Текст книги "Загадка лондонского Мясника"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Первые четыре вопроса смерти, – начала Эльза Ольсен. – Причина. Орудие. Характер. Время. – Она мило улыбнулась. – Последний, пятый вопрос, кто преступник, я оставлю вам, джентльмены. И леди. – Эльза кивнула инспектору Уайтстоун. – Причиной смерти обоих мужчин стало удушье.

– Не потеря крови? – спросил Мэллори.

Эльза покачала головой:

– Удар ножом вызвал сильнейшее кровотечение. Это быстрая и тихая смерть, после которой много хлопот с уборкой. Когда рассекли артерию, сначала брызнула струя, потом кровь хлынула рекой. Как вы заметили, убийца перерезал дыхательное горло, поэтому кричать было невозможно – попросту нечем. Но перерезали не только трахею. Сонную артерию и яремную вену – тоже. Оба мужчины умерли почти мгновенно, однако ни тот, ни другой не могли истечь кровью, потому что быстро задохнулись.

Как все скандинавы, живущие за границей, Эльза свободно говорила по-английски. Она была родом из Норвегии. Лет сорока, высокая, стройная, темноволосая и голубоглазая – одна из тех, кто опровергает стереотип о нордических блондинах и блондинках. Мэллори признавался мне, что Эльза – его любимый патологоанатом, потому что она говорит о мертвых не как о трупах, а как о людях, которые когда-то жили. По его словам, так делают не все.

– Оружия у нас нет, – сказал старший инспектор. – Мы даже не представляем, чем их убили. Какой нож сможет разрезать горло подобным образом?

– Длинный, узкий, острый, как бритва, – ответила Эльза, глядя на черную щель, из-за которой шея Хьюго Бака стала похожа на почтовый ящик.

Крови на теле не осталось, лишь от уха до уха тянулся черный надрез.

– Убийца стоял у жертвы за спиной, это видно по классическому длинному разрезу. Оружие – нечто вроде короткого, обоюдоострого меча или длинного скальпеля. Что-то с острым концом и хорошо заточенное, ведь края раны безупречны. Разорванная артерия сокращается и сдерживает кровотечение, но разрезанная – кровоточит без остановки… Характер смерти – убийство, – добавила она, помолчав.

– Время? – спросила Уайтстоун.

– Что касается Хьюго Бака, то после смерти температура тела была тридцать шесть целых и одиннадцать сотых по Цельсию. Чуть ниже нормальной. У Джонса – тридцать пять градусов. Но мистер Джонс умер на улице, а банкир – в кабинете.

– И на открытом воздухе тела остывают быстрее, – сказала Уайтстоун, глядя на Гейна.

– Адама Джонса нашли вечером, в начале восьмого, – сказала Эльза. – Думаю, его убили между пятью и семью. Хьюго Бака обнаружили в шесть. Он умер между четырьмя и шестью утра.

– Двухчасовой интервал? Решила себе соломки подстелить, да? – Мэллори улыбнулся. – А я думаю, обоих обнаружили почти сразу после убийства. Оба погибли незадолго до того, как мы прибыли на место.

Эльза подняла руки – безупречная хозяйка, которая старается не допустить неприятной сцены.

– Точное время назвать невозможно. Вы это знаете не хуже меня.

– Не будем слишком строгими, – сказал Мэллори, по-прежнему улыбаясь. – Время смерти может оправдать человека или приговорить его. Поэтому здесь наши коллеги, судмедэксперты, не склонны строить догадки.

– А детективы отчаянно желают точности, – ответила Эльза.

– Следов борьбы не осталось? – спросил ее Гейн. – Я их не вижу.

– Их нет. У жертв не было ни сил, ни возможности себя защитить. – Эльза поглядела на тело бродяги. – Правда, у мистера Джонса я заметила несколько старых порезов, синяков и ссадин, оставшихся после более ранних инцидентов.

– Улица берет свое, – сказал я. – Нет признаков передозировки? В момент смерти он ничего не употреблял?

Эльза покачала головой.

– Как ни странно, нет. – В ее голосе мелькнула нотка сожаления. – В крови мистера Джонса не содержалось наркотиков. Он хотел изменить свою жизнь, несмотря на то что мы видим.

