Текст книги "Нужная вещь"
Автор книги: Том Вулф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Из семерых героев ярче всего сиял свет Джона Гленна. А наименее заметным, очевидно, был Гордон Купер – худощавый, на вид простодушный, по-домашнему милый парень. Он родился в Шоуни, в штате Оклахома. У него был настоящий оклахомский тягучий говор. Кроме того, Купер был самым молодым из семерых – ему исполнилось тридцать два года. Он никогда не участвовал в боях, да и в Эдвардсе не показал ничего выдающегося как летчик-испытатель. Скотт Карпентер, правда, поднялся по гигантскому зиккурату не выше Гордона Купера, но с сожалением говорил о своем относительном недостатке опыта в реактивных полетах. Купера же все это ничуть не расстраивало, что и раздражало некоторых парней, особенно Гаса Гриссома и Дика Слейтона.
Гриссом и Слейтон стали близкими друзьями практически с первого же дня, как их отобрали в астронавты. Они были вылеплены из одного и того же теста. Слейтон вырос на ферме на западе Висконсина, неподалеку от городка Спарты и национального парка Элрой. Он был выше и крепче Гриссома, довольно симпатичный и достаточно умный, раз уж ему пришлось побывать в тундре. Когда речь заходила о полетах, он не стеснялся в выражении чувств, просто излучал уверенность, остроумие, обаяние и проницательность. Но в других ситуациях ему, как и Гриссому, не хватало терпения соблюдать приличные манеры и поддерживать пустой светский разговор; как и Гриссом, он начинал смотреть перед собой непроницаемым пустым взглядом, словно перед лицом его проплывала холодная северная протестантская туча первородного греха. Дик начал летать во Вторую мировую войну, когда военно-воздушные силы были еще частью армии. А в армии постоянно попадались люди, говорившие на армейском жаргоне – языке, в котором было около десятка существительных, пять глаголов и одно прилагательное, или причастие, или что-то еще. Всегда можно было услышать, как разговаривают двое славных парней из Валдосты или Оилвилла:
– Я ему говорю: если попробуешь меня нае…ть, я дам тебе пинка в твою гребаную задницу.
– Ни хрена!
– Так вот, меня нае…ли, и я дал ему пинка в гребаную задницу.
– Ну ты даешь!
– А теперь они мне говорят, что кинут мою задницу в е… тюрьму! Знаешь что? Они меня все же нае…ли!
– Хорошо сказано, Бобби.
Теперь, когда Дик внезапно стал знаменитостью, знавшие его люди приходили в ужас всякий раз, когда он оказывался возле микрофона. Они боялись, что он заговорит на армейском жаргоне во время телетрансляции и выжжет мозги половине населения США. По правде говоря, Дик действительно был резковат. Но в книге Гаса он был описан как превосходный парень. В Лэнгли они жили по соседству – через две двери, – оба ездили по выходным домой и обычно делали что-нибудь вместе: отправлялись на охоту или, одолжив на базе Т-33, совершали маршрутные полеты, сменяя друг друга за приборами. Порою они улетали в Калифорнию и возвращались обратно, за все время обменявшись от силы сорока фразами, но у обоих оставалось ощущение, что они вели оживленный и глубокий разговор.
Всего пару лет назад в Райт-Паттерсоне Гас и Гордо – так называли Гордона Купера – были закадычными друзьями, любившими полетать на выходных. Потом Гордо перевели в Эдвардс, где в то время служил Дик Слейтон. Теперь они втроем находились в одном корпусе – этом необычном новом корпусе астронавтов; и когда по ночам слышался тягучий оклахомский говорок Купера, в них просыпалась ярость. Иногда, в субботу вечером, они все вместе заходили к кому-нибудь в гости, и Купер начинал рассказывать о чем-либо удивительном, что случилось с ним, когда он испытывал F-106B или любой другой истребитель в Эдвардсе. И тогда кто-нибудь не выдерживал и говорил: «Я расскажу вам, что Гордо делал в Эдвардсе. Он занимался техникой». Причем слово «техника» произносилось так, будто Гордон был интендантом, табурмажором или капелланом.
