Текст книги "Ферма"

Автор книги: Том Роб Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Согреваемые парой чашек дьявольского напитка, булькающего в животах, мы с Крисом вышли на танцпол. Стоило музыке ненадолго оборваться, как я понимала, что в голове у меня кружит сладкий туман. Окружающие пребывали в таком же состоянии, одновременно ахая и начиная обниматься со всеми, кто оказывался рядом. На танцполе можно было целовать кого угодно. И вдруг у двери я заметила Мию. Не знаю, как давно она появилась в амбаре. Девушка стояла, привалившись к тыльной стене. На ней были неровно обрезанные черные джинсовые шорты и белая блузка. Она была единственной молодой женщиной здесь, единственной, кому еще не исполнилось двадцати. И еще она была одна. Ни Хокана, ни его жены нигде не было видно. Несмотря на то что совсем недавно мы с ней имели очень милую и долгую беседу, я вдруг испытала странную застенчивость. В конце концов она сама подошла к нам, похлопала Криса по плечу и спросила, не уступит ли он ей следующий танец. Я почему-то решила, что она хочет потанцевать с Крисом, и, улыбнувшись, ответила согласием. Но Миа покачала головой и заявила, что желает танцевать со мной! Крис рассмеялся и заявил, что это – блестящая идея, а он выйдет на свежий воздух покурить.

Оркестр заиграл вновь. Песня оказалась быстрой, самой быстрой из всех, что они играли до сих пор, и мы стали танцевать – Миа и я. Я была уже изрядно подшофе и спрашивала себя, уж не пришла ли девушка сюда только для того, чтобы поговорить со мной. Чтобы проверить свое предположение, я поинтересовалась, часто ли она бывает на подобных мероприятиях, но Миа покачала головой и ответила, что сегодня оказалась здесь в первый раз. В этот момент я спросила, все ли у нее в порядке. Вся ее выдержка и самообладание улетучились в мгновение ока. Она показалась мне совсем юной и потерянной. Я почувствовала, как ее пальцы надавили мне на спину – вот так…

* * *

Протянув руку, мать подняла меня со стула и вывела на середину гостиной с таким видом, словно собиралась вальсировать со мной. Затем, для еще большего правдоподобия, она положила мои руки себе на талию, воссоздавая сцену происходящего.

Мы продолжали танцевать, но больше она не сказала ни слова. Когда музыка смолкла, Миа отпустила меня. Повернувшись к оркестру, девушка свистнула и громко захлопала в ладоши, восторженно выражая свое одобрение и прерываясь лишь для того, чтобы заправить за ухо прядку волос.

Люди смотрели на нас.

Не сказав Мие ни слова, я вернулась к столам в задней части амбара, оставив ее свистеть и хлопать в ладоши. Крис как раз поднес к губам полный стакан шнапса, делая вид, что пьет. На самом деле он не пригубил из него ни капли и лишь неодобрительно взглянул на меня. Да и у меня самой возникло ощущение, будто я совершила нечто предосудительное. Я налила себе стакан, отсалютовала им, осушила его одним глотком и обернулась. Огромные двери амбара были распахнуты настежь. В прямоугольнике света висела мошкара. Миа исчезла.

* * *

Мать шагнула в сторону, отпустив меня. На мгновение мне даже показалось, что она забыла обо мне. Поток ее красноречия ненадолго прервался, и только когда я положил ей руку на плечо, она вновь начала свой рассказ, поначалу медленно, но потом все быстрее и быстрее, словно наверстывая упущенное.

Мы с Крисом потанцевали еще немного. Но я уже не получала от происходящего никакого удовольствия. Вся радость куда-то улетучилась. Да и спиртное больше не делало меня счастливой, а лишь тяготило усталостью. Вскоре мы с Крисом уже шли обратно на свою ферму.

