Текст книги "Малыш 44"

Автор книги: Том Роб Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

А в это время Иван уже говорил по телефону.

– Профессор Зайцев, это Иван Жуков. У меня есть одна интересная задача, которую я не в состоянии решить без вашей помощи. Нет, я не могу говорить о ней по телефону. Вы сейчас не заняты? Вы не могли бы приехать ко мне? Да, желательно прямо сейчас.

Лев вдруг напрягся. Почему Иван назвал собеседника профессором, если они были близкими друзьями? Почему он обратился к нему именно так, если только не для того, чтобы разыграть спектакль перед ними? Это было неправильно. Все было неправильно.

Лев вскочил. Кресло опрокинулось. Он пересек комнату прежде, чем Иван успел среагировать, схватил телефон и намотал шнур вокруг его шеи. Сейчас Лев стоял позади него, прижавшись спиной к стене и затягивая шнур на шее Ивана. Ноги того ерзали по полу, он задыхался, будучи не в силах вымолвить ни слова. Раиса в ужасе вскочила с кресла.

– Лев!

Лев поднял палец, призывая ее к молчанию. Не отпуская Ивана, горло которого по-прежнему сдавливал телефонный шнур, он поднес трубку к уху.

– Профессор Зайцев?

В мембране что-то щелкнуло, и воцарилась тишина. На том конце положили трубку. Они едут сюда.

– Лев, отпусти его!

Но Лев сильнее потянул на себя телефонный шнур. Лицо Ивана налилось кровью.

– Он – оперативник, работающий под прикрытием. Посмотри, как он живет. Посмотри на его квартиру. Нет никакого профессора Зайцева. Это был его контакт в госбезопасности; они едут сюда, чтобы арестовать нас.

– Лев, ты совершаешь ошибку. Я знаю этого человека.

– Он – фальшивый диссидент, внедренный в подполье. Он выявляет людей, занимающихся антиправительственной деятельностью, и собирает против них улики.

– Лев, ты ошибаешься.

– Нет никакого профессора. Они едут сюда. Раиса, у нас мало времени!

Иван вцепился в шнур, тщетно пытаясь ослабить захват. Раиса покачала головой и подсунула пальцы под шнур, чтобы ослабить давление.

– Лев, отпусти его. Дай ему возможность оправдаться.

– Разве не арестовали всех твоих друзей, кроме одного, вот этого самого человека? Эта женщина, Зоя, – откуда, по-твоему, в МГБ узнали, как ее зовут? Они арестовали ее не из-за молитв. Это был всего лишь предлог.

Ноги Ивана беспомощно заскользили по полу и подогнулись, так что Льву пришлось держать его на весу. Долго так продолжаться не могло.

– Раиса, ты никогда не рассказывала мне о своих друзьях. Ты никогда не доверяла мне. Но кому-то же ты доверилась? Думай!

Раиса взглянула на Льва, а потом перевела взгляд на Ивана. А ведь и правда, все ее друзья был мертвы или арестованы – все, за исключением его одного. Она покачала головой, отказываясь верить, – это была настоящая паранойя, паранойя, порожденная государством, когда любого обвинения, даже самого нелепого, было достаточно, чтобы убить человека. Она заметила, как рука Ивана потянулась к ящику шифоньера, и отпустила телефонный шнур.

– Лев, подожди!

– У нас нет времени!

– Подожди!

Она выдвинула ящик – внутри оказался нож для вскрытия писем, очень острый. Иван тянулся за ним, чтобы защититься. Вряд ли его можно было винить за это. В глубине ящика лежала книга, его экземпляр романа «По ком звонит колокол». Почему он не спрятан где-нибудь в надежном месте? Раиса взяла книгу в руки. Изнутри выпал листок бумаги. На нем были написаны имена: список людей, которым Иван давал почитать роман. Некоторые из фамилий были зачеркнуты. На обратной стороне находился список тех, кому он только собирался одолжить книгу.

