А потом Саша заболела. Мама говорила, что у нее начисто отсутствует всякая защита, иммунитет, и стоит в классе кому-то чихнуть или кашлянуть, как ее дочь на три долгих недели выбывает из строя. Мама вставала по ночам, жгла в ложечке сахар, чтобы дочь перестала «дохать». Старое, бабушкино еще безотказное средство. Насыпать в ложечку сахарного песку и подержать над газовой горелкой. Когда сахар почернеет, потечет и начнет пузыриться, ложку надо опустить в горячую воду и получившийся "чай» выпить. Кашель стихает на раз. Саша сидела в углу постели – маленькая, несчастная, изболевшаяся.

– Заморыш ты мой, станешь ты когда-нибудь нормальным ребенком? – спрашивала измученная мама.

Когда же Саша поднялась и первый раз вышла в сад подышать воздухом, была уже глубокая осень. Убранная листва лежала большой кучей – заготовка для костра. Туда же отправилась помидорная и картофельная ботва. Исчезли все опознавательные знаки. Саша побродила по опустевшему саду, поковыряла носком ботинка землю, и поняла, что тайник ее безвозвратно исчез. Что ж, тайна на то и тайна.

Все это казалось неважным по сравнению с тем, что она вышла, что такой славный денек. Листьев уже нет, и столько света, и воздух так холоден и чист.

Ольга Сергеевна стояла на крыльце, в куртке и теплом платке. Лицом к лицу с землей не надо притворяться, можно ходить в вековечной одежде русских баб. Зима где-то задержалась, совсем ненадолго, вот-вот ступит на порог, скует всё морозом. Но пока, сегодня, еще можно было дышать. Ольга Сергеевна нащупала в кармане спички. Куртка пахла дымом – сколько раз она разжигала в ней костры.

Они с Сашей стояли, протягивали ладони к огню. Он будто обещал, что будет жить и зимой – стоит раздобыть хворост и чиркнуть спичкой. Что согреет. И вместе они дотянут до весны.

А где-то под землею будут ждать своего часа синие стеклышки

И теперь Саша держала их на ладони: пять – и одно в кольце.

***

Если бы ребята из одиннадцатого класса больше читали книг про Великую Отечественную войну, им пришло бы в голову такое сравнение. Новенькая стояла, прислонившись к стене, как партизанка, которую только что допрашивали в одном кабинете гестапо, и теперь привели в другой. Отрешенный взгляд – в окно, губы сжаты, руки забраны – за спиной.

Но про комсомольцев-героев известно им было всего ничего и, разглядывая новенькую, они отмечали другое. Мальчишки – что она маленького роста, стройная, белокурые волосы распущены по плечам, красивое лицо. Девочки это тоже отметили, но с иными чувствами: «И чего перевелась в выпускном классе, да еще когда учебный год уже начался? С моста в воду прыгнуть легче»

А еще новенькая не пользовалась косметикой, одета была в джинсы и простой синий свитерок. Слева приколота брошка: по паутинке поднимается вверх паук. Тонкие серебряные лапки, вместо брюшка – блестящее стеклышко. Паучок покачивался – значит, девочка все же дышала. А стояла неподвижно, как статуя.

Был понедельник, первый урок литература. Вела его классная руководительница Тамара Михайловна. Она и стала устраивать новенькую:

– Александра, давай-ка мы тебя на первую парту посадим, чтобы никто из рослых оболтусов тебе пейзаж не заслонял. Витя, вон на четвертой есть место, пересядь.

Новенькая чуть усмехнулась, и бросила свой рюкзачок возле указанного места – у самой доски. Позже ребята узнали, что зрение у нее – как орла. Списывать может – через ряд.

– Как тебя дома зовут, чтобы и нам?

– Да просто Саша.

Голос у новенькой был тихий, Тамара Михайловна вслушивалась.