Что до секса, я старалась. Я надеялась стать такой, какой он хотел меня видеть. Но все было напрасно – таких ощущений, как раньше, мы уже не испытывали. Крис предложил мне покурить, чтобы расслабиться, и принялся скручивать «косячок». Я не возражала. Много лет я не пробовала марихуану. Может, она действительно поможет. Как бы там ни было, сегодня наша ночь веселья. Поэтому я подождала, пока он скрутил мне «косячок», и сделала затяжку, считая секунды. Почувствовав, что начинает кружиться голова, я выпрямилась во весь рост, так что простыня соскользнула с тела, и выдохнула клуб дыма, изображая знойную соблазнительницу. Крис лежал на боку, глядя на меня. Он посоветовал мне докурить «косячок» до конца, чтобы посмотреть, что я буду делать потом. А я попыталась вообразить, что же еще можно сделать, чтобы выглядеть сексуальной, – и тут мне пришло в голову, что с собой из Лондона Крис привез всего-навсего щепотку травки. Она наверняка давно закончилась: мы прожили на ферме уже целый месяц. Мне стало интересно, откуда она взялась сейчас и как он за нее рассчитался. Я спросила об этом, но не сердитым и не обвиняющим тоном; мне просто стало любопытно, где Крис взял травку. Он отобрал у меня самокрутку. Ответ его прозвучал едва слышно, лицо его было окутано дымом, и я разобрала лишь:

– У Хокана.

Крис поманил меня к себе, предлагая вернуться в постель, но я застыла на месте, мучительно соображая. Тот факт, что Хокан дал ему травку, означал, что Крис встречался с ним без моего ведома. И далее: между ними установились достаточно дружеские отношения, чтобы они заговорили о том, где можно достать наркотик. Кроме того, они должны быть достаточно откровенными, чтобы Крис признался ему в наших финансовых затруднениях, поскольку своих денег на марихуану у него не было, а без моего согласия он не мог получить доступ к тем немногим сбережениям, что у нас еще оставались. Отсюда следовало, что он посвятил в наши трудности Хокана, человека, который вознамерился любой ценой лишить нас фермы. Я была уверена, что Хокан презентовал Крису травку не из дружеского расположения, а в награду за болтливость. Мысли эти начали умножаться и наслаиваться друг на друга, давая новые ростки и побеги, заполонив мой разум целиком, и я уже больше не могла оставаться в комнате, где отвратительно пахло травкой, которую подарил нам Хокан, – в нашем доме и на нашей ферме!

Я поспешно набросила на себя какую-то одежду и выбежала вон. Крис голым выскочил на порог и закричал мне вслед:

– Вернись!

Но я не остановилась, а изо всех сил бросилась бежать дальше, мимо опустевшего амбара, где мы танцевали совсем недавно, мимо фермы Хокана, мимо отшельника на поле, пока не оказалась у подножия холма, вокруг которого и расположились все наши фермы.

Склоны его поросли травой, а на вершине вымахал настоящий густой лес. К тому времени, как я добралась до линии деревьев, с меня ручьями тек пот, и я повалилась в высокую траву, хватая воздух широко раскрытым ртом и глядя на ночной ландшафт вокруг. Я лежала так, пока дыхание не пришло в норму, и я почувствовала, что дрожу от холода. И тут на дороге показались огни фар – причем не одна, а две, три, даже четыре пары. Поначалу я решила, что это от марихуаны двоится в глазах, и принялась считать снова. Нет, я не ошиблась: четыре автомобиля, растянувшиеся цепочкой, медленно катили по дороге в глухую полночь, причем в таком месте, где и днем-то встретить четыре машины было большой удачей. Они ползли по узкой проселочной тропинке, соединенные вместе невидимой цепью, словно жуткий монстр, вышедший на ночную охоту. Достигнув подъездной аллеи Хокана, они свернули на нее и остановились. Фары всех четырех автомобилей погасли. Окружающий мир вновь погрузился в темноту. А потом, один за другим, над полями вспыхнули четыре луча света от фонариков. Наконец из дома показался пятый луч и присоединился к сборищу, возглавив его. Людей я не видела, ночь прорезали лишь лучи света от фонарей у них в руках, и я смотрела, как, выстроившись цепочкой, они двинулись к реке. Вот только они не дошли до нее, а исчезли в подземном бункере, том самом, пол в котором был усыпан древесными стружками, – пять лучей свернули с тропинки и исчезли в мастерской, где их ждали тролли, деревянные ножи и загадочная потайная дверь с тяжелым замком…

* * *

Включился мой телефон. Звук я убрал, но на экране появилось лицо отца. Он дал о себе знать впервые с тех пор, как я оборвал разговор. Не делая попытки взять трубку, я обратился к матери:

– Если хочешь, я не стану отвечать.