Она повернулась к Ивану и поднесла листок к его лицу, чтобы он видел. Рука у нее дрожала. Можно ли было найти этому факту правдоподобное и невинное объяснение? Нет, и она уже знала, что это означает. Ни один диссидент не может быть настолько тупым и беззаботным, чтобы составлять списки людей, прочитавших запрещенную книгу. Он одалживал книгу людям, чтобы впоследствии ее прочтение можно было вменить им в вину.

Лев свел руки вместе, удерживая беспомощно барахтающегося Ивана.

– Раиса, отвернись.

Она повиновалась и отошла в дальний угол комнаты, по-прежнему держа в руках книгу, слыша, как ноги Ивана скребут по полу и цепляют мебель.

Тот же день

Поскольку Иван числился оперативником МГБ, его смерть обязательно будет классифицирована как убийство, гнусное преступление, совершенное каким-нибудь борцом с режимом, антисоветским элементом. Преступником мог быть только оппозиционер-неудачник, что оправдывало проведение полномасштабного расследования. Вести его скрытно не было нужды. К счастью для Раисы и Льва, у Ивана наверняка было много врагов. Он прожил жизнь, предавая любопытных граждан, завлекая их в ловушку обещанием запрещенных цензурой материалов, как хищник подкарауливает жертву, бросая ей наживку. А запрещенную литературу поставляло ему государство.

Перед тем как уйти из квартиры, Раиса прихватила с собой список имен, скомкала и сунула в карман. Лев поспешно собирал принесенные ими материалы дела. Они понятия не имели, сколько времени понадобится сотрудникам госбезопасности, чтобы отреагировать на звонок Ивана. Они открыли переднюю дверь, сбежали по лестнице, а потом, постаравшись напустить на себя невозмутимый вид, спокойно вышли на улицу. Дойдя до угла, оба обернулись. В здание уже вбегали агенты.

Ни у кого в Москве не было оснований предполагать, что Раиса и Лев могут вернуться в столицу. Так что если их и заподозрят, то не сразу. Офицеры, ведущие расследование смерти Ивана, в лучшем случае сначала свяжутся с Управлением МГБ в Вольске и узнают, что они отправились в турпоход. Их уловка может сработать, если только какой-нибудь чрезмерно наблюдательный свидетель не заметит мужчину и женщину, вошедших в дом. В этом случае их алиби подвергнется самой тщательной проверке. Но Лев понимал, что все эти соображения ровным счетом ничего не значат. Даже если оперативники не обнаружат улики, прямо указывающие на их причастность к преступлению, даже если они действительно находились бы в турпоходе, случившееся могло стать поводом для их ареста. А наличие или отсутствие доказательств не имело никакого значения.

В сложившихся обстоятельствах попытка повидаться с его родителями была бы равносильна самоубийству. Но обратный поезд в Вольск отправлялся только в пять утра, и, кроме того, Лев отчетливо сознавал, что сейчас ему представилась возможность поговорить с ними в последний раз. Хотя перед высылкой из Москвы ему не дали проститься с ними, а потом не сообщили, где их поселили, несколько недель назад Лев все-таки сумел раздобыть их адрес. Зная, что министерства и главки не слишком охотно сотрудничают друг с другом, он решил, что запрос в Министерство жилищно-коммунального хозяйства о Степане и Анне не получит ярлык подозрительного и не будет автоматически переправлен в МГБ. Впрочем, кое-какие меры предосторожности он все-таки предпринял: назвался вымышленным именем и постарался придать запросу видимость официального, назвав несколько фамилий, среди которых значилась и Галина Шапорина. Хотя все остальные фамилии были пустышками, ему удалось разузнать адрес своих родителей. Кстати, нельзя было исключить и того, что Василий ожидал от него такой попытки; он даже мог распорядиться без проволочки предоставить нужный адрес. Он знал, что единственной слабостью Льва в ссылке станут его родители. И если он хотел подловить Льва на нарушении приказа, тогда визит к родителям превращался в великолепную ловушку. Но вряд ли его родители находились под круглосуточным надзором по прошествии целых четырех месяцев. Намного более вероятным представлялось, что семья, с которой они вынуждены были жить в одной квартире, одновременно стала осведомителем МГБ. Он должен был навестить своих родителей так, чтобы их соседи не увидели и не услышали ничего подозрительного. От его умения и скрытности зависела не только их собственная жизнь, но и будущее его родителей. Если их с Раисой схватят, то его родителей почти наверняка обвинят в пособничестве в убийстве Ивана, и тогда вся семья Льва будет казнена, скорее всего, еще до наступления утра. Но Лев был готов пойти на риск. Он должен был попрощаться с ними.

