Текст книги "Выкрикивается лот 49"
Автор книги: Томас Рагглз Пинчон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Так оно и было. Эдипа и Метцгер кончили одновременно, и в момент оргазма во всем номере внезапно отключилось электричество: погас свет, телевизор заглох, экран потух и почернел. Странное было ощущение. По-видимому, «Параноики» перестарались, и в номере вышибло пробки. Когда вскоре зажегся свет, Эдипа и Метцгер все еще лежали обнявшись посреди разбросанной по всей комнате одежды, вдыхая запах пролитого бурбона, а на экране телевизора вновь возникли Малыш Игорь, его отец и собака – на сей раз в полутемной рубке «Джастин», где неумолимо поднимался уровень воды. Первым утонул пес, выпустив облако пузырей. Затем камера крупным планом показала плачущего Малыша Игоря, его руку на пульте управления. Тут где-то в цепи произошло короткое замыкание, и электрический разряд поразил малыша, который успел лишь судорожно дернуться и испустить пронзительный вопль. В силу известного голливудского пренебрежения правдоподобием отец был избавлен от убиения электрическим током, дабы произнести прощальную речь, попросить прощения у Малыша Игоря и сенбернара за то, что вовлек их в эту гибельную авантюру, и выразить сожаление по поводу того, что им не суждено встретиться на небесах: «Последний раз ты видел своего папочку, малыш. Тебе предстоит отправиться в рай, а мне суждено гореть в аду». В финале крупным планом возникло его искаженное страданием лицо на фоне оглушительного рева хлеставшей в пробоину воды, который затем сменился странной киномузыкой 30-х годов с ведущей партией саксофона, и на экране появилась надпись: «Конец».
Эдипа вскочила на ноги, отбежала к противоположной стене и, повернувшись, злорадно посмотрела на Метцгера.
– Они погибли! – выкрикнула она. – Так-то, паршивец, я выиграла.
– Ты выиграла меня, – улыбнулся Метцгер.
– Так что тебе про меня сказал Инверэрити? – спустя какое-то время спросила она.
– Что с тобой будет не просто. Эдипа заплакала.
– Иди ко мне, – позвал Метцгер. – Ну, иди же.
Выдержав паузу, она сказала:
– Иду. – И вернулась к нему.
Глава Третья
И вскоре события стали развиваться весьма любопытно. Если за открытием системы Тристеро (или просто Тристеро, как она ее обозначила в качестве кодового наименования) скрывалось то, что должно было положить конец ее заточению в магической башне, тогда, рассуждая логически, началом этого процесса должна была стать измена мужу с Метцгером. Логически. Возможно, это Эдипу больше всего и тревожило: все увязывалось логически. И чувствовалось (она уловила это с первой минуты пребывания в Сан-Нарцисо), что ее всюду ждут новые откровения.
Больше всего открытий обещала оставшаяся от Пирса коллекция марок, которая нередко заменяла Пирсу саму Эдипу, – тысячи маленьких разноцветных окон, уводящих в глубины пространства и времени: саванны, кишащие антилопами и газелями, галеоны, плывущие на запад и уходящие в никуда, портреты Гитлера, закаты, кедры Ливана, никогда не существовавшие лица-аллегории – Пирс мог рассматривать их часами, напрочь забыв об Эдипе. А Эдипу марки нисколько не увлекли. Мысль о том, что теперь все это придется разобрать и оценить, вызывала головную боль. Не могли они ничего рассказать, у нее даже и подозрения такого не возникло. И потом, если нет соответствующего настроя или обостренного чутья, вызванного каким-нибудь специфическим соблазном и закрепленного затем всякими случайностями, то что вообще могут рассказать безмолвные марки, напоминавшие лишь о прошлом соперничестве, обманутые, как и она, смертью и готовые разойтись по разным лотам, начав путь к новым владельцам, несть им числа?
