Текст книги "Розенкранц и Гильденстерн мертвы"

Автор книги: Том Стоппард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Розенкранц

– Исчезнет артикуляция.

Гильденстерн

– Останется жестикуляция.

Розенкранц

– И драматическая пауза.

Гильденстерн

– Язык уже ничего не сможет.

Розенкранц

– Облизать губы.

Гильденстерн

– И ощутить привкус слез.

Розенкранц

– Или – завтрака.

Гильденстерн

– Не почувствует разницы.

Розенкранц

– Ее и не будет.

Гильденстерн

– Слова не понадобятся.

Розенкранц

– Догонять будет незачем.

Гильденстерн

– Значит, ты догнал нас.

Актер (громко)

– Нет еще! (Горько.) Это вы нас бросили.

Гильденстерн

– А, я и забыл – вы же собирались дать представление. Да, жаль, что мы это упустили.

Актер (взрываясь)

– Нам стыдно теперь смотреть друг на друга! (Овладевая собой.) Вы не понимаете этого унижения – быть лишенным единственной вещи, которая делает эту жизнь выносимой, – сознания, что кто-то смотрит... Мы уже вошли во вкус, уже лежало два трупа, и тут мы обнаружили, что – никого, что раздеваемся донага в пустоте, что мы – нигде.

Розенкранц

– Реплика номер тридцать восемь.

Актер (подавленно)

– И вот, как несмышленые дети, приплясывая, в одежде, которую никто не носит, твердя слова, которых никто не говорит, в дурацких париках, клянясь в любви, распевая куплеты, убивая друг друга деревянными мечами, впустую вопя о потерянной вере после пустых клятв отмщенья – и каждый жест, каждая поза растворялись в прозрачном, необитаемом воздухе, – мы разбазаривали свой талант и распинались под пустым небом, и только неразумные птицы внимали нам. (Оборачивается к ним.) Ну что, понятно? Мы – актеры, мы нечто обратное людям! (Он вздрагивает, голос его успокаивается.) Вспомните сейчас о спрятанной в самой глубине души, о самой... тайной... самой интимной вещи... или мысли... которая у вас есть... или была... и которая уже потому в безопасности, что вы о ней забыли. (Он смотрит на них, затем – в публику; Розенкранц поднимает ничего не выражающий взгляд.) Вспомнили? (Отчеканивая каждое слово.) Так вот, я видел, что вы вспомнили.

Розенкранц возбужденно вскакивает.

Розенкранц

– Ты! Никогда! Лжешь! (Овладевает собой и, усмехнувшись в пустоту, садится.)

Актер

– Мы актеры... мы отказались от самих себя, как требует наша профессия, – уравновесив это дело мыслью, что кто-то на нас смотрит. Оказалось – никто. Нас купили. Пока продолжался длинный монолог убийцы, мы, не смея шелохнуться, застыв в своих позах, сначала с надеждой, потом с неуверенностью, потом уже в полном отчаянии обшарили глазами каждый куст, каждый бугорок, каждый угол – но вас нигде не было. И все это пока убивец-король клялся горизонту в безмерных своих прегрешениях... Потом головы зашевелились, шеи стали вытягиваться – осторожно, как у ящериц, труп невинной Розалинды подал признаки жизни, и король запнулся. Даже тогда сила привычки и упорная надежда, что наша публика все-таки следит за нами из-за какого-нибудь куста, еще долго заставляла тела наши бессмысленно двигаться, рты раскрываться – хотя уже ни складу ни ладу не было, – пока все это, как телега о камень, не споткнулось о тишину. Никто не подошел. Никто нас не окликнул. Тишина была ненарушимой, гнетущей, бесстыдной. Мы сняли наши короны, и мечи, и золотое тряпье и молча двинулись по дороге к Эльсинору.

Тишина. Потом Гильденстерн начинает аплодировать в одиночку с плохо скрываемой иронией.

Гильденстерн

– Превосходно, превосходно. Браво. Если б еще эти глаза могли плакать... Может, только метафор многовато, а? Подумай. Это не критика – так, дело вкуса. Итак, вы здесь – чтобы отомстить. В переносном, конечно... Впрочем, мы в расчете – это чтоб вы знали, кому обязаны приглашением играть при дворе.

