Текст книги "Cлово президента"

Автор книги: Том Клэнси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 107 страниц)

Глава 20 Новая администрация

В Восточном зале собралось человек тридцать – к удивлению Райана, все мужчины были с женами. Когда, войдя в зал, он окинул взглядом лица, некоторые их владельцы ему понравились, некоторые нет. Те, кто понравились, были так же испуганы, как и он сам. Настороженность вызывали улыбающиеся и уверенные в себе мужчины.

Как лучше всего обходиться с ними? Даже Арни не знал ответа, хотя обдумывал это. Проявить силу и запугать их? Да, конечно, подумал Райан, и завтра же в газетах его обзовут королем Джеком Первым. Говорить с ними на равных? Тогда его назовут слабаком, не способным взять на себя обязанности главы исполнительной власти. Райан начал испытывать страх перед средствами массовой информации. Раньше все было гораздо проще. Поскольку он был «рабочей пчелой», на него почти не обращали внимания. Даже когда он занимал должность советника по национальной безопасности в администрации президента Дарлинга, его считали чем-то вроде куклы чревовещателя, излагающей мнение своего повелителя. Однако теперь положение коренным образом изменилось. Теперь все, что он говорил, каждое произнесенное им слово, могло быть истолковано – и истолковывалось – так, как это хотел понять, а затем сказать любой репортер. Вашингтон уже давно потерял способность быть объективным. Здесь все было политикой, политика превращалась в идеологию, а идеология основывалась на личных предубеждениях, а не на поиске истины. Где получили образование все эти люди, если понятие истины больше не имело для них ни малейшего значения?

Проблема Райана заключалась в том, что ему по сути была чужда политическая философия как таковая. Он верил в то, что действовало, что приносило ожидаемые плоды и исправляло все, что выходило из строя. Какие политические взгляды отражали те или иные поступки, было для него менее важным, чем полученный результат. Хорошие идеи приносили пользу, несмотря на то что некоторые из них на первый взгляд могли показаться безумными. Плохие пользы не приносили, хотя многие казались чертовски здравыми. Но Вашингтон мыслил по-другому. В этом городе идеологии становились фактами, и если идеология не действовала, от нее отказывались; когда те, с которыми не соглашались, оказывались полезными, то люди, которые были против них, никогда в этом не признавались, потому что признание ошибки являлось для них более страшным грехом, чем любой личный проступок. Они скорее отвергнут Бога, чем станут отрицать его идеи. Политика была единственной сферой деятельности людей, в которой они лезли из кожи вон, мало задумываясь о реальных последствиях своих действий, реальный мир был для них намного менее важен, чем выбранные ими фантазии – правые, левые или центристские, – которые они принесли в этот город, полный мрамора и юристов.

Джек смотрел на лица присутствующих и пытался понять, какой политический багаж принесли они с собой вместе с чемоданами. Может быть, его слабым местом было то, что он не понимал, как все это происходит, но Райан жил в мире, где ошибки приводили к гибели реальных людей – или, как в практике Кэти, лишали их зрения. Для Джека жертвы были людьми с настоящими именами и лицами. Для Кэти они были людьми, чьих лиц она касалась во время операций. А вот для политических деятелей эти люди представляли собой отвлеченные абстрактные фигуры, куда менее важные для них, чем идеи, которых они придерживались.

– Как в зоопарке, – прошептала Кэролайн Райан, «Хирург», первая леди, скрывая свои подлинные чувства за обаятельной улыбкой. Она примчалась домой – в чем немало помог вертолет – как раз вовремя, чтобы облачиться в новое белое платье и надеть на шею золотое колье, которое Джек преподнес ей на Рождество…, за несколько недель до того, как террористы попытались убить ее в Аннаполисе, у моста на шоссе № 50.

– За золотой решеткой, – отозвался ее муж, «Фехтовальщик», президент Соединенных Штатов, раздвинув губы в улыбке достоверностью трехдолларовой банкноты.

– Тогда кто мы? – спросила она едва слышно, заглушаемая аплодисментами только что назначенных сенаторов. – Лев и львица? Бык и корова? Павлин и пава? Или две морские свинки в лаборатории, ждущие, когда им в глаза брызнут шампунем?

– Это зависит от того, кто на нас смотрит, милая. – Райан взял жену за руку, и они вместе подошли к микрофону.

