Текст книги "Воспоминания американского школьника"

Автор книги: Томас Олдрич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Может, в домино?

– Играли уже, скучно.

– А знаете что? Как это я раньше не догадался. Ведь у нас есть чердак.

– Подумаешь, – сказал Фред Лангдон. – И у нас есть чердак. А во дворе сарай.

– И у нас есть чердак, – сказал Чарлз Марден. – И крыша есть. А на крыше труба.

– Ну и дураки! – сказал я. – Разве у нас обыкновенный чердак? У нас не чердак, а пещера Аладдина. Тетушка Эбигэйль за всю свою жизнь не выбросила ни одной склянки от пилюль, ни одной палки от старого зонтика. Она все прячет на чердаке. Там и дедушкина морская форма, и дорожные сундуки, и чучело обезьяны, которую дедушка привез из Африки. Моль поела ей шерсть – вот ее и стащили на чердак.

– Довольно, – сказал Фред Лангдон, – полезли смотреть тетушкины сокровища.

Высоко лезть нам не пришлось.

Моя комната была почти под самой крышей, и для того, чтобы попасть на чердак, нам нужно было всего только выйти на лестницу и подняться еще на пять ступенек. Но зато какие это были ступеньки! Узкие, скрипучие, и каждая скрипела на свой лад.

Чердачная дверь была закрыта на замок. Замок был большой, черный, тяжелый. Но рядом с дверью на гвозде висел ключ, тоже большой, тоже тяжелый, с толстой, грубо вырезанной бородкой.

Мы осторожно открыли дверь и тихонько, гуськом пролезли на чердак.

Что-то наверху зашуршало, зашумело, и на головы нам посыпались перышки, соломинки и какая-то труха.

Это голуби, которые жили на чердачных балках, испугались нас, поднялись и вылетели в круглое слуховое окошко. На чердаке пахло пылью, табаком и птицами.

Чердак был такой большой, что света из круглого окошка хватало на самую середину. А в углах было совсем темно.

– Хороший чердак, – сказал Перец Виткомб. – Хоть в пятнашки играй. Только жалко, что темно: того и гляди выколешь глаз тетушкиным зонтиком.

– Подождите, – крикнул я, – сейчас будет светло.

Я знал, что на чердаке есть еще пять окошек. Окошки эти были низко, у самого пола. Тетушка велела закрыть их деревянными щитами, чтобы солнце не проникало на чердак и вещи зря не выгорали.

Я отодвинул щиты один за другим, и на чердаке посветлело. Изо всех углов сразу выступили тетушкины инвалиды – шкаф с выломанной дверкой, вешалка без крючков, столы на трех ногах, ширма, вернее, скелет ширмы – она была без материи.

Возле стены стояли два больших сундука, окованных медными полосами. Мы подняли крышку одного – там лежали густо пересыпанные табаком, перцем и еще какой-то дрянью дедушкины старые мундиры и сюртуки. Шитье на воротниках где позеленело, где покраснело, а пуговицы все-таки блестели.

Во втором сундуке лежали тетушкины вещи – огромные шляпы с облезлыми перьями, юбки, такие широкие, что из них можно было сделать парус для корабля, какие-то проволочные каркасы, похожие на клетки для кроликов.

Я вытащил один из дедушкиных мундиров и надел его. Рукава висели чуть ли не до колен, а фалды подметали пол. Но рукава я засучил, а фалды подколол булавками. Вместо шпаги я приспособил палку от тетушкиного зонтика.

Чарлз Марден завернулся в дедушкин плащ и надел на голову тетушкину шляпу с пером.

Фред Лангдон нарядился турком: он накрутил себе на голову чалму из старой шали и надел тетушкин пестрый капот.

Перец Виткомб хотел надеть на себя платье с кринолином. Он просунул голову в проволочный каркас, а плечи – ни туда, ни сюда.

Перец сидел, как мышь в мышеловке. Только минут через десять мы нашли старые плоскогубцы и перекусили в трех местах толстую проволоку.

Проволока была очень крепкая. Нам пришлось здорово повозиться над ней. А Перец все это время стоял, вытянув шею и растопырив руки.

Когда мы его наконец освободили, он сказал:

– Пока вы тут пыхтели с плоскогубцами, я придумал замечательную штуку. Если составить все сундуки вместе, получится настоящая сцена, а если из сундуков вытащить все одеяла и развесить их на веревке – выйдет неплохой занавес.

