Текст книги "Воспоминания американского школьника"

Автор книги: Томас Олдрич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Счастливец ты, Бенни. Это здорово интересно. Я бы хотел хоть раз попутешествовать с вами.

– Я спрошу у папы, и мы возьмем тебя с собой. А теперь давай заниматься, а то я опоздаю. Папа редко бывает свободен.

Мы придвинули тетрадки, и перья опять заскрипели. Через четверть часа Уоллес покончил со своими глаголами.

– У меня готово. Я побегу, Том.

– Иди, я тоже скоро кончу.

Уоллес собрал книги и выбежал из класса.

"Какой славный парень этот Уоллес. Роджерс вечно дразнит его "девчонкой". Глупо. Разве девчонки бывают такие умные? А что мускулы у него некрепкие, так это сущие пустяки. Подарю ему свой перочинный ножик".

tetigimus

tetigistis

tetigerunt...

Кончено!

Я собрал книги, стянул их ремешком и, размахивая связкой, выскочил на крыльцо.

Негодяй!

Возле калитки, прижатый к забору, стоял Уоллес. Перед ним, загораживая выход, приплясывал Конвей.

– Уа, уа... Наш младенец захотел кушать. Ничего, твоя кашка не простынет.

Сэт Роджерс, прислонясь к дереву, смотрел на Бенни и Конвея. Он заложил руки в карманы и весело посвистывал.

– Если очень торопишься, попроси хорошенько, – пищал Конвей, может, и отпущу, а пока отведай вот этого. – И Конвей щелкнул Бенни прямо в нос.

Воздух застрял у меня в горле – ни туда, ни сюда. Зубы сжались так, что в скулах стало больно. Сердце заколотилось, застучало, запрыгало. Потом что-то горячее поднялось к глазам и зашумело в ушах. Я соскочил с крыльца и с размаху запустил в Конвея связкой книг.

– Берегись, Билли! – закричал Роджерс.

Конвей бросил Бенни, но не успел увернуться, и связка ударила его в грудь. Он пошатнулся. Я подскочил к Конвею, схватил обеими руками за куртку и стал трясти так, что у него защелкали зубы.

Конвей рванулся. В руках у меня осталась только большая перламутровая пуговица.

Пальцы Конвея впились в мои волосы.

– Стой, стой, ребята! – во двор ввалилась толпа мальчишек с ракетками и мячами. Впереди бежал Фил Адамс.

Он кричал:

– Что это у вас? Драка? Драться, так драться по правилам!

Нас схватили за куртки и оттянули друг от друга. Фил вынул носовой платок и туго обвязал мне голову.

– И куда только ты лезешь с такими вихрами? – ворчал он.

– Все равно. Скорее, Фил. Пусти, – бормотал я.

Конвей смотрел на нас исподлобья.

– Сэт, повяжи мне тоже голову, – потребовал он. Коротенькие волосы Конвея трудно было ухватить даже щипцами, но Роджерс сейчас же вынул из кармана клетчатый платок и, аккуратно сложив его, повязал голову друга.

– Не забудь приемы бокса, которые я тебе показывал, – шептал мне Фил. – Не стискивай кулак. Бей косточками. И все в одну точку. Наскакивай снизу – нырком. Помни, что крач у тебя хорошо выходит. Ну, иди.

Меня отпустили. Я бросился к Конвею. У Конвея остренький противный подбородок! В подбородок! Рука выпрямилась как пружинная. Зубы у Конвея лязгнули.

Он отскочил, пригнулся и ударил меня в живот.

Я захлебнулся воздухом.

– Хук!.. Хук! – кричал Фил.

Я согнул руку, выбросил ее вверх, вбок.

– Ой! – взвизгнул Конвей.

Голова у него качнулась как тряпичная.

"Так!.." – подумал я.

Вдруг в глазах у меня потемнело и в горле стало горячо – Билли ударил меня в нос. Брызнула кровь, кто-то закричал. Кажется, Бенни Уоллес.

Я рассвирепел и, ничего не слыша, ничего не видя, замолотил кулаками куда попало.

Пуговицы отлетели от моей рубашки, нос распух, левый глаз не открывался, но я не чувствовал боли.

– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Не уйдешь! – сквозь зубы шипел я.

– Ура, Том! Конвей бежит! – закричали вокруг.

Но кулаки не могли остановиться.

– Очнись, дурень! Это я! – закричал Фил Адамс.

Он подошел поздравить меня с победой и пожать мою руку, а я заехал кулаком ему прямо в живот. Мальчики хохотали.

