Текст книги "И сколько раз бывали холода (СИ)"

Автор книги: Тоня Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Саша увидела его только в тот день, когда Рената заехала за ней на машине. Они спешили в аэропорт, встречать Ирину Ивановну и Андрюшку. Сергей Викторович сидел на заднем сиденье. Здороваясь, Саша взглянула в его глаза – внимательные, цепкие, думающие. И подумала, что вряд ли этого человека любят все вокруг. Потому что он не заботится о том, чтобы произвести приятное впечатление. Сперва – дело. А потом уже можно быть милым и любезным, если останется время. Но его обычно не остается.

… Они вошли в здание аэровокзала вместе: мать и сын. От Андрюшки осталась одна тень. Ирина Ивановна тоже похудела и осунулась. Она улыбалась сыну, но когда он не смотрел на нее, у нее становилось такое лицо, что у Саши перехватило горло. Все отчаянье мира было в этом лице.

Рената держала в руках цветы. Букет тонких бледных тюльпанов. Тепличных, но все же тюльпанов. Потому что настоящих, с грядок, Андрей уже мог не успеть увидеть.

Сергей Викторович стоял с прямой спиной. Сдержанный. Со стороны казалось – благополучный человек встречает знакомых. Но он лучше них всех понимал, что происходит, и что будет. Он шагнул вперед и поддержал Андрюшку под локоть.

**

Приближался Новый год. Золото, серебро, огоньки. Это Саши нравилось больше всего – сказка. Даже в скромных киосках «Союзпечати» были развешены переливающиеся нити дождя. В магазинах сияли всеми цветами игрушки, столь хрупкие, что вся их цель была – любование. А в городском парке мерцали разноцветные гирлянды – красные, синие, зеленые. Белый, как вата снег превратил замызганные городские улицы в уголки с рождественских открыток.

В школе готовился бал. Новый год и следующие за ним десять дней веселого ничегонеделанья – это был глоток свободы после контрольных, и пресса грядущих ЕГЭ под которым даже учителя ходили пригнувшись.

Ребята украшали свой класс. Сколько лет уже на окна клеят снежинки, а под потолком укрепляют ниточки, с кусочками ваты – «снег». Но каждый раз это неизменно красиво.

Захар стоял на парте, прицеплял к люстре гирлянду из блестящей фольги.

– Чего меня не держите, – напустился он на девчонок, – Вот упаду сейчас и буду лежать в гробу молодой и красивый.

Самые обычные слова говорит Захар, самым обычным голосом. А почему-то все хихикают.

– А мне еще надо в институт поступить, – продолжает Захар.

– Все мы поступим, – мрачно говорит Вася, – Живыми или мертвыми…

– А на кого ты пойдешь? – спрашивает Саша, придерживая Захара за ноги. Вдруг и правда, свалится.

– На менеджера, – отвечает он ей свысока.

Кто-то захихикал, по инерции, наверное.

– Хватит ржать, – так же высокомерно (высота и тон) сказал Захар. И спросил Сашу, – А ты думала куда?

В областном центре было вертолетное училище. Почему-то Саше казалось, что Захар выберет его. Мужское дело.

– Ну, уж нет, – сказал Захар, – Не хочу быть пешкой: куда пошлют – туда пошел. Хочу по-своему жить, хочу иметь право сказать «нет»…

– Бывают же мирные летчики, не военные… Вон, пожары тушат.

Все вспомнили, как несколько лет назад лето выдалось катастрофически жарким. Какое-то время природа еще сопротивлялась, растения пытались выжить, дотерпеть до дождя, но дождя все не было. И леса запылали. Это было страшно. Днем и ночью горы стояли красные как угольки. Самолеты тогда казались спасителями. Их было три. Белый с красным БИ-2, он появился первым. И с тех пор каждый день, с раннего утра расчерчивал небо над их маленьким городом.

Потом ему на помощь подоспели два желтых самолета-близнеца. Итальянцы. Они всегда летали парами. Присаживались на поверхность Волги, набирали воду, и уходили тушить леса. Их провожали благодарными взглядами.

– В Москву хочу, – сказал Захар.

