Текст книги "Воспоминания американского школьника"

Автор книги: Томас Олдрич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Обязательно красный. С черным глазом. Дайте мне вон то ведерко с краской, молодцы.

Я, Чарлз Марден, Бенни Уоллес, Фил Адамс и Фред Лангдон стояли на набережной.

Лодочник Перкер, присев на корточки, красил свою лодку. Толстая кисть медленно ползла справа налево, расплющивалась на выпуклом боку и оставляла за собой широкие полосы блестящей краски.

Низ лодки был зеленый, верх белый.

На носу лодки углем был нарисован дельфин с круглым глазом и загнутым хвостом.

Мы, вытянув шеи, смотрели, как Перкер закрашивал дельфина.

Вся набережная пахла смолой, краской и морской солью. Стучали топоры и молотки.

Ривермутские моряки чинили, красили и смолили свои лодки.

Рукава у моряков были засучены, клеенчатые шляпы сдвинуты на затылок.

На солнце сушились мокрые сети, возле них на земле поблескивали серебристые точки рыбьей чешуи и валялись мелкие рыбешки: сегодня на рассвете два больших черных баркаса "Чайка" и "Ривермутский рыбак" вернулись с первой рыбной ловли.

Все свободное время мы толкались на набережной. Китти бранила меня за то, что смоляные пятна никак не счищаются с моей куртки, а тетушка Эбигэйль морщила нос и уверяла, что от меня пахнет, как от рыбной лоханки.

С лодочником Перкером у нас была большая дружба. Мы помогали ему красить лодку. Фил Адамс придумал ей название "Дельфин", а я посоветовал вместо надписи нарисовать настоящую рыбу.

По четвергам и субботам Перкер никому не сдавал "Дельфин". Он поджидал нас.

Я научился грести почти не хуже Фила Адамса, а он был лучший гребец. Но Фил Адамс умел еще отлично управлять парусами, а мне дедушка строгонастрого запретил даже близко подходить к лодке, пока у нее не снята мачта.

Ривермут стоял у самой дельты реки. По городу река текла широкой ровной полосой, но сейчас же за Ривермутом целая толпа островов разрезала ее на три рукава.

Последний остров, Зандпед, лежал уже наполовину в море. Фил Адамс уверял, что на морской стороне Зандпеда песок совсем желтый и мелкий, как мука, а в песке масса перламутровых ракушек.

Нам давно уже хотелось попасть на Занпед.

– Вся беда в том, – говорил Фил Адамс, – что на такую поездку нужен целый день. А мы даже по четвергам и субботам не можем выехать раньше часу.

– Давайте удерем с уроков, – предлагал Фред Лангдон.

– Влетит от старика Гримшау, он всех записывает.

– Представимся больными, – придумывал Фред.

– Ну и что? Тетушка меня сразу же в постель, – качал я головой.

Фил Адамс почесывал затылок.

– Скверно наше дело.

Но однажды нам повезло. Мистер Гримшау пришел в школу грустный, в черном сюртуке и черном галстуке. После уроков он задержал нас и сказал:

– Дети, завтра у вас не будет занятий. Я уезжаю в Бостон на похороны моего дяди.

Я подтолкнул Фила Адамса локтем.

– Завтра же на Зандпед!

– Правильно. Вовремя умер дядя.

Мы побежали к Перкеру и попросили его дать нам на завтра "Дельфин" на целый день.

–

Солнце только вылезало из-за ратуши, когда мы уселись в лодку.

Чарлз Марден отвязал канат и бросил его сидевшему на руле Уоллесу.

– Вот охота целый день натирать себе мозоли, – ворчал Чарлз.

Чарлзу было завидно: отец не позволил ему ехать с нами.

– Тоже лодку выбрали. Не лодка, а ореховая скорлупка.

– Отваливай! – закричал Фил и оттолкнулся веслом от берега.

Лодка скользнула по упругой гладкой воде и, покачиваясь, тихонько поплыла по течению.

– Р-раз! – скомандовал Фил.

Четыре весла поднялись, блеснули на солнце и врезались в воду.

Набережная сдвинулась и стала отступать назад.

Лодка шла ровными толчками.

Весла просверливали в полированной воде глубокие воронки.

Бочонок пресной воды, привязанный за кормой, морщил светлую дорожку, которую оставляла наша лодка. Мы спустили бочонок за борт, чтобы вода в нем не согревалась. (Сам Перкер сказал, что так делают настоящие рыбаки).