Дик Слейтон гордился тем, что в Эдвардсе он занимался самым главным – летной эксплуатацией. Такие, как он, пилоты, «выдавливали оболочки» новейших самолетов, самыми последними из которых были истребители серии «Сенчури», в том числе и F-106B. На нем летал и Гордон, но быть инженером значило быть неудачником. Гас и Гордо оставались друзьями и даже иногда устраивали гонки на автомобилях, а позже и на скоростных катерах. Гордон был дружелюбным и беззаботным парнем и не мог не нравиться. Но порою его небылицы приводили Гаса в ярость.
И все это ничуть не расстраивало Гордо! Он, похоже, не обращал на реакцию слушателей никакого внимания. Он продолжал болтать, растягивая слова, словно был круче всех. Он постоянно и повсюду хвастался, и окружающие не понимали его… как и систему оплаты полетов.
Даже Гас не понимал Купера. Но у Гордо если и были слабые струнки, то лишь слабости пилота, решительно прокладывающего путь вверх, по могущественному зиккурату. В самом деле, почему бы ему не стать лучшим среди семи астронавтов? Еще не поздно! Ему всего тридцать два. В нем пылает честолюбие летучего жокея. Купер, как и все прочие, знал, что в Эдвардсе считалось гораздо престижнее испытывать истребители, чем быть инженером. Но он занимался техникой, и чувствовал себя на своем месте. Если вы летчик и при этом техник, то можете увидеть проект с двух сторон – со стороны администрации и со стороны тест-пилота. Как будто вы руководите проектом и при этом еще и летаете… Непробиваемая самоуверенность Купера основывалась главным образом на том, что он являлся «самородком, родившимся за рулем», как было принято говорить. Когда дело доходило до явного апломба в обращении с крылатым аппаратом, никто из астронавтов, вероятно, не мог его превзойти. Его отец был полковником авиации, кадровым офицером, и Купер начал летать, когда ему еще не исполнилось шестнадцати. Со своей женой Труди он познакомился на базе Хикам-Филд, когда поступил в Гавайский университет. Она тоже была пилотом. Летать для Купера было как дышать. Казалось, он оставался совершенно невосприимчивым к обычным опасностям, подстерегавшим во время полетов; во всяком случае, он вел себя в небе абсолютно спокойно. За всю свою карьеру летчика он ни разу не испытывал мучительных сомнений. Все, что нужно, он получит – это лишь вопрос времени. В этом он был убежден.
Когда в Лавлейсе и Райт-Паттерсоне начались тесты по отбору астронавтов… что ж, все стало очевидным. Наступил его черед. И он ничуть не сомневался в том, что его выберут. А недостаток рекомендаций его вовсе не беспокоил. Его выберут! Он это знает! Когда дело доходило до чего-нибудь вроде суровых проверок физической формы, он легко справлялся с ними и только подмигивал с видом знатока. А пройтись по коридору с зарядом бария внутри – что ж, он считал это сознательным тестом на стресс. Ничего страшного, если вы понимаете смысл тренировки. Стресс? Гордо был настолько расслаблен, что психологи, проводившие тесты на стресс в Райт-Паттерсоне, едва могли в это поверить. А когда тесты завершились, Купер заявил своему командующему офицеру в Эдвардсе, чтобы тот подыскал ему замену – он собирается стать астронавтом. И это было еще за месяц до того, как действительно начался отбор.
Оказалось, что Купер вовсе не такой наивный и простодушный, как думали некоторые. С самого начала психологи НАСА задавали кандидатам в астронавты множество вопросов об их семейной жизни. И вовсе не в целях установления связей с общественностью: просто в психологии полетов существовала хорошо известная теория, согласно которой супружеские разногласия являлись главной причиной ошибочного поведения пилотов и часто приводили к фатальным последствиям. Здоровые инстинкты кадрового офицера заставляли Купера отвечать, что его семейная жизнь с Труди и детьми очень благополучная, просто прекрасная со всеми вытекающими последствиями. В это было довольно трудно поверить, поскольку Купер и Труди жили не в одном доме и даже не на одной широте. Они разъехались: Труди и дочери жили возле Сан-Диего, а он остался в Эдвардсе. Стало ясно, что наступило время примирения. Купер тут же отправился в Сан-Диего. Он много говорил с женой об их раздельном проживании, о своих перспективах в НАСА, и так далее… Как бы то ни было, Труди с двумя детьми вернулась в Эдвардс. Они снова зажили под одной крышей. Купер опять стал воплощением американской мечты – перед последним этапом отбора, – и никто в НАСА ни о чем не догадался.