Тут возразить было нечего. Каждый год в числе выпускников были те, кто мечтал уехать в большие города. Они уезжали и не возвращались. Растворялись в бурном водовороте Москвы, Питера.

– Мама рассказывала, что настоятель нашего храма, отец Павел, пять раз пытался поступить учиться на художника. Он с детства рисовал замечательно. Ему даже в той академии, куда он приехал подавать документы, сказали: «Мы немногому можем вас научить». А на экзаменах, на творческом конкурсе, то есть, он получил за свои работы двойки. Туда по факту принимали только детей блатных, хотя они и рисовали гораздо хуже. Но они были детьми профессуры.

Отец Павел тогда вышел, и чуть ли не головой в Москву реку, такая депрессия у него была.

– А сейчас?

– Сейчас что… Настоятель…Вон храм свой расписывает. Иконы рисует…

Перед началом вечера Саша забежала за Таней Касатовой. Сидела у нее, ждала. У Тани комната – как на картинке в журнале. Большая, светлая, обставленная дорогой мебелью. Саша устроилась на уголке широкой постели. Таня стоит перед шкафом, где зеркало – во весь рост. Платье она уже надела, темно-синее, корсет затянут, короткая пышная юбка.

Теперь стоит, еще босая, причесывается. Саше очень нравится Таня. У нее челка до глаз, веселые глаза, полные губы всегда улыбаются. И так искренне. Посмотришь, и улыбнешься в ответ. Таня зачесывает волосы в хвост, все очень просто, она так и в школу причесывается. А зачем ей мудрить с волосами, если они такие красивые – пушистые, ниже попы.

Но красится она долго. Уже все на свете темы обговорили – а Таня еще только один глаз накрасила.

– Опоздаем. – сердится Саша.

– Но я быстрее не могу, – теряется Таня, – Попробуй стрелки наведи ровно…

Саша никогда еще не наводила стрелок. Ресницы у нее длинные, золотистые. Большие серые глаза и светлые волосы. Мама говорит, что она красивая. Но, наверное, красота – это не просто то, что дала природа. Надо уметь так долго и тщательно, как Таня оформлять свою красоту. Тогда ее и заметят. Возле Тани всегда собираются мальчишки. Но не только потому, что она самая красивая в классе. С нею всем хорошо, потому что она всегда смеется, никогда не обижается, и сама никого не обидит.

Таня наклоняет голову то на одну сторону, то на другую – смотрится. Ее овчарка Шмель лежит на ковре, уши насторожены. И вслед за Таней склоняет голову то влево, то вправо.

Нельзя сказать, что школу внутри не узнать. Это все та же их школа: раздевалки для старших и маленьких, коридоры с выщербленной плиткой, рекреации. И все же школа особенная – праздничная. По коридорам носятся младшие в карнавальных костюмах. Снежинки, гирлянды, стенгазеты.

Саша одернула свое серебристое платьице. Мама не стала сейчас покупать ей новое платье, сказала – новое будет на выпускной вечер.

Праздник начинается со спектакля. Его готовили малыши. Как весело сидеть в актовом зале, плечом к плечу с одноклассниками, передавать друг другу пакетики с шоколадными конфетами и длинными белыми семечками. Дедом Морозом нарядился физик. Дедушка получился высокий, стройный, с молодым голосом. Вместе со Снегурочкой он освободил от плена Бабы-Яги «Новый год» – мальчишку из третьего класса, на шапочке которого были нашиты цифры «2014». Снежинки на радостях пустились танцевать

Потом малышей увели в собственные классы, где для них был накрыт чай, а в зале остались старшие.

Жаль, что давно уже не в ходу старинные танцы – как хорошо, наверное, кружиться с кавалером. И все же славно, что их время прошло – потому что ни вальс, ни танго Саша танцевать не умеет. Ну а дискотека – это для всех.

Захар легонько тянет Сашу за руку:

– Пошли, чего покажу.

В коридорах пусто. Они спускаются на первый этаж. «Что он тут может мне показать?» – думает Саша. Захар тянет ее в закуток под лестницей. И открывает дверь черного хода.

Тишина. Твердый блестящий снег. Он сияет в свете полной луны. А на самой Луне так отчетливо видны моря и океаны. Вот где была настоящая сказка, а не наигранная, как там, в зале.