Я опустил руки и огляделся. Мальчики столпились вокруг меня. Конвей исчез.

Я был победителем.

Уоллес прикладывал к моему распухшему лицу намоченный под краном платок. Кто-то накинул мне на плечи куртку, кто-то надвинул на подбитый глаз фуражку, мальчики еще раз прокричали "ура" и пошли провожать меня домой.

Тетушка Эбигэйль открыла мне дверь.

– Господи, боже мой! – Она всплеснула руками и в ужасе отшатнулась.

– Это ничего, тетушка, – попытался я улыбнуться.

Но распухший нос и подбитый глаз не хотели слушаться: нос упрямо сворачивал в сторону, а глаз сам собой подмигивал.

Тетушка, не говоря ни слова, схватила меня за руку и потащила к дедушке.

– Полюбуйся, Даниэль! – воскликнула она и с размаху хлопнулась в кресло.

– Кра-а-савец! – сказал дедушка. – Кра-асавец! Где это тебя так разукрасили?

Я начал рассказывать, как Конвей пристал к Уоллесу, как я запустил в него связкой книг, как мы сцепились.

– ...Я сделал крач, а он не по правилам – в живот. Я ему – хук, понимаете: так и сюда. Он стукнул меня по носу. В кровь.

– Эх, – сказал дедушка, – шаг назад и выпад в сторону! Где у тебя голова была?!

– Прозевал, дедушка, но зато я его так свистнул в ухо...

Дедушка слушал, покачивая головой.

– Побежал, говоришь? – хлопнул он себя по колену. – Здорово! Так ему, разбойнику, и надо. Точь-в-точь так влетело от меня фискалу Джинглю. Мне тогда было лет двенадцать. Как сейчас помню эту историю. Хорошее было время...

– Даниэль, – перебила тетушка, – сейчас совсем не время для ваших детских воспоминаний. В драке не может быть ничего хорошего. Вам бы следовало объяснить это Тому.

– Не поможет, сестра, – сказал дедушка. – Это у нас в роду.

Тетушка поджала губы и встала.

– Нужно что-нибудь сделать с его синяками. Я полагаю – пилюли д-ра Паркса, примочка из отвара бузины и патентованная мазь Плорниша...

– Никаких пилюль. Холодный компресс и черная повязка на глаз, чтобы не пугал людей и лошадей.

Тетушка усадила меня в кресло, завернула мою голову мокрым полотенцем и вышла. Через полчаса она вернулась с дюжиной черных повязок на белой подкладке.

– Они всегда будут у нас под рукой, – сухо сказала она.

12

Я стоял перед зеркалом. Страшная рожа смотрела на меня с блестящего стекла. Под глазом до половины щеки темнел огромный синяк. В середине он был густо-лиловый, а по краям сиреневый с красными и желтоватыми прожилками. Превратившийся в щелочку глаз жалобно моргал припухшим веком; нос был гораздо больше похож на грушу, чем на обыкновенный нос.

"Ну, как я покажусь в класс? Ведь засмеют. Надо спустить повязку пониже. Нет, так еще хуже, – синяк вылезает сверху. А если так?"

Я старался приладить повязку получше, но синяк выглядывал то снизу, то сверху, то справа, то слева.

"А, черт с ней, с повязкой... Еще опоздаешь".

Я затянул узелок на затылке, нахлобучил шапку и побежал в школу. У ворот школы меня поджидал Бенни Уоллес.

– Ну как, Том? Что твой глаз? Очень больно?

– Пустяки! Есть о чем разговаривать.

– Ты молодчина, Том! Знаешь, все в школе говорят, что ты молодчина и что Конвея давно пора было поколотить...

– Ах, вот как! – И я сдвинул повязку повыше. Пусть видят, как страдают в честном бою.

Когда я вошел в класс, мальчики закричали "ура!", а Конвей, весь облепленный пластырем, отвернулся и стал смотреть в окно. Сэт Роджерс принялся перелистывать книгу.

Вошел мистер Гримшау. Он сразу заметил мою черную повязку и пластыри Конвея, но ничего не сказал.

– Откройте тетради и приготовьте перья. Сегодня у нас будет диктант.

Он взял свою красную книжечку для диктовок, подумал и отложил ее в сторону.

– Пишите: "Многие мальчики думают, что драка доказывает их мужество и благородство".

Бумага зашелестела, мальчики уткнули носы в тетрадки.

