Текст книги "Голос крови"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Матрас

:::::: Существую ли я?.. Если так, то где?.. О боже, я нигде, мне нет места на свете… я даже больше не принадлежу «своему народу», так-то.::::::

Нестор Камачо – помните такого? – испаряется, растворяется, рассыпается на части – мясо отходит от костей, – превращаясь в желе с бьющимся сердцем, возвращаясь в первичный бульон.

Раньше он и представить не мог, как это – ни к чему не принадлежать. Да и кто бы мог? До того самого момента, сразу после полуночи, когда он вышел из раздевалки в гавани морского патруля и двинулся к стоянке.

– Констебль Камачо!

…А теперь ему еще и мерещится. В этот полуночный час тут не может быть никого, кроме копов, выходящих с дежурства, а ни один коп не станет его звать «констеблем», кроме как в шутку. Один среди этой слишком жаркой, слишком липкой, слишком волглой, слишком потной, слишком черной туманной сентябрьской ночи в Майами… представлял ли он прежде хоть отдаленно, каково оно, отчаяние? Он не намерен обманываться по поводу событий последних суток.

Ровно двадцать четыре часа назад он выходил отсюда же, из гавани, паря на рукоплесканиях товарищей-полисменов, изумленно сознавая, что весь город – весь город! – видел по телевизору, как он – он! Нестор Камачо! – спас несчастного беднягу, загнанного ужасом на верхушку семидесятифутовой мачты и балансировавшего на краю смертельной бездны. Не больше чем через четверть часа он вошел к себе домой – и увидел, что отец дожидается в дверях, выставив пузо и скопив злобу, чтобы изгнать его из семьи… и из кубинского народа заодно. Все это так кошмарно, что Нестор всю ночь ворочается без сна, а поднявшись утром, узнает, что испаноязычные издания и каналы – то есть, по сути, кубинские – говорят о его последних сутках то же самое: Нестор Камачо предал свою семью и кубинский народ. Отец не только считает его ничтожеством, но и делает вид, будто Нестор растаял в воздухе. Ведет себя так, будто вправду его не замечает. Кого? Кого – его, Нестора? А его тут больше нет. Соседи, люди, которых он знает практически всю жизнь, отвернулись от него, в буквальном смысле разворачиваются на сто восемьдесят градусов, показывая спины. Его последняя надежда, спасение, последняя привязка к жизни, которой он жил двадцать пять лет, иначе говоря всю жизнь, – это его подружка. Они виделись, встречались, что в наше время означает: вместе ложились в постель, и Нестор любил ее всем сердцем. И вот чуть больше восьми часов назад она появляется, прямо перед тем как ему уходить на дежурство… чтобы сообщить, что видится, встречается и, несомненно, делит постель с другим, и hasta la vista, мой дорогой, отправляйся в утиль.

И в довершение всего начинается дежурство, и товарищи-копы, что сутки назад толкались вокруг него, будто стайка чирлидеров, держатся… ну, не отчужденно, но сухо. Нет, никто не злословит. Никто не обращается с ним как с предателем. Незаметно, чтобы кто-то из них хотел взять назад добрые слова, сказанные Нестору вчера. Смущены, вот и все. За двадцать четыре часа испаноязычное радио, испаноязычное телевидение и испаноязычная газета «Эль Нуэво Эральд» излупцевали Нестора досиня, и даже самые добряки незаметно отводят взгляды.

Единственный, кто выказал хоть какое-то желание поговорить о вчерашней суматохе, был американо Лонни Кайт, товарищ по тому дежурству. Он отвел Нестора в сторону перед погрузкой в катер и сказал:

– Смотри на все это так, Нестор («Нестер»). Если бы этот уебок торчал на мачте где-то еще, практически хоть где, все сейчас говорили бы одно: «Этот малый Камачо – просто Тарзан, у него такие банки, каменная кладка». Тебе не повезло, что все случилось у эстакады на глазах толпы бездельников вечером в пятницу, в час пик. Повылазили из машин, выстроились вдоль моста и с лучших мест смотрели представление: вон кубинский беглец, отважный малыш, борется с тупоголовым копом. Они ж ни хера не знают. Если бы не эти невдалые мудаки, никто бы не вопил, размахивая трусами.