А видели мы измученные вены – дорожки уколов, миниатюрные рельсы героиновой зависимости. Они уже поблекли.

– Мне кажется, он пытался завязать, – сказала Эльза. – И не раз. – Она виновато улыбнулась. – Если я начну делать вашу работу, вы меня остановите, ладно?

– Знак Зодиака? – спросил старший инспектор.

Эльза широко раскрыла глаза:

– Телец. Об этом свидетельствует гобой, о котором вы упоминали в заметках. Тельцы очень музыкальны. Да отстаньте же от меня, Мэллори!

Все рассмеялись.

Я наклонился и осмотрел шею Адама Джонса, потом – Хьюго Бака. По длине, глубине и цвету раны были совершенно одинаковыми.

– Один разрез, – сказал я. – Один разрез в правильно выбранном месте.

– Порой и одного хватает, – отозвался Мэллори. – Заговорщики нанесли Цезарю двадцать три раны. Но римский врач, который его осматривал, заключил, что Цезарь выжил бы, если бы один из ударов не попал в сердце.

Эльза показала на швы, оставшиеся на телах там, где она разрезала их, чтобы изучить содержимое желудков.

– Как видно по сжатым кулакам, в момент смерти у мистера Бака случился трупный спазм. То, что вы любите называть Помпейским моментом, инспектор. Однако с мистером Джонсом дело обстоит иначе. Окоченели у него только ноги. Как вы знаете, обычно тела застывают в течение двух часов. Если только какая-нибудь часть тела не тратит энергию. В этом случае происходит химическая реакция – потеря аденозинтрифосфата, или АТФ, – вследствие которой мышцы затвердевают и сокращаются. Поэтому окоченение ног означает одно – перед смертью их мышцы очень активно работали.

Мы посмотрели на тело Адама Джонса.

– Выходит, он бежал, – сказал Мэллори. – Нет…

– Убегал, – закончил я.

Ольсен улыбнулась мне, как учительница – лучшему ученику, и протянула что-то, будто вручая награду.

– Это принадлежало банкиру. – Она уронила мне в ладонь какую-то штуковину.

Я разжал пальцы. На меня, точно из могилы, таращился твердый голубой шарик.

– У Хьюго Бака был стеклянный глаз, – сказала Эльза.

Шесть

Вечерело. Я припарковался неподалеку от Риджентс-парк. В буйстве красного и золотого цветов деревья были прекрасны, до листопада еще оставалось время. Правда, совсем немного, подумал я, направляясь к стеклянным дверям многоквартирного дома и жалея, что не надел пальто. Холодало прямо на глазах.

Консьерж безропотно меня впустил. Миссис Бак снова была в халате. Я все не мог решить, рановато сейчас для него или слишком поздно. Однако на этот раз волосы Наташи были сухими. И она оказалась не одна.

Через гостиную прошел мужчина с бокалом шампанского в одной руке и сигаретой в другой. Я узнал шофера из черного «мерса». Даже несмотря на то, что он был в трусах.

– Вы поздно, – сказала миссис Бак.

– Я всего на минуту.

Шофер подошел к двери, потягивая шампанское. Он стал на ступеньку выше в этом мире.

– Какие-то проблемы?

– Пока нет, – ответил я. – Но если захочешь, будут.

– Я подожду в другой комнате.

Шофер с бокалом ушел. Умница.

– Расскажите мне про искусственный глаз вашего мужа, – попросил я.

– Что именно вы хотите знать?

– Как он его потерял?

– В школе. Получил ногой в лицо во время матча по регби. Хьюго был прирожденным спортсменом, – с гордостью сказала она. – Все английские игры – регби, крикет, теннис, футбол – давались ему легко.

– Значит, он потерял глаз в детстве?

Наташа кивнула:

– Он отлично играл.

* * *

На следующее утро, после короткого совещания, я покинул Центральное управление, а часом позже припарковал свой «икс пять» на длинной, усыпанной гравием дорожке перед большим особняком.