– "Мужество и благородство... Каждый спор решается кулаками и щелчками. Решается кулаками и щелчками... Этим мальчикам не мешало бы помнить..." Марден, не списывай: я все вижу... "Не мешало бы помнить, что в драке победа всегда достается не тому, кто прав, а тому, кто сильнее, – не тому, кто прав..."

– Мистер Гримшау, – вдруг вскочил Уоллес, – я должен вам сказать: Белли дрался из-за меня. Конвей приставал ко мне, он вечно задирает тех, кто послабее, – а Том за меня заступился.

– Это, конечно, несколько меняет дело, – сказал мистер Гримшау. Но все-таки Конвей и Белли знали, что я раз навсегда запретил всякие драки. Теперь я требую, чтобы враги протянули друг другу руки, а вы все запомните, что в следующий раз всякая драка будет строго наказана.

Конвей хмуро подошел ко мне. Я сухо пожал ему руку. Как только кончился урок, ко мне подбежал Чарлз Марден.

– Идем, Белли, – важное дело.

Чарлз Марден привел меня к бочке в углу двора. Самые серьезные школьные дела всегда решались в этом месте. Несколько мальчиков стояли возле бочки. Все таинственно перешептывались и разом замолчали, когда я подошел.

– Виткомб, стань на стражу, – распорядился Джек Гаррис. – А ты, Том, подойди поближе и поклянись, что никому не разболтаешь ни слова.

– Клянусь! – сказал я.

– Помнишь, Том, – начал Гаррис, – раз во время купания ты заметил на шее у Мардена зеленый мешочек с красными буквами: ОРС. Марден еще сказал тебе, что он носит этот мешочек в память покойной тетки мистрисс Оливии Розы Марден. Марден наврал. Все его тетки, к несчастью, живы и пилят его с утра до вечера. Мешочек этот – знак. – Виткомб, нас никто не подслушивает? – Знак "Общества Ривермутских Сороконожек".

– Ривермутских Сороконожек?!

– Да. В это общество могут входить только самые ловкие и храбрые ребята. С первого же дня, когда ты не выдал Чарлза Мардена, мы наметили тебя кандидатом. Но общество принимает только верных людей, и мы решили подождать. История у Петтинджиля и вчерашняя победа окончательно доказали, что ты настоящий парень. Ты можешь вступить в члены общества, если выдержишь испытание. Предупреждаю тебя: испытание это страшное. Если не боишься, ровно в восемь часов будь у пустыря, что за домом паралитика Кобба.

– Буду непременно.

– Ладно. Ребята, расходись!

–

Без пяти восемь я уже был на пустыре. В густых сумерках белела глухая стена. Из темной кучи мусора поблескивали осколки стекла и донышко продавленной жестянки.

Я шагал от кривой общипанной яблони до стены дома и от стены дома до кривой яблони.

"Почему никого нет? Что будет за испытание?"

Вдруг кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул и обернулся.

Передо мной стоял кто-то, с ног до головы закутанный в серую пелерину с капюшоном, надвинутым на лицо.

– Закрой глаза и следуй за мной, – хриплым шепотом сказал человек пелерине.

Я закрыл глаза. Человек схватил меня за руку и потащил куда-то.

Мне ужасно хотелось хоть одним глазком посмотреть, где мы.

Но дело было серьезное, и я честно отогнал от себя искушение.

– Осторожно, – сказал мой проводник, – ступеньки.

Мы остановились.

Шершавая повязка придавила мне нос и глаза.

Чья-то рука стянула на затылке тугой узел. Несколько волосков попали в узелок. Было больно, но я даже не поморщился.

Мы стали подниматься по лестнице. Я считал ступеньки, их было много, – после двадцать седьмой я сбился со счета.

Мой проводник постучал в деревянную дверь.

– Кто там? – раздался сухой голос.

– Свои.

– Пароль?

– Огонь и кровь.

– Великая тайна.

Дверь распахнулась.

Грохот, рычание и вой разом оглушили меня. Потом все стихло, и чей-то хриплый бас проревел:

– Слабый смертный ты вступил в Очарованный грот. Страшные испытания ожидают тебя. Если в сердце твоем есть место робости, беги! Еще не поздно.

– Я не побегу, – сказал я, но голос у меня дрогнул.

– Тогда приступим, – опять проревел бас.

– Я готов.

Вокруг меня запищали, завыли, захохотали.

– Поверните его лицом к востоку. Смертный, сделай тринадцать шагов.

Я сделал тринадцать шагов.