Они пришли на улицу Воронцовскую. Нужный им дом оказался старым, еще дореволюционной постройки зданием – из тех, в которых большие квартиры нарезали на крошечные комнатушки, отделенные друг от друга лишь засаленными простынями, висящими на веревках. Ни о каких удобствах – горячей воде или теплых туалетах – в таких закутках и речи быть не могло. Лев заметил торчащие из окон трубы, отводившие дым от дровяных печек, служивших самой дешевой и грязной разновидностью отопления. Они выжидали, наблюдая за домом издали. Комары безжалостно атаковали их, и они беспрестанно прихлопывали их ладонями, пятная руки собственной кровью. Лев понимал, что, сколько бы он здесь ни простоял, определить по внешним признакам, не ждет ли их в доме засада, он не сможет. Надо было идти внутрь. Он повернулся к Раисе. Но, прежде чем он успел открыть рот, она сказала:

– Я подожду тебя здесь.

Раисе было стыдно. Она доверяла Ивану; ее мнение о нем сложилось под влиянием имевшихся у него книг и статей, его размышлений о западной культуре, его планов о тайной передаче на Запад лучших трудов видных диссидентов. Но все это оказалось ложью от начала и до конца – сколько писателей и врагов режима угодили в расставленные им силки? Сколько рукописей он сжег, чтобы они оказались потеряны для мира? Скольких художников и свободомыслящих граждан он подставил чекистам, спровоцировав их аресты? Она прониклась к нему симпатией из-за того, что он был полной противоположностью Льву. Но, как выяснилось, эти различия были всего лишь ловкой маскировкой, приманкой для глупцов. Диссидент оказался полицейским, а полицейский стал контрреволюционером. Диссидент предал ее, а полицейский спас. И она не находила в себе сил проститься с родителями Льва, стоя рядом с ним, словно верная и любящая жена. Лев взял ее за руку.

– Я бы хотел, чтобы ты пошла со мной.

Дверь подъезда была открыта. Внутри было душно, и их одежда сразу же прилипла к спине от пота. А вот дверь, ведущая в квартиру № 27 наверху, была заперта на ключ. Льву не раз приходилось проникать в чужие жилища, и он знал, что вскрыть старые замки намного труднее, чем новые. Кончиком лезвия своего выкидного ножа он отвернул шурупы, которыми крепилась накладка замка, обнажив его механизм. Он всунул нож в прорезь, но замок упорно не хотел открываться. Лев вытер пот со лба, сделал глубокий вдох и зажмурился. Затем он вытер руки о штаны, не обращая внимания на комаров, – пусть подавятся его кровью. Он открыл глаза. Сосредоточься. Замок щелкнул и открылся.

Единственным источником тусклого света стало окно, выходившее на улицу. В комнате стоял крепкий запах спящих тел. Лев и Раиса замерли у дверей, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Вскоре они смогли разглядеть очертания трех кроватей: на двух из них спали семейные пары. А вот на кровати поменьше лежали сразу трое детей. В закутке, служившем кухней, двое малышей спали на полу под столом на каких-то тряпках, как собаки. Лев осторожно двинулся к взрослым. Но его родителей среди них не оказалось. Неужели ему дали неправильный адрес? Впрочем, подобная халатность встречалась повсеместно. Но, быть может, ему намеренно сообщили неверный адрес?