Похоже, Адам Джонс серьезно упал, подумалось мне, когда домработница-филиппинка впустила меня в большой холл и оставила одного. Я смотрел сквозь стеклянные двери на сад, что находился с другой стороны дома, и ждал, когда выйдет мать покойного.

Сад разросся и одичал, скрывая давно не чищенный бассейн. На краю бассейна безмятежно спала лиса, будто знала, что сюда никто не придет. Сейчас дом казался необитаемым, но когда-то у его хозяев водились деньги. А может, водятся до сих пор. Возможно, причина запустения – не бедность.

На стене висела картина: улица большого города, но все люди разошлись по домам, луч заходящего солнца падает на стену небоскреба. Написал ее тот же самый художник, чью работу я видел в квартире Бака. И в уголке стояли те же инициалы, маленькие буквы js.

– Большое спасибо, что приехали, – сказала миссис Джонс, спускаясь по лестнице и протягивая мне руки, будто я заглянул к ней с дружеским визитом.

Я старался не подавать вида, но сразу понял, зачем она повязала на голову яркий шарф. Я узнал одутловатую бледность лица, что появляется после месяцев химиотерапии.

И все же красота этой умирающей женщины не увяла. Сквозь рак и химию на меня смотрело молодое, лишенное морщин лицо. Она сохранилась, будто зачарованное существо из сказки.

– Детектив Вулф, – представился я. – Мы с вами говорили по телефону.

Я показал удостоверение, и она вежливо улыбнулась.

– Миссис Джонс, мне очень жаль, что вы потеряли сына.

Ее губы скривились от боли, женщина кивнула и взяла себя в руки. Она была горда и ни за что не показала бы горя постороннему.

– Прошу, – сказала миссис Джонс, указывая в сторону гостиной.

Я пошел следом. Женщина двигалась осторожно и медленно, как человек, который больше не доверяет своему телу. Я подождал, пока она опустится в кресло, и сел напротив, на диван. В комнату бесшумно вошел старый черный лабрадор. Я протянул к нему руку, пес обнюхал ее и устроился у ног хозяйки. Появилась филиппинка.

– Розалита, подай нам, пожалуйста, чаю, – попросила миссис Джонс.

Она взглянула на меня сквозь очки сияющими голубыми глазами, полными мудрости и скорби.

– Я искренне благодарна, что вы приехали. Как идет расследование? Арестовали кого-нибудь?

– Нет, мэм. Но вы окажете нам неоценимую помощь, если ответите на некоторые вопросы.

Она кивнула, рассеянно поглаживая загривок лабрадора. Собака довольно ворчала.

– Ваш сын, – начал я, – Адам. Нам бы хотелось узнать о нем побольше. – Я поколебался и добавил: – На момент смерти у него не было постоянного жилья.

Миссис Джонс улыбнулась, вспоминая прошлое.

– Адам был очень одаренным ребенком. Невероятно талантливым, чутким. И прекрасным музыкантом. Прекрасным!

Она кивнула в сторону, и я заметил, что эта комната – святилище умершего сына. На стеллажах стояли кубки, награды, гипсовые бюсты мужчин с буйными шевелюрами. Между стеллажами на стенах висели грамоты, а на маленьком пианино выстроились фотографии в серебряных рамках.

– Мой сын учился в Королевской академии музыки.

– Один семестр, – заметил я. – Потом его попросили забрать документы.

Розалита принесла чай. Миссис Джонс подняла руку, показывая, что мы нальем его сами. Я подождал, пока домработница уйдет.

– Почему это произошло?

Миссис Джонс почесала пса за ухом. Ее губы плотно сжались, и я понял, что она борется с болью, которая мучает ее, не переставая.

– Потому что в нем была тьма. – Женщина улыбнулась с привычной грустью. – Не знаю, как еще объяснить. В моем сыне поселилась тьма. Она привела его к наркотикам, а наркотики отняли все.

– Кажется, он пытался завязать, – сказал я. – Вскрытие показало, что в крови Адама не содержалось наркотических веществ.

– Да, он хотел остановиться. Очень хотел. – Она посмотрела на меня. – Спасибо.

Благодарить меня было не за что, и я молчал, не зная, как ответить. Миссис Джонс налила чай. Я взглянул в окно: лиса из сада уже ушла.