Они долго стояли, завороженные, не находя в себе сил вернуться в реальный мир.

**

Третья четверть – самая долгая, нудная. Праздники уже позади, а весна еще далеко. Как в мультфильме про Винни Пуха – «завтрак уже закончился, а обед еще не думал начинаться».

Учителя нервничали – недели, отделяющие школьников от ЕГЭ, таяли, опережая снег. Переживали учителя по-разному. Кто-то за себя: вдруг подопечные завалят математику или английский? Может, лучше не рисковать, и не допустить кого-то до экзаменов?

Другие, прежде всего, издергались за ребят. Что сделать для того, чтобы проплыли они благополучно между «Сциллой и Харибдой», между заданиями тестов?.

– Приходите пораньше, – говорила Тамара Михайловна, – Будем дополнительно заниматься. Полчаса захватим перед уроками. И на большой перемене… Если сложить за неделю – нормально по времени получается. Ничего, прорвемся.

И тут же начинала убеждать тех, кто виртуозно списывал, и надеялся применить этот талант на экзаменах.

– Видеокамеры… Записи будут храниться три месяца. Приподнимет Даша юбку, начнет списывать с коленки, и останется без аттестата. Учите, учите, пока есть время! Я же вам там ничем помочь не смогу… Понимаете, лодыри мои любимые, мне же даже подняться с вами в кабинет не разрешат. Я буду сидеть на первом этаже, без телефона. Если у меня в сумке обнаружат телефон, хотя бы выключенный….

Коля Игнатенко сводил густые брови, откашливался:

– Тамар Михална, а как насчет наручников. Ну, чтоб совсем гарантировано не сдули…Чё то мне все это напоминает….

– Да что стараться то, – горько сказала Даша Белякова, – Я вон хотела на художественное отделение в универ пойти. Пять мест бесплатных в этом году оставили. Или сто восемнадцать тысяч гони… Где у меня мама возьмет?

– И куда ты решила? – заинтересовался Вася.

– А мне теперь все равно. Я рисовать хотела…

– Это что, – не выдержала Саша. Она сама себя удивлялась в этой школе. Прежде никогда не осмеливалась встревать в разговор, – Та классная, что прежде у меня была, знаете, как пугала? Вот не попадете вы в институт и – ужас, ужас, ужас – придется учиться на какую-нибудь медсестру. А медсестра знаете, сколько получает? Она профессией медсестры нас пугала! А там, где Андрюшка лежит – всего две дежурных сестры на этаж. Кто-то мучится от боли, а у сестры дел выше крыши. Ей просто некогда подойти, может, там лишний укол или что… кто сейчас идет в больницу работать? Никто. Всех убедили, что это не работа, а отстой и три копейки в кармане.

Тамара Михайловна остро всматривалась в лица, переводила взгляд с одного на другое.

– А я на социологию, – тихо сказала Таня, – там только платно, но родители сказали – пусть. И чтобы потом ехала в Москву, у них там знакомые…в центре…

– Тебе-то хорошо, твои заплатят без вопросов.

Вот-вот предстояло выйти им на дорогу, где уже никто не будет опекать их, как детей, где придется бороться за место под солнцем. Тамара Михайловна впервые видела на лицах тех, кого знала с детства – взрослую озабоченность.

Захар покачивался на стуле, и казался самым большим пофигистом из всех. Тамара Михайловна знала, что ему-то труднее всех и придется – надежды на мать-алкоголичку никакой, только на себя. Но он был умен и смел, мог рискнуть – и выиграть.

– Все, что могу, я для вас сделаю, – сказала Тамара Михайловна, – Вузы – это конечно, замечательно. Мы постараемся. Но я не хочу, чтобы вам когда-нибудь было стыдно, что бы пишете с ошибками на родном языке. Что вы по-настоящему бедны, не имея в душе настоящего богатства – поэзии, прозы русской.

– Идеалистка она все-таки, – шепнула Анеля Саше.

– А может, – Тамара Михайловна, – Когда-нибудь, в трудную минуту, стихи вас и вытянут. Будет темно, пусто, мрачно на душе, а вспомните какие-то строки – и улыбнетесь, и вздохнете глубоко, и жить захочется..