Лонни-американо хотел морально поддержать Нестора, но только усугубил его тоску. Даже американос все знают! Даже американос в курсе, что его забросали камнями.

Нестор надеялся, что во время дежурства что-нибудь случится, что-то серьезное, например столкновение судов – ведь столкновения, по большей части небольших яхт и катеров, происходят все время, – и работа отвлечет его внимание. Но нет, служба шла своим чередом… дрейфующие катерки с заглохшими моторами, кому-то показалось, будто он видел пловцов на судовом ходу… придурок на сигаретнице носился по бухте, закладывая виражи, чтобы раскачать на волне другие лодки… пьяная компания швыряла в воду с борта пустые бутылки и какой-то мусор… вот и весь вечерний улов, ничего серьезного, чтобы отвлечь Нестора от его горьких забот… И к моменту возвращения в гавань он уже складывал, складывал, складывал свои бедствия…

…И сейчас картина перед ним идеально отражает полученную сумму – отчаяние. Нестор подходит к стоянке. В этот полночный час по меньшей мере треть мест пустует. От тусклых фонарей почти никакого света. Они лишь создают жиденький искусственный сумрак. Еле различаются пальмы по периметру. Максимум, что видно, – плоские черные силуэты. А вот машины на стоянке кажутся даже не силуэтами, а какими-то слабыми мутными отсветами… там лобовое стекло, там полоска хромированного железа… там зеркало… там колесный диск… тусклые-тусклые блики тусклого-тусклого света… Для Нестора в его душевном состоянии это хуже, чем полная темнота… мусорный свет…

Нестор идет к своей машине… Зачем?.. Где он собирается провести эту ночь?

«Камаро» он может разглядеть лишь потому, что твердо помнит, где его оставил. Нестор идет к машине, механически повторяя привычный маршрут. Но что дальше? Нужно куда-то ехать, где можно растянуться и придавить как следует часиков на десять. Нестор не помнит, чтобы когда-то в жизни был таким усталым и вымотанным… выжженным, выжатым, опустошенным… и где же он примет этот исцеляющий сон? Весь вечер, как только наступало затишье в работе, он обзванивал друзей, спрашивая, нет ли где приземлиться, звонил всем, включая ребят, которых не видел со школы, и все ответы были примерно как у Хесуса Гонсало, Хесуса, лучшего приятеля по борцовской секции, который сказал:

– Эээ, ну… я, эээ… наверное, найдется, но, в смысле, ты сколько хочешь остаться, только эту ночь, верно? А то я сказал кузену Рамону, он из Нью-Джерси, и он сказал, что, может быть, завтра приедет, и я сказал ему…

И это друзья! Правда, последние три года друзья у него были в основном в форме, ведь только такой же коп, как ты, может понять, что у тебя на сердце, что тебе приходится делать и что тебя заботит. Ведь полицейские – избранные. Ты сталкиваешься с опасностями, которые твои прежние друзья не могут и представить. Они не понимают, каково это: командный взгляд, отдавать приказы обычным людям на улице… Но сейчас дело в другом: похоже, новости о вчерашнем случае, словно газ, окутали все кубинское сообщество. Ладно. Можно было спросить молодых копов на дежурстве. В последние полчаса в раздевалке для этого были все возможности… да и весь вечер… но Нестор не смог этого сделать! Ребята тоже вдохнули газ… Собственная семья выперла его из дому… Унизительно! Ехать в мотель? Для парня из Хайалии такой вариант просто немыслим. Отваливать деньги лишь за то, чтобы пролежать ночь в темноте? Спросить Кристи? Она-то на его стороне. Но сможет ли он ограничиться только спальным местом? Ладно, посмотрим… всегда ведь есть машина. Можно вырубиться в «камаро». Нестор пытается себе представить… Как вообще можно вытянуться в «камаро»? Если ты не ребенок и не циркач… Вторая подряд бессонная ночь – вот что ему светит.