В ящике на носу мы сложили нашу провизию: мерку картошки – чтобы печь ее на углях, – большой кусок ветчины, четверть яблочного пирога, сухари, полдюжины лимонов и сахар для лимонада. Там же стояли чайник и котелок – они звенели при каждом толчке. На дне лодки лежали четыре удочки и свернутая брезентовая палатка.

Солнце уже начало припекать, когда нос "Дельфина" врезался в песок Зандпеда.

Фил не соврал: песок в самом деле был желтый и очень мелкий. Мы подтянули лодку к берегу и замотали канат вокруг тощего куста.

Взвалив на плечи весла, палатку, удочки и провизию, мы зашагали по откосу. Ноги уходили в песок чуть не до щиколотки.

Дальше начинался лес. Под подошвами зашуршали кучи прошлогодних листьев и рыжей хвои. Широкая ветка разлапистой ели сбила с Фреда Лангдона шапку. Ветки у ели были темные, почти синие, только на самых кончиках – светло-зеленые пахучие кисточки.

Под одной сосной, между узловатыми корнями, мы нашли большущий муравейник.

Муравьи взбегали на красный ствол, словно пожарные на вышку. Бенни Уоллес попробовал удержать одного травинкой. Муравей перелез через травинку и побежал дальше.

Еловые шишка ударила меня в плечо. Я поднял голову. Рыжий хвост белки мелькнул в густой хвое.

– Смотрите! – крикнул я, но белка больше не показывалась.

Мы пробирались все дальше и дальше, раздвигая руками ветки.

Фу... целая сетка паутины облепила мне лицо.

Мальчики засмеялись.

– Это тебе не гостиная в нёттеровском доме. Тут нет тетушки Эбигэйль, чтобы по десять раз в день вытирать каждый уголочек, снимать каждую паутинку.

– А тихо-то как! – сказал Уоллес.

– Никого нет, кроме нас, – шепотом ответил Лангдон.

– Мы как Робинзон на необитаемом острове, – прибавил я.

– А может тут жить медведь? – спросил Уоллес.

– Отчего же? Конечно, может. Лес большой, – ответил я.

Всем нам стало весело и страшно.

В кустах что-то зашуршало.

Фил Адамс выступил вперед и раздвинул ветки веслом. В кустах никого не было – только большая ящерица юркнула в траву.

Мы долго бродили между смолистыми стволами и колючими порослями молодых елок.

Потом вернулись на опушку леса, поближе к морю. Здесь мы решили разбить нашу палатку, вбили в землю весла вместо кольев и натянули брезент.

Когда палатка была готова, мы захватили удочки и пошли удить рыбу.

С правой стороны Зандпед спускался в море каменистыми уступами. Целая гряда камней выставляла из воды полированные приливом спины. Здесь было самое глубокое место. "Самое рыбное", – уверял Фил. Прыгая с камня на камень, мы добрались до последней скалы и расположились на ней со своими удочками и наживкой.

У Фреда Лангдона поплавок на удочке был особенный, собственного изобретения – с перышками.

– Сидеть надо тихо, – сказал Фил Адамс. – А то рыба уйдет.

Минут двадцать мы сидели молча и смотрели на свои поплавки. Поплавки не двигались. Даже в глазах у меня зарябило.

– А по-моему, – сказал я, – Филу приснилось, что здесь водится рыба.

– Может, она приглашена на чашку чая к щуке с левого берега, прибавил Уоллес.

Я фыркнул.

– Тсс... клюет, – зашептал Фред Лангдон и дернул удочку. Зеленоватая рыбка сверкнула на солнце.

Фред осторожно снял ее с крючка и опустил в ведерко с водой.

Она плескалась и стукалась о стенки то головой, то хвостом.

Поплавок Уоллеса нырнул.

– Тащи! – закричали мы.

Закусив губу и нахмурив брови, Бенни Уоллес потянул лесу. Удочка погнулась.

– Вот так окунище! – ударил себя по колену Фред, да он не меньше щуки.

– Это тетка Фредовой Рыбки. Она забеспокоилась о племяннице, сказал я.

– Пусть поздороваются, – сказал Уоллес и бросил тетку в ведро к племяннице.

Через час с полным ведерком рыбы мы бежали к своей палатке.

Пока Бенни и Фред чистили рыбу, я и Фил развели костер. Фред придумал, как сложить несколько камней посередине костра, чтобы поставить на них котелок.

Усевшись на корточки, мы смотрели, как белые на солнце язычки огня лизали черное дно котелка. Вода бурлила. Крышка подпрыгивала. Вкусно пахло дымом и горячей ухой.