Розенкранц

– Да, мы рассчитываем на вас, ему надо отвлечься. Мы думаем, вы как раз то, что ему нужно. (На его лице возникает еле заметная улыбка, но он тотчас берет себя в руки.) Что вовсе не означает обычное ваше похабство – не следует трактовать августейших особ как людей с заурядными извращениями. Они ничего не знают об этом, а вы ничего не знаете о них, что делает сосуществование возможным. Итак, дайте принцу простой хороший спектакль, понятный для всех членов семейства, – или вам придется паясничать в таверне уже нынче вечером.

Гильденстерн

– Или завтра.

Розенкранц

– Или никогда.

Актер

– Мы имеем право выступать здесь. И всегда имели.

Гильденстерн

– Что, играли для него прежде?

Актер

– Да, сэр.

Розенкранц

– А что он предпочитает?

Актер

– Классику.

Розенкранц

– С перчиком.

Гильденстерн

– А что даете нынче?

Актер

– «Убийство Гонзаго».

Гильденстерн

– Чудные стихи и масса трупов.

Актер

– Содрано с итальянского...

Розенкранц

– О чем там?

Актер

– О короле и королеве...

Гильденстерн

– Своих не хватает! Что еще?

Актер

– Кровь....

Гильденстерн

– Любовь и риторика.

Актер

– Точно. (Собирается идти.)

Гильденстерн

– Ты это куда?

Актер

– Могу приходить и уходить как захочу.

Гильденстерн

– И знаешь все входы и выходы.

Актер

– Я бывал здесь и раньше.

Гильденстерн

– А мы только нащупываем почву.

Актер

– Если щупать, то лучше голову – пока на плечах.

Гильденстерн

– Исходишь из опыта?

Актер

– Из прецедентов.

Гильденстерн

– Будучи здесь не первый раз.

Актер

– И знаю, откуда ветер дует.

Гильденстерн

– Значит, и нашим и вашим. Неглупо. Впрочем, это норма, учитывая, так сказать, род занятий.

Лицо актера не выражает ничего. Он снова пытается уйти, но Гильденстерн его удерживает.

– Говоря откровенно, мы дорожим вашим обществом за неимением другого. Слишком долго были предоставлены самим себе... В итоге неуверенность, связанная с чужим обществом, оказывается даже привлекательной.

Актер

– Неуверенность – нормальное состояние. Вы не исключение.

Он снова пытается уйти; Гильденстерн удерживает его.

Гильденстерн

– Но ради всего святого – что нам делать?!

Актер

– Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы.

Гильденстерн

– Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать.

Актер

– Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь.

Гильденстерн

– Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда.

Актер

– В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете?

Розенкранц

– Гамлет переменился, внешне и внутренне. Мы должны выяснить, что повлияло.

Гильденстерн

– Он не слишком идет навстречу.

Актер

– А кто идет – в наши-то времена?

Гильденстерн

– Он... э-э-э... мрачен.

Актер

– Мрачен?

Розенкранц

– Безумен.

Актер

– В каком смысле?

Розенкранц

– Ох. (К Гильденстерну.) В каком смысле?

Гильденстерн

– Ну, не то чтобы безумен – подавлен.

Актер

– Подавлен.

Гильденстерн

– Мрачно настроен.

Розенкранц

– Зависит от настроений.

Актер

– Мрачных?

Гильденстерн

– Безумен. И вообще.

Розенкранц

– Именно.

Гильденстерн

– В частности.

Розенкранц

– Разговаривает сам с собой. Что есть несомненный признак безумия.

Гильденстерн

– Если не говорит разумные вещи. Что он делает.

Розенкранц

– Что означает обратное.

Актер

– Чему?

Короткая пауза.

Гильденстерн

– Думаю, я понял. Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.

Розенкранц

– Или одинаково безумен.

Гильденстерн

– Или одинаково.

Розенкранц

– А он делает то и то.

Гильденстерн

– То-то и есть.

Розенкранц

– Клинически нормален.

Пауза.

Актер

– Почему?

Гильденстерн

– А? (К Розенкранцу.) Почему?

Розенкранц

– Именно.

Гильденстерн

– Именно – что?

Розенкранц

– Именно почему.

Гильденстерн

– Что именно почему?

Розенкранц

– Что?

Гильденстерн

– Почему?

Розенкранц

– Что почему, собственно?