Мы, ни слова не говоря, навалились животами на сундуки, и они со скрипом съехались вместе.

– Теперь, – сказал Чарлз Марден, – натягивайте веревку и тащите сюда одеяла, а Переца посадим опять в клетку. Он посидит и придумает, какую нам пьесу играть.

– Пусть Перец пасется на свободе, – сказал я. – Я и так знаю, что мы поставим. Я только вчера прочитал подходящую пьесу. Мы будем играть "Вильгельма Телля".

–

В субботу, в четыре часа, наш чердак наполнился публикой.

Генри Блэк стоял у дверей и собирал входную плату.

Место стоило конфету или пять грецких орехов. Публика заняла места. В первом ряду сидели Мэри Уоллес и ее подруга Маргарита.

В последнюю минуту прибежала Китти Коллинс. Она заплатила за свое место огромный кусок сладкого пирога. (И эта обжора, Генри Блэк, слопал его до последней крошки. Когда мы на него напустились, он преспокойно ответил: "Пирог был с вареньем и пачкал руки. Мне его некуда было девать".)

В половине пятого публика начала стучать ногами.

– Начинайте! – кричали в задних рядах.

Но занавес никак не хотел раздвигаться.

Мы, все красные и потные, тянули одеяла изо всех сил.

Трах... веревка лопнула, и занавес шлепнулся прямо на головы артистам. Публика захохотала.

– Дураки! – крикнул я. – Ничего не значит. Представление начинается.

Три большие ветки изображали лес, а перевернутый, покрытый серой пелериной стол – горы.

Облокотившись на скалу и выставив вперед правую ногу, стоял тиран Геслер. (Это был Чарлз Марден). Геслер был в дедушкином мундире. Шитье на мундире мы начистили мелом так, что на него больно было смотреть. Справа у Геслера на груди была приколота пряжка от тетушкиной туфли, слева – кокарда от дедушкиной шляпы.

На голове у него была треуголка, в которую мы воткнули два страусовых пера.

Геслер вытаращил глаза, выпятил нижнюю челюсть, чтобы казаться грозным, прошелся большими шагами по сцене и сказал очень тонким от страха голосом:

– Пусть все оказывают моей шляпе такие же почести, как и мне самому, наместнику короля. Непокорным – голову с плеч.

Ландскнехт – Фред Лангдон – подбежал к нему, стащил с него треуголку и водрузил ее на высокую палку от метлы.

Робкие крестьяне, Уоллес, Блэк и еще несколько мальчиков, в подвернутых чулках и с петушиными перьями на шляпах, гуськом потянулись к палке. Они по очереди останавливались перед треуголкой и низко кланялись.

Все шло очень хорошо.

Но вот наступила самая замечательная сцена. Гордый Телль – это был я, – в плаще и с самострелом за плечами решительно отказывается кланяться шляпе.

– Ах, так!.. – закричал тиран Геслер. – Ты будешь казнен. Впрочем, ты еще можешь спастись. Говорят, что ты отличный стрелок. Сбей яблоко с головы родного сына, и я помилую тебя.

На сцену выполз Перец Виткомб. Он выполз почти на корточках. (Перец играл моего сына – а где же это видано, чтобы сын был выше отца? Вот он и приседал до земли).

На голову Переца Виткомба поставили огромное красное яблоко. Голова у Переца была повязана до самого носа платком, чтобы стрела не попала ему в глаз. Под платком была засунута еще толстая картонка.

– Пусть кровь моего сына падет на твою голову, тиран! – восклицаю я и, выставив вперед ногу, натягиваю лук.

Но Перец, кажется, не особенно-то верит, что я отличный стрелок. Руки у него дрожат, и даже рот открылся от страха.

Я стреляю.

– Ай-ай-ай... – Перец взмахнул руками и сел на пол.

Глаза у него вытаращены, изо рта, как у гончей собаки, болтается язык, а в кончике языка дрожит и покачивается стрела.

– Он убит! – закричала Мэри Уоллес и уткнулась лицом в коленки.

Вся публика соскочила с мест и бросилась на сцену.

– Перец, я не виноват! Зачем ты открыл рот?

Я присел на корточки и с ужасом смотрел на его язык.