После того как Купера выбрали, журналисты из «Лайфа» зацепились за то, что он был менее опытным, чем большинство других астронавтов. Купера это ничуть не смутило. Гордо заявил, что он, к тому же, самый молодой из всех и, вероятно, станет единственным из них, кто полетит на Марс.
То, что действительно несколько расшатывало уверенность Купера в себе, касалось связей с общественностью: рекламная шумиха, поездки туда-сюда, во время которых всякие местные авторитеты усаживали тебя во главе стола, хлопали по спине и просили встать и «просто сказать несколько слов». Поездки эти были главным образом в те города, где производились компоненты для «Меркурия», например в Сент-Луис, где на заводе Мак-доннелла делали капсулу, или в Сан-Диего, где строили ракету «Атлас». Сент-Луис, Сан-Диего, Эйкрон, Дейтон, Лос-Анджелес – и всегда кто-нибудь хотел, чтобы ты «просто сказал несколько слов».
Именно в таких случаях становилось абсолютно очевидно, что семеро американских астронавтов – совершенно разные люди. Гленн, похоже, принял правила игры. Ему всегда не хватало улыбок и рукопожатий, и у него всегда были наготове эти самые «несколько слов». Более того, вернувшись в Лэнгли, он отправлял открытки рабочим, с которыми встречался на сборочных предприятиях, и скупо хвалил их, словно они трудились над проектом вместе, были партнерами в этой великой авантюре, и он, астронавт, никогда не забудет сияющую физиономию сварщика. Идея, поддерживаемая НАСА, состояла в том, что астронавт должен оказывать влияние на всех поставщиков: это обеспечивало безопасность, надежность и эффективность работы.
Как ни странно, но это действовало. Когда Гас Гриссом отправился в Сан-Диего на завод компании «Конвэйр», где работали над ракетой «Атлас», ему пришлось гораздо тяжелее, чем Куперу. Уговорить Гаса «просто сказать несколько слов» – это было все равно что вручить ему нож и попросить вскрыть главную вену. Но сотни рабочих собрались в главном зале завода, чтобы увидеть Гаса и остальных шестерых; они лучезарно улыбались. Заводское начальство произнесло несколько слов, потом сказать несколько слов предложили астронавтам, и, когда очередь дошла до Гаса, он вдруг впал в оцепенение. Он открыл рот и выдавил из себя: «Ну… работайте как следует!» Это было ироническое замечание, подразумевавшее продолжение: «…потому что именно моя задница усядется на вашу диковинную ракету». Но рабочие начали радоваться, как безумные. Они радовались так, будто услышали самые волнующие и вдохновляющие слова в своей жизни. Работайте как следует! В конце концов, на верхушку нашей ракеты усядется задница малыша Гаса! Они стояли целую вечность и радовались от души, а Гас смотрел на них отсутствующим взглядом с балкона Папы Римского. И это еще не все. Рабочие – именно они, а не администрация, – сделали огромный транспарант и растянули его высоко в пролете между колоннами; надпись гласила: «Работайте как следует».
Все эти люди с их сочувствующими улыбками не просили многого. Достаточно было нескольких слов. Работайте как следует. Но от этого выступать на публике Куперу было не легче. Он находился в одной лодке с Гасом и Диком, которые, когда дело доходило до публичных выступлений, вели себя вовсе не так, как Франклин Д. Рузвельт. Во время этих поездок все кидались на них – конгрессмены и бизнесмены, директора и президенты всевозможных компаний. Каждый отчаянный житель города хотел побыть рядом с астронавтом. Сначала этим людям хватало десяти-пятнадцати минут подышать тем же воздухом, что и самые знаменитые американцы, и побыть в том же пространстве, что и твое знаменитое тело. Но потом они начинали смотреть на тебя… и ждать. Чего? Черт побери, они ждали, что ты скажешь несколько слов! Они хотели чего-нибудь «горяченького»! Раз уж ты был одним из семерых величайших пилотов и храбрейших людей Америки, то, очевидно, ты должен был рассказать нечто захватывающее. Парочку военных историй, парень! И ты сидел там, словно зажатый в тисках, отчаянно пытался думать о чем-нибудь – о чем угодно – и становился все мрачнее и мрачнее. А свет больше не сиял вокруг тебя.