– Дамы и господа, добро пожаловать в Вашингтон, – произнес он и сделал паузу, пока не кончилась волна новых аплодисментов. К этому тоже следует привыкнуть. Присутствующие аплодировали практически любому звуку, исходящему от президента. Хорошо еще, что у моего туалета есть двери, подумал он. Райан извлек из кармана несколько карточек размером три на пять дюймов с основными тезисами своего выступления. Карточки приготовила Кэлли Уэстон. Ее почерк был достаточно крупным, чтобы он мог читать без очков. Несмотря на это, Райан знал, что потом у него непременно будет болеть голова. Головная боль наступала каждый вечер – слишком много приходилось читать.

– В нашей стране сейчас большая нужда в вас, и именно потому мы сегодня здесь собрались. Наступило время решений. И вы получили назначения и будете исполнять обязанности, заниматься которыми многие из вас не собирались, а некоторые, может быть, и просто не желали. – Это была явная лесть, но присутствующие в зале наверняка хотели ее услышать – или, если быть более точным, увидеть себя потом на экранах телевизоров, поскольку в зале по углам стояли камеры канала Си-Спан.

Среди собравшихся, может быть, и была тройка непрофессиональных политиков, вроде одного губернатора, который заключил сделку со своим Заместителем по принципу «ты – мне, я – тебе» и в результате оказался в Вашингтоне, заняв место сенатора от другой партии. Это была «подача по кривой», о которой газеты только что начали писать. Катастрофа с Капитолием изменит соотношение сил в Сенате, потому что контроль над тридцатью двумя штатами Америки не соответствовал распределению сил между партиями в Конгрессе.

– Это принесет только пользу, – продолжал Райан. – Существует многовековая благородная традиция, согласно которой граждане страны служат своему народу, она ведет свое начало по крайней мере со времен римского гражданина Цинцинната. Страна не раз призывала его на помощь в час нужды, а затем он возвращался к себе в деревню, к своей семье и скромной сельской жизни. Не случайно один из славных наших городов носит его имя, – добавил Райан, обращаясь к сенатору из Огайо, который на самом деле жил в Дейтоне, хотя и неподалеку.

– Вы не приехали бы сюда, если бы не понимали, в чем нуждается наша страна. Но главное, о чем я хочу сказать вам сегодня, это то, что мы должны работать рука об руку. У нас, как и у страны, нет времени на споры и разногласия. – Райану снова пришлось сделать паузу, пережидая новый взрыв аплодисментов. Раздраженный задержкой, он заставил себя ответить аудитории благодарной улыбкой.

– Сенаторы, я надеюсь, вы увидите, что работать со мной нетрудно. Мои двери всегда открыты для вас, я умею отвечать на телефонные звонки и готов обратиться за помощью к вам. Я буду обсуждать с вами все проблемы, прислушиваться ко всем точкам зрения. Для меня не существует иных правил, кроме Конституции, которую я поклялся соблюдать, ограждать и защищать.

– Те, кто прислали вас сюда, кто живут за пределами кольцевого шоссе 495, опоясывающего Вашингтон, ожидают, что все мы выполним свою работу. Они не рассчитывают на наше переизбрание. Они надеются, что мы будем трудиться для их блага добросовестно, насколько позволяют наши способности. Мы работаем на них, а не они на нас. В этом заключается наш долг. Роберт Ли однажды сказал, что нет слова возвышенней, чем слово «долг». А сегодня особенно, потому что ни один из нас не избран на должность, которую занимает. Мы представляем народ демократической страны, но все оказались здесь по причине, которой просто не должно было произойти. Разве может быть ответственней долг каждого из нас?

Новые аплодисменты.