Впрочем, чутье у Эдипы обострялось все больше – обнаружилось это, то ли когда пришло письмо от Мачо, то ли когда они с Метцгером забрели в странный бар под названием «Предел всему». Эдипа не могла вспомнить, что было вначале. В самом письме ничего особенного не было, оно пришло в ответ на одну из более или менее бессвязных писулек, которые она добросовестно посылала ему два раза в неделю, но об оказии с Метцгером умалчивала, поскольку чуяла, что Мачо и так узнает. И отправится на танцевальный вечер, устроенный его радиостанцией в спортивном зале, и там на одной из гигантских замочных скважин, начерченных на блестящем полу баскетбольной площадки, высмотрит смазливую девчонку, неуклюже размахивающую руками в попытке сохранить равновесие на каблуках, которые делают ее на дюйм выше любого парня, и будет пялиться на какую-нибудь Шэрон, Линду или Мишель, семнадцатилетнюю спелую ягодку, чьи бархатные глазки в конце концов неизбежно встретят взгляд Мачо, и далее все будет развиваться банальнее некуда, поскольку обнаружится, что мысль об уголовно наказуемом изнасиловании никак не желает покинуть закоулки законопослушного разума. Такое уже случалось, и схема была известна, хотя Эдипа была весьма щепетильна и упомянула об этом, по сути, только раз – остальные три пропали в темном предрассветном небе, – спросив, боится ли Мачо статьи уголовного кодекса. «Конечно», – только и ответил Мачо после короткой паузы, но в его тоне она услышала нечто среднее между раздражением и агонией. Ей было интересно, не отражается ли эта боязнь на его выступлениях. Будучи когда-то семнадцатилетней и готовой посмеяться практически над чем угодно, она затем оказалась побежденной, скажем так, нежностью, которой не позволила себя обуять, дабы не засосало безвозвратно. От дальнейших расспросов она воздержалась. Это был удобный предлог, как и прочие объяснения их неспособности найти общий язык.
Видимо, интуитивно почувствовав, что внутри конверта ничего нового не обнаружится, Эдипа обратила более пристальное внимание на его внешний вид. Поначалу не заметила. Обычный конверт, почтовый штемпель, обычная почтовая марка, слева объявление почтового ведомства: «Обо всех непристойных посланиях сообщайте вашему путчмейстеру». Прочитав это, она принялась лениво просматривать письмо Мачо, отыскивая в нем непристойные слова.
– Метцгер, – вдруг дошло до нее. – Кто такой путчмейстер?
– Парень при кухне, – авторитетно ответил Метцгер из ванной. – Ведает всем горячим и тяжелым: жестяными чайниками, канонерками, голландскими печами…
Эдипа швырнула в него лифчиком.
– Мне предлагают, – сказала она, – сообщать обо всех непристойных посланиях своему путчмейстеру.
– А, ну это они опечатались, – догадался Метцгер. – Бывает. Отвлеклись и нажали не ту клавишу, понимаешь?
Наверное, это было в тот же вечер, когда они заглянули в «Предел всему» – бар на дороге в Лос-Анджелес, неподалеку от завода «Йойодина». Дело в том, что в мотеле «Эхо» культурно уединиться вечерком зачастую просто не представлялось возможным – то ли из-за тишины у бассейна и прозрачности окон, которые на него выходили, то ли из-за обилия юных соглядатаев-вуайеров, вооруженных такими же ключами, как у Майлза, позволявшими им беспрепятственно подглядывать за любым экзотическим сексуальным действом. Дошло до того, что у Эдипы и Метцгера выработалась привычка затаскивать матрац в стенной шкаф, откуда Метцгер сначала вынимал верхний ящик и ставил у двери, затем вынимал нижний и водружал сверху, а в освободившееся пространство просовывал ноги – только так он мог вытянуться в шкафу во весь рост, но к этому моменту, как правило, утрачивал интерес к главному делу.
«Предел всему» оказался заполнен йойодиновскими рабочими из электромонтажного цеха. Зеленая неоновая вывеска весьма остроумно изображала экран осциллографа, на котором беспрерывно плясали фигуры Лесажа.[39]39
Фигуры Лесажа – серия плоских кривых, описываемых предметом, выполняющим взаимно перпендикулярные гармонические движения. Названы по имени французского физика Жюля Лесажа (1822–1880).
[Закрыть] Вероятно, в тот день была получка, поскольку в баре все были уже пьяны. Провожаемые недобрыми взглядами, Эдипа и Метцгер нашли столик в углу. Материализовался морщинистый бармен в защитных очках, и Метцгер заказал бурбон. Эдипа, оглядывая бар, нервничала все больше. Что-то было не так в этой пьяной толпе: все были в очках, и все молча глазели на нее. За исключением двух-трех человек у двери; у тех проходил матч по сморканию – состязались, кто дальше стрельнет соплей через комнату.
Из некоего подобия музыкального автомата в дальнем углу комнаты вырвался хор визгов и гиканий. Все разговоры смолкли. На цыпочках вернулся бармен, неся выпивку.
– Что случилось? – прошептала Эдипа.
– Это Штокхаузен,[40]40
Карл-Хайнц Штокхаузен (1928) – немецкий композитор, крупнейший представитель современной классической музыки.
[Закрыть] – объяснил ей унылый седобородый хиппи. – Ранние пташки все больше хавают «Радио Кёльна». Позже оттопыримся по-настоящему. Мы единственный бар в округе, который жестко проводит политику электронной музыки, сечете? Приходите в субботу, в полночь начнется Синусоидальный сейшн, все вживую, народ на джем съезжается со всего штата – из Сан-Хосе, Санта-Барбары, Сан-Диего…
– Вживую? – удивился Метцгер. – Электронная музыка – вживую?