Именно в таких случаях трое пилотов военно-воздушных сил – Купер, Гас и Дик – жалели о том, что они не похожи на Алана Шепарда. С Шепардом все было в порядке. Он появлялся перед публикой не чаще, чем они. Но Эл в любой момент мог «переключить передачи». Он окончил морскую академию и, если нужно было обменяться теплыми приветствиями и поддержать светский разговор со всеми этими конгрессменами, председателями комитетов по недвижимости и винокурами, сделать импровизированное заявление, он без труда с этим справлялся. Уолли Ширра тоже был выпускником морской академии и тоже хорошо держался перед публикой. Уолли был славный парень, летучий жокей до мозга костей, но, общаясь с чужаками, он умел пустить в ход шарм старой академии. Что же касается еще одного парня из флота – Карпентера, – то он не оканчивал академии, но был самим воплощением обаяния и знал толк в светских манерах.
В авиации всей этой светской чепухой занимались очень мало, и, вероятно, поэтому Купер выглядел как типичный «синий мундир». Общение офицеров и джентльменов было сведено к минимуму. На большинстве баз единственными состоятельными местными жителями, приглашавшими офицеров на вечеринки, были продавцы автомобилей. Им очень нравилось, как эти сумасшедшие сукины дети в синих мундирах покупали машины, загоняли их насмерть, а потом возвращались, чтобы покупать новые. Военно-воздушные силы представляли прекрасный пример естественной демократии. Если офицер не достиг еще звания подполковника, для него оставался единственный способ отличиться – проявить себя как пилот. Если он доказывал, что обладает нужной вещью в воздухе, то не оставалось ничего, за исключением серьезнейших недостатков характера, что могло бы помешать ему получать новые звания. В морской авиации офицер тоже должен был проявить себя в воздухе, но, начиная с уровня тест-пилота, от него требовали и качества руководителя, что подразумевало изысканность, лоск и тому подобное.
Так и появлялись люди вроде Эла Шепарда, вышедшие из среды, называемой порою «военной аристократией». Эл был сыном кадрового офицера. Теперь вы то и дело натыкались на этих парней, офицеров во втором поколении. Пожалуй, такие, как Эл и Уолли Ширра, составляли половину выпускников Вест-Пойнта или Аннаполиса. Отец Эла был отставным армейским полковником. Уолли тоже фактически происходил из военной семьи. Его отец служил летчиком в Первую мировую, затем вышел в отставку, но после Второй мировой войны стал работать на военно-воздушные силы как гражданский инженер – он помогал восстанавливать японские аэродромы. Очень редко можно было встретить кадровых офицеров – сыновей бизнесменов, врачей или юристов. Эти люди берегли своих детей от армейской службы и смотрели на нее свысока. Так что приходилось иметь дело либо с офицерами во втором поколении, такими как Шепард и Ширра, либо с сыновьями рабочих и фермеров – как Гас, Дик и Джон Гленн. Парни вроде Шепарда, Ширры и Карпентера могли быть родом из небольших местечек, но называть их «мальчиками из маленьких городков» в том смысле, в каком это относилось к Гасу или Дику и определяло их манеру поведения на публике, было несправедливо.