Разглядев в полумраке еще одну дверь, он направился к ней. Доски пола протестующе заскрипели под его шагами. Раиса бесшумно двинулась следом, ее поступь была намного легче. Пара на ближайшей кровати зашевелилась. Лев замер, ожидая, пока они не успокоятся. К счастью, мужчина и женщина не проснулись. Лев двинулся дальше, Раиса последовала за ним. Он взялся за дверную ручку.

В этой комнате окон не было, и сюда не проникал ни один лучик света. Льву пришлось оставить дверь открытой, чтобы разглядеть хоть что-то. Он увидел, что здесь стоят две кровати, между которыми оставалась узкая щель. Их не разделяла даже грязная простыня. На одной кровати спали двое детей. На другой лежала пожилая пара. Он подошел ближе. Это были его родители, они крепко прижимались друг к другу на односпальной кровати. Лев выпрямился, обернулся к Раисе и прошептал:

– Закрой дверь.

Лев на ощупь стал пробираться в полной темноте вдоль кровати, пока не присел на пол возле своих родителей. Он вслушивался в их сонное дыхание, радуясь тому, что здесь темно. Он плакал. Комната, в которой они жили сейчас, была меньше ванной в их прежней квартире. У них не осталось личного пространства, и они не могли даже уединиться. Их отправили сюда умирать, подвергнув изощренному унижению, пока их сын погибал в ссылке.

Он осторожно закрыл им рты ладонями и почувствовал, как они просыпаются, напряженные и испуганные. Чтобы удержать от ненужных возгласов, он прошептал:

– Это я, Лев. Не шумите.

Они расслабились. Лев убрал руки, которыми зажимал им рты, и почувствовал, как они сели на постели. Лев ощутил руки матери на своем лице. Ничего не видя в темноте, она отыскала его. Пальцы ее замерли, когда она почувствовал его слезы. Он расслышал ее голос, прозвучавший едва слышным шепотом:

– Лев…

Рука отца присоединилась к материнской руке. Лев прижал их к своему лицу. Он поклялся беречь их и защищать и не сдержал слова. У него хватило сил лишь прошептать:

– Простите меня…

Его отец ответил:

– Тебе не за что просить прощения. Если бы не ты, мы прожили бы в таких условиях всю жизнь.

Мать перебила его. Очевидно, ей о многом хотелось расспросить сына.

– Мы думали, что ты погиб. Нам сказали, что вас обоих арестовали.

– Вас обманули. Нас сослали на поселение в Вольск. Меня понизили в должности, а не арестовали. Теперь я работаю в милиции. Я много писал, надеясь, что мои письма перешлют вам, но, очевидно, их перехватывали и уничтожали.

Дети на соседней постели зашевелились, и кровать пронзительно заскрипела. Все мгновенно замолчали. Лев выжидал, пока вновь не услышал ровное, спокойное детское дыхание.

– Раиса пришла со мной.

Он направил их руки к ней. Они обнялись, все вчетвером. Его мать спросила:

– Ребенок?

– Нет.

Лев поспешно добавил, не желая омрачать встречу:

– Выкидыш.

Раиса заговорила вновь, и голос ее дрогнул от сдерживаемых чувств:

– Простите меня.

– Ты ни в чем не виновата.

Анна продолжила расспросы:

– Вы надолго в Москву? Мы сможем увидеться завтра?

– Нет, нам вообще нельзя здесь находиться. Если нас поймают, то посадят в тюрьму, и вас тоже. Мы уезжаем рано утром.

– Может быть, выйдем на улицу, чтобы поговорить?

Лев задумался. Но им не удастся выйти из квартиры, не разбудив кого-нибудь из соседей.

– Мы не можем рисковать. Они проснутся. Поговорим здесь.

Несколько мгновений все молчали, взявшись за руки в темноте. Наконец Лев пробормотал:

– Я должен подыскать вам жилье получше.