Теперь я живу… на улице… Я ничей. И снова в его голове всплывает вопрос: а существую ли я? Первые несколько раз в этом вопросе Нестор чувствовал привкус жалости к самому себе. Следующие несколько раз – мрачного юмора. А теперь вот – паники. Я по привычке, выйдя с дежурства, иду к машине… и мне некуда на ней поехать! Нестор замирает как вкопанный. Ну скажи мне по правде… Существую ли я?

– Констебль Камачо! Эй! Я здесь! Констебль Камачо!

«Здесь» донеслось откуда-то со стоянки. Нестор всматривается в призрачный электросумрак впереди. Вдоль ряда машин к нему бежит высокий белый мужчина.

– Джон! ханх ханх ханх ханх ханх Смит! ханх ханх из «Геральд»! – выкрикивает он.

Не в лучшей форме, кто бы ты там ни был «ханх ханх ханх ханх»… так пыхтеть, пробежав трусцой от силы пятьдесят метров. Имя Нестор не узнал, но «из «Геральд» – это неплохо. Единственное издание, которое на его стороне, ну почти.

– Извините! – говорит высокий, приблизившись. – Я ханханхан-ханх не придумал, как еще вас найти!

Оказавшись с ним лицом к лицу, Нестор узнает: это репортер, который на пару с фотографом дожидался на пристани, когда они с сержантом и с Лонни Кайтом вернулись в гавань на патрульном катере. Даже если бы специально постарался, этот парень не мог бы выглядеть большим американо… длинный… мягкие светлые волосы, абсолютно прямые… острый нос…

– Прошу извинить за вторжение ханх ханх ханх ханх. Читали утром мою статью? Там все честно?

Он улыбается. Сглатывает слюну. Глаза распахнуты, как синие вьюнки-граммофончики.

Нестор понимает, что появление этого Джона Смита здесь, на стоянке, в полночь вполне может оказаться виденьем из тех, какие случаются у людей, которые не спят и не существуют… Однако ему хватает здравомыслия не сомневаться в реальности американо. Нестору хочется спросить, зачем он пожаловал, но никак не находятся дипломатичные формулировки. И он просто кивает… как бы неуверенно отвечая: «Да, я читал, и да, все честно».

– Я понимаю, что вы, наверное, ханханханханх собираетесь домой, – продолжает Джон Смит. – Но не могли бы вы уделить мне буквально две минуты? Мне нужно кое-что ханханханханх у вас спросить.

Прилив какой-то недоброй эйфории возвращает к жизни онемевшую центральную нервную систему Нестора. Он восстанавливает связь… ну хоть с чем-то. Нашелся человек, пусть даже всего лишь газетчик-американо, едва знакомый Нестору, который предлагает, по крайней мере, нечто вместо всенощного кружения по городу за разговором с самим собой. Бродяга в «камаро»! Бездомный на первых полосах газет! Но Нестор говорит только лишь:

– Что именно?

– Ну, я пишу продолжение истории, и ужасно не хотелось бы упустить из виду вашу реакцию.

Нестор молча смотрит на репортера.:::::: Реакцию? На что?:::::: Это слово нагоняет на него необъяснимое отчаяние.

– Может быть, где-нибудь сядем, выпьем по чашке кофе или еще чего-то?

Нестор снова молча смотрит. Вопросы этого репортера с детской мордашкой обернутся для Нестора только лишними неприятностями, если ему не даст отмашку какой-нибудь лейтенант, или капитан, или заместитель шефа полиции. А с другой стороны, он говорил с этим парнем двадцать четыре часа назад, и все было тип-топ… и, разговаривая с журналистами, он точно существует. Разве не так? Пока он говорит с прессой, он… где-то есть. Ведь правда? Пока его упоминают в репортажах, он есть на свете… Тут только включить воображение… Нестор знал, что не сыщется во всем мире такого лейтенанта, капитана или заместителя шефа полиции, который бы это понял, тем более стерпел. Но, может, им будет понятнее так: «Господибожемой, лейтенант, поставьте себя на мое место. Я один-одинешенек. Вы не представляете, как мне одиноко». Все сводится к одному. Необходимо с кем-то поговорить, не в том смысле, как исповедуются священнику или еще что-нибудь в этом роде. Просто поговорить хоть с кем-нибудь… чтобы снова почувствовать, что существуешь, после тяжких бедственных суток.