– Когда вы видели сына в последний раз?

– Месяц назад, пришел занять денег. – Она рассмеялась. – Занять. Вот хороший мальчик! Его отец умер два года назад, и Адаму стало легче брать деньги. Взаймы. С отцом это было непросто. Ссоры, отказы, повышенные тона, слезные обещания измениться. Можете себе представить. У нас пропадали вещи. Часы, оставленные на прикроватном столике. Деньги из бумажника. Из-за этого у сына с отцом совсем испортились отношения. Но у меня Адам никогда не крал, а ведь некоторые поступают и так, я знаю. Случается, что героиновые наркоманы воруют у близких.

Я пил чай. Мало-помалу Адам Джонс становился не просто бродягой, чье тело нашли в переулке, не обнаженным трупом на холодном столе, а чьим-то сыном.

– Я видела его прошлой ночью, – сказала миссис Джонс. – Не то в мечтах, не то во сне. Но чувство было такое, что наяву. Адам был очень грустный. Вы слышали, чтобы кто-то переживал подобное?

Она усмехнулась. Лабрадор сел, потом снова улегся.

– Может, я начала выживать из ума?

– Думаю, это нормально, – сказал я. – Те, кого мы любим, приходят к нам. Особенно поначалу. Особенно когда вы только что их потеряли. Наверное, мертвые находят покой не сразу.

Миссис Джонс взглянула на меня.

– Я так устаю. – Она с досадой махнула рукой, указывая на шарф. – Все эти проблемы.

Я кивнул.

– Возможно, вы стали плохо есть, мэм. – Я помолчал. – Из-за химиотерапии вкус пищи становится отвратительным.

– Вы правы. Тебя предупреждают о выпадении волос и тошноте. Об этом известно каждому. Но никто не говорит, что произойдет со вкусом. – Она посмотрела мне в глаза. – Кажется, вы знаете об этом не понаслышке.

– Моя бабушка пережила то же самое, что и вы, но это случилось очень давно.

– Вы ее любили?

– Она меня вырастила. Взяла к себе, когда умерли родители. Заменила мне мать.

– Понимаю. Мне кажется, она была прекрасной женщиной.

– Я не встречал никого добрее.

– И она умерла.

– Да. Прошу, расскажите еще об Адаме. У него были враги?

Миссис Джонс подняла брови:

– Кто-то его убил. Убил! Но Адам никогда ни с кем не ссорился. Все друзья и знакомые любили его. Насколько мне известно.

– Мэм, в большинстве случаев жертва знает убийцу. Подумайте, кто мог хотеть причинить ему вред? Он упоминал о проблемах с деньгами? Больших долгах?

– Проблемы с деньгами у моего сына были все время. Но он никогда не держал ни на кого зла. Такие, как он, делают мир лучше. А потом он сбился с пути и не нашел дорогу назад. Ничто не помогло – ни наша любовь и боль, ни наша забота, ни его собственное желание. Все напрасно. Но в глубине души он был хорошим мальчиком. А когда-то – и счастливым. Грусть и тьма поселились в нем не сразу.

Миссис Джонс вдруг показалась мне очень усталой. Она кивнула в сторону пианино.

– Взгляните сами. Посмотрите на моего сына, прошу.

Это звучало не просто как приглашение.

– Взгляните, – повторила она.

Я подошел к пианино. Там стояли десятки фотографий, однако на них были только малыш и подросток, будто Адам Джонс так и не повзрослел. Ребенок лежал в кроватке или сидел на руках у матери – молодой, красивой, здоровой женщины, любящей жизнь и своего новорожденного сына, счастливой, потому что у нее появилось это маленькое чудо. Пухленький малыш держал за руку отца; оба улыбались, стоя на солнечном английском берегу. Длинноволосый Адам лет шести-семи с детской скрипкой смеялся, открывая щель между передними зубами. Мальчишка рос у меня на глазах, но так и не превратился в мужчину.

Я взглянул на миссис Джонс. Ее глаза слипались. Лабрадор воспользовался случаем, запрыгнул на диван и свернулся калачиком рядом с хозяйкой. Та клевала носом.