– Остановись несчастный. Ты стоишь на краю бездонной пропасти. Подведите его к перекладине.

Меня схватили и поставили на узкую дощечку.

– По этой перекладине ты должен перейти пропасть. Иди.

Покачиваясь растопыренными руками, я осторожно двинулся по дощечке. Ноги у меня дрожали, и я еле удерживал равновесие.

Вокруг стояла мертвая тишина. Мне казалось, что я иду полгода.

Вдруг ударил гром, и голос произнес:

– Первое испытание кончено. Ты прошел бездну. Испытание второе! Высунь язык!

Я высунул язык во всю длину.

– Дайте сюда раскаленное железо.

Язык у меня затрепетал.

Ко рту приблизилось что-то горячее. Я должен был изо всех сил стиснуть кулаки, чтобы не спрятать язык: он прямо рвался обратно в рот.

Горячее придвинулось еще ближе и обдало жаром все лицо. Запахло дымом. Я вдавил ногти в ладонь, но языка не спрятал.

Горячее внезапно исчезло.

– Смертный, ты выдержал второе испытание. Готовься к третьему и последнему.

Поднялся вой сильнее прежнего. Загремел гром, засвистел ветер, холодные струи дождя стали хлестать в лицо.

– Руки за спину! Иди вперед! – донеслось сквозь бурю.

Я пошел.

– Раз, два, три... – считал мои шаги голос. – Семь, восемь, девять...

Ай-ай-ай... – сто острых копий уперлись в мой живот; я остановился.

– Вперед! – ревело и пищало у меня за спиной. Я стиснул зубы и шагнул.

Копья исчезли. Вой смолк. Буря утихла.

– Смертный, ты выдержал три испытания. Ты достоин быть членом "Общества Ривермутских Сороконожек". Поднимись по этой лестнице. На вершине ты выслушаешь устав и примешь присягу.

Я вскарабкался по ступенькам и остановился на верхней. Стоять было очень трудно: лестница шаткая, приставная, с перекладинами вместо ступенек.

– "Устав ОРС", – важно начал голос, очень похожий на голос Фреда Лангдона.

– "Общество Ривермутских Сороконожек" – самое лучшее и самое храброе общество на свете.

Цель его – устрашать весь мир и ежедневно дразнить пастора Гаукинса, полицейского Снолли и презренного Мольбери.

Трусы, размазни и фискалы в члены общества не принимаются.

Сороконожки обязаны стоять друг за друга горой и помогать своим во всех несчастьях – например: давать списывать и подсовывать шпаргалки на письменных работах, подсказывать на уроках, приносить что-нибудь вкусное оставленным без обеда, покрывать и защищать тех, на кого разозлится старик Гримшау или эта скотина Мольбери.

Председатель общества называется ПС – Первая Сороконожка. Все должны ее слушаться. На собраниях ПС первая выбирает себе пирожное.

Собрания устраиваются раз в неделю.

Тот, кто не явится, должен заплатить один пенс штрафу.

Деньги идут на яблоки, пистоны и т.п.

Сороконожки должны держать язык за зубами и свято хранить тайны ОРС.

Каждая новая Сороконожка принимает присягу и клянется в верности обществу.

Страшное наказание постигнет Сороконожку, нарушившую присягу: ее расстреляют из пушки, повесят на самом высоком дереве, утопят в самом глубоком месте реки, вырвут все сорок ног.

И еще ей никто не станет подавать руки и подсказывать на уроках".

– Все. Теперь подыми правую руку и присягай.

– Клянусь быть верной Сороконожкой, исполнять все правила и никогда не болтать про общество.

Т-рах!.. Над самым моим ухом грохнул выстрел.

Я вздрогнул, лестница выскользнула из-под ног, и я полетел в пропасть.

Повязка свалилась, и я увидел, что сижу в огромной бочке. Вокруг хороводом носятся какие-то хари. Рты до ушей, огромные носы, клыки, рога, ослиные уши. У одного горшок вместо головы, у другого – кастрюля.

Я привстал и схватил за рукав рогатого черта, но он вырвался.

"Ах, жулики! Как они вырядились! Ведь это Чарлз Марден в длинноносой маске. У Переца на голове кастрюля. Джек Гаррис весь завернулся в волчью шкуру, – я ее знаю, эту шкуру: она всегда лежит у них перед печкой".

Я уперся руками в края бочки и выскочил.

Сейчас же с одной стороны меня схватила козлиная голова, с другой волк, и я закружился вместе с ними.