Гильденстерн

– Почему он безумен?

Розенкранц

– Понятия не имею.

Шаги.

Актер

– Старик считает, что он влюбился в дочку.

Розенкранц (пораженный).

– О боже, это свыше моего разумения!

Актер

– Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.

Розенкранц

– Старик?

Актер

– Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.

Розенкранц

– Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.

Актер порывается уйти.

Гильденстерн (полицейским тоном).

– Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.

Актер

– Почему?

Гильденстерн

– Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.

Актер

– Мне надо учить стихи.

Гильденстерн

– Проходи.

Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.

Розенкранц

– Следующий!

Никого.

Гильденстерн

– Чего ты ждешь?

Розенкранц

– Чего-то... кого-то... Ничего.

Сидят лицом к залу.

– Голоден?

Гильденстерн

– Нет, а ты?

Розенкранц (задумчиво).

– Нет. Помнишь ту монету?

Гильденстерн

– Что?

Розенкранц

– Наверно, я потерял ее.

Гильденстерн

– Какую монету?

Розенкранц

– Не помню точно.

Пауза.

Гильденстерн

– Ах, ту... смешно.

Розенкранц

– Не понимаю, как это вышло.

Гильденстерн

– У тебя это само получается.

Розенкранц

– Да, это мой трюк.

Гильденстерн

– Попробуй еще раз.

Небольшая пауза.

Розенкранц

– Мы не можем себе это позволить.

Гильденстерн

– Правильно. Человек должен думать о будущем.

Розенкранц

– Следовало бы.

Гильденстерн

– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет... сейчас... и сейчас... и сейчас...

Розенкранц

– Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему... в ящике и с крышкой сверху?

Гильденстерн

– Нет.

Розенкранц

– Я, конечно, тоже... Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый... а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом...

(Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)

...Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!

Гильденстерн (вскакивает, яростно).

– Перестань! Ты способен свести с ума!

Пауза.

Розенкранц

– На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.

Гильденстерн

– Или посинеть. Или покраснеть.

Розенкранц

– Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже... «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого...

(Шагает по сцене.)

Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его.

(Умолкает, потом отчаянно и быстро.)

Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе...

(Прерывает себя.)

Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду!

(Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.)

Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто!

(Никто не входит, он переводит дух.)

Так-то лучше...

Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.

Гильденстерн

– Смерть, сопровождаемая вечностью... худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.

Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.

Гертруда

 
А как он принял вас?
 

Розенкранц

 
Со всей учтивостью.
 

Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).

 
Но и с большой натянутостью тоже.
 

Розенкранц

(лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).

 
Скуп на вопросы, но непринужден
В своих ответах.
 

Гертруда

 
Вы не домогались,
Чтоб он развлекся?
 

Розенкранц

 
Мадам,
Случилось так, что мы перехватили
В дороге некоих актеров; это
Ему сказали мы, и он как будто
Обрадовался даже; здесь они
И, кажется, уже приглашены
Играть пред ним сегодня.
 

Полоний

 
Это верно;
И он через меня шлет просьбу вашим
Величествам послушать и взглянуть.
 

Клавдий

 
От всей души; и мне отрадно слышать,
Что к этому он склонен. -
Вы, господа, старайтесь в нем усилить
Вкус к удовольствиям.
 

Розенкранц

 
Да, государь.
 

Клавдий (снова возглавляя процессию).

 
Оставьте нас и вы, моя Гертруда.
Мы, под рукой, за Гамлетом послали,
Чтоб здесь он встретился как бы случайно
С Офелией.
 

Клавдий и Гертруда выходят.

Розенкранц (брезгливо).

– Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.

Гильденстерн

– Ты вечно недоволен.

Розенкранц

– Все время ставят палки в колеса... Неужто не можем обойтись без них?

Гильденстерн

– Не все ли равно?

Розенкранц

– Я пошел.

Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.

Гильденстерн

– Что поделывает?

Розенкранц

– Ничего.

Гильденстерн

– Что-нибудь он должен делать.

Розенкранц

– Идет.

Гильденстерн

– На руках?

Розенкранц

– Нет.

Гильденстерн

– Нагишом?

Розенкранц

– Застегнут на все пуговицы.

Гильденстерн

– Мелет что-нибудь?

Розенкранц

– По-моему, нет.