После ухи мы испекли картошку и ели ее с ветчиной. Закусили яблочным пирогом.

– Поваляемся на берегу, – предложил Бенни.

Мы разлеглись на горячем песке. Фил вытащил из кармана коробку сигар.

– Закурим, ребята.

Я смотрел на сигару, коричневую и толстую, как палец негра.

– Спасибо, Фил, я бы с удовольствием выкурил, но у меня что-то болит язык. Должно быть, я поцарапал его косточкой от рыбы.

– А ты, Фред?

– Сейчас не хочу. Я слишком сыт картошкой.

– Может быть, ты, Бенни?

– Я не умею курить.

– Эх, вы, малыши, – сказал Фил и закурил сам.

Он сделал две-три затяжки. Я смотрел на Фила во все глаза и заметил, как он поморщился.

Фил украдкой плюнул раз, другой. Потом бросил сигару и сказал:

– Без компании и курить-то не хочется.

Мы лежали, закинув головы, и смотрели, как растрепанные тучки бежали по небу. Тучки сталкивались и сливались. Синевы становилось все меньше и меньше. Серая вата подползала к солнцу.

– Чего доброго пойдет дождь, – сказал Фред. – Давайте выкупаемся, пока жарко.

Мы сбросили штаны, рубашки и, разбрызгивая ногами воду, побежали туда, где поглубже.

Легкие пузырьки заскользили по коже, и веселый холодок сжал дыхание. Мы плескались в воде, ныряли, плавали наперегонки, гонялись за крабами.

Вдруг тяжелая капля упала мне на макушку, на нос.

По воде поплыли широкие круги.

– Ребята, дождь!

Мы выбрались на берег и стали наскоро одеваться.

Серо-синяя плотная туча облегла все небо. На острове стало темно, как в десять часов вечера.

Капли падали все чаще и чаще. Вдруг зеленоватая ракета вспыхнула в глубине тучи. Вдали что-то тяжело ухнуло и раскатилось. Рванул ветер, и вся листва, вся трава как по команде опрокинулась наизнанку.

Желтоватым дымом закрутился над берегом песок.

И разом хлынул и застучал по листьям, по песку, по нашим головам сплошной ливень.

– В палатку! – закричал Фил.

Натянув куртки на голову, мы бросились бегом.

В палатке было темно и сухо. Дождь крупным горохом барабанил по брезентовым стенкам.

– Вот так история! – сказал Фред Лангдон.

– Что же нам теперь делать?

– Пустяки, – сказал Фил, – когда дождь бывает сильный, он скоро проходит. Переждем грозу и поедем.

Но дождь не проходил, а ветер становился все сильнее и сильнее.

Слышно было, как шумят и стукаются о берег волны.

– Ох, – сказал Фред, – хотел бы я теперь быть дома.

– Хорошо бы... – сказал я.

– Ну, чего повесили носы? – заворчал Фил. – У нас тут совсем неплохо: сухо уютно. Пирог у нас еще остался?

– Остался.

Мы вытащили остатки пирога, ветчины и прикончили их.

– Хорошо бы теперь сделать лимонад. Фред, Бенни, давайте сюда сахар и лимоны, – скомандовал Фил. – Эх, досада – лимоны-то мы забыли в лодке.

– Давайте я принесу, – вскочил Уоллес.

– Ладно. Только накинь мою куртку, Бенни. Она толстая: в ней не вымокнешь, – сказал я.

– Да как возьмешь лимоны, покрепче привяжи лодку, – прибавил Адамс, а то хороши мы будем, если ее унесет.

– Привяжу так, что вы и не отвяжете, – засмеялся Уоллес и выбежал из палатки.

– Не шлепнись в темноте! – крикнул вслед Фред.

Мы приготовили воду, размешали сахар и стали ждать. Над палаткой свистели качающие ветки.

– Фи-и-ил! – донеслось вдруг сквозь ветер. И еще раз:

– Фи-ил! Том!

Мы вскочили.

– Уоллес! Что-то случилось.

Согнувшись вдвое, головой пробивая ветер, скользя по мокрой траве, мы бежали к морю.

Лодки на песке не было. Обрывок каната, привязанный к кусту, хлестал по мокрым камням, а "Дельфин", зарываясь в воду то носом, то кормой, качался шагах в тридцати от берега.

В лодке, вцепившись в рукоятку руля, стоял Уоллес.

– Правь на берег, – задыхаясь, крикнул я.