– Не существует более высокого доверия, чем то, которое оказала нам судьба. Мы не средневековые феодалы, от рождения освященные высоким положением и безграничной властью. Мы слуги народа, чья воля дала нам власть. Мы живем по традициям гигантов. Примером для нас должны стать Генри Клей, Дэниел Уэбстер, Джон Кэлхун и другие члены Сената прошлых поколений. «Каково положение Америки?» – говорят, спросил Уэбстер со смертного одра. Мы ответим на этот вопрос. Судьба Америки в наших руках. Линкольн назвал Америку последней и лучшей надеждой человечества, и в течение последних двадцати лет Америка оправдывала слова нашего шестнадцатого президента. Америка все еще остается экспериментом, коллективной идеей, управляемой списком правил под названием Конституция, в верности которой клянется каждый из нас как внутри кольцевого шоссе 495, так и за его пределами, по всей стране. Благодаря этому короткому документу мы занимаем особое место в жизни человечества. Америка – это не просто континент между двумя океанами. Америка – это идея, это список правил, которым мы повинуемся. Именно по этой причине мы отличаемся от других государств, и, следуя этим правилам, мы все, кто находимся в этом зале, можем сделать так, что страна, которую мы оставим нашим наследникам, будет такой же, какой была получена нами от наших предшественников, может быть, даже чуть лучше. А теперь… – Райан повернулся к председателю апелляционного суда Соединенных Штатов по Четвертому судебному округу, судье из Ричмонда, наиболее уважаемому судье страны, – настало время для вас приступить к делу.

Судья Уилльям Стоунтон подошел к микрофону. У жены каждого сенатора в руках была Библия, и каждый назначенный сенатор положил на Библию левую руку, подняв кверху правую.

– Я – назовите свое имя…

Райан наблюдал за тем, как сенаторы приносят присягу. По крайней мере все выглядело очень торжественно. Некоторые из новых законодателей даже поцеловали Библию – по причине ли своих религиозных убеждений или просто потому, что ближе других стояли к телевизионным камерам. Затем они поцеловали своих жен, лица которых расцвели улыбками. Послышался дружный вздох, все посмотрели друг на друга, в зале появились официанты Белого дома с бокалами на подносах. Камеры были выключены, теперь-то и началась настоящая работа. Райан взял стакан «Перрье» и прошел в центральную часть зала, он улыбался, несмотря на усталость и неловкость от исполнения политических обязанностей.

***

Снова снимки один за другим. Служба безопасности в аэропорту Хартума не отличалась бдительностью, и трое американских оперативников непрерывно снимали тех, кто спускались по трапу. Общее удивление вызывали средства массовой информации, которые так и не догадались о происходящем. Вереница правительственных лимузинов – по-видимому, были задействованы все автомобили, принадлежащие государственным службам этой нищей страны, – увозила гостей с аэродрома. Когда самолет покинул последний пассажир, «Боинг-737» взял курс обратно на восток. Двое сотрудников американской спецслужбы переместились к апартаментам, выделенным для иракских генералов, – информация об их местонахождении поступила от агента, работающего в Министерстве иностранных дел Судана. После окончания съемок все сотрудники американских спецслужб, работающие в Судане, собрались в фотолаборатории посольства, чтобы проявлять, печатать и увеличивать фотографии, которые затем по факсу передавались через спутник в Вашингтон. В Лэнгли Берт Васко с помощью еще двух сотрудников ЦРУ, сверяя полученные снимки с фотографиями иракских генералов, находящимися в картотеке ЦРУ, опознали каждого из них.

– Вот и все, – заявил сотрудник Госдепартамента. – Высшее руководство вооруженных сил Ирака до последнего человека. Но ни одного штатского из баасистской партии.

– Теперь мы знаем, кто станет козлами отпущения, – заметил Эд Фоули.

– Совершенно верно, – кивнула Мэри-Пэт. – Поэтому у старших офицеров, оставшихся в Ираке, появилась возможность арестовать их, подвергнуть допросу и таким образом проявить лояльность по отношению к новому режиму. Черт побери, все произошло слишком быстро, – добавила она. Начальник станции в Эр-Рияде был готов выехать в Багдад, но беседовать там ему не с кем. То же самое относилось и к нескольким дипломатам из Министерства иностранных дел Саудовской Аравии, поспешно разработавшим программу финансовой помощи новому правительству Ирака. Теперь и этого не потребуется.

– Я даже не подозревал, что они способны на подобное, – восхищенно покачал головой Эд Фоули, только что назначенный директором ЦРУ. – Чтобы убрать нашего приятеля, не потребовалось много времени, это верно, но так быстро и гладко убедить высшее военное руководство покинуть страну – кто бы мог это придумать?

– Вы правы, мистер Фоули, мне это сразу в голову не пришло, – согласился Васко. – Кто-то отлично сыграл роль посредника – но кто?

– Принимайтесь за дело, работнички, – распорядился Эд Фоули, глядя на сотрудников с кривой улыбкой. – Постарайтесь узнать что-нибудь и как можно быстрее.