Нестор смотрит на Джона Смита из «Майами Геральд» долгим и пустым взглядом. И вновь кивает, не выказывая ни малейшего довольства, не говоря уже о воодушевлении…

– Как насчет вон того заведения? – спрашивает репортер. И указывает на бар Инги Ла Гринги.

– Там слишком шумно, – отвечает Нестор.

И это правда. А о том, что источник шума – морские копы, освободившиеся с дежурства, он предпочитает не сообщать.

– Тут есть местечко под названием «Остров Капри», на Брикелл, недалеко от развязки. Открыто допоздна, и, по крайней мере, можно услышать собеседника. Хотя, может, немного дороговато.

Нестор не стал добавлять, что в такое дорогое место не пойдет ни один сменившийся с дежурства коп во всем Майами.

– Ничего страшного, – говорит Джон Смит. – «Майами Геральд» угощает.

В «Остров Капри» они едут каждый в своей машине. Нестор поворачивает ключ зажигания, и кондиционер плюет ему в лицо струей воздуха. Нестор включает передачу, трогается, и глушитель ревет. От сочетания искусственного ветра и рокота мотора Нестору кажется, будто его заперли внутри листодуя, которые так воют, что рабочим, выдувающим листья за семь долларов в час, приходится надевать наушники… Да, попал в листодуй… и вопросы вихрем кружат в голове.:::::: Зачем я это делаю? Что мне это даст, кроме неприятностей? Какой такой реакции он от меня хочет? С какой стати «Майами Геральд» угощает, как он выразился? Чего ради я вообще верю этому американо? Зачем? Ясно же, что не нужно… но у меня отняли все, что важно в жизни! У меня нет даже предков… Мой драный дед, великий оператор канализационных задвижек, спилил меня с родового древа… и я даже не знаю, где буду спать. Боже, да я и со змеей готов разговаривать – хоть с кем-нибудь.::::::

Нестор с журналистом сели у стойки и заказали кофе. Шикарно тут, в баре «Острова Капри»… Лампочки светят снизу сквозь батареи бутылок, выставленных вдоль зеркальной стены. Бутылки подсвечиваются… феерично, и все зрелище удваивается зеркалом. Нестора завораживает это великолепие, хотя он и понимает, что бутылки выставлены для ублажения немолодых американос, которые любят бахвалиться, как «надрались» вчера, какие были «угашенные», «в хлам», «до соплей», «до потери пульса» и даже как они были «в отключке» и, проснувшись, не могли понять, где вообще находятся. Что и говорить, у американос представления о мужественности совсем не те, что у латинос. И все равно от светового шоу с бутылками в «Острове Капри» у Нестора кружится голова, так оно роскошно. Вдобавок он устал, как в жизни не уставал.

Подают кофе, и Джон Смит из «Геральд» переходит к делу.

– Как я сказал, я пишу продолжение статьи про человека на мачте – как вы его спасли, – но мои источники доносят, что многие кубинцы, вместо того чтобы видеть в вас героя, считают вас чуть ли не предателем…

С этими словами Джон Смит склоняет голову набок и вопросительно смотрит на Нестора, явно ожидая каких-то слов.

Нестор не знает, что говорить… Кофе, в который он по-кубински щедро всыпал сахару, божествен; и Нестору хочется есть. На дежурстве он почти не ел. Оттого, что его существование (если это только существование) смущало других полицейских, у него пропал аппетит. Джон Смит ждет ответа. Нестор теряется: рассказывать или нет.

– Наверное, надо их спросить, – говорит он.

– Кого – их?

– Спросить… ну… кубинцев, наверное.

– А я и спрашивал, – поясняет Джон Смит. – Но они со мной неразговорчивы. Для большинства из них я чужак. Особо не хотят делиться… когда заводишь разговор о национальных вопросах, народностях и подобных материях. Они не доверяют «Геральд», и точка, вот в чем дело.