Уоллес повернул руль, но лодка только вертелась и подпрыгивала. Я схватился за голову.

Фил сбросил куртку и шагнул в воду. Прибой сбил его с ног. Фил поднялся и пошел дальше. Волна закрутила его и швырнула обратно, на отмель.

По лицу Фила текла кровь.

А лодку уносило от берега дальше и дальше.

Уоллес перегнулся через борт, он что-то кричал, но слова пропадали в ветре.

Мы только видели, как Бенни махнул рукой, потом опустился на скамейку и закрыл ладонями глаза.

Лодка то подскакивала на острой вершине волны, то исчезала между двумя водяными хребтами. Мы стояли по колено в воде, мокрые с ног до головы, слепые от брызг и ветра.

Сложив руки рупором, мы кричали:

– Бенни! Бенни! Уоллес!

Чернильная темнота залила остров и море. Вытирая брызги и слезы, мы смотрели вслед Бенни. Еще несколько минут "Дельфин" был чернее темноты, но потом она одолела его, заслонила, и мы больше ничего не видели.

Вода растеклась по отмели, дошла до кустов; куртки у нас промокли, волосы превратились в сосульки. А мы все стояли и смотрели в темноту.

У Фреда застучали зубы.

– Ну что ж? Пойдем, – сказал Фил Адамс. – Холодно.

Мы поплелись к палатке.

20

Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу.

Мокрые куртки не грели, зуб не попадал на зуб. Море грохотало так гулко, так близко, точно волны расшибались о самые стенки нашей палатки.

Палатка дрожала. Ветер гудел над нами в ветвях деревьев, свистел в каждой щелке брезента. Было так темно, что мы не видели своих рук и ног. Темнота осела вокруг и давила мокрой тяжестью.

В правом углу брезент протек. Кап, кап, кап, кап – стучало в правом углу.

– Когда эта ночь кончится? – прошептал Фред Лангдон. – Как ты думаешь, Фил, который теперь час?

– Часа два.

На секунду вспыхнула молния. Я увидел позеленевшие лица Фила и Фреда. У Фреда дрожали губы.

Стало еще чернее, чем было.

Грохнул гром. Мне показалось, что остров задрожал и медленно поплыл.

– У сторожа Уольбакского маяка есть лодка, – сказал Фил Адамс. – В прошлом году он спас троих.

– А в какую сторону понесло "Дельфин"? – спросил я.

– Как раз к скале Макеро.

Мы опять замолчали.

– Может быть, его подобрали рыбаки, ведь они тоже ушли сегодня в море, – подумал я вслух.

– Может быть, – сказал Фил.

Вдруг Фред всхлипнул, уткнул голову в колени и заплакал.

– Что ты? Что ты, Фред? – Я обнял его.

– Бенни... – прошептал Фред, глотая слезы, – как мы вернемся домой без него?!

"В самом деле, как мы вернемся домой без Бенни? – думал я. – Что мы скажем? Мэри-то как будет плакать. У нее глаза и волосы совсем такие, как у Бенни. Как он смотрел на нас из лодки! Потом он закрыл лицо руками. Плакал он или боялся смотреть на море? Море было черное, все в пене... А волны какие!.. Нет, нет, его непременно спасут".

Вдруг Фил вскочил и выбежал из палатки. Колючая струя ветра и водяной пыли ворвалась к нам.

– Ау!.. Ау!.. – кричал Фил. – Мы здесь!.. Мы здесь!..

Фред и я схватились за руки и прислушались. Фил замолчал. Он вернулся в палатку и сел на прежнее место.

– Показалось, – сказал Фил. – Это, должно быть, чайка кричала, а мне послышался голос Бенни.

Всю ночь мы не спали. Сидели в промокшей палатке на холодной земле, прижавшись друг к другу, и молчали.

Изредка только перекидывались словами.

– Холодно, – бормотал Фред.

– Подвинься поближе к Тому, – советовал Фил.

– Утром нас подберет какая-нибудь рыбачья лодка, – говорил Фил вполголоса.

– Когда еще наступит утро, – отвечал я.

Наконец стенки палатки посветлели. Беловатыми пятнами выступили из темноты лица Фреда и Фила. Потом стали видны волосы, глаза, рот.

Ветер утих. Дождь перестал. Рассвело.

Я поднялся. Все тело затекло, в ногах бегали мурашки, пальцы застыли. Поискал куртку. Ах, да, она осталась у Бенни.

Я вышел из палатки.