Возьми трубку. Ответь на звонок. Я и так знаю, что он скажет: дескать, он передумал и больше не хочет оставаться в Швеции. Вещи его уложены. Он готов ехать в аэропорт. Или он уже там, с билетом в руках.

* * *

Мне, правда, пришло в голову, что, скорее всего, отец звонит, чтобы узнать, как у нас дела. Учитывая обстоятельства, он проявил недюжинное терпение. Хотя, если говорить откровенно, это ведь он предложил остаться в Швеции, тем самым давая мне свободу действий в разговоре с мамой. И его прилет в Лондон станет провокацией. Теперь я это понимал. Да он и сам не скрывал этого. Он ничем не мог ей помочь. Она убежала от него. Если он приедет ко мне в квартиру, она вновь попытается скрыться.

Пока я взвешивал все «за» и «против», телефон умолк. Мать кивком указала на трубку.

Перезвони ему. Пусть он продемонстрирует тебе, каким лжецом является на самом деле. Вот увидишь, он станет утверждать, что беспокоится о том, как ты держишься под грузом столь зловещих и совершенно беспочвенных обвинений с моей стороны. Он постарается успокоить тебя, заявив, что не было никаких преступлений и заговоров, нет никаких жертв, как не будет и полицейского расследования. И все, что от меня требуется, – это лишь глотать пилюли, пока подобные бредни не исчезнут из моей головы.

* * *

Отец оставил сообщение на голосовой почте. Несмотря на многочисленные пропущенные звонки, раньше он такого никогда не делал. Чтобы не дать матери повода заподозрить меня в стремлении скрыть от нее что-то, я сказал:

– Он оставил сообщение.

– Прослушай его.

– Даниэль, это папа. Не знаю, что происходит, и потому не могу и дальше оставаться здесь в полном неведении. Сейчас я в аэропорту Ландветтер. Мой рейс отправляется через тридцать минут, но он – не прямой. Сначала я прилечу в Копенгаген, а в Хитроу должен приземлиться в четыре часа пополудни… Не встречай меня. Не рассказывай об этом матери. Я сам приеду к тебе. Просто будь дома. Удержи ее рядом с собой. Не дай ей уйти… Я о многом должен был тебе рассказать. То, что она говорит… Если долго слушать твою мать, то ее слова могут показаться правдой, но это не так. Перезвони мне, но только в том случае, если это не расстроит ее. Она не должна знать о том, что я лечу к вам. Будь осторожен. Она может выйти из себя и прибегнуть к насилию. Мы сделаем так, что ей станет лучше, обещаю. Найдем для нее лучших врачей. Я действовал непростительно медленно. Мне трудно общаться со шведскими докторами. Но в Англии все будет по-другому. Она поправится. Помни об этом. Скоро увидимся. Я люблю тебя.

* * *

Я положил трубку на стол. По словам отца, если он войдет в квартиру и застанет мать врасплох, может разразиться скандал. Она вполне может наброситься на нас обоих.

Но мама лишь спросила:

– Сколько у нас времени?

Отец привел в действие бомбу с часовым механизмом, нарушив и без того хрупкое спокойствие. У меня не было ни малейшего желания следовать его указаниям. Для того чтобы сохранить привилегированный статус человека, достойного доверия, я протянул телефон ей. Мать приняла трубку так, словно это был бесценный дар, бережно держа ее обеими руками, но к уху подносить не стала, лишь сказала:

– Подобная демонстрация доверия внушает мне надежду. Я знаю, что мы уже давно перестали быть близкими людьми. Но мы можем снова стать ими.