– Не забудьте сказать ребенку уроки на завтра, – это была ее последняя фаза перед тем, как приступить к новой теме.

Она потом так и звала Сашу – «ребенок». А как иначе? Ребенок ростом ей до груди. И никакого хулиганства, одно послушание. Где вы такое видели в восемнадцать лет? От «закидонов» остальных своих оболтусов Тамара хваталась за голову.

– Какие романы-фонтаны? Сколько недель осталось до ЕГЭ? Я тут, понимаешь, сижу с проектором, чтобы после уроков вам разжевать Толстого, я «Войну и мир» ради вас по ночам перечитываю в пятидесятый раз, а эта звезда (кивок в сторону Коли Игнатенко) прёт на меня как танк: «Какие дополнительные занятия, я из-за вас в парикмахерскую опоздаю, на два часа записался».

**

Тогда, сидя на уроке литературы, Саша немногое услышала из того, что рассказывала Тамара Михайловна. Она больше приглядывалась к окружающему – и почти против воли своей вспоминала.

Здесь был настоящий кабинет литературы, с точеными деревянными подсвечниками, укрепленными на стенах. С портретами классиков вперемешку с ученическими рисунками. Видно, девочка рисовала, сплошь – одни героини и красавицы. Наташа Ростова, сидящая на подоконнике, Татьяна Ларина у окна. Опять Татьяна, и Онегин у ее ног… Но с такой любовью прорисованы черты лица, каждая складочка на платье, что можно смотреть долго… долго…

В той, прежней школе, все уроки проходили в одном классе. Школа была старая, помещения маленькие, а класс большой – сорок два человека. После девятого объединили оставшихся ребят, тех, кто не ушел в техникумы – из «а», «бэ», «вэ» – три класса.

Саша убежала памятью еще дальше – в начальную школу, к Лилечке. Ее бы звать «классной мамой», да слишком молодая она тогда была – года двадцать три. Старшая сестра. Татарочка. Лилия Энваровна. Личико нежное, как раньше говорили – фарфоровое, и ручки нежные, пальчики – как у куклы. Глаза – орехового цвета под густыми ресницами. Ну, иначе и не скажешь – куколка.

Но самое дорогое было: ребята чувствовали, что они для Лилечки – главное. Она приходила в класс – семи утра еще не было. А как иначе? Саша и Люба приедут чуть позже. Они добираются с окраины города. У них мать работает в первую смену, дети выходят вместе с ней, и будут здесь минут через двадцать. Так что ж – допустить, чтобы они топтались в коридоре?

Это осталось в памяти – когда ни придешь в школу – Лилечка на месте.

И все внимание её было – им. Нельзя было представить, что Лилечка забудет даже мелочи. Она помнила, у кого что получается, а с чем заминка, кто не выучил стихи, блеснул на контрольной, или наоборот – провалился с позором. С родительских собраний Ольга Сергеевна возвращалась поздно:

– Лилечка с нами каждую работу вашу разбирает… Ну-ка покажи тетрадь, действительно у тебя такой скверный почерк?

К выпускному после начальной школы Лилечка сочинила стихи о каждом из них. Это был ее прощальный подарок. Они пели их на мотив шлягера Ларисы Долиной «Погода в доме»

– Господи, помилуй, чтоб Саша написала хорошо…

Выпускной проходил в актовом зале, а май был холодный, и в зале – знобко. Лилечка стояла в отдалении, пока они пели, смахивала слезинки. А потом увидела, как Саша клацает зубами, и мигом сняла с себя кофточку, оставшись в одной футболке. Закутала Сашу и прижала к себе.

А потом они поехали кататься на катере по Волге. И родители, кто хотел, тоже. Мама тогда села на мягкое кресло в салоне «омика». Очень там было уютно Голубые стекла, ход у кораблика такой плавный…

– Доченька, можно я отсюда никуда не пойду? – спросила она.

