Текст книги "Тайна Зла. Откровенный разговор с Богом"

Автор книги: Том Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Что бывает, когда игнорируют зло

Мы игнорируем зло до тех пор, пока оно не ударило нас в лицо

Мы живем в таком мире, где политики, шаманы СМИ, экономисты и, увы, даже некоторые поздно расцветшие либеральные богословы делают вид, что с человечеством и с миром в принципе все в порядке

Итак, во-первых, мы игнорируем зло до тех пор, пока оно не ударило нас в лицо. Некоторые философы и психологи пытаются доказать, что зло есть просто теневая сторона добра, это часть необходимого равновесия мира, так что нам следует воздерживаться от чрезмерного дуализма, от слишком сильного противопоставления зла добру. Это, разумеется, прямо ведет нас к философии власти Ницше, а затем, в том же направлении, к Гитлеру и Освенциму.

Если ты стоишь вне добра и зла, ты переходишь в такой мир, где права грубая сила и где все, что напоминает тебе о старых моральных ценностях – скажем, большая иудейская община – стоит на твоем пути препятствием, которое нужно уничтожить.

Но нам не нужно оглядываться на прошлое шестидесятилетней давности, чтобы это увидеть. Западные политики давно понимали, что Аль-Каида – опасная сила, на которую необходимо обратить самое пристальное внимание, однако никто не спешил принимать ее всерьез до того момента, когда уже стало поздно. Мы все знаем, что национальные долги многих беднейших стран земного шара – это огромное черное пятно на совести мира, но наши политики, даже самые симпатичные, не желают принимать эту проблему всерьез, поскольку, с нашей точки зрения, в мире все более или менее идет своим чередом, и мы не желаем раскачивать лодку экономики. Мы хотим торговать и строить свою экономическую систему. «Возможность выбора» – это абсолютное благо для любого человека, и потому, если мы предложим и кока-колу, и пепси-колу голодающей и страдающей от СПИДа Африке, используя этот огромный неосвоенный рынок и усугубляя местные и без того неразрешимые проблемы, мы тем самым послужим процветанию этого континента. Мы все знаем, какое несчастье семьям и отдельным людям несет сексуальная вседозволенность, но ведь мы живем в XXI веке, и мы не вправе говорить, что изменять плохо (стоит заметить, что всего два поколения назад во многих обществах к измене относились точно так же, как мы сегодня относимся к педофилии, и это тревожный знак, с какой точки зрения на него ни посмотри).

Я вырос в те времена, когда во всех сферах отказались от цензуры. Нам говорили, что есть только одна неприемлемая вещь – это сама цензура. Что бы ни захотел сказать или сделать человек, это в принципе хорошо; мы можем радоваться инстинктам, которые в себе открываем; люди не должны контролировать, поведение других. Сегодня слово «контролирован. – произносят с усмешкой и забота о контроле воспринимается как моральное уродство, как будто бы главной нравственной нормой должно стать отсутствие контроля подобно тому как в крупных рекламных компаниях McWorld используется слоган, призывающий к «отмене границ» Мы живем в таком мире, где политики, шаманы СМИ, экономисты и, увы, даже некоторые поздно расцветшие либеральные богословы делают вид, что с человечеством и с миром в принципе все в порядке, так что не стоит поднимать лишнего шума.

Во-вторых, мы удивляемся, когда получаем удар злых сил в лицо. Мы привыкли думать, что маленькие города Англии – это приятные и безопасные места, и потрясены до глубины души, узнав о смерти двух девочек в Сохаме от руки человека, которого они знали и которому доверяли. У нас нет нужного определения для подобных преступлений, как и для других масштабных проявлений зла, таких как вспышки межплеменной вражды и геноцид в Африке или новая «балканизация» на самих Балканах. Мы привыкли успокаивать себя мыслью, что, в принципе, в мире все хорошо, что многие страны стали демократическими или движутся в этом направлении и что глобализация потенциально позволяет нам делать столь многое, получать столько выгод и столько всего знать. И мы озадачены и возмущены, когда яростные волны людского моря бьются о наши берега, когда огромная масса людей приезжает на Запад в поисках убежища, а среди них какое-то, хотя и ничтожно малое, количество людей, которые приезжают сюда не в поисках безопасности от тиранов, но чтобы втайне осуществлять свои террористические намерения.