– Стойте! – закричал Джек Гаррис. – Еще не все кончено. Уоллес выходи.

Уоллес вытащил из кармана зеленый мешочек на красном шнурке, с красными буквами ОРС и надел мне на шею.

– Это Мэри вышила тебе. Только она одна из девочек и знает про Сороконожек.

– А что там внутри?

– Посмотри.

Я осторожно развязал мешочек. В мешочке, обернутая розовой ватой, лежала высушенная сороконожка.

– Теперь ты настоящий член общества, – сказал Гаррис и крепко потряс мою руку.

– Ура! – закричали Сороконожки и повели меня осматривать свои владения.

"Очарованный грот" оказался чердаком Фреда Лангдона. Мост через бездну – доской, положенной на два кирпича, раскаленное железо пучком подожженной соломы, а сто острых копий – тремя игрушечными саблями.

На табуретке стояла чашка воды и лежал веник для обрызгивания белья.

– А это что такое?

– Это? Это дождь. А вон лежит гром.

Гром был куском листового железа и большой проржавленной кастрюлей.

"Вот черти! Как они меня провели! Ну, пусть только вступит в общество какая-нибудь новая Сороконожка, я ей такое придумаю!"

– Пир начинается! – объявил Чарлз Марден и вытащил мешочек с яблоками и мешочек с орехами. Мы уселись в кружок. Каждому досталось по горсти орехов и по полтора яблока.

– Ну, Том, – сказал Фил, громко щелкая орехи. – Как мы отпразднуем твое вступление в ОРС? Каждая Сороконожка всегда придумывает какуюнибудь штуку.

– И я придумаю.

"Что бы такое сделать? Зашить рукава пальто у мистера Мольбери? Уже зашивали два раза. Или пришпилить ему чертика на спину? Старо! Устроить кошачий концерт перед домом пастора? Нет, все не то. А, нашел!"

– Слушайте, ребята.

Все головы придвинулись ко мне, и я шепотом рассказал свой план.

– Браво! Здорово! Вот это так придумано! – закричали все хором.

– Который час, Фил?

– Без четверти десять.

– Ну, через полчаса можно и выходить.

В будни Ривермут засыпает рано. Уже в десять часов затихают голоса, опускаются шторы, захлопываются ставни.

Фонарщик со своей лестницей обегает все улицы и тушит добрую половину фонарей.

Часов в одиннадцать из дома Фреда Лангдона осторожно выскользнула какая-то тень. За ней другая, третья.

– Мы к ратуше.

– Я к школе.

– Вы, Лангдон и Марден, к порту...

–

Наутро весь Ривермут был всполошен необыкновенным событием.

Вывески за ночь слетели со своих гвоздей и поменялись местами.

Зеленщик, отпирая лавку, вместо своих капустных кочанов и морковок, намалеванных на зеленой доске, увидел голубую с золотым ободком вывеску:

ИЗЯЩНЫЕ

РУКОДЕЛИЯ

Бисер, гарус, шелка

Старушка с обвязанной щекой, явившаяся на прием к доктору Таппертиту, чуть не упала в обморок, найдя на дверях белую в черных каемках доску:

ВСЕ ДЛЯ ПОХОРОН

подготовка погребальных процессий. колесницы, гробы, венки

и ленты. скорая и добросовестная работа

На бюро похоронных процессий примостилась вывеска, удравшая с дверей маленького ресторанчика:

УЮТНЫЙ УГОЛОК

МИЛОСТИ ПРОСИМ!

Магазин мод украсился надписью:

ПРОДАЖА

старых тряпок и костей

и покупка

А над конторой почтенных нотариусов Руджа и Джингля пялила на прохожих круглые глаза огромная сова, похожая, как родная сестра, на мистера Руджа.

Под ней чернели две ровные строчки:

ЕДИНСТВЕННЫЕ В АМЕРИКЕ

НАБИВНЫЕ ЧУЧЕЛА

13

Внизу с треском хлопнула дверь. Мой умывальный кувшин подпрыгнул и звякнул. Я прислушался.

Кто-то оттолкнул кресло. Кресло визгнуло.

"Что там такое?"

Я бросился вниз.

– Вот плоды вашего прекрасного воспитания, Даниэль! Я говорила!.. Я столько раз говорила!

Тетушка, вся красная, стояла посредине столовой и потрясала развернутым письмом. Дедушка, спокойно заложив руки за спину, ходил по комнате.

– Вот он, ваш хваленый Том! Идет как ни в чем не бывало! закричала тетушка, увидев меня. – Вы прекрасно себя ведете, сэр!