Я задумался над словами матери о том, что мы перестали быть близкими людьми. Мы стали реже встречаться. Меньше разговаривать. Почти перестали писать друг другу. Ложь о моей личной жизни вынудила меня отстраниться, ограничив количество вранья, которое я скармливал матери, потому что каждый разговор таил в себе опасность провала.

Мама перестала быть для меня близким человеком.

Это была правда.

Но как же я позволил этому случиться? Не специально или осознанно, не в результате ссоры или разрыва, а вследствие собственной беспечности. И вот теперь, оглядываясь через плечо, чтобы удостовериться в том, что мать стоит всего лишь в нескольких шагах позади меня, я понимал, что нас разделяет пропасть.

После того как мама прослушала голосовую почту, я ожидал бурной реакции, но лицо ее ничего не выражало. Покончив с сообщением, она вернула мне телефон, в кои-то веки не обратив внимания на мои чувства, будучи слишком занята полученными известиями. Сделав глубокий вдох, она взяла со стола нож с фигуркой тролля на рукоятке и сунула его в карман, вооружившись на случай неожиданного появления папы.

Мужчина, который готов заплатить за собственную свободу жизнью своей жены, – уже не мужчина, а монстр. Чудовище. К чему предупреждать меня? Почему бы не подкрасться незаметно? Я скажу тебе почему. Он хочет, чтобы я вышла из себя, начала кричать и буйствовать. Вот почему он оставил тебе послание. Не обращай внимания на его призывы сохранить все в тайне. Это – ложь. Он хотел, чтобы я прослушала его сообщение. Он хочет, чтобы я знала: он летит сюда!

* * *

Мысль о том, что в ее кармане лежит нож, пусть даже деревянный и тупой, была мне неприятна.

– Мам, пожалуйста, отдай мне нож.

– Ты все еще видишь в нем отца. Но он причинил мне боль. И, не колеблясь, сделает это снова. Я имею право защищаться.

– Мам, я не стану слушать, пока ты не положишь нож на стол.

Она медленно вынула деревяшку из кармана джинсов и протянула мне рукоятью вперед со словами:

– Ты очень ошибаешься на его счет.

Достав из сумочки ручку, она нацарапала несколько цифр на задней обложке своего дневника.

В лучшем случае до его появления у нас остается три часа. В своих расчетах я исхожу из того, что он сядет на прямой рейс. Твой отец утверждает, что полетит через Копенгаген, но он лжет, чтобы появиться здесь раньше и застать нас врасплох. Время работает против нас! Мы не можем позволить себе терять ни секунды. Однако сначала я должна обратить твое внимание на очередной обман. Шведские врачи прекрасно говорят по-английски. Крис врет, когда говорит, что они его не поняли, – наоборот, они поняли его прекрасно, каждое его лживое слово. Все дело в том, что они просто не поверили ему. Можешь прямо сейчас позвонить врачам, и ты сам удивишься, насколько безукоризненно они говорят по-английски. Говори с ними сложными предложениями и посчитай, сколько слов они не поймут. Ни одного или почти ни одного. Ты можешь позвонить в любой момент, когда твоя уверенность во мне пошатнется, и они подтвердят мой рассказ. Профессионалы сочли меня здоровой, выписали из сумасшедшего дома и откликнулись на мою просьбу ничего не говорить Крису, тем самым дав мне немного времени, чтобы доехать до аэропорта.

Что же касается середины сообщения, когда у Криса срывается голос, – это вовсе не доказательство любви или страсти, и слезы не навернулись у него на глаза. Но если это настоящие чувства, то они свидетельствуют о том, что он находится на грани срыва, измученный тщетными попытками скрыть следы собственных преступлений. Это его здравомыслие надо проверять, а не мое, ведь он разрывается между чувством самосохранения и вины. Его прижали к стене и загнали в угол, отчего животное неизменно становится опасным. Все мы можем опуститься до низости, которая прежде казалась нам невозможной. Но Крис дошел до того, что использует против меня мое детство, о котором я шептала ему по ночам, после того как мы занимались любовью, делясь секретами, которые поверяешь только тому, кого считаешь единственной родственной душой на всем белом свете.