Сам феномен терроризма застает нас врасплох, поскольку мы привыкли думать, что все серьезные разногласия можно разрешить за столом переговоров, и удивляемся тому, что некоторые упорно этого не понимают и прибегают к более радикальным методам, чтобы заявить о своих желаниях. И наконец, мы снова и снова переживаем шок, сталкиваясь со смертью. То, что было обычным положением вещей для наших предков (так что они заводили большие семьи, зная, что эпидемия может за несколько дней сделать семью вдвое меньше), начисто изгнано из нашего сознания и присутствует разве что в фильмах ужасов. Смерть изгнана из нашей общественной жизни, поскольку люди все реже умирают дома в своих постелях. И она изгнана из нашего сознания, где столько места и энергии занимает бесконечный поиск сексуального удовольствия – и секс, разумеется, дает возможность смеяться перед лицом смерти и заглушает неприятные мысли, которые возникают у нас, когда мы видим похороны или узнаем, сидя у себя дома, об очередном убийстве и» выпуска новостей. Мы игнорируем зло, когда оно нас прямо не касается, а получив от него удар в лицо, мы удивляемся.

В-третьих, в результате мы реагируем на зло инфантильным и опасным образом. Мы провозгласили, что практически любые сексуальные действия – это благо, справедливо и достойно, однако по-прежнему возмущаемся при нарушении единственного сохранившегося табу на педофилию. И здесь вся сила нашего негодования, которое могло бы быть направлено на разные правонарушения, сосредоточена только на преступлении такого рода. И конечно, подобное обращение с детьми вызывает омерзение, однако, как я считаю, здесь нам следует избегать бездумного морализма, который с такой легкостью проклинает нечто просто потому, что сама мысль об этом предмете нам ненавистна, вместо того, чтобы основательно обдумать вопрос. Такой «нравственностью» слишком легко манипулировать, что часто и происходит. Ненависть к тому, что вы интуитивно считаете дурным, разумеется, лучше равнодушного отношения. Но на такой основе вряд ли можно построить устойчивое нравственное общество.

Одним из самых очевидных и пугающих примеров этого феномена была реакция США (а в какой-то мере также и Великобритании) на события 11 сентября 2001 года. Разумеется, этот ужасный день не мог не пробудить в людях ужас и гнев. Но на официальном уровне прозвучал просто рефлекторный, бездумный, незрелый ответ, который не мог привести ни к чему хорошему. Поймите меня правильно. Тысячи невинных, чью смерть мы оплакивали, погибли трагической, страшной и нисколько не заслуженной ими смертью. Террористические акты Аль-Каиды были и остаются безусловным злом. Однако та удивительная наивность, которая заставила людей поверить в то, что США в целом были чистой и невинной жертвой, так что весь мир можно четко разделить на злых (в частности, арабов) и добрых людей (в частности, американцев и израильтян) и что последние должны наказать первых, является масштабным примером того, о чем я говорил. В равной степени наивна и инфантильна и противоположная точка зрения: что западный мир во всем виноват, а потому его противники и террористы совершенно справедливы в своих действиях. Это все равно что призывать посадить в тюрьму всех владельцев огнестрельного оружия или (используя логику, противоположную логике США) призывать всех людей взять в руки оружие и стрелять во всех плохих людей, чтобы те не успели воспользоваться своими хитроумными способами защиты. Это указывает на отсутствие глубокого анализа ситуации. Ситуация не столь широких масштабов в Новом Орлеане, когда те, кому было нечего терять, прибегли к насилию, а те, кто хотел защитить себя и свою собственность, стали закупать оружие, должна была бы нас чему-то научить – но, похоже, не научила.

Попытка свалить вину на Бога

МЫ можем спроецировать зло на других, создавая культуру вины: это всегда чья-то ошибка, виновато общество, правительство, а я – просто невинная жертва

Когда люди в ярости кидаются на тех, кто им кажется «злым», в надежде справиться с проблемой – скажем, забрасывают бомбами Ирак или Афганистан после 11 сентября 2001 года, – это на самом деле другое проявление все тех же философских теорий, которые пытаются «разрешить» проблему зла. Так, разные авторы, например, предполагали, что Бог попускает» ло, чтобы создать особые условия, в которых растут подлиимые добродетели. Мысль, что Бог решил допустить Освенцим ради того, чтобы таким образом появились герои, вряд ли приводит к решению этой проблемы. Подобным образом тысячи невинных граждан, погибших в Ираке и Афганистане, молча свидетельствуют о том, что подобные «решения» просто усугубляют проблему – и не только тем, что они ожесточают сердца и в самом деле рождают' оппозицию. Как нельзя устранить зло парламентским актом или философскими аргументами, так нельзя его устранить и фугасными бомбами.