Очень скоро Куперу стало страшно не хватать полетов, жизни за рулем и рычагами. Ему не хватало полетов так, как иному человеку может не хватать еды. Ежедневно поднимать в воздух высокотехнологичные самолеты и проверять пределы их возможностей было главным в жизни летучего жокея, хотя эта важность выражалась разве что в понятии «квалификация». Пилоты искренне верили, что во время полетов нужно постоянно рисковать жизнью, чтобы поддерживать квалификацию и «способность принимать решения». В некотором смысле это напоминало заботу спортсмена о том, чтобы оставаться в форме; но с другой стороны, тут были задействованы тайны нужной вещи и невыразимая радость, когда ты показываешь всему миру и самому себе, что она у тебя есть. Было чертовски странно проходить летную подготовку как первый астронавт Америки, но при этом вовсе не летать, разве что в качестве пассажира.
В их учебном плане не значилось совершенно никаких полетов! Неделя проходила за неделей, и всех семерых это начинало раздражать, но только Купер высказал жалобу вслух. Первые месяцы подготовки были довольно тяжелыми: лекции по астрономии, ракетным двигателям, летной эксплуатации, системам капсул; поездки к подрядчикам и субподрядчикам, поездки на мыс Канаверал, откуда должны были запускаться ракеты, поездки в Хантсвилл, штат Алабама, где Вернер фон Браун и его немцы разрабатывали ракеты-носители, в Джонсвилл, штат Пенсильвания, где находились тренировочные центрифуги… Этому не было конца и края. И во все эти поездки Купер, как и остальные, отправлялся гражданскими авиарейсами. Ему казалось, что ежедневно он половину своего времени проводит в аэропорту, ожидая багаж или роясь по карманам, чтобы понять, сколько денег у него осталось. Вот они, полмесяца полетов в роли пассажира! А в довершение всего, он еще и лишался платы за Полеты! А ведь это нешуточное дело. Де Орси вел переговоры с «Лайфом», но еще не заключил сделку. Капитан военно-воздушных сил, продолжавший тренировочные полеты, получал дополнительно 145 долларов в месяц, и любому здравомыслящему летчику и в голову не могло прийти отказаться от этих денег, разве что он был прикован к постели или ему запретили летать. Дополнительная плата, бог ты мой! Это трудно объяснить непосвященному, но о таких вещах кадровый офицер помнил всегда, как об основе основ. Кроме того, его семья постоянно нуждалась в деньгах. Купер, как и остальные шестеро, получал армейское жалование, а теперь он лишился важной статьи доходов. И не только платы за полеты: армейский офицер получал дополнительно по крайней мере девять долларов в день на транспортные расходы и двенадцать долларов на ночные поездки. Останавливаться в отелях, есть в ресторанах – все это было слишком разорительно. Особенно теперь, когда они стали известными людьми. Они чувствовали себя самыми замученными знаменитостями Америки. Допустим, вы отправились с пятью-шестью славными парнями на ланч в Эйкроне, куда вы приехали за узлами для компенсирующих костюмов на завод Б.Ф. Гудрича. Вы не осмеливались потянуться за чековой книжкой. Представьте только, что из-за замедленной психомоторной реакции или благодаря какому-нибудь другому ужасному случаю вам позволят это сделать! Чертов чек мог оказаться на целых тридцать пять долларов – двухнедельные расходы на питание вашей семьи… И все же плата за полеты сама по себе не была главным. Существовала еще одна особенность непилотского статуса астронавта. Купер подсчитал, что на полеты гражданскими авиарейсами он тратил сорок часов в месяц. На такое время он никогда не мог получить доступ к сверхзвуковому истребителю вроде F-104B… Гасу и Дику в Лэнгли приходилось выпрашивать для полетов по выходным Т-33. Но этот дозвуковой тренировочный самолет был проверенной вещью. А на F-104B вы могли дать себе волю и полетать в свое удовольствие. Правда, военно-воздушная база Лэнгли не была как следует оборудована, чтобы содержать такие машины. Так что Купер отправлялся в Кноксвилл, в контору Макги-Тайсона, где знакомый парень иногда давал ему немного полетать на F-104B. С такой машиной он мог жить и дышать… а также поддерживать квалификацию и не терять связи с нужной вещью…