***

Содержимое плоских стеклянных подносов под тусклыми лампами с защитой от ультрафиолетового излучения походило на какую-то отвратительную тушенку. Пока работы было немного – нужно было всего лишь поддерживать необходимые условия в помещении, а контроль за этим осуществляли несложные аналоговые приборы. Моуди с директором, облаченные в защитные костюмы, вошли в помещение, чтобы проверить, в каком состоянии находятся растущие культуры смертоносных вирусов. Две трети крови Жанны-Батисты были заморожены жидким азотом на случай, если их первая попытка воспроизвести вирусы Эбола-Маинги потерпит неудачу. Врачи проверили и многоэтапную систему вентиляции, поскольку теперь здание в буквальном смысле превратилось в фабрику смерти. Принятые предосторожности на первый взгляд могли показаться чрезмерными. Поскольку в помещении лаборатории были созданы самые благоприятные условия для развития и роста вирусов, за ее дверью армейские санитары обрызгивали дезинфицирующим составом каждый квадратный миллиметр поверхности, чтобы вирусы не проникли за пределы помещения. Так же тщательно фильтровался воздух, поступающий в помещение с растущими культурами. Иначе люди могли умертвить вирусы, способные убить их, допусти они хотя бы одну ошибку.

– Вы действительно считаете, что вирусы этого штамма могут переноситься по воздуху? – спросил директор.

– Как вы знаете, заирский штамм лихорадки Эбола-Маинги назван так по имени медсестры, которая заболела, несмотря на все обычные меры предосторожности. «Пациентка два», – он решил, что будет проще не называть ее по имени, – была отлично подготовленной медсестрой, имевшей опыт общения с жертвами лихорадки Эбола; она не делала инъекций и все-таки не знала, каким образом произошло заражение. Отсюда следует вывод – да, это возможно.

– Такой метод распространения мог бы оказаться весьма полезным, Моуди. – Директор говорил так тихо, что молодой врач с трудом расслышал его слова. Впрочем, сама мысль была достаточно ясной. – Можем провести испытания.

Это будет легче, подумал Моуди. Во всяком случае он не будет знать имена тех, кто подвергнутся испытаниям. Врач попытался еще раз продумать, прав ли он в отношении вируса. Может быть, «пациентка два» допустила ошибку и забыла о ней? Однако нет, он сам, как и сестра Мария-Магдалена, осмотрел тело мальчика в поисках следов инъекций, да и трудно предположить, чтобы Жанна-Батиста слизывала выделения с тела юного Бенедикта Мкузы, правда? Тогда что все это значит? Это значит, что штамм лихорадки Эбола-Маинги способен на протяжении некоторого времени выжить в воздухе, и в этом случае у них появилось потенциальное оружие, с которым никогда не сталкивался человек, более страшное, чем ядерное или химическое. В их распоряжении оказалось биологическое оружие, способное самостоятельно размножаться и передаваться его жертвами от одного человека к другому и так далее до тех пор, пока вспышка лихорадки не угаснет сама по себе. Такова участь всех эпидемий в конце концов. Почему здесь она должна быть другой?

Ведь не должна?

Моуди в задумчивости хотел потереть подбородок, поднял руку и наткнулся на пластик защитного шлема. Он не знал ответа на этот вопрос. В Заире и ряде других африканских стран, подверженных этому ужасному заболеванию, вспышки лихорадки Эбола, какими бы страшными они ни были, всегда гаснут сами по себе, несмотря на идеальные для смертоносного вируса условия окружающей среды. Но, с другой стороны, не могут не играть роли примитивность заирской жизни, отвратительные дороги и отсутствие транспортного сообщения. Лихорадка убивает человека, прежде чем он успевает далеко уйти от места заболевания. От лихорадки Эбола вымирают целые деревни, но вирус не распространяется дальше. Однако никто не знает, что случится при вспышке эпидемии в развитой стране. Теоретически можно заразить пассажиров авиалайнера, совершающего, скажем, международный рейс в аэропорт Кеннеди, в Нью-Йорк. Пассажиры выйдут из этого самолета и пересядут на другие. Может быть, они немедленно передадут вирусы лихорадки, чихая и кашляя, а может быть, и нет. Многие из них через несколько дней полетят другими рейсами, думая, что подхватили грипп, и тогда они распространят болезнь дальше, заражая других людей.