Такую незрелую реакцию на зло можно увидеть и вблизи, если мы шросим себя, как мы обращаемся со злом в нашей жизни или в ближайшем окружении. На что вы злитесь в настоящий момент? Кто сделал нечто такое, что вам кажется несправедливым или нечестным? Каковы ваши действия? Как вы справляетесь с таким злом? Чаще всего у нас встречаются два типа реакций. Мы можем спроецировать зло на других, создавая культуру вины: это всегда чья-то ошибка, виновато общество, правительство, а я – просто невинная жертва. Борьба за статус жертвы превратилась просто в новую разновидность спорта во многих культурах, поскольку это ставит человека на нравственный пьедестал, с которого он, чистый и невинный, вправе всех обвинять. Либо же мы можем спроецировать зло на самих себя и считать, что это мы во всем виноваты.

Это – одна из распространенных причин депрессии, но это касается не только психологии. В политическом смысле все мы колеблемся между двумя полюсами. Одни люди говорят нам, что все неприятности исходят от кого-то еще: от террористов, нелегальных иммигрантов, торговцев наркотиками или преступников; другие, в стиле классической популярной психологии 1960-х и 1970-х, уверяют, что мы сами во всем виноваты: террористы стали террористами, потому что с нашего позволения в их странах сложилась невыносимая обстановка, иммигранты стекаются к нам из– за дурных последствий нашей международной политики, дилеры продают наркотики, потому что мы не даем им возможности зарабатывать себе на жизнь другим путем, а преступники – это просто жертвы общества изобилия. При этом в обоих подходах содержится немало правды, но оба они не помогают. Обвинение других людей (что порождает судебные процессы, экзальтированное чувство жертвы и ощущение собственной правоты) и обвинение себя (причина депрессии, а также нравственного и социального паралича) – это в равной степени невзрослые и неадекватные ответы на проблему зла в нашей жизни, когда мы сталкиваемся с ним не в рамках философской дискуссии и не на экране телевизора. И это новая проблема зла, вставшая перед нами сегодня. Мы видим, что зло в конце концов – это просто короткое слово, но у нас нет представления о том, как с ним поступать. И добавлю, если мы не обращаем на проявления зла внимания, это не помогает решить его проблему.

Позже я поговорю о том, как искать более зрелые ответы на зло: как видеть его на любом уровне и как прийти к мировоззрению, которое позволит нам обращаться со злом более умело. Но сейчас я хотел бьГ рассмотреть другой вопрос о месте зла в так называемом постмодернизме, который фактически пытается построить на зле все свое мировоззрение.

Новый нигилизм постмодернизма

Я уже не раз говорил и писал о постмодернизме в литературе, культуре и богословии, и здесь было бы неуместно развивать эти мысли. Достаточно сказать, что в современной культуре Европы и США после Второй мировой войны появилось множество направлений мышления, в рамках которого всякое притязание на истину, на власть, на бескорыстное действие или объективность считается проявлением эгоистичных желаний, к которым все это можно свести с помощью «деконструкции». «Все сводится к деньгам», – говорил Маркс; «Все сводится к власти», – говорил Ницше; «Все сводится к сексу», – говорил Фрейд; и хотя в первой половине XX века в Европе над ними смеялись, во второй половине такой подход прочно обосновался в самых разных сферах: литературной критике, архитектуре и социологии. На истину нападают со всех сторон, несмотря на то, что мы все сильнее настаиваем на истинности, понимая под ней правдивые описания фактов и возможность их проверки с помощью разных источников. Как показал в своей последней книге «Истина и истинность» Бернард Уильяме, столь противоречивое положение вещей – когда люди все настойчивее требуют истинности, но убедиться в ней становится все сложнее – было результатом медленно развивающейся, но теперь проникшей во все сферы культуры подозрительности.