Такие мысли одолевали его однажды вечером, когда он сидел за ланчем в Лэнгли и к нему подсел Уильям Хайнс, репортер из «Вашингтон Стар». Они немного поговорили, слово за слово – и довольно скоро Купер обрисовал журналисту всю картину. Когда в «Стар» появилась статья, очень точно передававшая жалобу Купера как общую для всех астронавтов, чиновники НАСА были ошарашены. В парламентском комитете по науке и астронавтике тоже все были изумлены. И даже товарищи Гордо, вечно ищущие дополнительные заработки и привилегии, выражали недовольство, хотя большинство из них полностью с ним соглашалось. Все они с его подачи выглядели теперь крохоборами. Семь героев, небесных воинов, патриотов жалуются в прессе на отсутствие платы за полеты и самолетов для тренировок…
Глава парламентского комитета Овертон Брукс направил в Лэнгли своего представителя, чтобы тот выяснил, что происходит. Присланный им отчет был шедевром, истинным образцом тактичной трактовки ворчания лучших сыновей страны. «Астронавты, – писал он, – полностью осознают свою ответственность перед проектом и перед американской общественностью, особенно учитывая героическую роль, которую они начинают обретать в глазах молодого поколения. Они выработали для себя строгие правила поведения, что говорит об их конструктивной и зрелой оценке своего положения – теперь, когда к ним приковано всеобщее внимание». Да, это было так, но им по-прежнему не хватало проклятой платы за полеты и нескольких «горячих» самолетов.
Как и большинство других жен в Лэнгли, Бетти Гриссом безвылазно сидела дома с маленькими детьми. Сначала она думала, что у них с Гасом наконец-то начнется обычная семейная жизнь, но Гасу каким-то образом удавалось по-прежнему надолго исчезать из дома. Даже если у него были выходные, он заходил домой к Дику, и, прежде чем Бетти успевала узнать об этом, они вдвоем отправлялись на базу для тренировочных полетов… а потом наступали следующие выходные.
Если же Гас проводил выходные дома, то у него случались быстротечные вспышки отцовской любви к двум их сыновьям – Марку и Скотту. Иногда это принимало форму добродушных ворчливых наставлений: слушайтесь маму, когда меня нет дома. В других случаях дело доходило до чего-нибудь вроде плавучего дока. Новостройка, в которой они жили, находилась возле небольшого озера. Однажды в выходные Гас начал строить плавучий док, чтобы мальчики могли использовать озеро как плавательный бассейн. Но даже старшему из сыновей, Скотту, было всего восемь лет, и Бетти боялась, что мальчики могут утонуть. Впрочем, ей незачем было беспокоиться. Они предпочитали ходить в бассейн в районном клубе, через дорогу. Там имелись вышка для прыжков, бетонное покрытие, чистая вода и другие дети, с которыми можно было играть. А плавучий док плесневел в озере, напоминая о своеобразном чувстве отцовства, бытующем в семьях всех семерых астронавтов.
Бетти не так расстраивалась из-за продолжительных отлучек мужа, как большинство других жен. Когда они жили на военно-воздушной базе Уильямс, другие жены даже требовали, чтобы она не позволяла Гасу так часто уезжать на выходные, потому что это подавало дурной пример их мужьям. Похоже, лишь немногие жены так же твердо, как Бетти, верили в неписаный договор офицерских жен. Это был договор скорее не между мужем и женой, а между ними двумя и армией. Именно благодаря существованию этого договора жена офицера могла сказать: «Нас направили в Лэнгли»… «Нас» – словно они оба служили в армии. Согласно неписаному договору, так оно и было. Женщина начинала свою семейную жизнь – с мужем и армией – с того, что шла на некоторые серьезные жертвы. Она знала, что жалование будет мизерным. Что придется часто переезжать и жить в унылых, ветхих домах. Что муж будет надолго отлучаться из дома, особенно в случае войны. И что если ее муж военный пилот, то в любой день, мирный или военный, он запросто может погибнуть. Во всяком случае, в правилах поведения говорилось: пожалуйста, сдерживайте слезы – ради тех, кто еще жив. В обмен на эти уступки жене офицера гарантировалось место в большой семье военного отряда – страны всеобщего процветания, – которая брала на себя все основные заботы: от лечения до ухода за детьми. А летный эскадрон был самим воплощением военной семьи. Кроме того, ей гарантировался устойчивый брак, если она того хотела, по крайней мере на время службы в армии. Развод тогда, в шестидесятых, был роковым шагом для кадрового военного: такой офицер снижал нужные показатели в отчетах начальства и мог полностью лишиться возможности продвижения по службе. И еще одна вещь