* * *

Такое описание отца не нашло отклика в моей душе. Он ненавидел болтунов и подлецов и не стал бы распускать сплетни о своем злейшем враге, не говоря уже о том, чтобы воспользоваться секретами, которыми с ним поделилась мама. Я сказал:

– Но ведь папа совсем не такой.

Мать кивнула:

– Согласна. Вот почему я полностью доверяла ему. Но он совсем не такой, как ты выражаешься. Если только не доводить его до отчаяния. В этом состоянии все мы становимся другими.

Подобный ответ меня не удовлетворил. Его вполне можно было применить к любой черте характера, которая не выглядела правдоподобной. Испытывая неловкость, я все-таки спросил:

– И что же это были за секреты?

Мать вытащила из сумочки официального вида коричневый манильский конверт. Спереди был приклеен белый стикер с ее именем, датой и адресом шведской лечебницы для душевнобольных.

Для того чтобы убедить честного врача в том, что пациент лишился рассудка, первым делом изучают его семью. В моем случае история умственных расстройств отсутствует. Однако многие эпизоды попросту не регистрируются, поэтому мои противники еще не сложили оружия. Они прибегли к другому способу и обратили свои взоры на мое детство, вытащив на свет нераспознанную травму, намекая, что моя душевная болезнь началась задолго до того, как я выдвинула против них обвинения. Подобный подход подразумевает, что один из негодяев находился совсем рядом со мной, располагая интимными сведениями, каковые известны, например, лишь моему мужу. Если они хотят сохранить свою свободу, то Крис обязательно должен предать меня. Ну вот, теперь ты получил некоторое представление о давлении, которое он испытывает. Да, подобное решение далось ему нелегко, но к тому времени он зашел уже слишком далеко, чтобы идти на попятную.

Во время заточения в доме для душевнобольных у меня состоялась встреча с двумя врачами. Она проходила в особой палате, которую правильнее назвать камерой, когда двое мужчин сидели напротив меня за столом, прикрученном болтами к полу. Они держали в руках отчет Криса о моем детстве, точнее, об одном случае, который произошел со мной летом 1963 года. Я не стану говорить, что это – выдумка чистой воды; это нечто совсем другое, куда более тонкое манипулирование фактами; полуправда, которую невозможно опровергнуть категорически. Врачи представили мне жестокий отчет так, словно считали его чистой правдой, и спросили, что я о нем думаю. Боясь бессрочного заточения в сумасшедшем доме и осознавая всю важность своего ответа, я, в свою очередь, попросила дать мне ручку и бумагу. Ты должен понимать, что, попав в заточение, я пребывала в шоке. Вокруг меня царило безумие, подлинное безумие. Я была в ужасе. Я не знала, выйду ли когда-нибудь оттуда. Эти врачи стали для меня прокурорами, судьями и палачами. Я сомневалась в том, что смогу говорить связно. Я начала путать английские и шведские слова. И вместо того, чтобы бессвязно лепетать нечто невразумительное, я предложила им альтернативу. Я напишу о том, что случилось в 1963 году, не расскажу, а именно напишу, и тогда они сами смогут судить, имел ли тот давний случай какое-либо отношение к нынешней ситуации.

У тебя в руках письменные показания, которые я представила им в ту ночь. Врачи вернули их мне по моей же просьбе, когда выписывали меня из клиники. Полагаю, в своих архивах они сохранили их фотокопию на случай, если тебе захочется проверить правдивость моих слов. Хотя, не исключено, это и есть фотокопия…

Да, так и есть. Я не заметила этого раньше; мне они вернули как раз копию, а оригинал оставили у себя.