Остров был совсем не такой, как вчера, – он стал серый, унылый. На прибитой траве валялись поломанные ветки. С обвисших деревьев капала вода. Мутные ручейки сбегали с пригорка к морю.

Море сделалось грязное, зеленовато-серое. Волн больше не было, но вода все еще качалась и подбрасывала желтые полосы пены.

Вдруг я увидел вдалеке темную черточку.

– Фил! Фил! – закричал я. – Скорей сюда!

Фил и Фред выскочили из палатки.

Я показал им на темную черточку.

– Да, – сказал Фил, – лодка.

Мы побежали к берегу.

Это были два баркаса. Баркасы быстро двигались к острову.

В переднем на руле сидел Перкер, а на носу я разглядел какого-то человека в сером пальто и дедушку.

Дедушка сидел, как всегда, опершись подбородком на набалдашник палки.

Вдруг он увидал нас.

Дедушка вскочил на ноги м крикнул:

– Том!..

Голос у него был не такой, как всегда.

Человек в сером пальто первый выпрыгнул на берег. Это был мистер Уоллес.

– Наконец-то! – Он бросился к нам. – А где же?..

Голос у него оборвался, лицо стало белое, как бумага. Мы опустили головы. Все обступили нас. Фил рассказал, как было.

– Лодку понесло к Уольбакскому маяку...

Он хотел сказать еще что-то, но вдруг всхлипнул и принялся тереть кулаками глаза.

Тут и я не выдержал, бросился к дедушке и, уткнувшись в его пальто, заплакал.

Дедушка крепко прижал меня к себе.

– Вот что, капитан Нёттер, – сказал Перкер, – забирайте-ка вы мальчуганов и отправляйтесь в город. А мы с мистером Уоллесом поедем к маяку.

–

На ривермутской пристани толпились встревоженные люди. Вчера утром, часом раньше нас, вышли в море три рыбачьих баркаса.

Баркасы еще не вернулись. Растрепанные, с красными глазами, женщины стояли на ступенях пристани. Они кутались в платки и перебрасывались отрывистыми тревожными словами.

– Да это капитан Нёттер! Капитан Нёттер, вы не видели наших? кричали нам с пристани, пока мы привязывали лодку.

Дедушка только молча покачал головой.

Сквозь толпу к нам пробрались мать Фреда Лангдона и отец Фила. Мистрисс Лангдон бросилась к Фреду и заплакала.

– Но ты же весь мокрый! – вдруг закричала она, схватила сына за руку и потащила домой.

Мы попрощались с Филом и тоже зашагали к дому.

Тетушка уложила меня в постель, натерла спиртом, укрыла двумя одеялами и напоила чаем с малиной. Но я никак не мог согреться. Зубы у меня стучали больше, чем ночью в палатке, ноги были холодные как лед, а голова лежала на подушке совсем чужая.

В комнате не переставая шумело море. Оно подступало к самой кровати. Я закрывал глаза ладонями, как Уоллес в лодке. Тогда кровать начинала раскачиваться, плясать и вдруг проваливалась куда-то.

Потом мне казалось, что я стою по горло в холодной воде и кричу: "Бенни! Бенни!" А Бенни смотрит на меня из лодки широкими, как блюдечки, глазами. Потом лодку уносит, а глаза остаются и вдруг начинают вертеться, вертеться, так что кружится голова и тошнит.

–

Я болел целый месяц. Китти рассказывала мне потом, что я часто бредил и кричал во сне.

Я постоянно спрашивал о Бенни. Со мной сейчас же начинали говорить о чем-нибудь другом и не отвечали на мои вопросы. Но один раз я услышал, как тетушка разговаривала с Китти. (Они думали, что я сплю).

– Бедный мистер Уоллес, – говорила шепотом Китти. – Я заходила сегодня к Конвеихе в лавку. Он стал совсем седой и так сгорбился, бедняга, что на него смотреть жалко.

– Еще бы, – отвечала тетушка, – такое горе!..

Я уткнулся в подушку и заплакал.

Когда я встал с постели, курточка висела на мне как мешок, а рукава были чуть пониже локтей.

Я вырос на целую голову.

Весь следующий год прошел у нас тихо. Мы много читали, много занимались. Я стал хорошо учиться, и мистер Гримшау объявил меня вторым учеником.

Сороконожки больше не собирались.

21

Большой корабль приближался к Ривермуту.

Три мачты врезались в небо. Как спички, чернели реи.

На самой высокой мачте полоскался в ветре флаг. Я и Перец Виткомб стояли на краю пристани и, устроив из ладоней зонтики, смотрели на корабль.