– Нет, Лев. Выслушай меня. Ты часто вел себя так, будто наша любовь зависела от того, что ты можешь для нас сделать. Ты всегда был таким, даже в детстве. Но это неправильно. Теперь вы должны думать о себе. Мы уже старики. Больше не имеет значения, где и как мы живем. Единственное, что заставляло нас жить, – это ожидание известий от тебя. Наверное, сейчас мы видимся в последний раз. С этим ничего не поделаешь, и строить воздушные замки ни к чему. Мы должны проститься друг с другом, пока у нас есть такая возможность. Лев, я люблю тебя и горжусь тобой. Хотела бы я, чтобы ты мог служить достойному правительству.

Голос Анны звучал на удивление спокойно.

– Вы вместе, и вы любите друг друга. Вы еще заживете счастливой жизнью, я верю в это. Когда-нибудь все изменится к лучшему для вас и ваших детей. Россия станет другой. Я очень надеюсь на это.

Несбыточная мечта, но мать хотела верить в нее, и Лев не посмел возразить.

Степан взял его за руку и вложил в нее письмо.

– Я написал его много месяцев назад. Я не успел отдать его раньше, потому что тебя выслали из города. А отправлять его почтой я не хотел. Прочти его, когда вы благополучно сядете в поезд. Обещай мне, что не станешь читать его до этого. Дай мне слово.

– Что здесь?

– Мы с твоей матерью много думали над его содержанием. Ты прочтешь все то, что мы хотели сказать тебе, но, по тем или иным причинам, не решились. Ты найдешь здесь все, что должен был узнать давным-давно.

– Папа…

– Возьми его, Лев. Ради нас.

Лев взял письмо у отца из рук, и в полной темноте они обнялись в последний раз.

6 июля

В сопровождении Раисы Лев подошел к поезду. Ему кажется, или на перроне действительно больше агентов, чем обычно? Неужели их уже ищут? Раиса шла слишком быстро: он дотронулся до ее руки, и она послушно замедлила шаг. Письмо, написанное родителями, он сунул в материалы дела, которые носил на себе. Они уже подходили к своему вагону.

Когда они поднялись в переполненный состав, Лев прошептал на ухо Раисе:

– Жди меня здесь.

Она кивнула. Лев вошел в крошечный замызганный туалет, опустив стульчак, чтобы хоть как-то уменьшить нестерпимую вонь. Сняв куртку и расстегнув рубашку, Лев вытащил из-под нее тонкую холщовую сумку, которую сшил специально для материалов дела. Она намокла от пота, и чернила машинописных документов оставили у него на груди замысловатые разводы.

Он нашел письмо и покрутил его в руках. Имя и адрес на помятом и грязном конверте отсутствовали. Он мельком подумал о том, на какие ухищрения пришлось пуститься его родителям, чтобы сохранить письмо в тайне от назойливых соседей, которые наверняка рылись в их вещах. Должно быть, кто-то из них постоянно носил письмо на себе, днем и ночью.

Поезд тронулся. Он сдержал слово и теперь имел полное право прочесть письмо. Лев подождал, пока они не отъехали от вокзала, и только потом вскрыл конверт и развернул сложенный вчетверо лист бумаги. Это был почерк отца.

… Лев, мы с твоей матерью ни о чем не жалеем. Мы любим тебя. Мы всегда знали, что настанет такой день, когда нам придется заговорить с тобой об этом. Но, к нашему удивлению, такой день так и не наступил. Мы думали, что ты сам поднимешь этот вопрос, когда будешь готов. Но ты не сделал этого. Ты всегда вел себя так, словно ничего не случилось. Быть может, тебе оказалось легче заставить себя забыть? Вот почему мы тоже хранили молчание. Мы решили, что таким способом ты разобрался со своим прошлым. Мы боялись, что ты предпочел забыть о нем и, если мы начнем ворошить его, это причинит тебе боль и разочарование. Словом, мы были счастливы вместе, и мы не хотим разрушить все то хорошее, что у нас было. Можешь считать это трусостью с нашей стороны.