Стрела дрожала.

Китти растолкала всех и подбежала к Перецу. Она придержала двумя пальцами кончик языка и выдернула стрелу. Потом она притащила кружку с водой и заставила Переца хорошенько прополоскать рот.

– Что за шум?! Что тут творится?! – раздался вдруг визгливый голос.

Мы все обернулись.

В дверях стояла тетушка.

– Вот не в добрый час принесло, – проворчала под нос Китти.

– У нас театр. Артисты и публика, – сказал я. – Я играл Вильгельма Телля.

– Какие еще Вильгельмы? – закричала тетушка. – Чтобы все сейчас же кончилось. В гостиной сыплется штукатурка. Китти, как вы смели допустить это безобразие? Никаких Вильгельмов! Марш на кухню! Через пять минут чердак должен быть пуст.

Хлопнула дверь, и ступеньки заскрипели под тетушкиными сердитыми ногами.

Так печально кончилось наше первое и последнее представление.

16

Рано утром молочница Салли Квильп привезла в своей тележке вместе с бидонами молока большой шершавый ящик.

Салли Квильп и наша Китти, пыхтя, втащили ящик в коридор и поставили у стенки.

В ящике были яблоки.

Мистрисс Квильп каждую осень доставляла тетушке Эбигэйль яблоки из своего сада.

Зимние запасы были страстью тетушки. С осени наш коридор превращался в настоящий склад: с потолка свешивались коричневые связки сушеных, сморщенных грибов; уцепившись крючком за толстую веревку, покачивался глянцевитый копченый окорок; на полках чинными рядами стояли по росту банки с вареньем; желтая лимонная и розоватая абрикосовая пастила хранилась в выложенных папиросной бумагой жестяных ящиках из-под печенья.

После обеда тетушка Эбигэйль позвала меня.

– Том, помоги мне распаковать и разобрать яблоки.

Ящик сверху был забит досками. Одну за другой я поддел их большим кухонным ножом, и они с треском поднялись и стали торчком.

Крепкий запах холодных яблок и стружек вырвался, заполнил все углы и сразу прогнал сладковатый землистый дух грибов и соленый домашний запах ветчины.

Я вынимал яблоки; тетушка перетирала их и раскладывала на две кучки. В левую попадали подбитые и подмороженные. Подбитые и подмороженные тетушка пускала в первую голову на компот и пироги.

В коридоре было холодно. Пальцы у меня застыли и перестали слушаться. Холодные, гладкие яблоки то и дело выскальзывали из рук.

Тетушка Эбигэйль плотно закуталась в свой серый платок и концы его завязала на спине толстым узлом. Кончик носа у нее покраснел.

Вдруг тетушка вскрикнула и выронила яблоко. Оно глухо стукнуло и покатилось по полу.

В конце коридора появился дедушка с длинной трубкой в зубах.

Тетушка Эбигэйль не выносила курения. Одна мысль о дыме приводила ее в ужас. От запаха табака – уверяла она – у нее делались мигрени и сердцебиение, дым у нее вызывал головокружение и резь в глазах.

С тех пор как тетушка переселилась к брату, табак навсегда был изгнан из дома Нёттер.

Дедушка не мог жить без трубки, но из-за тетушки ему приходилось курить в саду или в конюшне у Джипси. Когда шел дождь, он приходил ко мне наверх и курил в форточку.

– Даниэль! Боже мой! Даниэль! Что вы со мной делаете?

Дедушка спокойно вынул трубку изо рта, легкое белое облачко растаяло в воздухе.

– Этот ужасный табак... Мне дурно... Китти, воды!

Тетушка опустилась на стул, голова у нее беспомощно склонилась набок.

Из кухни прибежала Китти с целым кувшином воды.

– Мастер Том, тащите скорее полотенце!

Дедушка не торопясь, подошел к тетушке. Спокойно покачивая головой, он смотрел, как мы с Китти выжимаем полотенце и прикладываем его к тетушкиным вискам.

– Дорогая Эбигэйль, стоит ли так волноваться?

Тетушка слегка застонала, губы у нее дрогнули, веки приоткрылись, и она с упреком взглянула на дедушку.

– Милая моя, – сказал дедушка и поднес трубку к самым глазам тетушки Эбигэйль. – Милая моя, в этой трубке нет и никогда не было табаку. Она годится только для пускания мыльных пузырей. Я нес ее Тому.