И негромко, точно рассказывая, как она всегда читала им стихи, она начала:

Сложно жить летучей кошке,

Натянули провода,

Промахнешься хоть немножко,

И калека навсегда.

Развели тоску такую,

Понавешали тряпье,

Но лечу, кто не рискует,

Тот шампанское не пьет.

Ее любимый одиннадцатый класс улыбался уже сейчас.

**

Андрей умер в первых числах марта, когда только-только в воздухе проявился запах весны. Робкий, первый, который еще будут побеждать морозы, и все же, все же…

С момента возвращения из Израиля ребята навещали его каждый день, и по очереди, и по нескольку человек сразу. Носили ему книги, из дома перекидывали на его планшет забавные картинки. Никто не задумывался, сколько Андрей проживет. Все ждали чуда. И Сергей Викторович в какой-то степени это чудо совершил. Вместо обещанных израильскими врачами нескольких недель Андрюшка прожил три месяца.

Ребята возвращались с кладбища пешком. На Ирину Ивановну невозможно было смотреть, и когда отец Андрея позвал их домой «помянуть», даже Захар испуганно замотал головой. Они еще придут, но не сейчас. Сейчас им самим трудно дышать от горя.

Они шли по тропинке через лес, к окраине города. Тропинка была не слишком-то утоптанной. Они проваливались в снег.

– А в Англии для таких больных, как Андрюшка, в каждом хосписе есть сад. Деревья сажают в память! А в Бирмингеме в саду течет ручей, и когда кто-то умирает, в него опускают камушек. Так и лежат там камушки с именами детей – Саша, Лука, Джеймс, Роберт, Кэти, – сказала Анеля.

Несколько дней спустя Саша забежала в храм – поставить за Андрея свечку. Печально и нежно пел хор. И хотелось верить, что Андрей сейчас там, в этих прекрасных недостижимых садах, где не отцветают вишни.

**

Неожиданно снова ударил мороз. Саша и Захар возвращались после дополнительных занятий. Все учителя в одиннадцатом вели такие уроки – хотели, во что бы то ни стало, протащить ребят через горнило экзаменов.

На городской площади был залит каток. Но холод нереальный, как на другой планете. У Саши шарф подвязан по самые глаза, но ресницы все равно заиндевевшие и лоб ломит. Захар ведет ее за руку, как будто она ничего не видит. Но она видит – и огоньки в парке, и отчаянных ребят, катающихся в такую погоду на коньках.

– Пошли, зайдем, погреешься… – сказал Захар.

Тир. Маленькая будочка в конце парка.

– Стреляла когда-нибудь?

Это была единственная отрада прежней школы – стрелковый кружок. Их вел по вторникам учитель ОБЖ – в прошлом офицер. Это он добился, чтобы появились в школе мелкокалиберные винтовки. Из девочек почти никто в стрелковый кружок не ходил. Но Саша – неизменно. Зрение у нее было превосходное, и как-то сразу она поняла, как наводить прицел, и руки её не дрожали.

Вот и сейчас – она не стала возражать, когда Захар, выстрелив сам(«Кажется, попал… Попал, да?» Но дяденька покачала головой.) зарядил винтовку Саше: «Целиться надо вот так»

Она кивнула. И – в десятку.

– Надо же… Тебе везет – удивленно сказал Захар, – Ну, давай еще…

Снова десятка.

…Они вышли, унося синий воздушный шар – приз для снайпера. Но когда на улице Саша стала надевать варежки, нитка выскользнула из руки и шар плывущим движением ушел в небо. Они закинули головы и смотрели, как он улетает. Смотрели, будто ему предстояло стать их собственной звездой.

**

В раздевалке Люба разматывала длинный шарф:

– Слышали, какая-то сволочь травит бездомных собак.

Над Любой обычно посмеивались, настолько заядлая она была «собачница». И в школу, и из школы ее сопровождал эскорт – несколько псов из ее двора. Приюта в городе не было, и в такие вот холодные зимы, многие собаки выживали за счет людей: выносивших им еду, пускавших в подъезды погреться, или мастеривших подобие будок. Этим занимались многие сердобольные горожане, но Люба возилась с животными много больше других. Пристраивала щенков, лечила – если хвори были не слишком серьезными.