– Они пишут ее прямо здесь, старик, живьем. У нас целый чулан аудиоусилителей, дальнобойных колонок, контактных микрофонов – все есть, старик. Так что если у тебя нет своей бумкалки, но ты рубишь в этих вещах и хочешь лабать с прочими чуваками – там есть все, что нужно.
– Спасибо, не надо, – сказал Метцгер с победительной ухмылкой Малыша Игоря.
Хрупкий юноша в прорезиненном костюме скользнул на соседнее место, представился Майком Фаллопяном и принялся агитировать за какое-то Общество Жирного Питера.
– Ты служишь компании этих ультраправых параноиков? – спросил дипломатичный Метцгер.
Фаллопян моргнул.
– Они обвиняют нас в том, что мы параноики.
– Они? – спросил Метцгер, моргая в ответ.
– Нас? – не поняла Эдипа.
Общество было названо в честь офицера, командующего «Рассерженным» – военным кораблем конфедератов; в начале 1863 года Жирный Питер вышел в море, лелея дерзкий план обогнуть мыс Горн и, высадив десант, штурмом взять Сан-Франциско с целью открыть второй фронт в войне за независимость Юга. Штормы и цинга повредили и обескуражили все суда эскадры, кроме маленького и задорного «Рассерженного», который объявился у берегов Калифорнии примерно год спустя. Однако коммодор Жирный Питер не знал, что русский царь Николай II отправил Дальневосточный флот – четыре корвета и два клипера под командованием контр-адмирала Попова – в залив Сан-Франциско, рассчитывая (помимо прочего) помешать Британии и Франции выступить на стороне конфедератов. Худшего времени для штурма Сан-Франциско Жирный Питер выбрать не мог. Той зимой ходили слухи, что конфедератские крейсеры «Алабама» и «Самтер»[41]41
Самтер – форт на юго-востоке Южной Каролины в гавани Чарльстона. С бомбардировки этого форта войсками конфедератов 12 апреля 1861 г. началась гражданская война Севера и Юга.
[Закрыть] действительно готовятся атаковать город, и русский адмирал под свою ответственность привел Тихоокеанскую эскадру в полную боевую готовность на случай, если таковая попытка будет предпринята. Но крейсеры, похоже, предпочитали лишь крейсировать. Попов тем не менее периодически выходил на разведку. До сих пор неясно, что же произошло 9 марта 1864 года, в день, ставший священным для всех членов Общества Жирного Питера. Попов выслал то ли корвет «Богатырь», то ли клипер «Гайдамак» посмотреть, что там видно на море. То ли возле города, известного нынче как Кармел-у-моря, то ли на берегу, где сейчас Пизмо-Бич,[42]42
Действительно есть и такой город, и пляж на западе Калифорнии.
[Закрыть] ближе к вечеру, а может, в сумерки, корабли заметили друг друга. Возможно, один из них выстрелил, в этом случае другой ответил; оба промахнулись, поскольку ни на том ни на другом впоследствии не обнаружилось ни царапины. Наступила ночь. Утром русский корабль исчез. Точнее, исчезновение было взаимным. Если верить выдержкам из вахтенного журнала «Богатыря» или «Гайдамака», отправленным в апреле генерал-адъютанту в Петербург и затерявшимся ныне где-то в Красном архиве, то в ту ночь пропал как раз «Рассерженный».
– Это нас не колышет, – пожал плечами Фаллопян. – Мы не пытаемся извлечь из этого Евангелие. Хотя мы могли бы получить основательную поддержку в Библейском поясе,[43]43
Библейский пояс – южная часть Среднего Запада США.
[Закрыть] где могли бы добиться большего успеха. В старой доброй Конфедерации. Ведь это было самое первое военное противостояние России и Америки. Удар, ответ, оба снаряда пролетают мимо, а Тихий океан тихо катит свои волны. Но круги от двух всплесков расходились все шире – и сегодня волна захлестывает нас. Жирный Питер – вот кто был нашей первой настоящей потерей. А не тот фанатик, которого наши друзья из самого левого крыла Общества Джона Берна[44]44
Общество Джона Берча – ультраконсервативная организация, созданная в декабре 1958 г. Робертом Уэлчем-младшим якобы для борьбы с коммунистической деятельностью в США.
[Закрыть] выбрали в мученики.
– Значит, коммодор погиб? – спросила Эдипа. Много хуже, по мнению Фаллопяна. После этой конфронтации, ужаснувшись возможности военного союза между аболиционистской Россией (в 1861 году Николай отменил крепостное право) и Северо-Американскими Штатами, которые лизали задницы аболиционистам, удерживая в то же время своих индустриальных рабочих в цепях рабства финансового, Жирный Питер неделями сидел в своей каюте и размышлял.