Тетушкины глаза широко раскрылись.

– А... а дым?..

– В коридоре холодно.

Дедушка набрал воздуха и выдохнул целую струю белого пара.

Китти со стуком опустила на пол кувшин и опрометью кинулась в кухню. Я слышал, как она фыркала за дверью.

Тетушка вскочила и сбросила полотенце. Полотенце мокро шлепнулось на пол. А тетушка выпрямилась, туже стянула на плечах свою шаль и, поджав губы, большими шагами вышла из коридора.

– Китти! – крикнул дедушка. – Уберите-ка кувшин и полотенце.

Китти вошла, вся красная от смеха.

– Мисс Эбигэйль нюхает дым глазами, – шепнула она мне, наклоняясь над полотенцем.

Тут я не выдержал и тоже громко фыркнул.

Дедушка обернулся.

– Тише вы! Тетушка услышит.

Но у самого дедушки уголки губ дрожали, и видно было, что ему тоже хочется засмеяться.

Он отвернулся к окну и забарабанил пальцами по стеклу.

– А ведь ночью будет настоящая буря.

Дедушка очень любил предсказывать погоду. Он определял ее по направлению ветра, по форме туч, по цвету неба, по полету ласточек и по целой сотне одному ему известных примет.

Но почему-то все приметы обманывали дедушку.

Если он предсказывал солнечный день, с утра до вечера лил дождь; если мы по его совету надевали плащи и брали с собой зонтики, солнце светило во все лопатки.

Но на этот раз дедушке повезло. Еще с вечера начали падать легкие белые хлопья.

Снег!

В первый раз я увидел снег. Я выскочил во двор.

Снежинки, покачиваясь и догоняя одна другую, летали в темнеющем воздухе. Они медленно опускались на землю, и земля с каждой минутой становилась все светлее и светлее. Стеклянные треугольники и ромбы всплыли на черных лужах. Они срастались друг с другом, и вода исчезала под тонкой блестящей коркой.

Я ловил снежинки на рукав пальто. Они послушно ложились на сукно и не таяли.

Зато на руках и на лице они исчезали в ту же секунду. Оставался только легкий холодок.

– Том, домой! – крикнул дедушка через форточку. – Пора спать.

Я в последний поймал языком звездочку и побрел в комнаты.

–

– Мастер Том, мастер Том, вставайте скорее! Дедушка зовет вас разгребать снег.

– Разгребать снег?

– Да разве вы не слышали, какая метель была ночью? Намело столько, что ни пройти, ни проехать.

Я высунулся из-под одеяла и посмотрел в окно. Верхняя часть стекла сияла густой синевой, вся нижняя была заслонена голубовато-белой снежной стенкой.

Я кубарем скатился с кровати.

– Надеть шерстяные чулки и фуфайку! – крикнул за дверью тетушкин голос.

Замотанный до самого носа мохнатым шарфом, в шапке с наушниками, в теплых рукавицах я вышел на крыльцо.

Огромная пушистая перина опустилась на Ривермут.

Дворы и улицы утонули в белых перьях до самых окон. Белая тяжесть тянула ветки деревьев к земле, покрывала слоями карнизы и крыши.

На ступеньках с лопатой в руках возился дедушка.

Я тоже схватил лопату и принялся за работу.

Мы освободили крыльцо и прорыли ход до самой калитки. Получился узкий коридор, сдавленный с двух сторон белыми стенами. В конце коридора черные колонки садовой калитки охраняли наш туннель, как два араба в белых чалмах.

Возле каждого дома суетились люди с лопатами и тачками.

Только к полудню можно было ходить по Ривермуту, не боясь утонуть в снегу. Узкие тропинки прорезали улицы вдоль и поперек.

Люди ходили по тропинкам гуськом. Для того чтобы двое могли разойтись, одному непременно приходилось залезать в снег.

Когда мы вернулись домой, в камине трещали поленья, и тетушка ждала нас с чаем.

Чай мы пили не за обеденным столом, а за маленьким круглым, перед камином, и тетушка сама налила мне в стакан целую ложку рома. (Обыкновенно она ворчала даже на дедушку, когда он пил ром.)

– Мастер Том, вас спрашивают товарищи, – сказала Китти, появляясь в дверях.