Гильденстерн

– Ты, наверно, ошибся.

Розенкранц

– Вряд ли.

Пауза.

Гильденстерн

– Честное слово, не представляю, как его втянуть в разговор.

В глубине сцены показывается Гамлет, который жестикулирует, как бы взвешивая «за» и «против» во время своего – нами не слышимого – монолога. Розенкранц и Гильденстерн наблюдают за ним.

Розенкранц

– Ну, можем сказать, что воспользовались случаем... повидать его... Это и вправду вышло случайно... по-моему... По-моему, надо напрямик, без церемоний... как мужчина с мужчиной... По старой дружбе... Например: слушай, старина, что все это значит?.. В этом духе... по-моему. Прямой, непринужденный подход. Да, именно так... по-приятельски... Этот случай надо хватать, я считаю... если мое мнение, конечно, учитывается... Дареному коню можно и в глаза заглянуть... И так далее. (Делает шаг в сторону Гамлета, но нервы его сдают, и он возвращается.) Благоговение, вот что нам мешает. Перед голубой кровью. Как доходит до дела, всегда пасуем...

Входит Офелия, представляющая в единственном числе нечто вроде религиозной процессии.

Гамлет

 
Мой грех в своих молитвах вспомни, нимфа.
 

Услышав его голос, Офелия останавливается; он берет ее за руку и притягивает к себе.

Офелия

 
Мой добрый принц,
Как поживали вы все это время?
 

Гамлет

 
Благодарю вас; сносно, сносно, сносно.
 

Переговариваясь, они исчезают за кулисами.

Розенкранц

– Вроде как в городском парке.

Гильденстерн

– Да, выразительно. Ну, так как насчет твоего непринужденного подхода? Могло произвести сильное впечатление. Если я еще имею право на личное мнение – сядь и заткнись. Хватит твоих фантазий.

Розенкранц (почти в слезах).

– Это невыносимо!

Появляется женская фигура в королевском одеянии. Розенкранц подкрадывается к ней сзади, закрывает глаза ладонями и – с отчаянной фамильярностью:

– Угадай, кто?!

Актер (появляясь из дальнего угла сцены)

– Альфред!

Розенкранц опускает руки и быстро оборачивается. Оказывается, он обнимал Альфреда, одетого в женское платье и в парике блондинки. Актер все еще стоит в углу сцены. Розенкранц подходит к нему. Они стоят нос к носу.

Розенкранц

– Виноват.

Актер автоматически поднимает правую ногу. Розенкранц наклоняется и кладет руку на пол в этом месте. Актер опускает ногу. Розенкранц вскрикивает и отскакивает.

Актер

– Прошу прощения.

Гильденстерн (K Розенкранцу).

– Что он сделал?

Актер

– Топнул ногой.

Розенкранц

– Моя рука была на полу.

Гильденстерн

– Ты сунул свою руку под его ногу?

Розенкранц

– Я ...

Гильденстерн

– Зачем?

Розенкранц

– Я думал ... (Вцепляется в Гильденстерна.) Не оставляй меня!

Он порывается к выходу; оттуда появляется актер в одежде короля. Розенкранц бросается в другую сторону; оттуда выходят два актера в плащах. Розенкранц совершает еще одну попытку, но навстречу появляется еще один актер, и Розенкранц замирает посреди сцены, 1-й актер устало хлопает в ладоши.

Актер

– За дело! Времени маловато.

Гильденстерн

– Что происходит?

Актер

– Генеральная репетиция. А теперь, если вы не возражаете, отойдите чуть-чуть в сторонку... так... хорошо. (К актерам.) Все готовы? (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Мы все время работаем в одних и тех же костюмах, и они, знаете, часто забывают, кого именно надо играть... Альфред! Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это... умственным путем... Это у них наследственное. Отлично. Тишина. Поехали!

Актер-король

 
Уж тридцать раз как колесница Феба...
 

Актер (вскакивая, со злостью.)

– Нет, нет, нет! Начинай с пантомимы, понял? Ваше трепаное величество! (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Они немножко не в форме, но когда они начнут умирать, то будут бесподобны. Смерть вызывает у них вдохновение.

Гильденстерн

– Очень мило с их стороны.

Актер

– Ничего нет более неубедительного, чем неубедительная смерть.

Гильденстерн

– Бесспорно.