– Я страшно устаю. – Женщина вдруг посмотрела на меня. – У вашей бабушки было такое?

– Да, мэм.

Я взял фотографию десятилетнего Адама, державшего маленький гобой. Одетый в смокинг, мальчик стоял на сцене, а зрители – взрослые и дети – аплодировали ему.

– Это все химиотерапия, – сказал я и поставил фотографию на место.

Миссис Джонс спала. Я снова стал рассматривать снимки: не подскажут ли они что-нибудь? Ни братьев, ни сестер. Адам в пижаме, похожей на костюм Супермена. Адам с юношеским оркестром и снова с тем же оркестром год или два спустя. Адам с мамой на карусели, оба смеются и машут, когда лошадь проезжает мимо фотографа: до свидания, папочка!

Я машинально взял в руки еще один снимок и только потом осознал, что он – тот самый. На серебряной рамке появились первые следы времени. Я даже не слышал, как Розалита вошла и остановилась в дверях. Филиппинка начала убирать со стола.

Я снова посмотрел на фотографию.

Точно такая же, только забрызганная кровью, стояла на столе в сверкающей башне. Все те же семь парней, те же дерзкие улыбки. И снова я обратил внимание, что ребята всего лишь подражают военным. Несмотря на старомодную форму, они еще дети. Школьники, изображающие солдат.

Среди них был молодой Адам Джонс, а с краю стоял подросток Хьюго. Я познакомился с ними двадцать лет спустя, как с жертвами убийства, и видел только их мертвые тела на столах из нержавейки. Однако не узнать их было невозможно.

– Я, похоже, задремала, – вдруг произнесла рядом миссис Джонс, так неожиданно, что я чуть не вскрикнул.

Она взяла у меня фотографию, посмотрела на нее долгим взглядом и поставила на прежнее место – в пыльную бороздку на черном лакированном дереве.

Эта вежливая, добрая, смертельно больная женщина хотела, чтобы я увидел и понял, каков ее сын. Однако теперь я заметил, что ей не нравится, когда трогают его фотографии.

– Вы когда-нибудь встречались с мистером Баком, мэм?

– С Хьюго? Я не видела его лет двадцать. Он работает в Сити. Как я понимаю, преуспевает.

– Ваш сын его знал. Они дружили?

Миссис Джонс кивнула:

– Да. Они вместе учились в Поттерс-Филде.

Семь

Я вернулся в Центральное управление. Остаток этого дня и весь следующий мы провели в отделе.

Вторая фотография изменила все. Она помогла составить список поисковых запросов, и расследование двойного убийства сосредоточилось на семерых школьниках, что двадцать лет назад улыбались, глядя в камеру.

– Не забывайте об основном принципе, – говорил Мэллори, расхаживая между компьютерами.

Наши телефоны не смолкали, а на мониторах мелькали страницы информационной системы ХОЛМС 2[2]2
  ХОЛМС (англ. HOLMES, Home Office Large Major Enquiry System) – главная справочная система Министерства внутренних дел Великобритании.


[Закрыть].

– Ничего не предполагайте. Ничего не принимайте на веру. Проверяйте все.

Когда небо над крышами района Мейфэр побелело, старший инспектор собрал нас на дневное совещание. Он провел рукой по лысине и без удовольствия отхлебнул остывший чай.

– Итак, что мы видим?

Мы видели большой плазменный экран, а на нем – фотографию, что стояла на пианино у миссис Джонс и на столе в кабинете Бака.

Детектив Уайтстоун, заместитель Мэллори, кашлянула и заговорила:

– Снимок сделали в школе Поттерс-Филда весной тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Поттерс-Филд – пансион для мальчиков от тринадцати до восемнадцати лет, расположенный на границе графств Беркшир и Бакингемпшир. Мальчики надели форму Объединенных кадетских сил. Крайний слева – Адам Джонс. Крайний справа – Хьюго Бак.

На большой белой доске, которую мы назвали «стеной Мэллори», висела настоящая фотография подростков – совсем крошечная, размером восемь на десять дюймов, а рядом с ней – снимки Джонса и Бака, сделанные на месте преступления и в Центре судебной экспертизы.