Разрастание эпидемии зависит только от времени и транспортных возможностей. Чем скорее болезнь распространяется от центра своего возникновения, тем дальше она уйдет и тем большие регионы она охватит. Существуют математические модели распространения эпидемических заболеваний, но все это теоретические расчеты, зависящие от множества переменных, каждая из которых может изменить результат по меньшей мере на порядок. Действительно, не приходится сомневаться, что со временем эпидемия угаснет. Но вопрос заключается в том, как быстро это произойдет? Это определит число инфицированных, успевших заразиться до того, как начнут действовать

превентивные меры. Один процент населения, десять процентов или пятьдесят? Америка далеко не провинция. Взаимопроникающее общение для нее особенно характерно. А тут вирус с трехдневным инкубационным периодом, способный распространяться по воздуху… Насколько знал Моуди, такой модели никто не разрабатывал. Самая смертоносная вспышка заирской лихорадки Эбола в Киквите унесла меньше трехсот жизней, но ведь она пошла от одного несчастного лесоруба, распространилась на его семью, захватила соседей. Это значит, что наибольшего эффекта можно добиться, увеличив число очагов первоначального заболевания. Если удастся добиться этого, начало эпидемии лихорадки Эбола-Маинги в Америке будет настолько широким, что сделает недействительными любые обычные меры. Она будет распространяться не от одного человека и одной семьи, а от сотен – если не тысяч – людей и семей. Тогда в следующий этап окажутся вовлеченными уж сотни тысяч людей. К этому времени американцы почувствуют неладное, но останется возможность для еще одного этапа, при котором число зараженных увеличится на порядок и достигнет, возможно, миллионов. Тогда медицинские учреждения будут уже бессильны что-либо предпринять…

… Не исключено, что эпидемию вообще остановить не удастся. Никто не задумывался о возможных последствиях намеренного массового заражения весьма подвижного общества. Последствия будут глобальными в буквальном смысле этого слова. Впрочем, вряд ли. Почти наверняка этого не произойдет, решил Моуди, глядя через пластиковую маску шлема на покрытые крышками из армированного стекла подносы с отвратительной массой, в которой выращивалась культура смертоносного вируса. Первая генерация возбудителя лихорадки Эбола появилась от неизвестного носителя и убила маленького мальчика. Вторая – привела к смерти всего лишь единственной жертвы – везение ли тут, судьба или его собственная компетенция врача. Третья генерация растет у него на глазах. Сколько человек падет ее жертвой, пока неизвестно. Но затем последуют четвертая, пятая, шестая и, может быть, даже седьмая генерации, которые определят судьбу целого народа, врага его страны.

Теперь его не мучили угрызения совести. У сестры Жанны-Батисты были лицо, голос, наконец, жизнь, переплетавшаяся с его жизнью. Впредь он не допустит подобного. Она была неверной, но все-таки праведницей, и теперь ее душа унеслась к Аллаху – ведь Аллах поистине милосерден. Моуди молился за ее душу, Он несомненно не может не услышать его молитвы. Вряд ли в Америке или в другой западной стране найдется вторая такая праведная. Моуди отлично знал, что американцы ненавидят его страну и насмехаются над его религией. Конечно, у них есть имена и лица, но он не видел их и никогда не увидит; к тому же они за десять тысяч километров от него, и не составит труда выключить телевизор, чтобы не знать о последствиях катастрофы в лицах.

– Да, – согласился Моуди, – провести испытания будет несложно.

***

– Вот посмотрите, – сказал Джордж Уинстон, обращаясь к трем новым сенаторам, – если бы изготовлением автомобилей занималось федеральное правительство, самый обычный пикап «шевроле» стоил бы восемьдесят тысяч долларов, а заправлять его приходилось бы через каждые десять кварталов. Мы с вами, ребята, знаем, что такое бизнес. У нас получится куда лучше.

– Неужели все обстоит так плохо? – спросил старший (по алфавиту) сенатор из Коннектикута.

– Я могу познакомить вас со сравнительными производственными показателями. Если бы Детройт управлялся таким образом, мы все ездили бы на японских автомобилях. – Уинстон уперся пальцем в грудь сенатора, напомнив себе, что нужно продать свой «Мерседес-500 SEL» или хотя бы временно поставить его в гараж.