– Она даже бутерброд не может съесть сама, – говорил Захар, – Всегда на двадцать кусочков разделит – и в пасти.

А теперь нашелся кто-то, хладнокровно разбрасывавший отраву. Тот, кто пользовался голодом животных и их всеядностью – и заставлял умирать в муках.

– Ну, мамаши, – говорила Люба, чуть не плача, – Их еще как-то понять можно. Иду я с Грантом, знаете да? Белый такой песик, лапы в черный горошек. Добрейшая душа, наступи на него, он только взвизгнет, но не укусит. Впереди мама с ребенком, ну, года три ему. Мамаша орет: «Не тронь собаку! Не тронь!!! Она сейчас тебя цапнет! Не маши руками…» Дитё шарахнулось от Грантика, тот тоже перетрусил, за меня прячется. Ну и кто вырастет из такого малыша, если его с детства запугивать? А тут, понимаешь, ходит кто-то и отраву рассыпает. Как мне хотя бы моих уберечь? Домой же я всех не возьму?

Питомцев «на содержании» у Любы всегда было много.

В тот же вечер они распечатали на принтере листовки-предупреждения, распределили между собой районы и пошли расклеивать их на столбах, остановках, стенах домов.

– Может, хоть кого-то спасем, – вздыхала Люба.

Больше всех она переживала за Грантика. Его она, можно сказать, вынянчила. Когда-то во дворе ее дома жила дворняжка Кума. Ласковая, встречала из школы ребят, они делились с ней бутербродами. Куму убили при отлове – усыпляющих препаратов не хватило, и собаку просто забили лопатой. Остались щенки. Люба с друзьями их и пристраивала. Единственный остался – Грантик. А Любина мама была категорически против щенка.

Вечером Ольга Сергеевна созвонилась с хозяйкой приюта, что размещался в соседнем городе.

.. Приют назывался «Добрый дом». Руководила им девушка по имени Стелла. Ребятам она показалась такой же красивой, как и ее имя. Ведь она пообещала взять Грантика. А уж когда они походили по приюту… Просторный двор, теплые будки, возле каждой – лежанка, Неглубокие корытца, чтобы собаки в жару могли поплескаться в воде. Несколько девочек-волонтеров возились с собаками, ребят встречали приветливыми улыбками. Для Гранта была уже готова будка.

– Можно его навещать? – с замиранием сердца спросила Люба.

– Конечно. И навещать и гулять – мы будем только рады.

Они уезжали с чувством, что опять устроили чью-то судьбу.

**

Сходить в горы предложил Захар

– Чё то мы опять закисли, – сказал он, собирая портфель, – Завтра пятница. А рванули после шестого туда, – и кивнул за окно, где поднималась зеленая стена сосен, – Вон, залысина такая на самом верху, видите?

Анеля вгляделась, прищурилась:

– Она какая-то слишком ровная…

– Там площадка. Когда у нас будут делать курорт, там оборудуют базу для горнолыжников.

Разговоры об этом шли давно. Их края называли «волжской Швейцарией», и уверяли, что если все устроить, как следует, сюда начнут приезжать иностранные туристы. Народ посмеивался. Какие туристы, вон в ближайшие деревни газ только-только провели, а дорого порядочных как не было так и нет.

…Поднимались они по северному склону. Анеля с Васей, Коля Игнатенко, Таня со своим Шмелем, Захар и Саша. Здесь казалось, что еще совсем зима. Деревья стояли в глубоком снегу. Но это был уже снег, пропитанный водой, испещренный черными точками. И другие приметы весны говорили о приближающемся тепле. Будто звучала песня – еле слышная, но внятная. По-иному шумели сосны, ветви берез плескались в ветре, таком мягком и свежем, будто не здешнем, а заморском госте.

Саше казалось, что ветер прилетел откуда-то с океана, где всегда тепло. И зовет их в дальние края, на корабль, под паруса. Она даже глаза закрыла, чтобы все это себе лучше представить. Мама каждый год собиралась повезти ее к морю, откладывала деньги на поездку. Но что-то неизбежно случалось, и накопленную сумму приходилось спешно тратить. То Саша выросла из зимнего пальто, то с жильцов собирали деньги на капитальный ремонт дома.