Саша кивнула (она-то знает, как мама устает в своей редакции), и Ольга Сергеевна так и посидела-продремала всю поездку. Проснулась, когда Саша ей фруктовое мороженое принесла. Сунула брикетик – и опять на палубу. Все стояли на носу, и вдоль бортов, и ветер нес им в лицо холодные брызги. Корабль шел посреди реки, Волга – со всех сторон. Синева над головой, синева под килем корабля. Они парили в синеве как птицы.

**

Может, было бы легче, останься Лилечка в школе. Даже в старших классах они бы бегали к ней – посоветоваться, или поплакаться. Но она вышла замуж и уехала в Ульяновск.

Они потом рассматривали фотографии в «Одноклассниках». Лилечка в свадебном платье рядом с высоким усатым дядечкой. Они ревновали, говорили друг другу: «Ты посмотри, насколько Лилечка красивее». А вот она с дочкой на руках. Ясно было – она не вернется.

…После их класс переходил из рук в руки. В то время учителям еще не повысили зарплату, молодые специалисты в школе не задерживались, и классным руководителем оказывалась то пенсионерка, со временем решавшая вернуться на заслуженный отдых, то средних лет женщина с таким непомерно большим бюстом, что они прозвали ее «Сиськи-терминатор».

Терминаторша мило улыбалась, и ничего не принимала близко к сердцу. При ней и объединили классы. Появились эти самые девчонки – Ира Климова, Марина Зинченко, Катя Трапезникова, что потом не давали Саше житья.

Классная комната маленькая – лишних мест нет. Лихая троица собирала возле себя мальчишек, чтобы втихую на уроках играть в карты. Для этого лучше всего было сидеть на последних партах. Вещи Саши летели на пол. Сопротивляться целой стае не было никакой возможности. Потом стае показалось забавно – сделать так, чтобы Саша и головы не поднимала. Ее беззащитность раззадоривала.

Делятся ли ребята попарно на английском, троица и ее окружение кричат:

– Только не с Азаровой! Только не с Азаровой!

Назначат ли кого-то дежурить с Сашей – ехидные усмешки:

– Повезло тебе с этой лошарой полы драить…

Ольга Сергеевна замечала, что Саша становится все более замкнутой. И ловила мельком Оброненные фразы дочери:

– А я всегда одна… Знаешь, иногда так хочется всех перестрелять…

Мать знала: просто так Саша такие вещи не скажет. Доведенный до ручки солдат хватает автомат и расстреливает мучителей. Школьники, не умея по младости лет найти иного выхода, лезут в петлю. За примером ходить не надо. В соседней квартире жил мальчик Петенька… Это было давно, Ольга Сергеевна сама тогда еще была маленькой. У Петеньки в кармане учительница нашла какие-то крошки. Решила – махорка. Пригрозила, что пожалуется отцу – тогда за курение преследовали. Испугавшись отцовского ремня, мальчик повесился.

Ольга Сергеевна стала обзванивать школы – кто возьмет ее девочку? В конце концов, вариант нашелся. Правда, Саше теперь предстояло вставать на полчаса раньше: в новую школу надо было ездить на автобусе. Она стояла на окраине – тихая, почти сельская.

Теперь Саша напряженно ждала перемены, не сомневаясь почти, что насмешки начнутся и здесь. Украдкой разглядывала ребят, гадала: кто окажется самым жестоким? Самым насмешливым? Может быть, вон тот худенький юноша, что грызет ручку и тоже искоса взглядывает на нее? Или очень хорошенькая девочка, у которой волосы локонами вьются вдоль щек?

– Анеля, – обратилась к красотке Тамара Михайловна, – Почему ты в воскресенье не пришла на дополнительные занятия?

– Проспала, – просто ответила девочка.

– И тебе не стыдно это говорить?

– А тут все свои, – сказал тот самый худенький юноша.

Тамара вздохнула, как ломовая лошадь, которой предстояло везти особенно тяжелый груз

– Я тебя, Захар, конечно, очень люблю…

– Спасибо – откликнулся юноша под общий смех, – Я вас тоже.