– Это выглядит так, – запротестовал Метцгер, – будто он был против индустриального капитализма. А это сразу и напрочь выводит его из рядов антикоммунистов, верно?
– Вы рассуждаете как берчианец, – сказал Фаллопян. – Хорошие дяди и плохие дяди. Истинная правда вам недоступна. Конечно, он был против индустриального капитализма. Как и мы. А капитализм неизбежно ведет к марксизму, правильно? В основе кошмар тот же, разные только ипостаси.
– Индустриализация всего, – рискнул предположить Метцгер.
– Вот именно, – кивнул Фаллопян.
– Что случилось с Жирным Питером? – настаивала Эдипа.
– В конце концов он вышел в отставку. Вопреки своему воспитанию и кодексу чести. Линкольн и царь принудили его. Вот что я имел в виду, говоря о потерях. И он, и большая часть команды осели вблизи Лос-Анджелеса; практически весь остаток жизни он провел в попытках нажить состояние.
– Как грустно, – сказала Эдипа. – И чем занимался?
– Спекулировал недвижимостью в Калифорнии, – ответил Фаллопян.
Эдипа поперхнулась выпивкой, брызнула сверкающими бисерными капельками на добрых десять футов и зашлась хохотом.
– Ха, – сказал Фаллопян. – В том году была такая засуха, что участки в деловых кварталах Лос-Анджелеса можно было купить по шестьдесят три цента за штуку.
У двери раздался мощный рев, и к возникшему на пороге пухлому юноше с почтовой сумкой через плечо хлынула масса тел. «Почта», – ревела толпа. Это было прямо как в армии. Пухлый паренек со смущенным видом вскарабкался на стойку бара и, выкрикивая имена, принялся бросать в толпу почтовые конверты. Фаллопян извинился и присоединился к остальным.
Метцгер выудил очки и, прищурившись, рассмотрел парня на стойке.
– У него значок «Йойодина», – сообщил он. – Что ты на это скажешь?
– Какая-нибудь корпоративная почта, – предположила Эдипа.
– В такое время?
– Наверное, вечерняя смена. – Но Метцгер лишь нахмурился. Эдипа пожала плечами. – Я скоро, – сказала она и направилась в туалет.
На стене уборной среди губнопомадной похабщины она заметила карандашное послание, написанное аккуратным чертежным шрифтом:
ПОТЕРИ? Эдипа заинтересовалась. Под надписью был едва заметно начертан символ, какого она прежде никогда не видела, – крут, треугольник и трапеция, вот такой:
Скорее всего, что-то сексуальное, но уверенности у Эдипы не было. Она достала из сумочки ручку, переписала адрес в записную книжку и срисовала символ, подумав при этом: мать честная, иероглифы. Когда она вышла, Фаллопян уже вернулся и сидел со странным выражением лица.
– Вообще-то вы не должны были это увидеть, – сказал он. В руках у него был конверт. На месте для почтовой марки Эдипа увидела напечатанные на машинке литеры ЧПС.[46]46
ЧПС – частная почтовая служба.
[Закрыть]
– Понятно, – сказал Метцгер. – Доставка почты – монополия государства. А вы против этого.
Фаллопян криво ухмыльнулся.
– Не такой уж это большой мятеж, как кажется. Мы используем внутриведомственную почту «Йойодина». Тишком. Но почтальонов найти трудно, а объемы у нас солидные. У ребят плотное расписание, и они нервничают. Служба безопасности фабрики чует, что крутятся какие-то дела. Секут во все глаза. Де Витт, – он указал на пухлого паренька, которого теребили, стаскивали с прилавка и предлагали выпивку, не слушая отказов, – самый нервный из всех в этом году.
– И большой у вас радиус действия? – поинтересовался Метцгер.
– Только в пределах нашего отделения в Сан-Нарцисо. Вообще-то уже создано несколько отделений по примеру тех, что действуют в Вашингтоне и, кажется, в Далласе. Но в Калифорнии мы пока одни на весь штат. Некоторые из наших многословных корреспондентов оборачивают своими письмами кирпичи, пакуют все это в оберточную бумагу и посылают экспрессом по железной дороге, но я думаю…
– Что они вроде как отмазываются, – посочувствовал Метцгер.
– Это дело принципа, – сказал Фаллопян, словно оправдываясь, – Чтобы обеспечить приемлемый объем почтовых отправлений, каждый должен посылать по крайней мере одно письмо в неделю через ведомство «Йойодин», иначе взимается штраф, – Он развернул письмо и показал Эдипе с Метцгером.
«Дорогой Майк, – гласило послание, – как ты? Подумать только, я отправляю тебе письмо. Как продвигается книга? Пожалуй, на сегодня все. Увидимся в "Пределе"».