Проблема зла, постмодернизм и ужасы Освенцима

Хотя идеи постмодернизма принадлежат мыслителям, которые жили столетие и более тому назад, их развитие и форма во многом связаны с ужасами Освенцима. Философ Теодор Адорно провозгласил, что после Освенцима невозможно писать стихи, а теоретики постмодернизма пришли к тому, что в каком-то смысле теперь невозможно говорить истину. Если мейнстрим европейской культуры мог породить холокост, нам, конечно, стоит с подозрением относиться и ко всем прочим ее плодам. Но на этом постмодернизм не остановился. Проблема зла, о которой постмодернизм так сурово свидетельствует, не объясняется одним лишь утверждением, что все претензии людей содержат изъяны. Постмодернизм деконструирует самого человека. Уже не существует «Я», есть лишь водоворот эмоций, знаков и импульсов, а потому «Я» – это всегда меняющийся поток. Моральный императив второсортного экзистенциализма (надо быть верным своему глубинному «Я») сходится с утверждением постмодернизма о текучести и нестабильности глубинного «Я». «Когда я играю, – говорил джазовый музыкант Чарли Паркер, – я играю самого себя, беда лишь в том, что мое "Я" всегда меняется». Он великий музыкант, но такая философия и психология приводят в замешательство.

Я думаю, что это тоже ответ на проблему зла. Если, как утверждают приверженцы постмодернизма, человек подобен переменчивому потоку, можно не возвращаться к традиционной доктрине первородного греха, сославшись на то, что человек лишен устойчивой «идентичности», а потому не несет жесткой ответственности. Согласно постмодернистским взглядам, невозможно избежать зла, но и винить в нем некого. И нас не должен удивлять один распространенный социо-культурный феномен эпохи постмодерна, когда происходит серьезная авария, за которую никто не несет ответственности – скажем, происходит крушение поезда, и все понимают, что дело в дефектах рельсового пути, о которых было известно много месяцев назад и которые никто не пытался устранить, однако ни один руководитель или сотрудник компании не несет за это ответственности. Постмодернизм способствует развитию циничного отношения к миру: ничто не изменится к лучшему, и ты с этим ничего не можешь поделать. Неудивительно, что это приводит к неуклонному росту количества самоубийств, в том числе среди молодых людей, у которых (как может показаться) вся жизнь впереди, но которые глубоко пропитаны философией постмодернизма. В этом нет ничего существенно нового. Это понял бы и упрямый философ Эпиктет, хотя он посмеялся бы над интеллектуальной позицией, которая стоит за таким феноменом.

После этого вас может поразить то, что я по многим причинам готов приветствовать появление постмодернизма. Он дает нам анализ зла, которому все еще противится основное течение культуры, описанное мной выше; он, в частности, деконструирует опасную идеологию «прогресса». Как я писал ранее, главная функция постмодернизма, в моем понимании, сводится к тому, что он свидетельствует, по воле Бога, о доктрине грехопадения (истиной о глубинной и неизбежной текучести человеческой природы) модернизму, высокомерному представлению человека о том, что он решил мировые проблемы, которое появилось после XVIII века. Но кроме цинизма, о котором мы говорили, постмодернистский анализ зла порождает еще две проблемы, которые нам следует рассмотреть.

Во-первых, этот анализ, в силу причин, о которых мы говорили, бесчеловечен по своей сути. Если никто ни в чем не виноват, исчезает и всякое нравственное достоинство. Взвалить на свои плечи груз ответственности – последняя добродетель, доступная тому, кто отрекся ото всего остального. Если же у человека отнять и эту возможность, он становится никем. Большинство из нас, особенно если мы стали жертвами преступлений или жестокости, чувствует, что такая позиция неверна и даже отвратительна. Люди (в разумных пределах) способны нести ответственность за свои поступки, и этого следует от них ожидать. В связи с этим я не могу не вспомнить трогательное признание Джорджа Стайнера, который в конце своей интеллектуальной автобиографии «Список опечаток» говорит, что, хотя он не может безоговорочно верить в Бога, но он не сомневается в том, что существует зло и что люди должны принять на себя какую-то долю ответственности за него. Это звучит как призыв к мрачному, но подлинному гуманизму в конце бесчеловечного века.

Во-вторых, постмодернистский анализ зла не оставляет места для искупления. Нет никакого выхода, никакой надежды на покаяние и восстановление, человек обречен ходить по болоту деконструкции и никогда не сможет встать на твердую почву истины. Постмодернисты, вероятно, правы, когда говорят о реальности, силе и значимости зла, но они не дают никаких указаний на то, что нам с этим делать. Ответ следует искать где-то в другом месте, за рамками как поверхностного недоумения, порожденного модернизмом, так и нигилистической деконструкции постмодернизма. Это подводит нас к третьему разделу данной главы.