Мы с тобой никогда особенно не обсуждали мое детство. Ты ни разу не видел своего деда. Твоя бабушка уже умерла. В каком-то смысле она всегда оставалась для тебя абстрактной фигурой из далекого прошлого. Уже из одного этого ты можешь заключить, что мое детство не было счастливым. Но это неправда – счастье было, его было много и на протяжении многих лет. И в глубине души я так и осталась деревенской девчонкой с незатейливыми вкусами и любовью к жизни на природе. Мою жизнь нельзя назвать полной страданий и невзгод.

Но летом 1963 года произошло одно событие, которое изменило течение моей жизни, перевернуло ее с ног на голову и сломало, сделав меня чужой в собственной семье. И теперь это событие стараются извратить, дабы враги могли поместить меня в сумасшедший дом. Чтобы защититься, у меня нет другого выхода, кроме как выложить перед тобой свое прошлое. Мои враги изобрели столь злонамеренную версию случившегося, что она заставит тебя изменить отношение ко мне, если ты услышишь ее. А когда у тебя появятся свои дети, ты ни за что не оставишь их наедине со мной.

* * *

Я просто не мог вообразить себе события столь ужасного, что оно способно коренным образом изменить мое отношение к матери, не говоря уже о том, что оно заставило бы меня усомниться в ее способности приглядывать за моими детьми. Однако я вынужден был признать, что и впрямь знаю о ее детстве очень мало. В частности, я не мог припомнить каких-либо особенных упоминаний о лете 1963 года. Я с некоторой тревогой и опаской раскрыл папку. Внутри, поверх страниц, исписанных рукой матери, лежало ее же пояснительное письмо.

– Ты хочешь, чтобы я прочел это прямо сейчас?

Мать кивнула:

– Время пришло.

* * *

Глубокоуважаемые доктора!

Быть может, вы спрашиваете себя, почему я пишу по-английски, а не по-шведски. Просто за годы жизни за границей мой письменный английский стал лучше, а шведский я почти забыла. Шведскую систему образования я покинула в возрасте шестнадцати лет, а за время жизни в Лондоне своим родным языком мне пользоваться практически не приходилось. Напротив, я усердно работала над улучшением своего английского, для чего воспользовалась лучшими произведениями мировой литературы. Но использование английского языка не означает, что я выражаю протест против Швеции или питаю иные недружелюбные чувства к своей родине.

Прошу занести в протокол, что я не имею никакого желания обсуждать свои детские годы. Это сделано для того, чтобы цинично отвлечь внимание от реальных преступлений, совершенных на самом деле. Между событиями прошлого и настоящего нет никакой связи, но я готова допустить, что мои опровержения лишь заставят вас поверить в то, что она все-таки существует.

Мои враги описали события, случившиеся летом 1963 года. Они надеются держать меня в сумасшедшем доме, пока я не откажусь от выдвинутых против них обвинений или пока эти обвинения не утратят юридическую силу вследствие того, что меня сочтут недееспособной. Я признаю´, что отдельные фрагменты изложенных ими событий действительно имели место. Я не могу утверждать, что все это – ложь от начала до конца. В случае начала расследования вы сами убедитесь в том, что фон случившегося – место, время и действующих лиц – они обрисовали правильно. Однако как я не стану утверждать, что подружилась с человеком, который протиснулся мимо меня в переполненном вагоне метро, только потому, что наши плечи соприкоснулись, их версия также не может претендовать на правду только из-за того, что имеет некоторое сходство с реальными событиями.

То, что вы сейчас прочтете, – правдивое изложение произошедших событий. Тем не менее все это – воспоминания более чем пятидесятилетней давности, и я, естественно, не могу помнить всего, что говорилось тогда, слово в слово. Следовательно, вы можете прийти к выводу, что эти диалоги являются вымышленными и, соответственно, усомнитесь в правдивости всех моих показаний. Я заранее согласна с тем, что приведенные мною реплики передают лишь общий смысл разговоров, поскольку точные слова по прошествии стольких лет утрачены навсегда, как и некоторые из тех людей, кто их произносил.