– Он идет к нам чиниться, – сказал Перец.

– А ты почему знаешь? – спросил я.

– Что же ему тут делать? – ответил Перец. – Такие большие корабли не приходят к нам за грузами.

– Смотри, смотри, Перец! – закричал я. – Матросы!

– Где, Где?

– Вон там на носу.

– Вижу. а сколько их всего на корабле? Ты как думаешь?

– Человек тридцать!

– Только тридцать? На таком-то фрегате?

– Ну, фрегат! Обыкновенный пакетбот.

Корабль стал на якорь. Матросы спустили шлюпку. Шесть пар весел взлетели и разом воткнулись в воду.

– Здорово гребут, – сказал Перец.

Шлюпка подошла к берегу.

– Ловите, пареньки! – крикнул один матрос и бросил нам канат.

Мы поймали мокрую петлю и надели на чугунную тумбу.

Матросы, разминая плечи и оправляя куртки, выходили на пристань.

Первый был молодой белокурый парень в шапке набекрень. Он шел, размахивая руками, и что-то напевал себе под нос. Второй, юркий, смуглый, с серьгой в ухе, был похож на обезьяну. У третьего квадратная борода росла прямо из шеи, он шагал вразвалочку, широченные плечи покачивались на ходу.

Да ведь это старый тайфунец с картинками!

И я сразу вспомнил, как его зовут.

– Матрос Бен! Матрос Бен!

Бородатый матрос остановился и растерянно оглянулся.

– Вы меня не узнаете, матрос Бен?

– Боюсь, что вас никогда не видал, молодой джентльмен.

– Как же вы меня забыли? Два года тому назад на "Тайфуне"... Вы еще тогда обещали нарисовать у меня на руке якорь.

– А, как же, как же! Мастер... мастер...

– Том, – подсказал я.

– Мастер Том из Нового Орлеана. Ну и выросли же вы с тех пор!

– Матрос Бен, пойдемте, пожалуйста, к нам в гости, – упрашивал я матроса.

– Что вы, мастер Том, я ведь у вас никого не знаю, – отказывался Бен.

– Дедушка будет очень рад. Он сам был моряком, капитаном. К нему всегда приходят в гости матросы. И я ему про вас много рассказывал, так что вы почти что знакомы, – уговаривал я.

– Ну ладно, – сказал матрос Бен. – Вот только спрошу у боцмана.

Я поискал глазами Переца. Он расположился на тумбе с ведерком и удочкой.

– Перец, идем с нами, – сказал я.

– Нет, – сердито ответил Перец. – Сейчас рыба хорошо клюет.

Перецу, конечно, было досадно, что это я, а не он, дружу с настоящим матросом.

Дедушка встретил матроса приветливо.

– Здорово, приятель! – сказал он. – Внук прожужжал мне о вас все уши. Том, закрой двери. Не будем мешать тетушке.

Он усадил Бена в кресло и принялся расспрашивать его о судьбе и о корабле, на котором Бен приехал.

Дедушка вспомнил о своих морских путешествиях, Бен рассказывал о своих, и они скоро разговорились, как старые друзья.

– Сбегай к Китти, Том, – сказал дедушка. – Пусть она принесет нам мадеры. Мы с мистером Бенжаменом выпьем за море и за старых моряков.

Я бросился в кухню.

– Китти, дайте мадеры и два стакана, – крикнул я и сейчас же побежал обратно. Я очень боялся, что Бен расскажет без меня самое интересное.

– ...Вы совершенно правы, мистер Бенжамен, – говорил дедушка, мертвая зыбь дело серьезное. Вот когда я плавал на корвете "Колумб" в 1807 году...

Скрипнула дверь, и Китти с подносом в руках вошла в комнату.

– Господи! – вдруг вскрикнула Китти и уронила поднос.

Графин и стаканы со звоном разлетелись вдребезги.

Китти опрометью кинулась в кухню.

– Это привидение! Это привидение!.. – кричала она.

Матрос Бен вскочил. Он покраснел как рак, а глаза стали у него совсем круглые. Бен с шумом отбросил кресло и побежал вслед за Китти.

– Они сошли с ума, – сказал дедушка и постучал пальцем по лбу.

– Что разбилось? Кто сошел с ума? – В комнату влетела тетушка Эбигэйль. В одной руке у нее была пыльная тряпка, в другой метелка.

– Китти и матрос Бен, – сказал я.

– Какой матрос? Почему матрос? – закричала тетушка и, размахивая метелкой и тряпкой, понеслась на кухню.