Повторяю еще раз, мы с твоей матерью очень тебя любим и ни о чем не жалеем.

Лев…

Он поднял голову, отрывая взгляд от письма. Да, он помнил о том, что случилось. Он знал, о чем пойдет речь в письме. И да, он всю жизнь старался забыть об этом. Он вновь аккуратно сложил листок, прежде чем разорвать его на мелкие кусочки, а потом встал, опустил окно и выбросил их наружу. Подхваченные ветром, неровные клочки бумаги полетели вверх и скоро исчезли из виду.

Юго-восток Ростовской области. Шестнадцать километров к северу от Ростова-на-Дону

Тот же день

Последний день своей поездки по области Нестеров провел в городке Гуково. Сейчас он ехал на электричке, возвращаясь обратно в Ростов. Хотя в газетах ничего не сообщалось о совершенных преступлениях, слухи о том, что кто-то жестоко убивает детей, множились и расходились по округе. Пока что каждое управление милиции в своем отдельно взятом районе отказывалось признать, что между этими убийствами существует какая-то связь. Но люди, не имеющие к органам правопорядка никакого отношения и не отягощенные теориями о природе преступлений, начали связывать эти смерти воедино. Появились и неофициальные объяснения. До Нестерова дошли слухи о том, что какой-то дикий зверь убивает детей в окрестностях города Шахты. В разных местах толковали о разных зверях, а по всей области гуляли уже и сверхъестественные толкования. Он собственными ушами слышал, как какая-то перепуганная мамаша рассказывала соседкам, что зверь этот – наполовину человек, ребенок, воспитанный дикими животными, который ненавидит всех нормальных детей и потому превратил их в источник пищи. Жители одной деревни твердо уверовали в то, что во всем виноват лесной дух, и стали проводить обряды, чтобы умилостивить этого разбушевавшегося демона.

Люди, живущие в Ростовской области, и не подозревали о том, что за сотни километров от них совершались аналогичные преступления. Они считали, что проклятие поразило их одних. В какой-то степени Нестеров был готов согласиться с ними. Он ничуть не сомневался в том, что находится в самом эпицентре жестоких убийств. Здесь концентрация смертей была намного выше, чем в любом другом месте. Хотя он ни на йоту не поверил в сверхъестественную природу убийцы, его так и подмывало согласиться – хотя бы частично – с наиболее убедительной и распространенной версией о том, что это – дело рук нацистов, оставленных Гитлером для отмщения, солдат, последний полученный которыми приказ требовал убить как можно больше русских детей. Этих солдат специально готовили к жизни в России, они стали здесь своими и принялись преднамеренно убивать детей, следуя какому-то древнему ритуалу. Это объясняло и масштабы преступлений, и географическую их привязку, и особую их жестокость, и даже отсутствие сексуального насилия. Убийца был не один, их насчитывалось человек десять-двенадцать, но каждый действовал самостоятельно, переезжая из города в город и убивая детей без разбору. Эта версия получила настолько широкое распространение, что милиция, объявившая о раскрытии каждого из этих преступлений по отдельности, даже начала допрашивать тех, кто владел немецким языком.