И мисс Эбигэйль швырнула на стол письмо. Я взял его и прочел:

Считаем долгом уведомить, что внук ваш, Томас Белли, ученик Ривермутской школы, в течение месяца будет лишен праздничных отпусков.

Тому же наказанию подвергнуты ученики старшей группы, Гаррис и Адамс, и младшей – Блэк, Джефферс, Лангдон, Гарленд и Виткомб.

Наказание налагается по настоянию муниципалитета, считающего вышеназванных учеников виновниками происшествия 16 августа 18..г. в городском саду.

С совершенным почтением.

Директор Ривермутской школы

"Храм Грамматики"

Винсент Гримшау...

"Вот тебе и на! Они таки подумали на нас!"

История с вывесками проехала благополучно. Никому даже в голову не пришло, что такую штуку откололи мальчишки. Все решили, что это гарнизонные солдаты. Но никаких доказательств не было, и дело так и оставили. Только пастор Гаукинс произнес в воскресенье грозную проповедь, да торговки на рынке бранили солдат целую неделю.

А теперь солдаты поквитались с нами.

В прошлую субботу "Общество Ривермутских Друзей Музыки" устраивало в городском саду концерт. Скамейки в цветнике были заняты разряженной публикой. Все шло отлично. Палочка мистера Петтинджиля порхала в воздухе. Любители музыки притоптывали и подпевали оркестру. И вдруг миссис Габриэль Панкс, владелица рукодельного магазина, завизжала на весь сад:

– О, боже мой... Я не могу встать!

Доктор Таппертит хотел броситься ей на помощь, но только подпрыгнул на месте:

– Какой дьявол пришил меня на скамейке?! – заорал доктор.

Поднялся переполох. Оказалось, что все леди и джентльмены крепконакрепко прилипли к своим местам: скамейки были жирно смазаны клеем.

Муниципалитет всполошился – за две недели второй скандал!

И тут, на наше несчастье, секретарь муниципалитета, Иезекил Элькинс, разнюхал каким-то чудом про Сороконожек. Бедным Сороконожкам пришлось расхлебывать всю кашу.

Мы-то хорошо знали, кто прогулялся по скамейкам клеем (недаром у Фила Адамса была в гарнизоне целая дюжина приятелей), но ведь и солдаты отлично знали, кто перевесил вывески.

Мы чувствовали, что пахнет бедой. И вот оно: целый месяц без четвергов и суббот.

– ... По настоянию муниципалитета!.. – кричала тетушка. – Какой позор! Не хватает только, чтобы его посадили в тюрьму за убийство. И это мальчик из приличного дома! Я была уверена, что так кончится. Эти сыновья молочниц, приказчиков и переплетчиков не доведут до добра. Сколько раз я твердила, Даниэль, что вы должны запретить Тому водиться с разными Блэками, Лангдонами и Виткомбами... Том должен выбирать друзей из приличных семейств.

– А сколько раз я говорил вам, дорогая Эбигэйль, – сказал дедушка, – чтобы вы хоть при мне не говорили пустяков. Честные люди – приличные люди.

– О, конечно, конечно! – захлебнулась тетушка. – Вы сами готовы наполнить дом всякими проходимцами. Стоит в гавани показаться какомунибудь судну, как наш дом превращается в матросскую харчевню, и я принуждена задыхаться от табачища ваших грязных матросов. Весь город смеется над вашими знакомствами. А какой пример для Тома! Я не удивлюсь, если из него вырастет морской разбойник. Никакой чувствительности! Никакой благодарности! Боже мой! Чтобы купить этому мальчику пони, продали из гостиной фисгармонию. А он ославил нас на весь город. Мне стыдно показать глаза на улицу.

– Раз навсегда прошу вас не упоминать больше об этой фисгармонии, Эбигэйль. И вообще о наказании мальчиков достаточно позаботился ваш муниципалитет.

Дедушка круто повернулся и вышел из комнаты. Я тоже попытался улизнуть от тетушки, но не тут-то было.

– Подожди, Том, – остановила меня мисс Эбигэйль, – с этого дня я беру твое воспитание в свои руки. Возьми книжки и приходи заниматься ко мне в гостиную.

Но я не пошел за книжками. Я тихонько пробрался в коридор, потом в кухню – и удрал из дому.

– Куда? – шепотом спросила меня Китти.

– Спасаюсь к Уоллесу, – ответил я, – не говорите тетушке.