В поисках более точного понимания зла

Если мы приступим к поиску более обстоятельного и последовательного понимания зла, то увидим, что мировоззренческие системы любого рода так или иначе пытаются решить эту проблему. Буддисты скажут, что нынешний мир – иллюзия и что главная цель человеческой жизни состоит в том, чтобы от него убежать. Это во многом перекликается с платонизмом, хотя самого эталона заботили также и проблемы справедливости и добродетели, которые должны проявляться в нашем мире пространства, времени и материи, притом что основная реальность лежит вне этого мира. Индуист скажет, что зло, которое выпадает на долю людей, а также и животных в нынешней жизни, можно объяснить неправильными поступками в прошлом воплощении и послушанием своей карме в нынешнем – это мировоззрение предлагает вполне удовлетворительное объяснение на одном уровне, порождая огромные и странные проблемы на других уровнях. Марксист, развивая некоторые аспекты философского учения Гегеля, скажет, что мир неизбежно движется к диктатуре пролетариата, и его мучения на пути к этому, включая необходимость насильственной революции, оправдывает конечный результат. Славное будущее покажет, что грязные средства были необходимы; когда вы почувствуете вкус омлета, вы поймете, что яйца нужно было разбить. Мусульманин, если я правильно понимаю ислам, скажет, что в мире действительно бушуют злодеяния, потому что весть Аллаха, которую он передал Магомету, еще не покорила всех людей, и решение проблемы заключается в том, чтобы весь мир принял ислам, – далее мнения разделяются между подавляющим большинством мусульман, которые верят в мирные средства, и ничтожным меньшинством, которое стремится этого достичь через джихад.

Как научиться понимать зло «по-взрослому»

Многие христианские богословы избегают говорить о зле, опасаясь пробудить нездоровый интерес к демоническому

Зло имеет глубинное и надличностное измерение. Граница между добром и злом проходит по нашей жизни

На что же похожи христианские – или сходные с ними иудейские – представления о зле? Чем они отличаются ото всех тех, о которых мы говорили выше? Разумеется, именно этому вопросу и посвящена данная книга, так что ответ на этот вопрос прозвучит позднее. Но здесь будет уместно привести несколько соображений о том, каким должен быть серьезный анализ зла.

Анализ зла должен складываться из трех важнейших составляющих.

Во-первых, следует увидеть недостатки западной аксиомы, согласно которой наш тип демократии – кульминация длительного процесса мудрого и достойного стремления к свободе, начинающегося с Великой хартии вольностей, – совершенен и абсолютен. В целом эта аксиома, представляющая собой не самую разумную версию истории, согласно которой мир неуклонно движется к либерализации, не отвечает на многие вопросы, не говоря уже о том, что сами демократические институты сегодня переживают кризис. В США политикой активно занимаются самые богатые люди, которые не сомневаются в том, что их страна призвана править миром с помощью экономики или военной мощи. В Великобритании президентский стиль правления оттесняет парламентский, что вызывает все большее недовольство избирателей. В Европе мы видим напряженность и причуды судьбы, коррупцию и ложь, которые никак не объяснишь просто отсутствием приверженности европейским ценностям. Должны ли мы верить в то, что правление западного типа – это единственное или хотя бы наилучшее решение? Сам я согласен со словами Черчилля, что демократия – очень плохая форма правления, только все прочие испробованные формы еще хуже. Я бы определенно не хотел жить при каком-то ином режиме. Но я все больше сомневаюсь в том, что мы вправе ожидать, скажем, от Афганистана или Ирака, что и эти страны должны принять такую же модель. Пopa понять, что, просто размахивая флагом «западной демократии», мы ни в коей мере не решаем проблему зла на общественном уровне.

Вторая составляющая анализа зла, которую следует принять во внимание, касается психологии. Известный американский психотерапевт М. Скотт Пек много лет был агностиком. Он изучал психиатрию в рамках обычной схемы, в которой не существовало такого феномена, как зло. Но в то же время он, к собственному удивлению, пришел к христианству и начал понимать, что, по крайней мере в некоторых случаях, недостаточно воспринимать пациента или семью как просто результат болезни, путаницы представлений или заблуждения. Ему пришлось столкнуться с более универсальной темной силой, которую можно назвать только словом «зло». И он написал книгу «Люди лжи», в которой отразились эти непопулярные мысли. Разумеется, люди, по крайней мере со времен Аристотеля, признавали существование такого недостатка, как слабоволие, akrasia, как его называл Аристотель. Всем нам знакома ситуация, когда мы намерены сделать что-то хорошее, но вместо этого делаем что-то плохое. По мнению Пека, психиатрия должна учитывать тот факт, что люди могут стать злыми, что они могут поверить в ложь и затем жить в соответствии с этой верой, забыв о том, что это ложь, и сделав ее основой своего существования. Мне трудно судить о природе отличия между (а) обычным пороком воли и (б) глубокой и полной привязанностью ко лжи: количественная она или качественная, хотя я склонен думать о последнем. Для меня здесь важно другое: думая о зле, мы должны признать, чего не делал ни модернизм, ни постмодернизм, что существует такой феномен, как человеческое зло, и он принимает разные формы. Среди этих форм встречается и такое состояние, когда человек абсолютно уверен в своей правоте и готов убедительно настаивать на том, что он не просто прав, но и обязан показывать правильный путь окружающим.