– По большей части, – горько признался Фаллопян, – вот так все и обстоит.
– А что там насчет книги? – спросила Эдипа.
Выяснилось, что Фаллопян пишет историю частных почтовых компаний Соединенных Штатов, пытаясь увязать Гражданскую войну с реформой почты, которая началась где-то в 1845 году. Он считал, что федеральное правительство вплоть до 1861 года отнюдь не случайно ставило серьезные препоны на пути независимых почтовых компаний, уцелевших после всех постановлений 45-го, 47-го, 51-го и 55-го годов, которые принимались с целью привести любых конкурентов в этой области к финансовому краху. Фаллопян видел в этом путь всякой власти: становление, развитие и систематическое злоупотребление, – но в тот вечер не стал углубляться в детали. Собственно, в первую встречу Эдипе запомнились только его хрупкое сложение, аккуратный армянский нос и некоторое сходство его зеленых глаз с неоновой рекламой.
Вот так впервые проявила себя перед Эдипой темная, расплывчатая и зловещая система Тристеро. Точнее, так Эдипа попала на уникальный спектакль, где разыгрывался дополнительный акт для тех, кто решил остаться, если пьеса затянется до утра. Словно обнажались формы истории, скрытые выходными платьями, набедренными повязками, сетчатыми бюстгальтерами и украшенными драгоценными камнями подвязками, облегавшими ее фигуру так же плотно, как ворох одежды облегал Эдипу во время сближения с Метцгером, когда они смотрели фильм про Малыша Игоря; словно и впрямь требовалось погружение в долгие мутные, непроглядные предрассветные часы, чтобы система Тристеро смогла предстать во всей своей ужасающей наготе. Может, она улыбнется, потом застесняется, перейдет к безобидному закулисному флирту, затем пожелает спокойной ночи, галантно поклонится и оставит Эдипу в покое? Или, напротив, после окончания танца вернется на старт, горящий взгляд остановится на Эдипе, улыбка, ставшая злобной и безжалостной, пригвоздит ее к месту в зале, одну среди рядов пустых кресел, – и польются слова, которых Эдипа никогда не желала слышать.
Начало представления Эдипа помнила вполне отчетливо. Это было, когда они с Метцгером дожидались оформления документов на официальное представительство в Аризоне, Техасе, Нью-Йорке и Флориде, где Инверэрити торговал недвижимостью, а также в Делавэре, где он ею владел. Эдипа и Метцгер решили провести выходной в Лагунах Фангосо, на одном из последних крупных строительных проектов Инверэрити; за ними увязались «Параноики» Майлз, Дин, Серж и Леонард с подружками, которые набились кучей в машину с открытым верхом. Поездка прошла без приключений, если не считать двух или трех эксцессов, связанных с Сержем, который вел машину, занавесив себе обзор собственными волосами. Его долго уговаривали передать руль одной из девушек. Где-то за сплошной чередой деревянных чистеньких трехспаленных домиков, тысячами проплывавших мимо, пока они неслись через темно-бежевые холмы, скрытое едким смогом, отсутствовавшим в дремотном и удаленном от побережья Сан-Нарцисо, пряталось море; тот самый невообразимый Тихий океан, где не было места всяким серфингистам, пляжным постройкам, канализационным системам, нашествиям туристов, загорающим гомосексуалистам и чартерной рыбной ловле, – огромная яма и памятник уходу оторвавшейся Луны; не слышалось шума, не чуялось запаха, но океан был там; отдельные участки мозга, минуя глаза и барабанные перепонки, вдруг начинали регистрировать какой-то приливно-отливный процесс, который не мог уловить даже самый тонкий микроэлектрод. Еще задолго до выезда из Киннерета Эдипа уверовала в некий принцип, согласно которому океан нес искупление грехов южной Калифорнии (разумеется, не той части, где жила она сама, поскольку там, похоже, все было в порядке); в ней билась подспудная мысль о том, что, как бы мы ни резвились у его берегов, истинный океан остался неоскверненным, целостным и способным даже у берега обратить любое безобразие в более общую истину. Но возможно, это было лишь впечатление, бесплодная надежда, возникшая в тот день, когда они предприняли свой стремительный бросок, который любое море могло бы резко прервать.
Миновав землеройные машины, они въехали в абсолютно безлесную местность – обычный священный рельеф – и постепенно, виляя по песчаной дороге, спустились по спирали к скульптурным очертаниям водного пространства, именуемого озером Инверэрити. Посреди него, на круглом острове, омываемом легкими голубыми волнами, чужеродно торчало здание зала собраний – коренастая сводчатая и бледно-зеленая реконструкция европейского казино в стиле «ар нуво».[47]47
«ар нуво» (фр. art nouveau – новое искусство) – распространенное в некоторых странах названия стиля «модерн».