– Только не пускайте их в комнаты! Они, наверное, с ног до головы в снегу, – сказала тетушка.

Я выскочил в переднюю. Там стояли Джек Гаррис, Фил Адамс и Перец Виткомб.

– Одевайся и бежим, Том. А то южане займут Слаттерс-Хилл.

17

Река делила Ривермут на две части – северную и южную. Три моста соединяли оба берега. Чтобы попасть с одной стороны на другую (где бы вы ни находились – около ратуши, около нашего "Храма Грамматики" или около кондитерской Петтинджиля), не нужно было больше пяти минут.

И все-таки в Ривермуте всегда разделяли жителей на южан и северян, и мальчишки южной и северной сторон вели между собою непрерывную войну.

Никто не знал, когда и из-за чего разгорелась эта война и кто был ее зачинщиком, но южане всегда били северян, а северяне лупили южан. Как только я поступил в школу, я сразу очутился в северной партии, потому что и школа и наш дом находились на северной стороне.

Дедушка рассказывал мне, что, когда ему было двенадцать лет, он тоже был в партии северян, и они устраивали бои точь-в-точь такие, как мы.

Слаттерс-Хилл был небольшой полуостров на северном берегу реки. Он, точно каменный крокодил, уткнул морду в реку и выгнул гранитную чешуйчатую спину. Один бок у крокодила был истерзан: там торчали, как ребра, выщербленные камни старой каменоломни, и карабкаться по острым обломкам приходилось на четвереньках. Другой бок полого спускался к реке, и это было самое удобное место для катанья на санках и на коньках. Мы, северяне, считали полуостров своим, но южане уверяли, что Слаттерс-Хилл выдается за середину реки, и поэтому его хозяева – они, южане.

Засунув руки в карманы и подняв воротники, мы шагали по снежной узкой тропинке. Впереди шел Джек Гаррис, потом Фил Адамс, я и, наконец, Перец Виткомб.

Перед домом Чарлза Мардена мы остановились. Джек Гаррис прицелился и запустил в третье справа окно (комната Чарлза и его брата) ком снега. За стеклом показался расплющенный, как белая пуговка, нос маленького Питта, а из форточки высунулась голова Чарлза.

– Выходи, Марден. На Слаттерс-Хилл.

Чарлз кивнул головой и скрылся. Через минуту мы двинулись дальше уже впятером.

Перед домом Бенни Уоллеса – новая остановка, потом перед домом Лангдона, и, когда мы добрались до Слаттерс-Хилл, нас набралось человек пятнадцать.

Джек Гаррис взобрался на камень и сказал:

– Мальчики, слушайте. Я предлагаю построить тут крепость. Сейчас самое подходящее время: южанам до нас не добраться – река еще не совсем замерзла. Когда крепость будет готова, мы покажем им, что такое настоящие северяне. Пусть попробуют ее отвоевать. Кто согласен, поднимите руки.

– Согласны! Отлично! Согласны! – закричали мы, и черные, рыжие, серые рукавицы замелькали в воздухе.

Через три дня на Слаттерс-Хилл выросла неприступная крепость. Снежный вал, такой высокий, что из-за него виднелись только наши макушки, поднялся на вершине полуострова.

Вал шел полукругом; заднюю стену крепости заменяла каменоломня.

Внутри крепости могло поместиться человек тридцать-сорок. В одном углу мы устроили походный госпиталь: здесь в деревянной коробке хранились аккуратно нарезанные чистые тряпочки – бинты для перевязки ран, большая банка с йодом (я стащил ее из аптечки тетушки Эбигэйль) и конверт с пластырем.

В другом углу находился арсенал: круглые, как мячики, плотно скатанные снежки были сложены в три ровные пирамиды.

Запасы провианта мы прятали в углублении скалы – мешок сухарей, полсотни мороженых яблок и бутылка рома.

Ром предназначался для замерзших и опасно раненых.

Враги наши тоже готовились к бою.

С крепостного вала мы видели, как южане лепят снежки и складывают их в большую кучу.

– Эй, вы-ы, та-ам! – кричал Джек Гаррис, сложив руки рупором. Водяные крысы! Что же вы не наступаете? Струсили?

– Погодите, моржи! Вот станет река, мы вам покажем, кто трусы-ы! орали с другого берега.