Мама попросила знакомую – Нину Ивановну, каждый год отдыхавшую у родных в Севастополе, привезти расписных морских камушков.

– Ольга, да если хочешь, я тебе целый пирс приволоку, – с энтузиазмом откликнулась Нина Ивановна.

И месяц спустя принесла им полный пакет морских гостинцев. Были здесь и гладкие, отшлифованные волнами камушки с разводами, будто на них застыла морская пена. Такие тяжеленькие, прохладные. И колючие кораллы – красные, белые, розовые. И раковины рапаны, в которых, если прислушаться, можно услышать далекий шум. И невесомое летнее ожерелье из мелких ракушек.

Мама смотрела, как Саша перебирает все эти драгоценности, нюхает, прикладывает к уху, и погладила ее по голове:

– Бедная моя девочка. Не грусти. Может быть, в этом году…

– О чем думаешь? – окликнул Коля, – Под ноги смотри. Шаг влево, шаг вправо – провалишься.

Вверх вела узкая тропинка, утоптанная, но по бокам лежал нетронутый снег. Захар шел первым. Дорожка то вилась полого, то круто поднималась вверх, и тогда через полсотни шагов Захар останавливался, давая всем отдохнуть.

Наконец, засветлело впереди, расступились сосны, и открылось место, где Саша никогда не была. По вершине горы шла расчищенная от леса полоса. Только линии ЛЭП стояли здесь, и чуть слышно гудели в весеннем небе провода.

Снега тут уже не было. Пахло освобожденной землей. Она была еще укрыта старой травой, но если разгрести пальцами пожухлые стебельки, там уже зарождалась новая жизнь.

Безлюдье. Никого не могло тут быть. Вершина горы, дорога, тишина – сейчас принадлежали им. Шмель потерял голову от этой свободы. Никакого поводка, никаких окриков. Он снова превратился в щенка. То несся вперед, обгоняя их, скрываясь из виду. Возвращался, отбегал в сторону, начинал «наматывать круги», исполняя собачий танец счастья, или вдруг принимался «мышковать». Вставал на задние лапы, подпрыгивал высоко, и бросался на что-то им невидимое.

– Одурел совсем, – смеялась Таня, – Ну иди сюда, чучело ты мое. Как я тебя сегодня отмывать буду от этой грязюки? Ты же уже в ванной не помещаешься.

Тут даже облака были совсем близко.

– Давайте найдем место и посидим, – заоглядывался Вася.

– Какое-нибудь дерево поваленное.

Вася приподнялся на цыпочки, прищурился. Давно надо было ему носить очки, но он стеснялся. Вася указал вправо:

– Во-о-он лежит.

– А ничего, если мы на него сядем? Клещей тут пока нет? – забеспокоилась Анеля.

– Дрыхнут еще твои клещи.

– А поутру они проснулись…И видят – садится на них такая интересная попа….Они сразу ее – гам!

– Балбес! – Анеля стукнула Васю по затылку.

– Ну, на колени ко мне сядешь, – миролюбиво предложил он.

Это оказалось лучше, чем дерево. Друг против друга лежали два бревнышка, а между ними – остатки вчерашнего костровища.

– Разожжется огонек? – спросила Таня.

Коля молча – он вообще был самым молчаливым из них, пошел собирать топливо. Теперь можно было не сомневаться. Если Коля считает, что костер будет, значит так и есть. Отец у него был лесником, и научил сына разжигать пламя с одной спички.

Еду взяли все. Анеля расстелила на земле большой желтый пакет с надписью «Магнит», и разложила припасы. Бутерброды с колбасой и сыром, шпикачки, помидоры, сладкие булочки. Шпикачки надевали на палочки и держали над огнем.

Они еще не осознавали, что вот такие часы, были последними часами свободы и детства. Что эту свободу им уже не вернуть никогда, даже если в зрелые годы они разбогатеют и начнут чудить, окружая себя роскошью и отдыхая где-нибудь на Гаваях. Истинная свобода была в том, что сейчас им ничего не было надо, кроме горячей колбаски не палочке, плеча друга – рядом, и облаков – над головой. Их не заботило ни прошлое, ни будущее, это были их минуты, и минуты эти были прекрасны именно своей простотой и тем, что сердца их ни на что не притязали.