– Я рада, что у нас такие взаимные чувства. Но объясни мне, любовь моя, как ты ухитрился не прочитать ни одной книги? Даже «Мастера и Маргариту»! Кино смотрел, а книжку в руки не взял.

– А они чем-нибудь отличаются?

Тамара махнула рукой

– Вот еще вспомнила. Андрей вернулся домой. Давайте соберемся, и в выходные пойдем его навещать.

– Лучше ему? – спросил кто-то с задней парты.

Тамара покачала головой.

В любом другом случае Саша бы промолчала, но в том, что касается болезней – она усвоила мамино правило – молчать нельзя. Плевать на условности, вдруг можно чем-то помочь?

Она шепотом спросила у соседки по парте, темноволосой девочки с длинной челкой:

– А что с ним случилось?

– У него рак нашли, – так же тихо откликнулась девочка, – Представляешь, в семнадцать лет?

Саша кивнула, и больше ничего не спрашивала, но на перемене подошла к классной, которая – с ума сойти, не ожидала Саша этого – вызывала у нее безотчетное доверие.

– Тамара Михайловна, а родители его за границу лечиться не возили… Андрея?

Классная тяжело села на стул:

– Понимаешь, солнце мое, там работает один папа. Ремонтирует компьютеры. А мама уже давно сидит с Андрюшкой.

– Так можно собрать…

– Как ты соберешь, у нас город маленький…Я уж думала, копейки соберем, сейчас люди мошенников боятся.

– Зря вы так, – откликнулась Саша, – У меня есть знакомый волонтер. Она сейчас сама в больнице, но скоро выпишется…

**

В конце ноября резко похолодало. А в больничном городке во всех корпусах тепло, даже жарко. Окна заклеены на зиму, форточки разрешают открывать ненадолго. К батареям не прислоняйся – чистые утюги. Сердечники чувствуют себя неважно: задыхаются, обтирают лица мокрыми платками.

И где в такой обстановке спокойно покурить? Рената идет вниз, и – бестрепетно открывает большую тяжелую дверь. Это «чёрный вход», к нему подъезжают скорые.

Мороз ошпаривает белым облаком-кипятком. Рената дышит одновременно морозным воздухом и папиросным дымом. Она бы продержалась здесь как можно дольше – так ей хорошо, но перед ней вырастает фигура травматолога Васи.

Он старше ее всего ничего. Ренате – восемнадцать, Васе – двадцать четыре. Поэтому он для нее и Вася. Травматолог очень худой и высокий. Ренате кажется, что голова его уходит куда-то в поднебесье. В морозном облаке ее едва видно.

Вася всплескивает руками. С его точки зрения в Ренате все неправильно. И наброшенная на плечи курточка на рыбьем меху, и тоненькая тельняшка в сочетании с джинсами. Минус двадцать шесть на градуснике, он только что смотрел! А хуже всего – резиновые шлепки. Считай, у Рената босыми ногами стоит на снегу!

Вася всовывает Ренату в куртку, застегивает молнию до самого подбородка.

– Окурок выбросила – и в палату! Совсем с ума сошла!

– Так у меня же не пневмония, а я именно с ума сошла! – Рената смотрит на него прищуренными глазами.

Она волонтер, работает с больными детьми, с обречёнными детьми, и нервы в конце концов не выдержали. Здесь ей дают снотворные, витамины и всячески укрепляют организм.

. – Да не ругайся ты, уйду уже сейчас – с досадой говорит она и вправду выбрасывает окурок. Она живет как на войне, чтоб с ней было, если бы она еще не курила.