– Создалась ситуация вроде той, как если бы одному полицейскому поручили патрулировать восточную половину Лос-Анджелеса, – говорил Тони Бретано еще пяти новым сенаторам, два из которых представляли Калифорнию. – У меня недостаточно сил, чтобы справиться даже с одним крупным региональным конфликтом, а мы обязаны – на бумаге, разумеется, – успешно решать два таких конфликта одновременно, а еще направить миротворческие силы в какой-нибудь регион земного шара. Понимаете? Так вот, мне нужно преобразовать Министерство обороны таким образом, чтобы ведущую роль в нем играли военные, а остальные служащие поддерживали бы их, а не наоборот. Бухгалтеры и юристы полезны, но нам хватает их в министерствах юстиции и финансов. Что касается моей области, то мы нечто вроде полицейских, а у меня их не хватает для патрулирования улиц.

– Но как мы заплатим за все это? – спросил младший сенатор из Колорадо. Старший сенатор из Монтаны отсутствовал, занятый этим вечером в Голдене сбором средств для предвыборной кампании.

– Пентагон не занимается разработкой и производством вооружений. Нужно постоянно помнить об этом. На следующей неделе я получу полную оценку всего, в чем мы нуждаемся, и тогда отправлюсь на Капитолийский холм. Вместе с вами мы разберемся, как удовлетворить нужды Министерства обороны с наименьшими затратами.

– Теперь понимаешь, что я имел в виду? – негромко заметил ван Дамм, проходя за спиной Райана. – Пусть всем занимаются они. А ты просто улыбайся и делай вежливые замечания.

– То, что вы сказали, я считаю совершенно правильным, господин президент, – признал сенатор из Огайо, отпивая глоток бурбона с водой – теперь, когда камеры выключены, это можно было себе позволить. – Знаете, еще в школе я написал небольшой доклад о деятельности Цинцинната и…

– Да, конечно, нам нужно всегда помнить, что на первом месте для нас нужды страны, – кивнул Райан.

– Как вы ухитряетесь заниматься своей работой? Я хочу сказать, вы ведь по-прежнему проводите хирургические операции? – выразила свое восхищенное удивление супруга старшего сенатора из Висконсина.

– И обучаю студентов-медиков, что еще важнее, – улыбнулась Кэти, с тоской думая о том, что сейчас могла бы уже наверху закончить записи в историях болезней своих пациентов. Ну ничего, завтра в вертолете по пути в клинику у нее будет время на это. – Я никогда не прекращаю работу. Возвращать зрение… Иногда я сама снимаю повязки с глаз своих пациентов, и выражение на их лицах для меня лучшая награда в мире. Лучшая, – повторила она.

– Неужели лучшая, а как же я, милая? – Джек обнял ее за плечи. А вдруг это действительно принесет пользу, подумал он. Постарайся очаровать их, сказали ему Арни и Кэлли.

***

Дело сдвинулось. Полковник, отвечавший за охрану имамов, проводил их в мечеть и там, тронутый происходящим, помолился вместе с ними. По окончании обряда старший из имамов вступил с ним в беседу, вежливо и убедительно заговорил об одной из сур Священного Корана, и почувствовал, что нашел отклик в его душе. Полковник даже мысленно вернулся в юность, вспомнил отца, религиозного и благоверного человека. Имам знал, как следует устанавливать контакт с людьми, независимо от страны и культурных традиций. Следует дать им разговориться, повторять их собственные слова и таким образом направить беседу в нужное русло. Имам уже более сорока лет давал советы людям, которые обращались к нему в трудную минуту, и наставлял их в вопросах истинной веры, так что ему нетрудно было установить взаимопонимание с полковником, который незадолго до этого дал клятву убить всех пятерых заложников, как только получит приказ. Однако, выбирая преданного, благоверного офицера, иракские генералы просчитались, потому что именно такие люди склонны к самостоятельным и принципиальным действиям, они легче поддаются новым убеждениям, особенно если видят преимущества их перед теми, которым они следовали раньше. Так и в этом случае исход был очевиден. У ислама древняя и благородная история, и ни одна из его лучших традиций не имела отношения к умирающему режиму, которому присягал полковник.

– Должно быть, вам было очень трудно воевать в болотах, – заметил имам, когда разговор коснулся отношений между двумя исламскими государствами.

– Война – всегда зло. Мне никогда не доставляло удовольствия убивать людей, – признался полковник. Он напоминал католика на исповеди. Глаза его наполнились слезами, и он поведал имаму о некоторых своих поступках, которые его заставляли совершать за последние годы. Теперь он начал понимать, что его сердце ожесточилось, он перестал отличать невиновных от преступников, справедливость от злодейства, делал то, что ему приказывали, и вовсе не потому, что считал такие приказы правильными. Теперь он отчетливо понимал это.