Нестор улыбается, но не от удовольствия.

– Уж это точно.

– Чему вы улыбаетесь?

– Там, откуда я сам, в Хайалии, люди говорят: «А, “Майами Геральд” – и тут же добавляют: – “Yo no creo». Можно подумать, что это полное название газеты – «Yo No Creo Майами Геральд». Понимаете yo no creo?

– Конечно. «Не верю». Yo comprendo. И так же они относятся к вам, Нестор.

До сих пор газетчик не обращался к Нестору по имени. Это настораживает. Нестор не знает, как реагировать. То ли американо взял дружеский тон, то ли заговорил свысока… будто с дезинсектором. Его отца многие клиенты с порога называли Камило.

– И они всё, касающееся вас, тоже извращают, – продолжает репортер Джон Смит. – Они берут ваш поступок, который я… я считаю – и, надеюсь, достаточно ясно обозначил это в своем тексте, – считаю примером великой храбрости и силы, и преподносят его как трусость!

– Трусость? – переспрашивает Нестор.

Он удивлен и задет за живое.

– Они могут говорить разное, «предатель» и все такое, но я не слышал, чтобы кто-то говорил «трусость». Интересно, какого это черта вдруг «трусость»… Боже правый… Хотел бы я видеть, как кто другой хотя бы близко подберется к тому, что я сделал… «Трусость»… – Нестор мотает головой. – Вы прямо слышали, чтобы кто-то говорил вот это самое слово?

– Да. Cobarde, так говорят… каждый раз.

– Говорят? – недоумевает Нестор. – Но откуда вы знаете? Вы говорили, они с вами не хотят общаться.

– Некоторые общались, – поясняет человек из «Геральд». – Но слышал я это не в разговорах. Я это слышал по радио, и далеко не один раз.

– По какому радио? Кто это говорил?

– По испаноязычному радио, – говорит Джон Смит. – Cobarde. Вообще, думаю, это были две или три станции.

– Придурки, – роняет Нестор.

Адреналин подпрыгивает.

– Что, интересно, там cobarde? Как они вообще додумались такое сказать?

– Они не особо затруднялись думать. Вот их рассуждение, если можно так назвать. Они говорят, что быть pez gordo и изображать из себя valiente легко, когда у тебя за спиной все остальные пес гордо, вся полиция, береговая охрана, «Майами Геральд».

Джон Смит хохотнул.

– Думаю, они не преминули добавить Yo No Creo el Miami Herald для полноты картины. Не слушали латинское радио?

– Времени не было, – говорит Нестор. – Если бы вы знали, каковы были мои последние сутки…

Он умолкает. Чувствует, что ступил на зыбкую почву.

– …то не спрашивали бы.

– Ну, так, может быть, расскажете, что с вами было? – предлагает Джон Смит.

Он напряженно смотрит Нестору в глаза, и это не похоже на прежнего Джона Смита. Нестора посещает мысль, что это, должно быть, Репортерский взгляд. Конечно, они друг другу не ровня. Нестор снова принимается созерцать подсветку бутылок. Все копы, с кем бы Нестор ни говорил на эту тему, считали журналистов сборищем ссыкунов. Нестор готов был поспорить, что и этот, сидящий рядом с ним у барной стойки, тоже ссыкун. Что-то такое было в его вежливом разговоре и хороших манерах… Он был такой тип – стоит лишь замахнуться, как он пригнется и удерет. Но еще старые копы говорили, что газетчики – как пауки, как черные вдовы. Могут ужалить так, что будь здоров.

Подумав об этом, он переводит взгляд на Джона Смита и отвечает:

– Не знаю, насколько это хорошая идея.

– А что?

– Ну, наверное, мне нужно получить разрешение, чтобы об этом с вами говорить.

– У кого?

– Точно не знаю, еще не случалось эту процедуру проходить. Но по крайней мере, начальника отделения.

– Не понимаю, – говорит Джон Смит. – Вы со мной говорили сразу же после того, как сняли с мачты того будто бы подпольщика. У кого вы перед этим получили разрешение?