Актер хлопает в ладоши.

Актер

– Акт первый – пошли!

Пантомима. Тихая мелодия флейты. Актер-король и актер-королева обнимаются. Она становится на колени и о чем-то молит его. Он поднимает ее с колен и кладет свою голову ей на плечо. Засыпает. Она, видя, что он уснул, оставляет его.

Гильденстерн

– Что это означает?

Актер

– Видите ли, это такой прием. Это – схема; с ее помощью мы делаем происходящее более или менее понятным. Язык наших пьес настолько плох, что компенсирует недостатки стиля разве что своей неясностью.

Пантомима продолжается – входит другой актер. Он снимает со спящего корону, целует ее. Потом достает флакончик с ядом и вливает его в ухо спящего, потом выходит. Спящий, героически содрогаясь, умирает.

Розенкранц

– А это кто был?

Актер

– Брат короля и дядя принца.

Гильденстерн

– Не очень-то по-братски.

Актер

– И вообще не по-родственному. Особенно дальше.

Королева возвращается; найдя короля мертвым, проводит сцену горя. Снова входит отравитель, сопровождаемый двумя актерами в плащах. Тело уносят. Отравитель как бы утешает королеву дарами. Поначалу она сопротивляется, но вскоре уступает ему и отвечает на ласки. В этот момент слышится душераздирающий женский вопль, и появляется Офелия, преследуемая Гамлетом. Гамлет – в истерике, он кричит на нее, хватает за рукав и т. д.; все это – в центре сцены.

Гамлет

– Нет, с меня довольно, это свело меня с ума.

Она опускается, плача, на колени.

– Я говорю: у нас не будет больше браков. (Снижает голос, обращаясь к застывшим в своих позах актерам.) – Те, которые уже в браке (исподтишка кланяется королеве и отравителю; более доверительным тоном), – все, кроме одного, останутся жить. (Невесело усмехается им, собираясь отойти; тон снова меняется, последние слова он произносит с нарастанием.) – Прочим оставаться как они есть. (Уже уходя, он наклоняется к трясущейся Офелии и произносит ей прямо в ухо, отрывисто.)

– В монастырь, в монастырь...

Он выходит. Офелия посреди сцены падает на колени, ее всхлипывания еле слышны. Небольшая пауза.

Актер-король

 
Уж тридцать раз как колесница Феба...
 

Входят Клавдий с Полонием; они приближаются к Офелии и поднимают ее. Актеры, опустив головы, быстро отступают в глубь сцены.

Клавдий

 
Любовь? Не к ней мечты его стремятся;
И речь его, хотя в ней мало строя,
Была не бредом. У него в душе
Уныние высиживает что-то.
И я боюсь, что вылупиться может
Опасность; чтоб ее предупредить,
Я, быстро рассудив, решаю так:
Он в Англию отправится немедля...
 

С этими словами они – Клавдий, Полоний, Офелия – исчезают из виду. Актер, выходя вперед, хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание.

Актер

– Так не пойдет, джентльмены. (Актеры смотрят на него.) С этим нельзя выходить на сцену. (К Гильденстерну.) Какое у вас впечатление?

Гильденстерн

– А какое должно быть впечатление?

Актер (актерам)

– Вы не даете самой сути!

Розенкранц делает несколько шагов вслед за Офелией, потом возвращается.

Розенкранц

– Любовью это мне не кажется.

Гильденстерн

– Возвращаясь к нашим баранам...

Актер (к актерам)

– Это было ни к черту.

Розенкранц (к Гильденстерну)

– Похоже, вечером будет хаос.

Гильденстерн

– Не суйся – мы только зрители.

Актер

– Акт второй! По местам!

Гильденстерн

– Разве это еще не конец?

Актер

– Вы называете это концом? Когда еще нет трупов? Ну нет; что называется, только через... ваш труп.

Гильденстерн

– Как я должен это принять?

Актер

– Лежа. (Короткий смешок – но в ту же секунду это лицо человека, который никогда не смеялся.) У произведения искусства всегда есть замысел, вы же знаете. События развиваются сами по себе, пока не наступает эстетический, нравственный и логический финал.

Гильденстерн

– А какой финал на этот раз?

Актер

– Обычный. Вариантов, не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают.

Гильденстерн

– Назначено?