Лед на реке становился все прочнее.

Камни, запущенные сверху, уже не пробивали ледяной коры, а застревали и чернели в снегу, как изюмины в манной каше.

Только по самому краю еще тянулась полоска черной стынущей воды. Она ни за что не хотела замерзать; легкий беловатый пар все время клубился над нею.

В ночь с пятницы на субботу ударил сильный мороз, и река встала.

Прямо из школы мы всем классом бросились в нашу крепость. Как раз вовремя! С южной стороны двигалось вражеское войско. Враги шли правильными рядами и везли на салазках боевые снаряды.

Возле берега южане остановились. Четыре мальчика с белым флагом на палке стали подниматься на Слаттерс-Хилл.

Джек Гаррис, командир северной армии, Фил Адамс, начальник штаба, и я, адъютант командира, вышли навстречу парламентерам.

– Я начальник южного войска, – выступил вперед Мат Атес, самый сильный из мальчиков вражеской стороны. – Кто ваш командир?

– Я, – сказал Джек Гаррис.

Командиры пожали друг другу руки.

После долгих переговоров мы установили правила сражений.

Во-первых, бои могли происходить только по четвергам и субботам, во время полуотпусков. Нападать на крепость в другие дни считалось подлостью и свинством.

Во-вторых, осажденные должны были сдать крепость, если десять врагов взберутся на вал и продержатся там больше трех минут.

В-третьих, строго запрещалось закатывать в снежки ледяшки и камни. Нарушивших правило выгоняли из войска.

В-четвертых, пленные должны были честно воевать под знаменами врагов, пока свои не выкупят их. Меняться пленными полагалось после каждого боя.

Командиры поклонились друг другу и разошлись к своим войскам.

– Артиллеристы, по местам! – скомандовал Гаррис. – Пехота, будь наготове! Джефферс, Смит, Роджерс и Нокс разносят снаряды. Гарленд и Брасс заготавливают новые бомбы. Уоллес стоит возле санитарного ящика и принимает раненных. Белли и Виткомб идут на разведку.

Мы с Перецем, лежа на животе, поползли к верхушке вала. Осторожно высунув голову, мы высматривали, что делается в неприятельском лагере.

Неприятель строился в ряды. Мат Амес, повернувшись к нам спиной, отдавал приказания, размахивая руками. И вдруг две колонны отделились от войска и двинулись вперед.

– Идут, идут! – закричали мы и кубарем скатились с вала в крепость.

– Открыть огонь! – скомандовал Гаррис, и целая туча ядер полетела в неприятеля.

Оглушенный неприятель остановился.

– Второй залп! – крикнул Гаррис и в ту же секунду схватился рукой за голову: бомба сбила с него шапку.

Град снарядов сыпался на нас с реки. Под прикрытием артиллерии передние колонны врагов шли на приступ. Солдаты бежали, согнувшись вдвое, придерживая одной рукой кучу снарядов, а другой защищая лицо от наших снежков.

Южане подступили к самому валу, но мы так засыпали их бомбами, что они не выдержали и пустились наутек.

– Ура! – заорали мы, и пехота бросилась преследовать врагов. Южане мчались, как зайцы, и нам не удалось захватить ни одного пленного.

В крепости наскоро катали новые снежки.

Уоллес перевязывал Фреду Лангдону подбитый глаз, а Джек Гаррис со своим штабом обсуждал план действий.

– Опять идут! – закричал с наблюдательного поста Перец. Артиллеристы бросились к бойницам.

На этот раз южанам удалось взобраться на вал. Но наша доблестная пехота после горячей рукопашной схватки отбросила врагов от стен крепости, а троих захватила в плен.

– Джек! Джек! – кинулся я к Гаррису. – Позволь мне пойти на вылазку.

– Ладно. Ступай!

Я взял с собой Переца Виткомба и Блэка, и мы тихонько выскользнули из крепости в расселины каменоломни.

Мы спустились по острым скользким камням и стали осторожно пробираться к неприятельскому лагерю, прячась за выступы берега.

Южане были заняты перестрелкой с крепостью Слаттерс, и мы незаметно подкрались к самому складу неприятельских снарядов.

Снаряды лежали в ящиках из-под яиц. К каждому ящику была привязана веревка, чтобы ящики можно было тащить по снегу.