гарантировалась ей – об этом говорили редко, да и то с юмором. Но на самом деле это были не шутки. Вместе с мужем продвигалась по службе и жена. Если он из лейтенанта становился капитаном, то она становилась Миссис Капитан и с этой поры превосходила по положению всех Миссис Лейтенантов и пользовалась всеми привилегиями и почетом, предписанными армейским этикетом. А если муж получал награду, она становилась Почтенной Миссис Капитан, независимо от ее собственных успехов. Конечно же, было хорошо известно, что милая, воспитанная, умеющая поддержать светский разговор, умная и мудрая жена являлась хорошей подмогой в карьере мужа-офицера, особенно если они играли за одну команду и оба проходили службу. Во время всех этих посиделок за чаем, церемоний и обязательных вечеринок в квартире командира, во время всех этих ужасных мероприятий клуба офицерских жен Бетти всегда чувствовала себя не в своей тарелке, несмотря на свою привлекательность и ум. Она постоянно думала: не мешает ли она карьере Гаса, потому что ей не удается быть улыбчивой светской умницей, как полагалось.
Теперь, когда Гас поднялся на этот совершенно новый уровень – стал астронавтом, – Бетти не отказалась бы получить свою долю, полагавшуюся ей по неписаному договору. Полагавшуюся за то, что… За то, что она чувствовала себя такой усталой и не в своей тарелке во время этих частых чаепитий и вечеринок. За то, что она безвылазно сидела дома возле телефона во время корейской войны и бог знает скольких сотен летных испытаний и ждала, что ей позвонят ангелы смерти. За то, что все дома, в которых они жили все это время, были типичным примером самопожертвования жены младшего офицера. За то, что мужа так подолгу не было дома… Вот почему Бетти целенаправленно стремилась стать Почтенной Миссис Астронавт и принять все соответствующие почести и привилегии.
Бетти считала сделку с «Лайфом» просто ужасной. Конечно, теперь ей не приходилось каждую секунду сражаться с ангелами смерти. Им с мужем причиталось около двадцати пяти тысяч долларов в год – сумма, просто немыслимая после всех этих лет, проведенных в домах цвета «мрачной охры». Но это была лишь одна сторона медали. В тот день, когда Гаса выбрали в астронавты, Бетти испугалась даже сильнее, чем он сам. Ведь Гасу предстояла только пресс-конференция под контролем НАСА. А Бетти в их доме в Дейтоне без всякого предупреждения стали осаждать журналисты. Словно алчные термиты или садовые вредители, они заползали через окна, делали снимки и выкрикивали вопросы. Она чувствовала себя так, словно навсегда осталась на какой-то ужасной вечеринке, и теперь практически вся страна увидит сыпь на ее лице. Правда, вопросы, появившиеся на следующий день в газетах, были довольно сжатыми и совсем не глупыми. Да и на фотографиях она выглядела неплохо. Естественно, она не знала, что пресса – это ископаемое животное, Викторианский Джентльмен, который стремится задать нужный тон всем важным моментам. Но все же ей не хотелось снова проходить через это. И не пришлось! Ей нужно было только побеседовать с корреспондентами «Лайфа», а они оказались превосходными людьми: вежливыми, дружелюбными, образованными, хорошо одетыми – настоящими леди и джентльменами. Они вовсе не хотели представить ее в дурном свете. В публикации от 21 сентября 1959 года Бетти и другие жены астронавтов предстали перед десятью миллионами читателей «Лайфа» яркими и цветущими. Их белые, гладкие лица с коронами волос появились на обложке журнала, словно цветочная гирлянда, а посредине было лицо Рене Карпентер – несомненно, редакторы сочли ее самой миловидной. Но кто это?! Боже, это же Труди Купер! А это? О, Джоу Ширра. А вот это… Они с трудом узнавали друг друга! И вскоре поняли почему. «Лайф» очень основательно отретушировал их фотографии. Каждый намек на вену, каждый след от электродепилятора, каждый прыщик, намек на усики, мешки под глазами, плохо нанесенная губная помада, нерасчесанный завиток волос, неровная линия губ – все это исчезло благодаря волшебству фоторетуши. Их фотографии походили на те, что девочки делают для своих школьных альбомов: на них все многочисленные прыщички, гнойнички, жировички, следы сыпи, выпуклости от пластинок для исправления прикуса и другие недостатки корректируются в фотостудии, и вы выглядите как после пластической операции. И заголовок: «Семь храбрых женщин поддерживают астронавтов».