– Объединенные кадетские силы – своего рода корпус для подготовки офицеров, – продолжала Уайтстоун. – В старых частных школах до сих пор этим занимаются.

– А Поттерс-Филд – одна из старейших школ, – сказал Мэллори. – По-моему, ей лет пятьсот. Ровесница Хэрроу и школы Святого Павла. Откуда фотография?

– Это копия той, что осталась у матери Джонса, сэр, – ответил я.

– И мы совершенно уверены, что она не отличается от фотографии на столе Хьюго Бака?

Инспектор Гейн оторвал взгляд от ноутбука.

– На той, что была у банкира, есть поверхностные повреждения, сэр. Под стекло просочилась кровь. Но это точно такая же фотография.

– Джонс и Бак поддерживали связь после окончания школы? – спросил Мэллори.

– Похоже, их пути разошлись, – заметил я. – Мать Джонса не видела Хьюго Бака двадцать лет и не знает о его смерти.

– Она не читает газет? – спросил Гейн.

– У нее рак в последней стадии, – ответил я. – Ей хватает забот.

– Мать ничего не знает, но это еще не значит, что они не общались, – сказал он.

– Наташа Бак, вдова банкира, не встречалась с Адамом Джонсом, – продолжал я. – Она бы вспомнила, если бы у них дома или на свадьбе появился бездомный наркоман.

– Джонс приходил к банкиру на работу, – сказала Уайтстоун. – Я разговаривала с секретаршей Хьюго Бака, и она вспомнила, что с ним хотел встретиться один человек, который назвался старым другом. Два или три года назад. Посетитель выглядел как бродяга. Похоже на Джонса. Но Бак не пожелал его видеть, охране пришлось выставить мужчину вон. Очевидно, был небольшой скандал.

– Наркоман хотел выпросить у богатого друга денег и получил пинка, – вставил Гейн.

– Вероятно, – отозвался Мэллори.

– Значит, мы определенно рассматриваем это как двойное убийство, сэр? – спросил Гейн. – Преступник – один и тот же человек? Даже при том, что жертвы не общались после окончания школы. Как ее там? Поттерс-Филд?

– Да, – ответил Мэллори. – У него характерный почерк. Жертвы – бывшие одноклассники. Этого более чем достаточно. Как дела с отпечатками пальцев?

– Мы сличили все отпечатки из офиса Бака. Подозревать там некого, – сказал Гейн. – Переулок, где нашли Джонса, – кошмар криминалиста. Полно отпечатков. И кто их оставил, нам никогда не узнать.

– А следы перчаток? – спросил Мэллори.

– Нет, шеф. Уж простите.

Старший инспектор покачал головой.

– Там должны остаться следы перчаток. – Он посмотрел на фото. – Остальные пятеро мальчишек… Кто они?

– Выясняем, сэр, – сказала Уайтстоун. – Имена должны быть сегодня к вечеру. Детектив Вулф еще раз поговорит с матерью Джонса, а я связалась со школой. Директор мне перезвонит.

– И узнайте, пожалуйста, кто фотограф, – попросил Мэллори. – Займитесь этим, Уайтстоун, ладно? А вы, детектив Гейн, увеличьте снимок.

Гейн стукнул по клавиатуре, и фотография увеличилась. Сквозь время отчетливо проступили семь лиц.

Мы в молчании смотрели на них.

Сначала все казались мне одинаковыми. Семь веселых богатеньких сынков, задиристые и самодовольные юнцы со старомодными стрижками, уверенные, что будущее принадлежит им. Однако теперь я начал их различать.

Слева Джонс – худой мальчишка с открытым, простодушным лицом. Он выглядел намного моложе товарищей и единственный из всех напоминал ребенка.

Справа Хьюго Бак – темноволосый, взрослый не по годам парень, которому, видимо, уже приходилось каждый день бриться. Уверенный в своей неотразимости и силе, понимающий, какое место занимает под солнцем.

Только сейчас, рассмотрев ребят как следует, я заметил, какие все они разные. Даже улыбались не все.

В центре стоял серьезный худощавый подросток в темных очках. Зачесанные назад волосы открывали его высокий лоб.