Я подполз к самому большому, схватил конец веревки и тихонько потянул к себе. Ящик послушно двинулся. Я тащил ящик все дальше и дальше и уже слышал шепот Переца и Блэка:

– Давай нам веревку.

Вдруг ящик зацепился за камень и громко скрипнул.

Один южанин обернулся, и глаза у него стали круглые от удивления и злости.

– Лови!.. – завопил он.

Мы вскочили и что есть духу понеслись к своим. Я крепко зажал веревку в кулаке, и ящик, подпрыгивая и скрипя, катился за нами.

А за ящиком с криком и топотом бежала целая толпа южан.

– Поймают! – задыхаясь, шепнул Перец.

Я оглянулся.

Южане были в трех шагах от нас.

Тогда я одним толчком опрокинул ящик. Снежки покатились прямо под ноги "водяным крысам". "Водяные крысы" завязли в куче круглых, крепких снежков. Передний растянулся во весь рост, второй споткнулся об него.

А мы летели не оглядываясь и перевели дух только в трещинах каменоломни.

– Здорово, – сказал я, вытирая рукавицей мокрый лоб. – Они растоптали целый ящик собственных снарядов. Ну, идем наверх. А где же Перец?

– Где же Перец? – повторил Блэк, растерянно оглядываясь по сторонам.

Бедный Перец Виткомб попал в плен.

–

Я, Джек Гаррис, начальник крепости Слаттерс-Хилл, объявляю своим доблестным войскам благодарность за мужественную защиту стен крепости. Том Белли, утащивший из-под самого носа врагов ящик со снарядами, награждается Орденом Полярного Медведя. Хорошо, если бы все были такие же храбрые, как он. Следующая битва назначается в четверг после уроков.

Командир армии Джек Гаррис

Начальник штаба Фил Адамс.

Этот приказ Джек Гаррис вывел мелом на классной доске после первой слаттерс-хиллской битвы. До самого начала уроков доску осаждала целая толпа школьников.

Джек Гаррис приколол на моей куртке белую картонную звезду с медвежьей мордой посередине. Все меня поздравляли и пожимали руку.

18

Целый месяц шли слаттерс-хиллские бои.

Три раза южане завоевывали крепость, но в следующее же сражение мы выбрасывали их вон.

И, наверное, война длилась бы до тех пор, пока наша крепость не потекла бы с горы ручьями. Но одно происшествие положило нашей войне конец.

Однажды в субботу мы чинили крепостной вал. У нас было перемирие после большого сражения, во время которого враги сильно повредили стены нашей крепости.

Обе армии отдыхали и готовились к новой битве.

Мы залепляли бреши, катали снежки и совсем не заметили, как к самой крепости подошел нотариус Джингль.

Он уперся в наш вал тростью с серебряным набалдашником и укоризненно покачивал головой. Из-под огромной меховой шапки торчали острый нос и острая бородка.

– Стыдно, – сказал нотариус Джингль.

Мы подняли головы.

– Стыдно, молодые люди. Вот на что вы тратите золотое время! А ведь я уверен, что ваши уроки остались неприготовленными, и вы, вместо того, чтобы радовать родителей своими успехами, огорчаете их двойками и единицами.

– Неправда, – пробурчал Фил Адамс. – Уроки у нас давно приготовлены.

– Допустим, что приготовлены, – вы наскоро решили пять задач, просмотрели страницу истории – думаете, что ваши обязанности прекрасно исполнены. Добросовестный и трудолюбивый ученик вместо трех задач решает десять, вместо двух заданных глаголов выучивает пятнадцать.

– Эдак просидишь за глаголами всю ночь, – огрызнулся Фред Лангдон. – Надо же нам отдохнуть.

– Я не говорю, что не надо отдыхать. Я не говорю, что не надо играть. Но как играть? Существуют игры тихие, приличные... А вы возитесь в снегу, как дикие звери, набиваете друг другу синяки, рвете башмаки и перчатки, словно они даром достаются вашим родителям. Вот ты, Перец Виткомб, у тебя из рукавицы торчит большой палец. А подумал ли ты, сколько часов твой отец просидел за переплетным станком, чтобы купить тебе эти рукавицы? Ты мальчик бедный! Вместо того чтобы без толку бегать, ты бы лучше приучался к ремеслу.