– Не получал, но то дру…

Внезапно став агрессивным, Джон Смит перебивает Нестора:

– И кто написал вам самую дружественную статью, какая только появилась об этом случае?.. И самую правдивую. Может, я вас чем-то обидел?

Он по-прежнему сверлит Нестора Репортерским взглядом.

– Нет, – говорит Нестор. – Но…

Журналист наседает.

– Ну так почему вы думаете, что я теперь вас покажу в дурном свете? Кто вас травит, так это «Эль Нуэво Эральд» – надеюсь, вы видели, что они пишут.

Нестор отводит глаза и медленно кивает, как бы артикулируя едва слышное «да».

– …и латинское радио, и латинское ТВ, те уж как старались вас похоронить! – продолжает репортер. – И завтра они от вас не отцепятся. Продолжат в том же духе. Вам не нужен союзник? Хотите оставаться пиньятой, чтобы вся банда продолжала вас колотить в свое удовольствие? Ну да, я могу взять и написать большую статью с разбором, что вы сделали и почему это было совершенно необходимо и гуманно. Но это будет просто статья, написанная рядовым журналистом. Мне нужны детали, которые можете сообщить только вы.

А самое скверное, что журналист Джон Смит прав. Слово cobarde все бьется у Нестора в голове. Чувство собственного достоинства понуждает его не оставлять такое оскорбление без ответа. Мне отмщение, говорит Господь… а между прочим, что будет с твоей службой, великий мститель? Если он возьмет и все выложит на радость этому газетчику… даже если ни в каком смысле не ругнет Управление… большая статья в газете, целиком про него в полицейской операции, о которой так много шумят, – Нестору не нужны никакие письменные инструкции, чтобы понять, как отнесутся к такому в Управлении.:::::: И тем не менее, все… все… должны зарубить себе на носу одно. Никто не может назвать Нестора Камачо cobarde… уроды вы… но это не я должен сказать, так и есть. Это должно сказать Управление… только хрена лысого они это скажут. Ну да, они будут защищать свое решение снять крысу с мачты, но не станут грызться за копа, который залез и снял ее…::::::

Нестор не понимает, как ему смотреть теперь на Джона Смита. И вместо этого смотрит в зеркало позади освещенной батареи бутылок. И на себя он тоже не смотрит, хотя вон он, в зеркале. Он трет ладонью правой руки костяшки левого кулака, потом левой ладонью – правый кулак…

Лишь в этот момент он понимает, какую классическую картину нерешительности собой представляет. Джон Смит говорит:

– Хорошо, Нестор, давайте так. Если вы дадите мне все нужные сведения, я обещаю, что не буду цитировать вас, и даже не упомяну, что с вами говорил.

– Да, но там будут подробности, которые только я знаю, и все поймут, что я и рассказал.

– Слушайте, – развивает мысль Джон Смит. – Я сталкивался с такой проблемой и знаю, как тут быть. Я назову кучу любых других источников. Ну а как, по-вашему, попадают в газеты громкие полицейские сюжеты? Я сейчас не про обычные новости о совершенных преступлениях. Я о закулисной механике расследования крупных преступлений, кто кого сдал и все такое. Копы всегда дают газетчикам сведения, с которыми газетчик выглядит молодцом, а газетчики пишут статьи, в которых молодцами выглядят копы. Обе стороны знают, как друг друга прикрыть. Так бывает всегда, именно что всегда. Если вы не найдете способа рассказать свою историю, за вас расскажут другие, скажем мэрия… и поверьте, вас это не обрадует. Для них вы всего лишь… всего лишь… комар, жалящий своих собратьев-кубинцев. Подумайте, я могу рассказать вашу версию событий – и ясно дать понять, что вы мне не помогали. Я скажу, что вы не отвечали на звонки, и это будет правда. Да это и так правда, вообще-то. Примерно в девять тридцать я звонил в морской патруль и просил связать меня с вами, но в штабе не стали переводить личный звонок на катер.

С тревогой в голосе Нестор спрашивает:

– То есть там уже известно, что вы хотели со мной поговорить?

– Конечно! – подтверждает Джон Смит. – Слушайте-ка, я возьму себе пива. Не хотите тоже?