По бокам от него – близнецы. Высокие, красивые, хладнокровные, у одного щека исполосована шрамами.

Слева от близнеца со шрамами ухмылялся, высунув кончик языка, коренастый толстяк. А рядом с Хьюго Баком скалил зубы смуглокожий парень, самый высокий из всех. Возможно, индиец.

Одинаковой была только военная форма.

– Что за Объединенные силы? – спросил Гейн. – Богатенькие детки, играющие в солдат?

– Они относятся к этому серьезно, – ответил старший инспектор. – В этих школах многие получают офицерские звания. Большинство выпускников школы поступает на службу в британские вооруженные силы. Говорят, что из Итона уходят в армию, политику и на сцену, а из Поттерс-Филда – в армию, финансы и тюрьму.

Интересно, откуда Мэллори столько об этом знает, подумалось мне.

– Но что от них толку? – недоумевал Гейн. – Офицерский корпус, кадеты. Зачем паренькам из частной школы переодеваться в солдат?

Уайтстоун заглянула в свои записи:

– У них большая история. Объединенные кадетские силы основаны в тысяча восемьсот пятом году. Тогда они назывались «Винтовки Поттерс-Филда».

Мэллори ласково улыбался Гейну, посверкивая в свете ламп круглыми очками.

– Год ни о чем не напоминает, инспектор? Нет? Страна готовилась к вторжению Наполеона. На берегу стояло двести тысяч французов. А эти старые школы готовили ополченцев. Юношеское движение против завоевателей.

– И как, испугался Наполеон, сэр? – спросил Гейн. – Простите мое невежество.

– Да, очень испугался. – Мэллори взглянул на экран. – Не важно, как это называлось, но все частные школы сохранили свои «Винтовки».

– Вступают туда в шестнадцать, – сказала Уайтстоун. – Примерно столько и ребятам на фотографии. Преподавание ведут действующие армейские офицеры: дают навыки командования, обучают сигналам, стрельбе. На выходных курсанты выезжают на полигон, где используют настоящие боеприпасы.

– Что у нас еще? – спросил Мэллори.

– Мясник Боб, сэр, – сказал Гейн и повернулся ко мне: – Не давайте комментариев журналистам, ладно? Для этого есть специальные люди, офицеры пресс-службы. Вот пусть они и работают. Потому что стоит нам открыть рот, как маменькины сынки и всякие социопаты выползают в соцсети похвастаться, как они опасны для общества. Кто-то объявит себя Мясником, а нам придется устанавливать слежку, вычислять его по IP-адресу, ехать к нему домой и объяснять, что он очень плохо себя ведет. Прессе – ни слова. Хорошо?

– Ладно.

Он понял, что спорить я не собираюсь, и смягчился:

– Особенно этой Скарлет Буш. Она язва. Говорят, у нее мозг как таблоид, а рот – как широкополосная газета. Или наоборот?

Я помедлил и спросил:

– Так вы принимаете Мясника Боба всерьез?

– А что еще остается? Если кто-то утверждает, что совершил преступление, мы обязаны его арестовать. Такая у нас работа.

– Есть IP-адрес этого Мясника? – спросил Мэллори.

– Пока нет, сэр, – ответил Гейн. – Он отправляет сообщения через какой-то анонимайзер или прокси-сервер. Возможно, использует программы-посредники, Tor или 12P. Они выполняют роль стены между пользователем и цифровым миром. Большинство детской порнографии так и публикуется. Между прочим, Боб опять выходил на связь.

Инспектор нажал пару клавиш, и семеро подростков исчезли. Вместо них на большом экране появилась страница социальной сети.

Черно-белая фотография размером с почтовую марку. На ней – узколицый мужчина в костюме, при галстуке и в шляпе. В уголке рта нахально торчит сигарета. Историческая фигура.

Мэллори вслух прочел сообщение:

– Я – Смерть, разрушитель миров. Узрите черного ангела людского, праведного мстителя за обездоленных. Грядет Боб Мясник. Убей всех банкиров. Убей всех свиней.

– Кто-то переиграл в компьютерные игры, – хохотнул Гейн.