Случайно или нет, но «Лайф» ухватился за слова, сказанные добрым пресвитерианином Джоном Гленном на первой пресс-конференции: «Не думаю, что мы смогли бы преодолеть все испытания, если бы у нас не было хорошей поддержки дома». Хорошая поддержка? У них должна быть отличная поддержка: семь безупречных миловидных куколок ждут их дома, готовые предложить храбрым парням любую помощь. В этом было что-то идиотское и в то же время прекрасное. Неделей раньше, в номере от 14 сентября 1959 года, «Лайф» описал Гаса и других парней, стоявших на балконе Папы Римского, в статье под заголовком «Они готовы войти в историю». После этой публикации ни у кого не осталось никаких сомнений в том, что они – семеро самых храбрых людей и самых лучших пилотов за всю историю Америки, хотя кое о каких мелочах приходилось умалчивать. Теперь «Лайф» выводил на тот же самый балкон Бетти и других жен.
И Бетти вовсе не возражала.
Им пришлось позволить журналистам и фотографам «Лайфа» приходить к ним домой и следовать за ними повсюду, но вскоре обнаружилось, что это не особенно тяжело. Довольно скоро все они поняли, чтб им вовсе не надо постоянно быть начеку. Люди из «Лайфа» были очень симпатичными. Журналисты-мужчины благоговели перед Гасом и другими парнями – в их поведении даже чувствовалось легкое дыхание зависти, потому что корреспонденты «Лайфа» были примерно того же возраста, что и астронавты. Но они проявляли лояльность. Во всяком случае, у них были подрезаны крылья: ведь Гас, Бетти, а также другие астронавты и их жены имели право цензуры на все, что появлялось в журнале под их подписью. Но журналистов это вовсе не смущало. Ни на минуту! Вы могли слышать, как кто-нибудь из парней обсуждает по телефону с журналистом «Лайфа» рукопись статьи, внимательно проходясь по каждой строчке и многословно объясняя, что должно остаться, а что нужно выкинуть. Да, у людей из «Лайфа» порою были собственные представления о том, что можно считать искренним, красочным и хорошим материалом. Они любили заострять внимание на таких темах, как соперничество между парнями, на таких увлекательных вещах, как выпивка-и-автомобиль, а также на теме страха и храбрости, о которой в братстве никто никогда не говорил… Ну и черт с ним! Дело было вовсе не в том, что ребята хотели прославиться как крутые парни в открытом космосе – нет, главное заключалось в том, чтобы не быть полным идиотом и не раскрыть подробностей своей личной жизни. Каждый кадровый офицер, и особенно младший, знал, как надо обращаться с прессой; перед нею лучше всего представать только в одном виде – с рукой, поднесенной ко лбу и намертво застывшей в военном приветствии. Если же ты позволил превратить себя в личность, дал изобразить себя как эгоиста или повесу, после этого оставалось только просить о пощаде. Это знали многие, включая генерала Джорджа Паттона. Именно так получилось со Скоттом Карпентером. Он был открытым и прямолинейным и как-то рассказал одному из сотрудников «Лайфа» о своём детстве и отрочестве. Получился классический «мамин пирог» – особенно в той части рассказа, где дедушка Скотта умер, а Скотт шатался по Булдеру, буянил и чувствовал себя чертовски плохо. Часть этих рассказов появилась на страницах «Лайфа» без всякого предупреждения НАСА, и Скотту пришлось несколько недель принимать на себя огонь… потому что он представил всю программу в дурном свете.