14

– Том, ты куда? – Кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся. Это был Уоллес.

– К тебе, Бенни.

– Отлично. Только зайдем сначала за папой. Да ты что такой красный?

– У нас дома настоящая буря. Тетушка вопит на весь Ривермут. Я еле вырвался.

– Что случилось?

Я рассказал Бенни про письмо.

– М-да... Скверная штука! – грустно сказал Бенни. – Неужели целый месяц без отпусков?

– Целый месяц. Да я про отпуски уж и не думаю – лишь бы тетушка отвязалась.

– Ну, может, как-нибудь проедет, что-нибудь придумаем. А по четвергам и субботам мы все будем оставаться с вами. Будет весело. Входи, Том. Пришли.

Отец Бенни Уоллеса служил в колониальной лавке миссис Конвей.

Миссис Конвей была толстая крикливая женщина с тремя подбородками и красными руками. Миссис Конвей отлично управляла своей лавкой передвигала ящики с рисом и чаем, громыхала жестянка с леденцами, обвешивала покупателей и сыпала пощечины двум подручным мальчишкам. Но читать и писать она умела немногим лучше моей Джипси. Ей было очень жалко денег, и все-таки приходилось нанимать мистера Уоллеса, чтобы тот вел за нее конторские книги и переписку с торговыми фирмами.

Когда мы вошли, в лавке было уже пусто. Горела только маленькая лампочка . В освещенном углу блестели жестяные банки, лоснились чернослив и белесые бобы.

Миссис Конвей считала дневную выручку. Звякали монеты и шелестели бумажки.

– Добрый вечер, миссис Конвей, – сказал Бенни, – можно мне пройти к папе?

Миссис Конвей, не отвечая, показала пальцем на маленькую дверь в глубине лавки.

Комната, в которой работал мистер Уоллес, была не комната, а настоящий чулан.

Чулан почти до потолка был завален пустыми ящиками. Сбоку возле маленького окошечка стояла высокая конторка. На конторке лежала целая куча пухлых книг в рябых переплетах.

Голова мистера Уоллеса торчала из-за книг как отрубленная.

– Что, мальчики, за мной? – спросила голова мистера Уоллеса. – Разве уже так поздно? А мне еще осталась целая пропасть счетов. Придется взять работу домой.

Мистер Уоллес вылез из-за конторки и шагнул несколько раз по чулану, размахивая руками и высоко поднимая острые колени. Это он расправлял затекшие руки и ноги.

Потом он выбрал из кипы книг две самые толстые, надел шляпу с порыжевшими краями, и мы вышли.

– Уже уходите, Уоллес? – окликнула его миссис Конвей.

– Половина девятого, мэм, – ответил мистер Уоллес. – И к тому же я взял работу с собой.

– Каждую минуту считают, – проворчала себе под нос лавочница. Смотрите приходите завтра пораньше, Уоллес.

– Я никогда не опаздываю, мэм.

Когда мы выходили из лавки, мимо нас прошмыгнул Билли Конвей. Он посмотрел на меня и злорадно ухмыльнулся.

"Разнюхал уже про письмо", – подумал я.

–

Мэри в большом переднике суетилась возле плиты. Щеки у нее были красные, а кончик носа выпачкан сажей. Мэри была хозяйкой в доме Уоллесов. Миссис Уоллес умерла, когда Бенни и Мэри были совсем маленькие.

– Ну что, мой кок? – сказал мистер Уоллес. – Дашь ты нам чего-нибудь поесть?

– На сегодня я подогрела вчерашнюю кашу и сварила бобы, – сказала, – сказала Мэри. – Но завтра у нас непременно будет мясо.

И Мэри приготовилась взять с плиты горшок.

– Я помогу вам, Мэри. – Я подскочил к печке и схватил тяжелый горшок с бобами.

– Что ты? Голыми руками? – закричал Бенни, но было уже поздно: на пальце вздулся белый пузырь.

Мэри всплеснула руками и бросилась ко мне. Она помазала мой палец маслом и замотала тряпочкой. Палец превратился в головастую белую куколку. Я согнул палец, куколка поклонилась.

– Какая хорошенькая! – запрыгала Мэри. – Давайте нарисуем ей лицо.

Я взял перо и нарисовал куколке глаза, нос рот и бант на чепчике. Почему-то лицо у куколки вышло злющее.

– Да это настоящая тетушка Эбигэйль, когда она бранится! – закричал я.

И я показал Мэри, как кричала и топала на меня сегодня тетушка. Мэри хохотала до слез. Потом она покачала головой.