Нестеров встал со скамьи, чтобы размять ноги. Он путешествовал на электричке вот уже более трех часов. Она оказалась медленной и неудобной, а он не привык столько времени проводить в сидячем положении. Нестеров прошелся по всему вагону, открыл окно и стал смотреть на огни приближающегося города. Услышав об убийстве мальчика по имени Петя, который жил с родителями в колхозе поблизости от города Гуково, он поехал туда сегодня утром и без особых хлопот нашел их. Хотя генерал и представился вымышленным именем, он честно признался им в том, что расследует еще несколько аналогичных преступлений, в которых погибли дети. Родители мальчика оказались ярыми приверженцами теории о нацистских солдатах, присовокупив, что немцам могут помогать предатели-украинцы, которые способствовали их интеграции в общество, после чего и начались массовые убийства. Отец мальчика показал Нестерову альбом Пети с марками, который семейная чета хранила в деревянном ящичке у себя под кроватью и который превратился для них в святыню и память о погибшем сыне. Никто из них не мог смотреть на марки без слез. Обоим родителям отказались показать тело сына. Но они слышали о том, что с ним сделал убийца. Тело его было изуродовано, его словно рвал дикий зверь, а рот у него, словно в насмешку, оказался забит землей. Отец, воевавший в Великую Отечественную, знал, что немецким солдатам давали наркотики, чтобы сделать их жестокими и безжалостными. Он был уверен, что и убийцы принимали какие-то немецкие порошки. Может, у них даже развилась зависимость от детской крови, без которой они умирают. Как еще эти люди могли пойти на такие зверства? Нестерову было нечего сказать им в утешение, но он пообещал, что преступник обязательно будет пойман.

Электричка прибыла в Ростов. Нестеров сошел с поезда, будучи уверенным только в том, что прибыл в самый центр «зоны смерти», в которой орудовал преступник. Поскольку до своего перевода четыре года назад в Вольск он служил в ростовской милиции, ему не составило труда собрать необходимые сведения. По его подсчетам, несколько десятков детей были убиты при схожих обстоятельствах. И большая часть этих преступлений была совершена как раз здесь, в области. Могло ли случиться так, что во всей западной части страны остались нацистские агенты? Огромная территория была оккупирована войсками вермахта. Он сам воевал на Украине и своими глазами видел зверства, творимые отступающей армией. Решив, что не стоит заранее склоняться к какой-либо одной версии, генерал пока отложил эти соображения в сторону. Миссия Льва в Москве имела решающее значение. Он должен был внести хотя бы капельку профессионализма в домыслы о личности преступника. А перед Нестеровым стояла задача собрать как можно больше фактов относительно места жительства убийцы.

Во время отпуска его семья остановилась у его матери, которая жила в микрорайоне Новые Дома, построенном по программе послевоенного восстановления города: здания здесь возводились для выполнения количественных показателей, а не для того, чтобы жить в них. Они уже начали приходить в упадок – откровенно говоря, это произошло еще до окончания строительства. Лишенные центрального водоснабжения и отопления, они ничем не отличались от его дома в Вольске. Они с Инессой договорились, что скажут его матери, будто получили новую квартиру. Старушка так обрадовалась этой лжи, как будто сама поселилась в новом жилище. Подходя к дому матери, Нестеров посмотрел на часы. Он ушел в шесть часов утра, а сейчас время приближалось к девяти вечера. Пятнадцать часов было потрачено на сбор практически бесполезной информации. Его время вышло. Завтра они возвращаются домой.

Он вошел во двор. Здесь на веревках висело выстиранное белье. Он заметил среди него свои рубашки и потрогал их. Они уже высохли. Пройдя между ними, генерал подошел к двери квартиры матери и переступил порог кухни.

Инесса сидела на табуретке. Лицо ее было залито кровью, а руки связаны. У нее за спиной стоял незнакомый мужчина. Не пытаясь разобраться, что здесь произошло или кем был этот человек, Нестеров, охваченный яростью, бросился вперед. Ему было плевать на то, что этот мужчина был одет в военную форму: он убьет его, кем бы он ни был. Генерал занес кулак. Но, прежде чем он успел подступиться к своему противнику, ладонь его взорвалась острой болью. Уголком глаза он заметил женщину лет сорока с черной дубинкой в руке. Он уже где-то видел ее. Нестеров вспомнил, где именно: на пляже, два дня назад. В другой руке она держала пистолет, небрежно и уверенно, наслаждаясь своей властью. Она подала знак своему офицеру. Тот шагнул вперед и швырнул на пол стопку бумажных листов. Это оказались документы, собранные им на протяжении двух последних месяцев: фотографии, рапорты с мест преступлений, карты – дела об убийствах детей.

– Генерал Нестеров, вы арестованы.