Искренне ваша,

Тильда

* * *

Правда о ферме

Наша ферма ничем не отличалась от тысяч таких же по всей Швеции. Она была удаленной и прекрасной. Ближайший город находился в двадцати километрах от нас. Когда я была еще ребенком, звук проезжавшего мимо автомобиля был настолько необычен, что заставлял меня выбегать наружу. Телевизора у нас не было. Мы никуда не выезжали. Леса, озера и поля – вот единственный пейзаж, который я знала.

Правда обо мне

Моя мать едва не умерла, когда рожала меня. Осложнения оказались настолько серьезными, что она больше не могла иметь детей. По этой причине у меня нет ни братьев, ни сестер. Мои друзья жили в разных местах округи. Признаю, что иногда я чувствовала себя одинокой.

Правда о моих родителях

Мой отец был строг, но никогда не поднимал руку ни на мою мать, ни на меня. Он был хорошим человеком, работал на местное правительство. Мой отец и родился в этом регионе. Он своими руками выстроил ферму, когда ему было всего двадцать пять лет, и с тех пор безвыездно живет на ней. Его страстью было пчеловодство. Для своих ульев он держал невозделанными природные луга. Необычное смешение полевых цветов позволило ему получать белый мед, завоевавший множество призов. Стены в нашей гостиной были увешаны взятыми в рамочку почетными грамотами Общества пчеловодов и вырезками из газет, в которых описывались целебные свойства его меда. Мать помогала ему во всем, но ее имя отсутствовало на торговой марке меда. Мои родители были видными членами местной общины. Мать много времени уделяла церковному приходу и благотворительности. Короче говоря, детство мое было счастливым и вполне обычным. На столе у нас всегда была еда. Мне не на что было жаловаться. И вот мы подходим к лету 1963 года.

Правда о лете 1963 года

В то время мне исполнилось пятнадцать лет. Занятия в школе закончились. Впереди меня ждали долгие летние каникулы. Особых планов у меня не было, если не считать обычных развлечений и обязанностей: помогать родителям на ферме, ездить на велосипеде на озеро, купаться, собирать ягоды и грибы и бродить по лесу. Но все изменилось однажды, когда отец сказал мне, что в наш район переехала новая семья. Они поселились на близлежащей ферме. Семья была необычной, потому что состояла только из дочери и отца, а матери у них не было. Они уехали из Стокгольма, чтобы начать новую жизнь в сельской местности. Девочка была моей ровесницей. Услышав эти новости, я так разволновалась, что не могла заснуть, и всю ночь представляла себе, каково это – иметь подругу поблизости. Но я боялась, что она не захочет дружить со мной.

Правда о Фрее

Чтобы заручиться ее дружбой, я стала почти все свое время проводить рядом с их фермой. Будучи слишком стеснительной, чтобы взять и просто постучать в дверь, я прибегла к обходным маневрам, которые могут показаться странными, но ведь я вела уединенный образ жизни, а потому не обладала нужным опытом общения. Между нашими двумя фермами росли несколько деревьев, которых было слишком мало, чтобы их можно было назвать лесом. Это был участок дикой природы, непригодный для земледелия из-за огромных валунов. И вот я повадилась каждый день ходить туда, залезая на самую макушку дерева и глядя на ферму новой девочки. Ежедневно я проводила там по многу часов, выцарапывая на стволе отметки. Спустя неделю или около того меня начали одолевать сомнения, а хочет ли новая соседка стать моей подругой?

Однажды я увидела, как по полю идет ее отец. Он остановился у подножия дерева и окликнул меня:

– Эй, привет там, наверху!

Я ответила:

– Привет там, внизу!

Это были наши первые слова:

– Hej dar uppa!

– Hej dar nerra!

– Ты не хочешь слезть оттуда и познакомиться с Фреей?

Вот так я узнала, как ее зовут.