Они убрали за собой мусор, и пошли дальше по дороге, которая уже совсем нагрелась от солнца.

– А вон та дорожка куда ведет? – спросила Анеля, указывая налево, где меж сосен, убегала в неизвестность тенистая тропа.

Впереди уже ясно, что было. Еще минут десять идти по вершине горы, а потом спуск.

– Пошли? – и Захар свернул налево.

Шмель, конечно, тут же его опередил. Увидел издали, что они куда-то сворачивают, метнулся, нагнал их в несколько секунд, и устремился по тропинке вперед как будто только сюда и хотел идти.

Они шли долго, долго. Понимали, что не заблудились, что стоит повернуть, и они выйдут на то же место, но путь назад тоже потребовал бы много времени. А уже вечерело и в небе обозначилась – контуром пока – луна.

Таня позвонила домой, и сказала – мы тут мол, из леса выбираемся. И тут же закричала в трубку так, что Анеля вздрогнула:

– Мама, мама, не надо спасателей! И милиции не надо! Мы не потерялись, чесслово! Я скоро дома буду.

Нажала отбой.

– Простите меня, ребята! Если мы выйдем из леса, а там стоят скорые, милиция и спасатели начали прочесывать лес, то это моя мама.

– Я знаю, куда мы выйдем, – сказал Коля, – На Алексеево поле. Видите, уже мусор начинается.

Края дороги постепенно начали напоминать свалку. Жители не всегда утруждались отнести мусор к контейнеру. Проще было выбросить его в лес.

И все же место, куда они, наконец, вышли, было для них незнакомым. Им показалось, что они не на окраине своего города, а где-то в деревне. Незнакомые улочки, дома.

В этот вечер – один из первых теплых весенних вечеров, люди не торопились вернуться домой. Кто-то возился с машиной – видно было в открытой двери гаража, кто-то убирал теплицу. Привалившись к забору, разговаривали соседки. На улицах играли дети. Там, в городе – было много знакомых лиц. Тут они никого не знали, и на них тоже смотрели с любопытством. Шмеля облаивали местные собаки, с упоением, словно у них, наконец, появилось дело, достойное жизни. Шмель шел невозмутимо, как и подобает овчарке, просто теперь старался держаться возле Тани. В драку он вступил бы только с ее разрешения.

Они проходили мимо домов. Пахло жареной картошкой, луком… Приближалось время ужина. Здесь был свой мир, своя семья. И семья эта грела их своим теплом.

Когда они, наконец, вышли на трассу, и сели в автобус, они переглядывались. Город подарил им еще одно лицо, которого они не знали. Может быть, это был прощальный подарок. Разлука приближалась неотвратимо.

**

– Кто идет от нас на «Зарницу»? – спросила Тамара Михайловна. Оглядела класс, учла затянувшуюся паузу и добавила, – На два дня освобождаю от занятий. Даже не три. Прижала ладони к ушам, пережидая многоголосое: «Я!Я! Я-яяяя!», – Там не просто так «Я», там каждый «Я» должен что-нибудь уметь. Строевая подготовка, автомат собрать-разобрать, противогаз на время надеть, метнуть гранату, стрелять из винтовки, по-моему.

Никого это не смутило, и снова понеслось: «Я! Я…»

– Гранату у нас метал лучше всего Игнатенко в прошлом году.

– Да какая там граната. Теннисным мячиком надо было в корзину попасть. Извращенцы!

– Значит, Игнатенко – раз. Вспоминайте, вспоминайте, кто в том году неплохо выступил.

– Противогаз Леха надевал

– И как?

– Нормалек, быстро…

– Стрелять…

– Это только Санька, – сказал Захар.

На Сашу разом стали оглядываться.

– Ты, правда, хорошо стреляешь? – удивленно спросила Тамара Михайловна.

– Я в кружок ходила, стрелковый, – тихо сказала Саша и покраснела.

– Очень хорошо, – как Тамара Михайловна радовалась, когда у кого-то из них что-то получалось! – Трое у нас уже есть. Давайте, команду надо набрать в десять человек. Название сами придумаете.

– Беркуты!