Пива? Как он может думать о пиве? Нестор изумляется. Ему противно. С другой стороны… может, и в самом деле пиво не повредит. Может быть, это его немного поуспокоит, разбавит адреналиновый поток. Будь у него какой-то другой наркотик, Нестор, без всякого сомнения, принял бы сейчас и его… а бутылка пива – это же вовсе ерунда.

– М-м-м… ладно, – решает он. – Одно можно.

Джон Смит поднимает руку, подзывая бармена. Он заказывает два пива, а Нестор снова начинает злиться.:::::: Ему-то что, это не его задница висит над пропастью.:::::: Джон Смит поворачивается к Нестору, будто разговор не прерывался.

– Само собой, – говорит он, – если я собираюсь писать про вас статью – а эту статью они скоро прочтут, – само собой, я постараюсь связаться с вами напрямую. Иначе будет выглядеть странновато. Это стандартная тактика.

Вот и пиво. Нестор не ждет Джона Смита. Он берет стакан и пьет… добрый долгий глоток… и волна тепла поднимается от желудка, проникает в мозг и бежит по всей нервной системе… и, похоже, немного успокаивает Нестора.

Он начинает рассказ с окончания дежурства двадцать четыре часа назад… как все копы в гавани очумевали от него и рассказывали, конечно, в шутливой манере, принятой между ними, как он поставил на уши весь город… и он едет домой… будто на крыльях летит… а там его ждет большой сюрприз, прямо на пороге.

– А там отец. Поджидает меня, стоит с расставленными ногами, как борец, руки скрестил вот так…

Тут Нестор внезапно замолкает, перехватывает внимательный взгляд Джона Репортера… и выдерживает, как он надеется, несколько томительных секунд… Заговаривает снова – уже другим голосом, подобающим взгляду.

– Вы не забыли, что обещали мне сейчас, как вы используете, что я собираюсь рассказать?

– Нет…

– И прикроете меня другими источниками?

Нестор давит взглядом.

– Да…

– Просто хочу убедиться, что мы друг друга поняли.

Пропускает еще пару тактов…

– Я очень огорчусь… если это не так.

На этих словах суровость Нестора достигает пика. И только тут он понимает, что применил Полицейский взгляд. Который без слов доносит нужное послание. «На этой территории распоряжаюсь я. У меня абсолютная власть, и я вполне готов, если придется, вышибить тебе мозги. Ага, так ты хочешь узнать, что должно случиться, чтобы мне “пришлось”? Ладно, как насчет “нарушения устного договора”?»

Бледнолицый американо белеет как покойник – или так кажется констеблю Камачо. Журналист Джон Смит приоткрывает рот… но не произносит ни слова. Только кивает, клоня лоб без всякой уверенности.

Следующее, что помнит Нестор, – он сидит в волшебном сиянии светящихся бутылок у стойки «Острова Капри» и, что называется, выворачивает душу. Его прорвало. Он исповедуется этому американо – которого видит второй раз в жизни – и не может остановиться. Его одолевает желание… не покаяться, ведь он не грешил… еще по пиву, а просто кому-нибудь поведать, кому-то хотя бы наполовину беспристрастному, свою обиду и унижение, как от него отреклись все самые близкие – разом! – меньше чем за сутки и несчетные тысячи соплеменников, еще по пиву, кубинцев, которые с готовностью верят всему, что говорят на этом самом влиятельном из медиа испаноязычном радио, и даже эти замшелые издания, на которые люди моложе сорока даже не смотрят, то есть газеты… отец, вставший на пороге дома, который был и домом Нестора, с широко расставленными ногами, будто борец перед схваткой, и руками, сложенными на груди, – как разъяренный борец… еще по пиву, соседи, которых Нестор знал всю свою жизнь и которые отворачивались, едва завидев его издалека… и наконец, в довершение всего, товарищи-копы, что сутки назад славили его как героя, еще по пиву… а теперь держат дистанцию, стесняясь этой паршивой овцы в своих рядах… еще по пиву – in cervisia veritas… все это, все это, вплоть до сотового, заигравшего в кармане в тот самый момент, когда Нестор был на волосок от смерти, пытался, раскачиваясь с руки на руку, спуститься по стофутовому тросу с семидесятифутовой мачты, неся в ногах человека… и вот этот проклятый телефон начал трещать оповещениями, а люди – такие же, как Нестор, cubanos – истерично вопили ему с моста Рикенбакеровской эстакады… про это все, и даже про безразличное лицо Магдалены, когда он стал орать на нее ЎCONCHA!..Три с половиной часа Нестор изливает свои горести и все, что на душе… Он бы так и не остановился, если бы «Остров Капри» не закрывался в четыре утра. Нестор и Джон Смит выходят на улицу. Нестор нетвердо стоит на ногах. Равновесие… ускользает. Походке недостает плавности. Что ж, нечему удивляться… напряжение последних двух дней… недосып… да и недоедание, если подумать. Нестор никак не мог подумать, что напьется почти до отключки, осушив девять стаканов пива и стопку текилы в придачу: никогда в жизни он не вливал в себя столько алкоголя за один вечер.