Пек в упомянутой книге утверждает, вопреки ценностям своего традиционного либерального образования и своим прежним представлениям, что существует такая вещь, как сила (или силы) зла, которая имеет надличностный, надчеловеческий характер и может овладевать отдельными людьми или, в некоторых случаях, всем обществом. Говорить о демонических силах крайне трудно, либеральный модернизм не задумываясь насмехается над этим, так что кажется, что лучше совсем не затрагивать данную тему. Однако многие глубокие мыслители прошлого столетия использовали именно такой язык, чтобы лучше понять и описать происходящее. Здесь мне в первую очередь вспоминается Томас Манн с его душераздирающим романом «Доктор Фаустус». В процессе чтения ты понимаешь, что его герой, подобный Фаусту, представляет собой образ самой Германии. Он продает душу дьяволу и видит, что им овладела сила, превосходящая его собственную, ужасная сила, которая может разрушать других, но в итоге разрушает саму себя.

Я думаю, что мы только лишь начинаем серьезную работу над постижением этого компонента, этого измерения проблемы зла. Ни модернизм, ни постмодернизм не задумывались об этом, и многие христианские богословы, опасаясь пробудить нездоровый интерес к демоническому, старались обходить эту тему стороной, что делал и я сам в большей части моих работ. Но как убедительно показал Уолтер Винк [1]1
  Walter Wink, Naming the Powers (Philadelphia, PA: Fortress Press, 1984); Unmasking the Powers (Philadelphia, PA: Fortress Press, 1986); Engaging the Powers (Minneapolis, MN: Fortress press, 1992).


[Закрыть]

в своих основных трудах о «началах и властях», здесь есть над чем поразмыслить: в частности, об институтах, которые как бы обладают корпоративной душой, идентичностью, которая больше, чем просто сумма ее частей, и которая указывает этим частям, что и как надлежит делать. Из этого следует, что в некоторых случаях такие институты, будь то производственные компании, правительства или даже (Господи, помилуй!) церкви, могут настолько глубоко проникнуться злом, что можно объяснить происходящее там только с помощью такого термина, как «одержимость».

Это подводит нас к третьей составляющей, на которую указал Александр Солженицын, когда возвращался на родину после долгих лет жизни в изгнании. Он проехал по России и по пути встречался со многими людьми, в том числе с бюрократами, которые терроризировали местное население в советское время, но остались на своих постах после 1989 года. Некоторые возмущались: как может Солженицын подавать руку тем людям, которые были частью злой системы? Солженицын отвечал, что все не так просто: граница между добром и злом – это не граница между «нами» и «ими». Эта граница лежит внутри нас самих. Да, существует испорченность, и нам следует отличать малую и ограниченную степень испорченности от великой и ужасной. Нам не следует думать, что мелкий воришка и Гитлер в равной мере порочны или что студент, который пользуется шпаргалкой на экзамене, делает такое же зло, как и Бен Ладен. Но нам в равной мере не следует думать, что мы решим проблему зла, когда назовем одних людей «злыми», а других – «добрыми».

Эти три составляющие: готовность признать, что с нашей демократией не все в порядке и что в ней не следует видеть панацею ото всех бед; понимание, что зло имеет глубинное и надличностное измерение; и представление о том, что граница между добром и злом проходит по нашей жизни, – понадобятся нам, как я думаю, если мы хотим разобраться с проблемой зла на метафизическом, богословском, психологическом, политическом и любом другом уровне. Я постараюсь рассмотреть все эти составляющие в других главах. А сейчас, завершая первую главу, я хотел бы кратко описать стоящую перед нами задачу, разумеется, не забывая о христианской точке зрения.