Мы с дедушкой отправились за ней.

В кухне возле плиты стояли матрос Бен и Китти. Китти уткнулась лицом в куртку матроса Бена и громко всхлипывала. Бен гладил ее по голове своей большой красной рукой, у него тоже были мокрые глаза.

– Извините, сэр, – сказал матрос Бен дедушке. – Она наконец нашлась!

– Этого только не хватало!.. – воскликнула тетушка, никого не слушая. – В моем доме она целуется с матросами. Вон! Чтобы ноги вашей тут не было.

– Охотно, мисс Нёттер, – сказала Китти. – Вот только соберу вещи. Это мой муж.

– Муж? Врет! – закричала тетушка.

– Попрошу вас, мисс... – Матрос Бен шагнул к тетушке.

Но дедушка отстранил его рукой. На лбу у дедушки появилась большая морщина.

– Успокойтесь, Эбигэйль, и уходите к себе в комнату.

– Я не позволю!.. – крикнула тетушка.

Она взглянула на дедушку, разом осеклась и вышла из комнаты.

– Мистер Бенжамен, Китти, – сказал дедушка. – Пойдемте ко мне и расскажите, в чем дело.

Мы уселись вокруг стола. Я примостился поближе к Бену и уставился ему прямо в рот.

– Одно скажу, – начал матрос Бен и стукнул по столу широкой ладонью. – Пусть меня смоет шквал, если я оставил свою жену по доброй воле. Я ее крепко люблю и любил.

Китти покраснела, как морковь, и стала крутить в руках уголок передника.

– Может, Китти вам рассказывала, что мы после свадьбы поселились в Нью-Йорке, в гостинице против доков. Хорошие это были деньки. Лучших и во сне не видать. Надо вам сказать, что мать моя отдала канат на тот свет раньше, чем я научился звать ее. Мне не было и пяти лет, когда отец первый раз взял меня с собой на шхуну. С той поры я и шныряю по морям. Так вот, жили мы с Китти душа в душу три месяца. На четвертый увидел я, что деньги, – хранили мы их в Киттином чулке, – убывают, как вода в отлив. Тут я оробел: какая, думаю, работа на суше? А оставлять бедную мою Китти страх как не хочется. Каждый день крейсирую я в доках: ищу, как бы подзаработать. Ничего не попадается. И вот в одно утро на насыпи No17 окликает меня какая-то каналья в белой шляпе, делает мне знаки, зовет. Я подхожу.

– Здравствуй, старина, – говорит он мне.

– Здравствуй, сэр – отвечаю я.

– Что? Работы ищешь? – спрашивает.

– Ищу, – говорю я. – Да только ее что-то и в подзорную трубу не видать.

– Пойдем. Может, за стаканом эля что-нибудь и сыщется.

И пошел я за ним как дурак в кабачок "Трех морских свинок". Поставил он передо мною бутылку и говорит:

– Скажу без лести: много я на своем веку матросов перевидел, но такие плечи и бицепсы вижу в первый раз. Это просто грех, чтобы такой человек пропадал в матросах или еще хуже того – в грузчиках. Бьюсь об заклад на пятьдесят долларов – быть вам боцманом, и я даже знаю, на каком судне. Ночью из Нью-Берфорда выходит китолов "Буревестник". На нем как раз не хватает одного человека.

– Не подходит, – отвечаю. – Я крепко пришвартован к суше. Я человек женатый.

А он мне:

– Вот и пользуйтесь случаем. Место хорошее. Подарков сколько жене навезете из плавания!

А сам все подливает мне элю да подливает. Чокнулись мы раз, чокнулись другой – под ногами пошла самая что ни на есть килевая качка, и в голове осел такой туман, что маяка не разглядишь. И уж не знаю, что там дальше было. Помню, какую-то бумагу я подписывал, в шлюпку спускался... Очнулся я на "Буревестнике". "Буревестник" дует на всех парусах, и контракт мой подписан на три года.

– Ах, разбойники! – стукнул по столу дедушка.

Китти тихонько всхлипнула и вытерла передником глаза.

Матрос Бен продолжал:

– Уж какое этот было плаванье, я и рассказывать не стану. Человек я крепкий, но между нами скажу, по ночам иной раз ревел, как малый ребенок. Как подумаю, что осталась моя бедная Китти одна, без копейки денег, так просто глядеть на свет не хочется. Кончились наконец три года. Вошли мы в Бедфорд. Я забираю свое жалованье и сразу же отправляюсь в Нью-Йорк. Как полоумный бегу к гостинице, расталкиваю прохожих. Батюшки! – нет гостиницы. На ее месте огромный каменный дом. Говорят, два года тому назад построен. Я в полицию.