Но уже подъезжает «скорая» и Васе становится не до Ренаты. Травматологи первые встречают машину с красным крестом. Как понимает Рената из быстрых слов сопровождающих – на этот раз автомобильная авария. Две женщины средних лет в синих стеганых жилетах выкатывают каталку. У мужчины лицо желтое-желтое. …

В это время звонит телефон. Телефон для Ренаты – все. Ей то и дело звонят матери подопечных детей. Она смотрит на высветившийся номер:

– Да, Сашенька, – откликается Рената.

**

На другой день Тамара Михайловна задержала свой «одиннадцатый» после уроков. Саша говорила, не поднимая от робости глаз:

– Она мне все объяснила. Заведем группу Вконтакте, Надо будет там разместить документы медицинские, выписки. Завести счета, специальные телефонные номера. Ящики расставить прозрачные по городу, листовки расклеить. Можно собрать деньги, даже быстро. Мы это правда можем сделать, – Саша подняла глаза, казавшиеся темнее от боли за судьбу незнакомого еще мальчика, – Нельзя же просто так ждать.

План был совершенно неожиданным, но его подхватили.

– Можно еще, знаете что сделать, – предложила Анеля, – Такую сладкую ярмарку. Все классы позовем. Сами испечём, приготовим пирожки, пирожные, бутерброды. В актовом зале накроем столы. И продавать станем, по любой цене, кто сколько заплатит. Сколько сможет. И все деньги отдадим Андрюшкиной маме.

Саша уже знала, что Анеля – полька. Ей было присуще какое-то особое изящество. Вон какой жест сделала ручками. Ее парень, Вася, сидит с ней за одной партой, и, конечно, он тоже «за». Поднимает обе руки.

Маму Андрея все знают

– Как, Ирину Ивановну сюда пригласим, или домой к ним пойдем? Обсудить надо… Она же решать будет.

– Ей, наверное, сейчас от Андрюхи отойти нельзя.

– А папа?

– Пусть Саша сходит, она все объяснить сумеет.

– Саша же ее не видела даже ни разу. Тогда ей надо с кем-нибудь идти.

– Знаете, в чем проблема, – говорит, наконец, Тамара Михайловна, – Это все хорошо, и вы у меня хорошие, и я вами горжусь. Но дело-то в том, что Андрюшка своего диагноза не знает. Ему-то родители говорят, что у него все хорошо, что он поправится. А тут мы явимся со своими разговорами.

– Значит, сюда Ирину Ивановну звать, – говорит тот самый Витя, который из-за Мани отправился на четвертую парту.

Андрюшкина мама – плотная невысокая женщина с короткой стрижкой – держалась очень хорошо. Позже Саша поняла: она просто не могла поверить, что ее сын умрет. Что бы ни говорили врачи.

Они сидели в классе. Тамара Михайловна, несколько ребят, Ольга Сергеевна записывала. Она хотела разместить статью в газете, чтобы легче было собрать деньги.

Ирина Ивановна говорила, глядя на сцепленные на коленях руки. Но голос ее звучал спокойно:

– Нам с детства говорили, что Андрюшка под угрозой. Наследственная болезнь. Надо ездить в Москву, в больницу, наблюдаться. В последний раз приезжаем, его посмотрели, анализы взяли и говорят: «Поздно. Уже мы ничем помочь не сможем. Лучше будет, если вы довезете его домой живым»

Она говорила, но не верила в это. Ее мальчик, который жил с ней семнадцать лет, всегда был больной, всегда ему что-то угрожало. Она ловила его дыхание, она знала все о нем, она сколько уж раз вытаскивала его из тяжелых недугов. Он был ею, и она им, он просто не мог умереть.

– А здесь прямо беда, – продолжала Ирина Ивановна, – Болезнь редкая, в детской больнице просто нет таких лекарств. А во взрослую Андрюшу не берут – ему еще нет восемнадцати. Мне говорят: «Забирайте сына домой. Его нельзя вылечить, на что вы надеетесь?» А я говорю: «На Бога».

Я не верю, что еще кто-то может помочь. Ведь таких как мы с Андрюшей очень много.