[Закрыть] Эдипа тут же в нее влюбилась. «Параноики» выгрузились из машины, волоча за собой музыкальные инструменты и дико озираясь, словно надеясь найти в белой песчаной колее розетки, куда их включить. Эдипа вынула из багажника «импалы» корзинку холодных сэндвичей с баклажанами и пармезанским сыром из итальянской забегаловки, а Метцгер выволок чудовищных размеров термос с текилой. Беспорядочной толпой двинулись они по берегу к маленькой бухточке, где стояли суденышки тех владельцев, которым не досталось места у причала.
– Чуваки, – завопил Дин, а может, Серж, – давайте сопрем катер.
– Верно, верно, – завизжали девчонки. Метцгер закрыл глаза и упал, споткнувшись о старый якорь.
– Зачем бродить с закрытыми глазами, Метцгер? – спросила Эдипа.
– Воровство, – ответил Метцгер. – Возможно, им понадобится адвокат.
Среди прогулочных катеров, привязанных вдоль пирса, как выводок поросят, раздалось хрюканье мотора и появился дымок, указывающий, что «Параноики» действительно завели чью-то лодку.
– Валите сюда, – звали они.
Внезапно – дюжиной катеров дальше – поднялось нечто, закутанное в голубую полиэтиленовую штормовку.
– Малыш Игорь, – произнесло оно, – помоги мне.
– Знакомый голос, – сказал Метцгер.
– Скорей, – поторопила штормовка, – пусти меня прокатиться с твоими парнями.
– Быстро, быстро, – кричали «Параноики».
– Мэнни Ди Прессо, – кисло представил фигуру Метцгер.
– Твой приятель, актер-юрист, – вспомнила Эдипа.
– Не так громко, – попросил Ди Прессо, тут же прикидываясь полиэтиленовым конусом и крадучись пробираясь к ним. – Они следят. С биноклями.
Метцгер помог Эдипе взойти на борт готового к угону катера – 17-футового алюминиевого тримарана, носившего имя «Годзилла-II», – и протянул руку, намереваясь втащить в лодку и Ди Прессо, но ухватил лишь пустой пластик, который от рывка слетел, и под ним оказался сам Ди Прессо в водолазном костюме и в защитных очках.
– Я все объясню, – сказал он.
– Эй, – слабо донеслись с берега два крика, прозвучавшие почти в унисон. На открытое место выбежал стриженный ежиком приземистый и сильно загоревший человек, державший руку за пазухой, словно сложенное крыло.
– Это съемка? – сухо осведомился Метцгер.
– Все в натуре, – стуча зубами, ответил Ди Прессо. – Поехали.
«Параноики» отдали швартовы, оттолкнули «Годзиллу-II» от пирса, развернулись и отчалили с мощным концертным гиком, едва не опрокинувшим Ди Прессо за борт. Эдипа, оглянувшись, увидела, что к их преследователю присоединился второй человек, примерно такого же сложения. Оба были в серых костюмах. Есть ли у них оружие, Эдипе рассмотреть не удалось.
– На том берегу озера у меня машина, – сказал Ди Прессо, – но я уверен, что он оставил возле нее засаду.
– Кто «он»? – спросил Метцгер.
– Энтони Гингеррас, – ответил Ди Прессо зловещим шепотом. – Он же Тони Ягуар.
– Кто?
– Эх, sfacim,[48]48
Sfacim – Что-то вроде «едрить тебя…» В романе «V.» есть указание, что источником Пинчону послужило итальянское слово sfacimento, означающее «распад», «гниение». Однако по-английски слово звучит непристойно.
[Закрыть] – поежился Ди Прессо и сплюнул в кильватер.
«Параноики» затянули песню на мотив «Adeste Fideles»:[49]49
Adeste Fideles – «Придите, праведники» (лат.) – рождественская песнь.
[Закрыть]
Эй, примерный гражданин, мы твой катер сперли,
Эй, примерный гражданин, мы твой катер сперли…
При этом они скакали и пытались спихнуть друг друга за борт. Эдипа испуганно отодвинулась и посмотрела на Ди Прессо. Если он действительно заменил Метцгера в телесериале, как тот утверждал, то подбор актеров был типично голливудский: между ними не было ни малейшего сходства.
– Итак, – сказал Ди Прессо, – кто такой Тони Ягуар? Большая шишка в «Коза Ностра», вот кто.
– Ты же актер, – удивился Метцгер. – Как ты в это вляпался?