– Где Дан Шекфорд, хозяин береговой гостиницы?

– Умер в прошлом апреле.

– Как же мне разыскать теперь мою жену? – пристаю я ко всем.

Сказали мне, чтобы я дал объявление в газетах. Дал... Никто не откликается. Пропала моя Китти. Целый год я толкался в Нью-Йорке. Искал по гостиницам, на улице каждую женщину оглядывал – не Китти ли? Вышли деньги. Пустился я опять в плаванье. В каждом порту расспрашивал, не знает ли кто ирландку Китти Коллинс. Никто не знает. И если бы не мастер Том, – закончил матрос Бен свой рассказ, – так бы до самой смерти мы и не встретились с Китти.

Дедушка встал и подошел к маленькому шкафчику в углу комнаты.

Он достал другую бутылку мадеры и сам ее раскупорил.

– По такому случаю следует выпить, – сказал дедушка и налил четыре стакана.

– Здоровье мастера Тома, – пробасил матрос Бен.

22

Матрос Бен поселился с Китти в маленьком домике на набережной и навсегда остался в Ривермуте.

Домик Бен выкрасил в два цвета: снизу – черным, сверху – зеленым, а на крыше укрепил мачту с подъемным флагом. Домик стал как настоящий корабль.

– Смотрите, мистер Бенжамен, – шутил дедушка, – он того и гляди уплывет в море.

Внутри было тоже как на корабле: камбуз (так Бен называл свою кухню) и каюта. Добрую половину камбуза занимал очаг, по стенам висели медные, ярко вычищенные кастрюли и сковородки, а в углах стояли удочки, лежали свернутые каната и сети. В каюте стол был привинчен к полу, вместо кровати – висячая койка, под окном матросский сундук, а на стене полка с разными редкостями. Когда я приходил в гости к Бену, он снимал все редкости с полки и раскладывал их на столе. Там был моржовый клык с вырезанным на нем эскимосом, челюсть акулы, китайский божок и панцирь большой черепахи. В рамках из ракушек висели картинки: кораблекрушение и битва с пиратами. В домике Бена пахло рыбой и морской травой.

Я познакомил с Беном всю нашу компанию, и мы целыми вечерами торчали в корабельном домике.

Бен чудесно вырезал из дерева кораблики. Настоящий фрегат, с мачтами, с полной оснасткой, висел у него в каюте на крючке, ввинченном в потолок.

У каждого из нас было по кораблю с верфи матроса Бена, и городские мальчишки просто умирали от зависти, когда мы пускали на реке свою флотилию.

Бен научил нас управлять парусами, грести ласточкой, закидывать сети и показал, как ловить рыбу на донную удочку: вместо приманки на леску привешивается свинцовая рыбка с крючком во рту. Тяжелая рыбка гирей тянет лесу на самое дно. Оттого удочка и называется донной.

Бен сам отлил каждому по три рыбки, блестящие, с чешуйками.

Для рыбной ловли у нас было свое любимое место в конце Старой Якорной улицы, там, где она упирается в набережную.

Ни один прохожий не заглядывал сюда, ни одна телега не поднимала здесь пыли, а трава затянула берег и даже мостовую как в поле.

Крайний дом по якорной улице был домик Бена. Это было очень удобно. Всегда можно было сбегать к Китти за краюшкой хлеба с солью или за веревочкой для оборвавшейся лески.

Но больше всего мы любили эту часть набережной из-за пушек.

Пушки остались в Ривермуте от войны с англичанами. Тяжелые старинные пушки стояли рядом у самого берега и смотрели жерлами на воду. От дождей, снега и ветра они покрылись плесенью и ржавчиной. Колеса их вросли в землю. Две пушки свалились набок.

Как-то раз я, Чарлз Марден, Фил Адамс и Джек Гаррис по обыкновению пришли на наше любимое место с донными удочками. Но в этот день рыба не хотела клевать.

Чарлз Марден воткнул удочку в землю. Он разлегся на траве, болтал ногами в воздухе и насвистывал.

Джек Гаррис бросал в воду плоские камешки. Камешки подпрыгивали, как лягушки, и оставляли на воде дорожку из расходящихся кругов.

Я сидел верхом на жерле самой большой пушки и считал, сколько раз подпрыгивает камешек Джека.