Актер

– Ну, между «кушать подано» и «трагической иронией» достаточно места для проявления наших индивидуальных способностей. Вообще говоря, все можно считать законченным только тогда, когда дела так плохи, что хуже быть просто не могут. (Включает улыбку.)

Гильденстерн

– Кто это решает?

Актер (выключает улыбку)

– Решает? Это написано. (Он отворачивается, но Гильденстерн хватает его и резко поворачивает к себе; безмятежно.) – А сейчас, если вы будете столь любезны, разойдемся как в море корабли. Выражаясь популярно.

Гильденстерн отпускает его.

– Мы актеры, понимаете? Мы не выбираем: мы подчиняемся указаниям. Плохой конец прискорбен, хороший – безрадостен. В этом смысл трагедии. (Громко.) По местам!

Актеры занимают свои места для продолжения пантомимы; на этот раз представляется любовная сцена – страстная, эротическая – между королевой и отравителем-королем.

Любовники начинают. Актер вполголоса быстро комментирует происходящее Розенкранцу и Гильденстерну.

– Убив брата и соблазнив вдову, отравитель захватывает трон. В этой сцене они отпускают поводья своей разнузданной страсти. Она не догадывается, что мужчина, которого она сжимает в объятиях.... !

Розенкранц

– О, конечно – да – понимаю! Но это невозможно.

Актер

– Да? Почему?

Розенкранц

– Да как же – я полагаю, люди пришли отдохнуть, развлечься – а не за грязным и бессмысленным развратом.

Актер

– Ошибаетесь – именно за этим. Убийство, обольщение и инцест, – а вам чего нужно – хохмочек?

Розенкранц

– Я хочу хорошую историю – с началом, серединой и концом.

Актер (к Гильденстерну).

– А вам?

Гильденстерн

– Я предпочел бы искусство как зеркало жизни. Если тебе не все равно.

Актер

– Мне, сэр, все равно. (К обнимающимся любовникам.) Отлично, но не увлекайтесь. (Они встают; к Гильденстерну.) Мой выход через минуту. Луциан, племянник короля! (Поворачивается к актерам.) Следующий!

Актеры готовятся к следующему фрагменту пантомимы, который состоит в том, что сам актер представляет – хореография и стилизация – мучимого тоской, что есть вступление к страстной сцене с королевой («Гамлет», акт III, сцена 4).

Затем следует очень стилизованная сцена убийства Полония, закалываемого сквозь занавес (убитый король играет Полония); в течение этой сцены актер продолжает скороговоркой комментировать Розенкранцу и Гильденстерну происходящее:

Актер

– Луциан, племянник короля... отставленный дядей от трона и потрясенный... его кровосмесительным браком с его матерью... теряет разум... производя при дворе переполох и замешательство... своими метаниями... меж горчайшей меланхолией и диким безумием... попытками самоубийства (поза) и убийством (закалывает Полония)... наконец он предстает перед своей матерью и в довольно двусмысленной сцене (объятие – с элементами эдипова комплекса) умоляет ее признать вину и раскаяться... (Вскакивает, продолжая говорить.) Король (он выталкивает вперед отравителя-короля), мучимый виной, мучимый страхом, решает отослать своего племянника в Англию... и доверяет эту миссию двум улыбчивым подчиненным... придворным... двум шпионам... (отворачивается, чтобы соединить в одну группу отправителя-короля и двух актеров в плащах; эти двое кланяются, принимая от короля пакет)... вручив им письмо для передачи английскому двору!.. И вот они отбывают – на борту корабля... Два актера, шпионы, встают по бокам актера, а все трое начинают раскачиваться в унисон: движение корабля; потом актер отделяется от них. ...и они прибывают... Один из шпионов прикрывает глаза ладонью, разглядывая горизонт... ...причаливают... и предстают перед английским королем. (Поворачивается на 180 градусов.) Английский король...

Перемена головного убора превращает актера, игравшего только что убитого короля, в английского короля.

– ...Но где же принц? Куда он пропал? Сюжет усложнился – волею судьбы и интриги в руках у них оказывается письмо, обрекающее их на гибель! Шпионы вручают английскому королю письмо; английский король прочитывает его и приказывает их казнить. Актер срывает с них плащи, готовя их к экзекуции. Предатели, погоревшие на своей же хитрости, или жертвы богов – мы никогда этого не узнаем!