– Я теперь снова адвокат, – сказал Ди Прессо – Тот пилот никогда не купят, Метц; разве что ты вернешься и выдашь что-нибудь сногсшибательное, в духе Дарроу.[50]50
Дарроу, Кларенс Сьюард (1857–1938) – известнейший американский адвокат 30-х гг., блестящий оратор. Выиграл знаменитый «обезьяний процесс», на котором отстаивал право преподавать в школах теорию Дарвина. Больше всего прославился «процессом Леба и Леопольда», на котором спас от смертной казни двух заведомых убийц, но столь ярко и красочно расписывал присяжным последние часы и муки смертников, что оба подсудимых забились в истерике.
[Закрыть] Привлечешь внимание публики сенсационной защитой.
– Какой, например?
– Например, выиграешь процесс, который я затеял по поводу долгов Пирса Инверэрити. – Метцгер, при всей его невозмутимости, удивился до крайности и выпучил глаза. Ди Прессо захохотал и хлопнул его по плечу. – Нормально, старик.
– Кому это нужно? Впрочем, тебе лучше поговорить и с другим распорядителем. – Он представил Эдипу; Ди Прессо вежливо приподнял очки.
Внезапно налетел холодный ветер, солнце скрылось. Все трое тревожно подняли головы, высматривая угрозу, и уперлись взглядом в поджидавшее их бледно-зеленое здание, в его высокие башенные окна, металлический декоративно-цветочный орнамент и суровое молчание. Дин – «параноик» за штурвалом – аккуратно подвел катер к небольшому деревянному причалу, и все сошли на берег; Ди Прессо нервно направился к пожарной лестнице.
– Хочу проверить, как там машина, – объяснил он.
Эдипа и Метцгер, взяв все для пикника, поднялись по ступенькам, через балкон вышли на светлую сторону здания и по металлической лестнице взобрались на крышу. Они словно бродили по большому барабану; внизу вибрировала пустота и слышались радостные вопли «Параноиков». Ди Прессо, блестя водолазным костюмом, вскарабкался на купол. Эдипа расстелила одеяло и налила текилу в белые пластмассовые чашки.
– Пока там, – сказал Ди Прессо, спускаясь. – Надо будет потом сбегать.
– Кто твой клиент? – спросил Метцгер, протягивая ему текилу.
– Парень, который за мной гонится, – ответил Ди Прессо, зажал чашку в зубах, так что она закрыла ему нос, и игриво покосился на них.
– Ты бегаешь от клиентов? – спросила Эдипа. – От собственной скорой помощи?
– Он хочет призанять деньжат, – объяснил Ди Прессо, – но я сказал, что в любом случае за этот процесс аванса не получу.
– Значит, ты не рассчитываешь на победу, – поняла Эдипа.
– Не лежит у меня к этому душа, – признался Ди Прессе – И потом, как я могу одалживать деньги, если не способен даже вовремя платить взносы за тачку, которую купил, будучи во временном умопомрачении?
– Ничего себе временное, – фыркнул Метцгер. – Длится больше тридцати лет.
– Я не настолько безумен, – сказал Ди Прессо, – чтобы лишний раз нарываться на неприятности. В этом замешан Тони Ягуар, друзья. Ходят слухи, что он здорово приструнил местных законников и теперь вполне может начать наводить свои порядки здесь. А мне такого горя не надо.
Эдипа свирепо уставилась на него.
– Ты вонючий эгоист.
– За всем постоянно присматривает «Коза Ностра», – успокоил ее Метцгер. – Следит. И если организация не хочет, чтобы помогали тем или иным людям, значит, помощи они не получат, – и в помине такого не было.
– У меня есть родственники на Сицилии, – сказал Метцгер на ломаном английском.
«Параноики» и их подружки, вышедшие из-за башенок, фронтонов и вентиляционных труб, возникли на фоне светлого неба и потянулись к корзине с баклажанными сэндвичами. Метцгер сел на термос с текилой, так что выпивки им не досталось. Ветер крепчал.
– Расскажи о процессе, – попросил Метцгер, обеими руками стараясь удержать прическу.
– Ты смотрел бухгалтерию Инверэрити, – сказал Ди Прессе – И знаешь о фильтре для «Биконсфилд». – Метцгер брезгливо поморщился.
– Уголь из костей, – вспомнила Эдипа.
– Ну так вот, мой клиент Тони Ягуар, по его словам, доставил партию костей. Инверэрити ему так и не заплатил. Из-за этого весь сыр-бор.
– Чепуха, – сказал Метцгер. – Не похоже на Инверэрити. В таких расчетах он был крайне щепетилен. Если только это не был подкуп или взятка. Но я занимался только законными налоговыми выплатами, так что все равно ничего бы не заметил. На какую строительную фирму работал твой клиент?
– Строительную фирму? – Ди Прессо покосился по сторонам.
Метцгер оглянулся. «Параноики» с подружками, похоже, были вне зоны слышимости.