Старший инспектор даже не улыбнулся.

– Первая часть – слова Роберта Оппенгеймера, отца атомной бомбы, – объяснил он. – Я – Смерть, разрушитель миров. На фотографии – сам Оппенгеймер. Это цитата из древнего индийского текста, Бхагавад-гиты. Он произнес ее после испытаний ядерного оружия. После того, как мир навсегда стал другим.

– Потом почитаю.

Гейн ударил по клавише, и на экран вернулась фотография семерых подростков.

– Наш ключ – это школа, – сказал Мэллори.

– Поттерс-Филд, – начала детектив Уайтстоун, – основана Генрихом Восьмым в тысяча пятьсот девятом году, в первый год его правления. Название взято из Библии. Поттерс-Филд, земля горшечника – клочок, не годный ни на что, кроме захоронений. Эту землю выкупили на деньги, брошенные Иудой. От Матфея, глава двадцать седьмая. «Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови. Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников; посему и называется земля та «землею крови» до сего дня».

Уайтстоун скромно улыбнулась.

– Воскресная школа? – спросил Гейн.

– Гугл, – ответила она.

– Компания более разношерстная, чем кажется на первый взгляд, – заметил я. – Хьюго Бак – из старого банкирского рода. Адам Джонс поступил в Поттерс-Филд как стипендиат музыкальной школы. Они не только умерли, но и жили в разных мирах.

Мэллори кивнул:

– Старые деньги. Новые деньги. И никаких денег. Но кто ненавидит этих ребят?

Мы смотрели на фотографию кадетов Поттерс-Филда, выпуск тысяча девятьсот восемьдесят пятого. В кабинете было тихо, лишь пятью этажами ниже шумели проезжавшие по Сэвил-Роу машины. Я заметил, как Мэллори использует эту тишину, чтобы в ней нам открылась истина.

– Может, они сами ненавидели друг друга? – предположил я.

* * *

Я вернулся поздно. Ужасно поздно.

После школы у Скаут были дополнительные занятия. Что-то на тему иллюстрации в мире моды. Для детей, которые любят порисовать и чьи родители застряли на работе. Но даже при этом раскладе я слишком запоздал.

Скаут в компании мисс Дэвис ждала у школьных ворот. Остальные ребята давно разошлись по домам.

Девочка и учительница оживленно болтали. Точнее, говорила моя дочь, а новозеландка с улыбкой кивала, не успевая вставить ни слова. Скаут очень любила свою учительницу.

Я припарковался поближе и подбежал к ним.

– Простите. На дорогах не протолкнуться.

Мисс Дэвис была невозмутима, точно птица киви. Она все-все понимала.

По пути домой я поглядывал на дочку в зеркало заднего вида.

– Скаут.

Она встретила в зеркале мой взгляд.

– Что?

– Прости, пожалуйста.

– Сегодня была твоя очередь меня забирать. Не миссис Мерфи, а твоя.

– Я что-нибудь придумаю. Наверное, миссис Мерфи будет приходить почаще. Но я никогда больше не буду опаздывать.

Она отвела глаза.

– Скаут.

– Что?

– Ты меня простила?

– Я всегда тебя прощаю, – сказала она, глядя на улицы за окном.

И я всю дорогу думал об этом.

* * *

Скаут каталась по полу со Стэном.

– Ночью он иногда повизгивает. Я слышала.

Я кивнул:

– Я тоже.

– Наверное, хочет вернуться в старый дом.

– Нет. Он хочет услышать, как бьется сердце мамы. Но я знаю, как сделать, чтобы щенки не тосковали. Сейчас покажу.

Я нашел старый будильник и положил его в собачью корзинку, под одеяло.

– Стэн будет думать, что его мама здесь. Он примет тиканье за биение сердца.

Скаут посмотрела на меня с таким недоверием, что затея вдруг показалась мне просто смехотворной. Однако способ и правда сработал.

Я заснул только перед рассветом. Все переворачивал подушку, пока не смолк шум мясного рынка и в комнату не просочился молочно-серый свет. Будильник под одеялом в корзинке постукивал, точно сердце, и за всю ночь Стэн ни разу не заскулил.