– Филины!

– Фу, как банально. Дети лейтенанта Шмидта.

– Это и квнщиков уже было.

– Взвод, – сказал Захар, – А что? Спокойно, без выпендрежа. Мы же взрослые уже, путь пятиклашки «орлятами-соколятами» обзываются.

…Больше всего насмешила их команда, члены которой были одеты в черные трико и футболки, головы повязаны черными косынками, а на щеках нарисованы по три черных полоски.

– Это кошки? – шёпотом спросил Захар, – С усами?

– Дурак ты, это «спецназ».

– Нет, это именно кошки. И обозваться им надо было «Сами с усами».

Они захихикали.

Когда дошли до станции, то есть до класса, дверь которого украшала табличка «Меткий стрелок» вперед выпихнули Сашу.

Два стола. Мишени закреплены на доске. На столе две мелкашки. Рядом с Сашей стоял парень из «кошек».

– Стреляли когда-нибудь? – спросил высокий мужчина в камуфляже. Волосы у него были светлые, словно выгоревшие. Густые брови. Лицо спокойное и серьезное, – Смотрите. Вот так вставляем патрон, наводим прицел чуть ниже центра мишени…

Он вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил. В десятку.

– Понятно?

Саша усмехнулась краешком губ. Как она соскучилась по винтовке! Пять пуль, пять выстрелов. Слышались только металлические звуки «ломающегося» ствола. Десятка, десятка, десятка… Дырочки на мишени сливались в одну. «Спецназовец», который еще ни разу выстрелить не успел, все прицеливался – забыл о своей винтовке, и не отводил взгляда от Сашиной мишени.

– Азарова стрельбу закончила, – доложила Саша, как у них в кружке было принято. Четыре десятки точно были ее, и одна – на грани, между «девять-десять».

За дверью свистел ее взвод.

– Молодец, – спокойно стоял мужчина.

Он смотрел на Сашу, и в те секунды, что взгляды их пересеклись, и глаза никак не могли оторваться друг от друга, она была не боец взвода, а девушка восемнадцати лет. И, наверное, красивая девушка, если он так на нее смотрел.

В класс зашел другой дядька, на «станции» которого они только что были, и Коля, опередив соперника, собрал автомат.

– Это кто ж у тебя, Дмитрий, такой снайпер? – спросил он.

Саша вышла из класса, не дожидаясь ответа светловолосого.

**

В пятницу мама сказала:

– Санька, не хочешь поехать в деревню?

Саша подняла голову. Она готовилась к контрольной по истории. Сидела в своем закуточке, абажур железной настольной лампы раскалился как печка. Саша читала про послевоенные годы. Перед глазами у нее стояли кадры недавно увиденной кинохроники. Худенький старик, с бородой как у Льва Толстого, крестится – ну и что, что на дворе сорок пятый год, и берется за рукоятки плуга. А перед лошадью поле, где недавно шли бои, где железо и кровь… Возрождение земли.

– Чего? – переспросила Саша.

Ольга Сергеевна сидела на ее узкой кровати, поджав колени, сама как девчонка. Поблескивала глазами.

– Мне предложили написать статью о женщине, которая начала свое дело. Построила конюшню, купила лошадей. Конный туризм! Я ей звонила, она очень хорошо рассказывает.

– И проехаться даст?

– А то…

Когда-то мама написала статью для журнала о Терском конезаводе. Отдыхала в Пятигорске, поехала на обычную экскурсию – посмотреть лошадок, и загорелась. До сих пор рассказывает:

– Там внутри такая круглая арена была, и жеребцов выпускали по очереди. Именно жеребцов, кобылы с жеребятами на пастбищах. А это лучшие производители. Характеры – ой! Если подерутся друг с другом – все, до смерти. Нам рассказывали, что когда снимали фильм «Всадник без головы» – нужно было показать бой двух мустангов. Взяли жеребца и мерина, и то разливали из пожарных брандспойтов.

…А ты знаешь, какая есть легенда о первой арабской белой лошади? Ее бог высек из мрамора и сбрызнул живительной минеральной водой.

…Одного жеребца с этого завода передали в аренду американцам. Когда его сажали в самолет, из глаз у коня потекли слезы.