Наше терпение лопнуло.

– Оставьте нас в покое! – крикнул Джек Гаррис. – Нам и воскресные проповеди надоели хуже осеннего дождя.

– Надоели проповеди?! Проповеди благочестивого отца Гаукинса!.. Да знаете ли вы...

Джек Гаррис махнул рукой и отошел в глубину крепости.

– Том Белли, Чарлз, идите сюда! Слушайте, как нам избавиться от этого скрипуна?

– Если южане не подведут... – начал я и шепотом рассказал Джеку и Чарлзу свой план.

Через минуту Чарлз Марден, размахивая белым платком, летел к южному лагерю.

–... Проповеди отца Гаукинса, лучший урок благочестия и благонравия... – продолжал восклицать Джингль.

–... И самый лучший сонный порошок! – крикнул я.

– Как?! – И нотариус захлебнулся от возмущения. Он поднял к небу руки, и палка с собачьей головой взлетела в воздух, как жезл тех сердитых пророков, о которых по воскресеньям читала тетушка.

– Ура! – загремело неожиданно за спиной мистера Джингля. Он выронил палку и обернулся. Толпа южан со снежками наготове мчались на приступ.

Нотариус попятился к валу. Но с вала лавиной катилось войско северян.

– Пли! – закричали с обеих сторон, и белые пули со свистом понеслись справа налево и слева направо.

Бедный нотариус заметался.

Обе армии не жалели снарядов, но снаряды почему-то не долетали до врагов. Наши куртки оставались такими же черными, коричневыми и синими, как были до сражения, зато мистер Джингль превратился в настоящую снежную бабу.

– Прекратите это безобразие! – кричал он приседая и увертываясь от наших бомб.

Но снежки все летели и летели.

Тогда он подобрал длинные полы своего пальто, нырнул под локоть кого-то из южан и побежал что было мочи по скату Слаттерс-Хилл.

Снежки догоняли его и расплющивались на спине и на шапке.

Бой сразу прекратился. Северяне и южане трясли друг другу руки и хохотали до колик в животе.

– Ребята! Кто-то опять идет! – закричал Мат Амес.

Мы обернулись. Из-за поворота улицы к нам двигался целый отряд полицейских.

– Скотина Джингль! Он нажаловался. Скорее в крепость!

В одну секунду мы перемахнули через вал. Обе армии смешались: никто больше не разбирал, кто южанин, кто северянин.

– Друзья, – громким шепотом сказал Гаррис. – Погибать – так с честью! Тащите сюда снаряды. Лепите новые. Им дорого достанется Слаттерс-Хилл! Удирать всем разом через каменоломню.

Полицейские подходили к крепости. Их было шесть. Они выстроились по росту и шагали, как один человек. Крайний слева был круглый, как шар, Питер Снолли. Щеки у Питера дрожали на ходу.

– Расходитесь по домам! Да живее! – крикнул толстяк.

Вместо ответа целая стена снежных комьев поднялась и рассыпалась над полицейскими.

У двоих снаряды сбили шапки, а толстяку снежок залепил весь рот. Он рассвирепел, замахал короткими ручками и, как петух, наскочил на наш вал.

Но навстречу ему вылетел Фил Адамс и с разбегу боднул его головой прямо в живот.

Толстяк Снолли шлепнулся и, как мяч, покатился вниз.

Товарищи подняли толстяка и выбили из него снег, будто пыль из старого одеяла. Они ругались и грозили нам кулаками. Но снежки летели в них без передышки.

Тогда они надвинули шапки поглубже на уши, подняли воротники и, согнувшись пополам, решительно зашагали вверх по откосу.

Но, когда полицейские наконец взобрались на вал, крепость была пуста.

Защитники Слаттерс-Хилл улепетывали во всю прыть вниз по реке, а последняя кучка храбрецов, прикрывавших отступление, притаились за выступами каменоломни.

– Как ты думаешь, Гаррис, они не заметят нас? – шептал я на ухо Джеку.

– Тсс... Не заметят. Наша яма не видно из крепости.

Мы просидели в каменоломне целый час и своими глазами видели, как полицейские срыли и растоптали сапожищами нашу дорогую крепость Слаттерс-Хилл, свидетельницу стольких блестящих сражений и геройских подвигов.

19

– А дельфин у вас будет какой? Красный?