До сих пор пантомима шла плавно и безупречно, но тут Розенкранц делает шаг вперед, и все останавливается. Обстоятельством, заставившим Розенкранца вмешаться, оказывается тот факт, что под плащами оба шпиона одеты в костюмы, абсолютно аналогичные костюмам самих Розенкранца и Гильденстерна. Несколько неуверенно Розенкранц приближается к «своему» шпиону. Он в недоумении, почему именно костюм кажется ему знакомым. Останавливается и задумчиво ощупывает ткань...

Розенкранц

– Хм, если это не ...! Стоп, погоди, не отвечай – это было уже столько лет тому – но где именно? Мы знакомы, не так ли? Я никогда не забываю лиц (всматривается в лицо шпиона)... то есть твоего-то я прежде не видел. На минуту мне показалось, что – нет, мы прежде не встречались, верно? Да, боюсь, ты ошибаешься. Боюсь, ты принял меня за кого-то другого.

Гильденстерн тем временем приближается к другому шпиону, напряженно наморщив лоб.

Актер (к Гильденстерну).

– Вы знакомы с этой пьесой, сэр?

Гильденстерн

– Нет.

Актер

– Бойня – целых восемь трупов. Это у нас получается лучше всего.

Гильденстерн (с силой, накапливавшейся во время пантомимы и комментария к ней).

– Ты! Что ты знаешь о смерти?

Актер

– Что актерам это удается лучше всего. Они должны выдать все, на что их талант способен, и их талант – умирание. Они умирают героически, комически, иронически, медленно, быстро, отвратительно, очаровательно и, наконец, на котурнах. Лично мое амплуа несколько более общее. Я извлекаю из мелодрамы суть, которой там часто и нет; но иногда, несмотря на это, проскальзывает тонкий луч света, который, если под определенным углом, может, так сказать, пронзить покров смертности.

Розенкранц

– И это все, на что они способны, – умирать?

Актер

– Нет, нет – они еще красиво убивают. Некоторые убивают даже красивей, чем умирают. Остальные лучше умирают, чем убивают. Это труппа.

Розенкранц

– Который из них который?

Актер

– Почти никакой разницы.

Гильденстерн (страх, насмешка).

– Актеры! Механики дешевых мелодрам! Это не смерть! (Спокойней.) Вы кричите, давитесь, ползаете на четвереньках – но ни у кого это не рождает ощущения смерти – никого не застает врасплох, чтоб в мозгу у них что-то прошептало: «Однажды и ты будешь умирать». (Упрощая.) Вы умираете столько раз; как же вы рассчитываете, что они поверят в смерть подлинную?

Актер

– Как раз наоборот, это единственный вид смерти, в который они верят. Они у меня вышколены. У меня однажды был актер, которого приговорили к виселице за кражу овцы – или барана, – не помню точно. Так я испросил разрешения повесить его по ходу пьесы – пришлось малость изменить фабулу, но я посчитал, что так будет эффектней. Вы, может быть, не поверите, но это не выглядело убедительно. Поколебать их недоверие невозможно, – и когда публика начала глумиться и швырять помидоры – все кончилось катастрофой! – он ничего другого не делал, только плакал – совсем не по роли – просто стоял там и плакал... Нет, больше никогда...

В прекрасном настроении он снова возвращается к пантомиме: два шпиона ожидают казни от его руки, актер вытаскивает из-за пояса свой кинжал.

– Публика знает, чего она хочет, и только этому она согласна верить. (Шпионам.) Показывайте!

Шпионы умирают, не спеша, но убедительно. Свет начинает меркнуть, и, пока они умирают, Гильденстерн говорит.

Гильденстерн

– Нет, нет, нет... все совсем не так... этого не сыграешь. Факт смерти не имеет ничего общего с тем... как мы это видим... как это происходит. Это не кровь и не вопли и падение тел – смерть состоит не в этом. Просто дело в том, что человек больше не появляется, и все, – сейчас вы его видите, сейчас – нет, и правда только в том, что в эту минуту он здесь, а в следующую уже нет, и он больше не вернется – просто уход, скромный и необъявляемый, – отсутствие, становящееся весомым по мере того, как оно длится и длится, – пока, наконец, совсем не придавит.