**

Ольга Сергеевна написала статью. Она вышла в городской газете в субботу. С фотографии смотрел очень худенький большеглазый мальчик. Видно было, как точит его болезнь. Всем было ясно, что статья в газете – это последняя надежда – бутылка в волны: помогите!

И люди помогали. Дела хватило всем. Стеклянные ящики дал отец маленькой девочки Ярославы, которая тоже лечилась в Израиле. Ящики установили в аптеках, в больших магазинах. В самом людном месте, на рынке, рядом с ящиком дежурили ребята. Над ящиком был укреплен снимок. Беззащитно смотрел Андрюшка на прохожих сквозь большие толстые очки. У него и зрение было плохое. Ребята от ящика не отходили. Вдруг кто-то не читал газеты, что-то потребуется объяснить.

Но бросали купюры охотно и много. Каждый болел и знал, как дорого обходится лечение. А тяжелобольной ребенок – это особая беда. Большая Беда. В ящике лежали сотенные, пятисотки, тысячные.

– Почему ж государство не помогает? – пожилая женщина в каракулевой шубе двумя пальцами бросила в ящик пятьдесят рублей.

Саша сжала губы. Она согласна – стыдно собирать так деньги. Но стыдно не для Андрюшки, не для его одноклассников, а в целом для всех. По телевизору показывают эстрадных артистов, их особняки. Звезды изо всех сил уверяют, что у них тоже есть проблемы, и что они, бывает, плачут. Саша не любит смотреть – будто в открытую дверь подглядываешь – на чужую жизнь. Она и в Андрюшкину заглянула, потому что дверь открыла его мать. Встала на пороге: «У нас беда!» И если не войти и не помочь мальчику, у которого каждый день на счету…

Вечером Ирина Ивановна позвонила и сказала, что все время плачет. Вышла газета. Сюжет про Андрюшку показали по телевидению. Теперь на карточку все время поступают деньги. Плачет она сама, и Андрюшка тоже. Говорит: «Мама, ведь мы никому из этих людей ничего хорошего не сделали, а они нам помогают».

А в воскресенье в школе прошел благотворительный базар. Ребята испекли блинчики, сделали бутерброды, колдовали над тортами и пирожными. Все красиво разложили на салфетках. Возле каждого стола стояли девочки в фартучках и косыночках.

На базар пришли не только родители учеников, но и просто много народа. Про Андрюшку знал уже весь город. Сейчас дети спасали такого же ребенка, и взрослые торопились открыть кошельки. Задумавшись, впервые, может быть. что и в ихж дом может прийти такая беда.

Уже через неделю Тамара Михайловна перед началом уроков сообщила потрясающую новость:

– Ребята, вы это сделали. Вчера Андрюша и Ирина Ивановна улетели в Тель-Авив.

Они переглянулись и вполголоса прокричали: «Ура». Они сами себе не верили. Неужели они смогли сделать вот такое чудо – подарить Андрюшке шанс на жизнь?

Саше не давалась математика. У нее, конечно, не получался как у Пушкина, всегда «нуль», но в задачах она запутывалась катастрофически, м как сама говорила «страдала явным математическим кретинизмом».

Ольга Сергеевна утешала:

– Ну и что, кому что даётся. Со мной учился мальчик – Гений по точным наукам. Он сейчас главный инженер на атомной АЭС. А сочинение не мог написать. Образ Катерины в «Грозе» – у него получилась одна страничка. Я за него писала.

Мама нашла репетитора. Звали его Иван Сергеевич. Очень худой, лопоухий. Но тот самый математический гений. Саша приходила к нему – он жил на окраине города, в старой кирпичной пятиэтажке, в полуподвале. В тесной комнате, где они еле-еле могли устроиться за столом вдвоем, жаловалась Саша, раскрывая учебник:

– Опять ничего почти не смогла решить на контрольной. Не получилось.