– Человеку свойственно ошибаться, но, следуя словам пророка, мы всегда можем вернуться к милосердному Богу. Люди склонны забывать свой долг, однако Аллах никогда не забывает о своем. – Имам коснулся руки офицера. – Мне кажется, ваши молитвы, обращенные к Аллаху, будут продолжаться и дальше. Мы будем вместе молиться Ему, и мир снизойдет на вашу душу.

После этого остальное было просто. Узнав, что генералы покидают страну, полковник понял: у него есть две разумные причины, чтобы сотрудничать с Ираном. Он не хотел умирать и был готов следовать воле Аллаха, для того чтобы, оставшись в живых, служить новому режиму. Демонстрируя свою преданность, полковник собрал две роты солдат, которые встретились с имамами и получили наставления. Для солдат все было еще проще. От них требовалось одно: выполнять приказы офицеров. Мысль о неповиновении даже не пришла в голову ни одному из них.

В Багдаде стемнело, и во многих больших домах солдаты ударами ног выбивали двери. Некоторые из жильцов еще не спали. Некоторые – уже забылись в пьяном сне. Им всем приказывали собирать вещи и убираться куда глаза глядят. Обитатели зажиточных домов слишком поздно поняли, что происходит вокруг, и это в городе, где минутное промедление было границей между жизнью в довольстве и жестокой смертью. Кто-то попытался сопротивляться, одного, кто делал это особенно успешно, просто вместе с женой перерезали пополам длинной очередью из АК-47. Но большинство прямо босиком вывели из своих домов к стоящим наготове грузовикам. Они шли, опустив головы и глядя на тротуар, зная, чем закончится для них эта драма.

***

Оперативные радиопереговоры велись открытым текстом по каналу УВЧ, и, несмотря на слабую слышимость, радиостанция «След бури», которая находилась ближе к Багдаду, принимала их. Назывались имена арестованных, причем они повторялись по несколько раз, когда группы, выделенные для этой цели, докладывали в штаб о выполнении задания. Это облегчило работу постам сбора электронной информации, расположенным у границы и в военном городке короля Халеда. Дежурные офицеры вызвали своих командиров, и донесения с грифом «молния» были отправлены через спутники связи.

Райан только проводил последнего сенатора, когда к нему подошла Андреа Прайс.

– Эти туфли просто убивают меня, а завтра мне… – начала Кэти и замолчала.

– Поступили срочные сообщения, сэр.

– Ирак? – спросил Джек.

– Да, господин президент.

– Я еще немного задержусь. – Президент поцеловал жену. У Кэти не было выбора. Она кивнула и направилась к лифту, который держал наготове один из служащих. Дети уже легли спать. Они закончили домашние задания, порой, наверно, не без помощи телохранителей. Джек повернул направо, спустился по лестнице, снова направо, вышел из здания и вошел в Западное крыло, где находился ситуационный центр.

– Говорите, – приказал президент.

– Началось, – произнес Эд Фоули с экрана на стене. Сейчас им оставалось только одно – ждать.

***

Национальное телевидение Ирака приветствовало наступление нового дня и новой реальности. Это стало очевидным, когда ведущие служб новостей начали свои ежедневные передачи с обращения к Аллаху. Подобное случалось и раньше, но впервые делалось с таким энтузиазмом.

– Пусть бы осталась прежняя религия, мне она вполне подходит, – заметил главный сержант на радиостанции «Пальма». Передачи велись по всей стране и повторялись ретрансляторами в Басре. Он повернулся и позвал:

– Майор Сабах?

– Слышу, сержант, слышу, – кивнул кувейтский офицер и подошел к оператору. Теперь сомневаться не приходилось. Это только его начальники могли не верить. Они просто не чувствовали пульса врага так отчетливо, как он, думали больше о политике, чем об идеологии. Майор посмотрел на часы. Только часа через два они займут места в своих кабинетах, и звонить им сейчас, настаивая, чтобы они приехали пораньше, не имело смысла. Да и спешка уже ничего не изменит. Плотина прорвана, и в брешь хлынула вода. Время, когда подобное развитие событий можно было остановить, упущено, если оно вообще существовало.