– Что, человеческие кости? – Ди Прессо кивнул. – Тогда ясно, как он их получил. Через разные дорожно-строительные предприятия, в которые вкладывал деньги и с которыми заключал контракты. Все делалось самым что ни на есть кошерным способом, Манфред. Если кого и подмазывали, сомневаюсь, что это записывалось.
– Ради всего святого, объясните, – потребовала Эдипа, – каким образом дорожные строители могут торговать костями?
– Раскапываются старые кладбища, – объяснил Метцгер. – Как то, что обнаружилось на пути Восточной автострады Сан-Нарцисо; оно не должно было там оказаться, и потому мы его просто пропахали – ничего страшного.
Ди Прессо покачал головой:
– Никаких взяток, никаких автострад. Эти кости приехали из Италии. Прямая продажа. Некоторые из них там, – он махнул рукой в сторону озера. – Донный орнамент для придурковатых любителей подводного плавания. Собственно, этим я сегодня и занимался – изучал товар. Пока Тони не пустился вдогонку, разумеется. Остальные кости еще в начале пятидесятых использовались на этапе предварительных исследований для разработки фильтра, снижающего вероятность заболевания раком. Тони Ягуар говорит, что собрал все кости со дна Lago di Pieta.[51]51
Озеро Оплакивания (шпал.).
[Закрыть]
– Силы небесные, – поразился Метцгер, услышав это название. – Солдаты?
– Около роты, – подтвердил Ди Прессо. Озеро Оплакивания, находившееся неподалеку от побережья Тирренского моря, где-то между Неаполем и Римом, стало местом ныне забытой (а в 1943 году – трагической) изнурительной битвы, развернувшейся на второстепенном участке боевых действий во время похода на Рим. Несколько недель горстка американских солдат, попавших в окружение и оставшихся без связи, бестолково суетилась на узком берегу чистого и спокойного озера, в то время как с утесов, вертикально нависавших над берегом, денно и нощно, настильно и продольно лупили немцы. Вода в озере была слишком холодной: пловец умирал от переохлаждения, не успев достичь безопасного берега. Не было деревьев, чтобы построить плоты. В воздухе появлялись только одиночные «штукеры»[52]52
«Штукер» – немецкий двухместный одномоторный пикирующий бомбардировщик. Использовался «Люфтваффе» до конца Второй мировой войны.
[Закрыть] на бреющем полете. Удивительно, что так мало бойцов так долго продержались. Они окопались, насколько это позволял скалистый берег, и посылали на утесы небольшие группы, которые почти никогда не возвращались, хотя однажды сумели захватить пулемет. Разведчики искали обходные пути, но большей частью гибли или приходили ни с чем. Солдаты изо всех сил пытались прорваться. Потерпев неудачу, они, сколько могли, цеплялись за жизнь. Но погибли все до единого – глупо, бессловесно и бесследно. А потом в один прекрасный день немцы спустились со скал и побросали в озеро все трупы, которые валялись на берегу, все оружие и всю боевую технику, непригодную к дальнейшему использованию. Трупы спокойно утонули и оставались в озере до начала пятидесятых, пока не появился Тони Ягуар, служивший капралом в итальянской части, прикомандированной к немцам, которые стояли у озера Оплакивания; он знал, что именно лежит на дне, и решил – вместе с несколькими, так сказать, коллегами – выяснить, чем еще можно поживиться. Поднять им удалось только кости. В силу целого ряда туманных причин, которые могли включать в себя известный факт, что американские туристы, каковых тогда развелось в изобилии, готовы платить полновесные доллары практически за что угодно, ввиду рассказов о «Лесной поляне»[53]53
«Лесная поляна» – знаменитое кладбище в районе Глендейл Лос-Анджелеса, на котором похоронены многие голливудские знаменитости.
[Закрыть] и американского культа мертвых; возможно, в смутной надежде, что сенатор МакКарти и его клика, которые приобрели в те дни определенное влияние на богатых заокеанских кретинов, сумеют каким-то образом вновь привлечь внимание к павшим во Второй мировой – в особенности к тем, чьи тела не были найдены, – в общем, в силу целого лабиринта предполагаемых мотивов Тони Ягуар решил, что благодаря своим связям с «организацией», известной нынче как «Коза Ностра», он наверняка сумеет сбыть Урожай костей где-нибудь в Америке. И оказался прав. Импортно-эскпортная фирма закупила кости, толкнула их предприятию по производству удобрений, которое взяло пару бедренных суставов для лабораторных исследований, но в конце концов решило вместо человечины использовать американскую сельдь и переправило оставшиеся несколько тонн холдинговой компании, продержавшей их почти год на складе возле Форта Уэйн в штате Индиана, прежде чем костями заинтересовался «Биконсфилд».