Иван Сергеевич потирал руки:

– Щас всё получится.

К нему ходили и учителя, когда им не удавалось самим справиться с задачами для старшеклассников. Иногда Иван Сергеевич находил ошибки в учебниках, что его искренне веселило.

Еще он умел и любил заниматься устным счетом. Так отдыхал. Закинет голову – впавшие щеки, острый кадык, только очки блестят. Саша называет числа – двузначные, трехзначные, четырехзначные. Иван Сергеевич их складывает или вычитает, что Саша скажет. Результат называет мгновенно – стоит ей смолкнуть.

Саша никогда не думала, что можно жить и дышать – математикой. Иван Сергеевич везде ее находит. В стихах и рисунках. В снежинках, в звездном небе. Скучнейшая прежде наука кажется теперь Саше поэзией – бесстрастной и точной, как льдинки, из которых Кай во дворце Снежной Королевы складывал слово «Вечность».

У Саши эти льдинки пока еще не очень складывались, а Иван Сергеевич писал слово «Вечность» шутя.

**

Они ждали вестей от Андрюшки. Знали уже, что полет он перенес неплохо, сейчас в клинике. Что скажут врачи? Ведь, изучив документы, писали, что случай для них не безнадежный, еще не поздно.

Но Рената качала головой:

– Жаль, насчет больницы Ирина Ивановна со мной не посоветовалась. Через знакомых списалась, договорилась с какой-то частной клиникой. Что там за врачи…

Пока она в восторге, говорит – как у Христа за пазухой. Но что-то не верю я этим восторгам. Мягко стелят… Сколько еще денег возьмут-то… И главное – какой результат будет, – переживала Рената.

А потом позвонила Ирина Ивановна. Рената прижимала к уху телефонную трубку, и не могла сдержаться:

– Ах, черти… Ах, черти…

– Вот что, – сказала она, нажимая «отбой». И предупредила, – Только не реветь. Выставили счет. Ирине Ивановне придется отдать все деньги за эти несколько дней, в больнице. Просто за обследования. Израильские врачи их все сделали заново, а это там очень дорого. Но, самое худшее, они сказали, что Андрюшке уже ничего не поможет. Назначили, правда, химию, но очень легкую… для отвода глаз.

Анеля не выдержала и разрыдалась:

– Что же делать?

Рената сжала пальцы:

– Теперь у нас нет денег. А у Андрея почти нет времени. Но ведь «почти». Нужно сделать все, чтобы в это «почти» ему было хорошо. Если человека нельзя вылечить – это не значит, что ему нельзя помочь.

И она рассказала ребятам об удивительной девочке Маржане Садыковой. Она была младше Андрюшки, всего четырнадцать лет. Маржана тяжело болела и очень тяжело уходила. Но уже будучи больной она попросила дорогой профессиональный аппарат, и с тех пор началась ее очень короткая, но совсем другая жизнь.

В ее фотографиях жила ее душа. Своими работами Маржана соединила десятки людей. Они искали самые невероятные и диковинные вещи для ее съемок, приходили позировать, и через её объектив входили в жизнь друг друга.

Еще была выставка, а потом Маржана разослала все фотографии своим моделям, найдя для каждого добрые слова. Она торопилась все отдать, чтобы это жило

А на свой последний день рождения Маржана пригласила всех друзей, которые у нее появились в гости друг к другу. В разных городах и странах. В день своего рождения Маржана подарила людям себя в друг друге. «Будьте счастливы – это лучшее, что мы можем сделать», – сказала Маржана.

– Так что и мы должны прожить хорошую жизнь, и за Андрюшку тоже. И сделать для него все, что еще возможно. Я даже знаю человека, который ему поможет, – закончила Рената.

Человек этот оказался врачом. Рената сказала, что это лучший врач в городе. Хирург. Обычно он не лечил тяжелобольных детей, потому что не мог видеть детских страданий. Он вытаскивал с того света взрослых.