Я слезла с дерева и отправилась вместе с ним на ферму. Фрея ожидала нашего прихода. Ее отец представил нас друг другу и пояснил: он очень надеется на то, что мы станем подругами, потому что Фрея раньше никогда не бывала здесь. Фрея, хотя и была моей ровесницей, оказалась намного красивее. Она была из тех девочек, на которых обращают внимание мальчишки. Грудь у нее была большая, и волосы она укладывала в модную прическу. Она уже стояла на пороге девичества, тогда как я оставалась еще ребенком. Я предложила построить шалаш в лесу, ужасно боясь при этом, что Фрея презрительно скривится, потому что раньше она жила в городе, а среди моих знакомых не было взрослых городских девчонок. Может, им не нравится строить шалаши. Но Фрея согласилась, и мы побежали к зарослям деревьев. Я показала ей, как надо делать крышу, связывая макушки веток. Если вы сочтете подобные занятия мальчишескими, то, пожалуй, так оно и было, но ведь я с детства привыкла к подобным забавам. Других развлечений я в то время и не знала. А вот Фрея в этом смысле оказалась куда более опытной. Она уже знала, что такое секс.

К середине лета Фрея стала для меня той подругой, о которой я всегда мечтала. Я представляла, как признáюсь ей к концу каникул, что она превратилась для меня в сестру, которой у меня никогда не было, и что мы останемся лучшими подругами до конца своих дней.

Правда о тролле

Однажды утром я пришла в лес и застала Фрею сидящей на земле. Она подтянула колени к груди и обхватила их руками. Подняв голову, она взглянула на меня и сказала:

– Я видела тролля.

Сначала я не поняла, то ли она рассказывает мне очередную страшную историю, то ли говорит серьезно. Мы ведь часто описывали друг другу всякие ужасы. Я, например, любила истории о троллях и потому спросила ее:

– Ты видела тролля в лесу?

А Фрея ответила:

– Я видела его на нашей ферме.

Я просто обязана была поверить подруге, когда она рассказывает мне нечто столь ужасное. Я взяла Фрею за руку и обнаружила, что она дрожит.

– Когда ты его видела?

– Вчера, после того как мы с тобой играли в лесу. Я вернулась домой, но была слишком грязная, чтобы войти внутрь, и потому взяла шланг во дворе, чтобы вымыть ноги. И вот тогда я увидела тролля: он прятался в саду, за кустами красной смородины.

– И как он выглядел?

– У него была бледная кожа, грубая, как брезент. И огромная голова. А вместо двух глаз у него был один, зато большой и черный, который совсем не мигал. Тролль просто смотрел на меня не отрываясь. Я хотела позвать папу, но побоялась, что он мне не поверит. Поэтому я выронила шланг и убежала в дом.

В тот день Фрея отказалась играть. Мы сидели рядышком, держась за руки, пока она не перестала дрожать. Вечером, обняв подругу на прощание, я долго смотрела, как она возвращается домой по полям.

А на следующий день Фрея была так счастлива, что крепко обняла меня, поцеловала, сказала, что тролль не вернулся, и извинилась за то, что встревожила меня. Должно быть, ей просто померещилось.

Но тролль вернулся, и Фрея уже никогда не была такой, как прежде. Она нигде не чувствовала себя в безопасности. Она постоянно боялась. Она стала совершенно другим человеком. Теперь она все время грустила, была тихой и покорной, часто отказывалась играть. По вечерам она боялась возвращаться домой. Собственная ферма пугала ее.

Правда о зеркалах

Спустя несколько недель после того, как Фрея впервые увидела тролля, я застала ее в лесу с зеркалом в руках. Она была уверена, что с его помощью одноглазый тролль следит за ней. В то утро, проснувшись, она развернула все зеркала, что были в доме, лицом к стене, все до единого, за исключением того, что находилось в ее спальне. Она предложила мне разбить его, а осколки закопать. Я согласилась. Фрея ударила по зеркалу толстой палкой, а когда оно разлетелось на куски, заплакала. Вернувшись в тот вечер домой, она обнаружила, что все зеркала вновь развернуты. Ее отец заявил, что не потерпит никакого самоуправства.