– Бедный Том! Теперь вам попадет еще больше. Ну, пойдемте есть бобы.

Мистер Уоллес ел наскоро. Он положил возле себя большую книгу, счеты и левой рукой отбрасывал желтые и черные костяшки.

После обеда мы с Бенни готовили уроки на завтра. Мэри мыла посуду. Плескалась вода, громыхали горшки и тарелки.

– Бенни, – шепнул я, когда мы кончили последнюю задачу. – Вы сегодня никуда не поедете?

Бенни посмотрел на отца.

– Папа, а папа, ты очень занят? Может быть, мы чуточку попутешествуем?

Мистер Уоллес посмотрел на свои счета.

– У меня еще много работы. Да что с вами поделаешь! Тащите сюда карту.

Мы сбросили со стола книги, счеты, оставшиеся от обеда хлебницу и солонку и разложили карту.

Прибежала Мэри, на ходу вытирая руки передником.

– Бенни, куда мы прошлый раз приехали?

– К островам Фиджи.

– Ну, отлично. Собирайте свои вещи. Ты что взял, Бенни?

– Я взял смену платья, консервы, непромокаемые сапоги, плащ. За поясом у меня пистолет и большой кинжал.

– А у меня пусть будут ружья и запас пороха! – закричал я.

– Хорошо. У кого подарки вождю?

– У меня, – сказала Мэри. – Я взяла ожерелье из голубых бус, ожерелье из красных бус, много желтой материи и медный кофейник.

– Это пригодится, – сказал мистер Уоллес, – но знаешь, у них совсем нет металлических вещей. Надо взять для них несколько лопат, топоров и хоть полдюжины ножей.

– Ну да, – замахала руками Мэри. – А потом они нас этими ножами зарежут. Я не хочу. Пусть одни лопаты.

– Вот подъезжает лодка. Ведь мы поедем на туземной лодке? – спросил мистер Уоллес.

– На туземной! – закричали мы все.

– Она выдолблена из целого дерева, а парус у нее плетеный, – сказал Бенни.

– Да. Сбоку у нее приделано что-то вроде плота на подставке. Это чтобы лодка не перевернулась. Называется аутригер.

– Лодкой управляет дикарь! – завизжала Мэри.

– Он черный, курчавый и весь татуированный, – перебил я ее. – У него на груди нарисован фрегат на всех парусах, якорь и дама с рыбьим хвостом и зелеными волосами.

– Откуда же у папуаса фрегат? – удивился мистер Уоллес.

– Правда, откуда же? Это я потому, что видел такую татуировку у матроса с "Тайфуна". Ну, пусть у папуаса будет что-нибудь другое нарисовано.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал мистер Уоллес.

В комнату вошел дедушка.

– Капитан Нёттер! – поднялся мистер Уоллес навстречу дедушке.

Мэри сделала книксен.

– Пришел за своим беглецом, – сказал дедушка. – Собирайся, Том.

Я посмотрел на дедушку вопросительно.

– Ничего, – сказал он, – все улажено. Я поговорил с тетушкой.

"Жаль, что мы не доехали к папуасам – думал я по дороге домой. Очень интересно. Как много знает мистер Уоллес. А служит у этой толстой дурищи. Она его еще попрекает. Мистер Уоллес и дедушка чем-то похожи. Чем только?"

Я сбоку посмотрел на дедушку.

Дедушка шагает крупно, держится прямо, и лицо у него спокойное. А мистер Уоллес сутулится, ходит мелко, как-то боком, все щурится и улыбается.

А все-таки похожи.

"Оба – путешественники", – решил я.

15

– Он никогда не перестанет, – грустно сказал Чарлз Марден, глядя в окошко.

Капли дождя звенели, ударяясь о стекло.

Капли догоняли одна другую, сливались и стекали узенькими извивающимися ручейками.

Мокрые черные ветки вяза дрожали и раскачивались вправо-влево, влево– вправо.

Марден шагал по комнате. Уоллес забрался в кресло с ногами и перелистывал сказки "Тысяча и одна ночь". Перец Виткомб и Генри Блэк играли в домино. Фред Лангдон и я молча сидели на кровати.

Наступила осень. Дождь лил и лил – целые дни, целые недели.

– Что же мы будем делать? – спросил Чарлз Марден.

– Надо что-нибудь придумать, – сказал Фред Лангдон. – А то мы помрем от скуки, как мухи зимой.

– Можно сыграть в прятки, – предложил Уоллес.