Однако периодиста американо, похоже, не утратил предусмотрительности. Он смотрит на Нестора и спрашивает:

– Домой? Собираетесь за руль?

Нестор огрызается горьким отрывистым смешком.

– Домой? У меня нет больше никакого дома.

– Тогда где вы собираетесь провести ночь?

– На знаю, – отвечает Нестор, только у него выходит «ъниза». – Посплю в машине, если придется… А! Знаю… Я доеду до Родригеса и лягу на матах в спортзале.

– А если там закрыто?

Еще один горький смешок.

– Закрыто? Все открыто, если знаешь, что знают копы.

И даже сам Нестор улавливает в собственных словах привкус фанфаронства.

– Нестор, – опять по имени, ну что за панибратство, – мне кажется, вы слишком устали, чтобы вести машину. У меня в квартире есть раскладной диван, а туда мы сейчас доберемся за пять минут. Как вам такой вариант?

Издевается? Спать в квартире какого-то периодисты американо? Но вот это слово, что он употребил… «устал». От одного его звука на Нестора тотчас навалилась бесконечная усталость… устал… не пьян… не пьян, вымотался… никогда в жизни так не выматывался. Вслух он отвечает:

– Может, вы и правы.

Дальше он едва помнит, как Джон Смит везет его к себе домой… и как он отрубается на диванчике в тесной загроможденной гостиной… и как его рвет раз за разом…

Когда Нестор, вернувшись к жизни, просыпается, еще совсем не так поздно, как ему бы хотелось. Только слабенький свет сочится сквозь кусок редкой мешковины, которым вместо шторы занавешено единственное в комнате окно. Никогда в жизни Нестор не чувствовал себя так скверно. Если ему придется оторвать голову от дивана, он моментально отключится снова. В этом ему даже не нужно убеждаться. Озерцо боли и тошноты полностью затопило у Нестора целое полушарие мозга – с того боку, на каком покоится его голова. Он не смеет ни на градус наклонить это озерцо, не то – он уже чует запах – рвота хлынет из него, как из брандспойта. Он смутно помнит, что перед тем, как отрубиться, заблевал в комнате весь ковер.

Он сдается и вновь закрывает глаза. Пришлось закрыть, и через миг Нестор снова засыпает. Сон недобрый. Он то и дело судорожно просыпается. Главное – это не открывать глаза. Так, по крайней мере, остается какой-то слабый шанс еще раз заснуть… каким бы беспокойным ни был этот сон.

Когда он просыпается окончательно, вся мешковинная занавеска сквозит яркими точками света. Должно быть, скоро полдень. Нестор осмеливается на несколько дюймов приподнять голову. Теперь это хоть и кошмар, но возможно. Нестор даже скидывает с дивана ноги и садится… и тут же опускает голову между колен, чтобы кровь немного прилила к мозгу. Выпрямившись, он упирается локтями в колени и прячет лицо в ладони. Он не хочет ни секундой дольше видеть эту тесную, провонявшую комнату соломенного цвета. Он не хочет ничего делать, но понимает, что так или иначе придется идти в ванную.