Текст книги "Криптограф"

Автор книги: Тобиас Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Камера вспыхивает, будто молния. Оглушающий гул голосов. Музыка – квартет придушен фонтаном, пианист играет не так уж плохо, где-то в соседних комнатах. Смех все громче и громче. Тонко дребезжит стекло. Шампанское, запах черного пороха.

На миг ей хочется отступить, сбежать в ночной воздух, она еле сдерживается. Но останавливается, считает от тридцати до ничего. Она думает о Лоренсе – о Лоренсе, который сделал бы все гораздо лучше. Хорошо бы он был с ней. Хорошо бы она была им.

Она постепенно привыкает. Шум бьет по ушам, но не больно; с ним можно жить. Она вспоминает клуб Карла, дискотеки Дженет, которые она полюбила: там нечего говорить, и музыка заглушает все. Здесь атмосфера менее снисходительная. Лица в испарине под рядами люстр. Все одновременно пытаются сказать все сразу. На краю зала Анна видит старика, он будто продирается сквозь разговоры, предусмотрительно отвернувшись от толпы. В центре зала два официанта оказались в безвыходном положении, их подносы рискованно нагружены шампанским и коктейлями, водой с сиропом, недопитыми бокалами, тартинками с икрой. Анна шаг за шагом пробирается к ним и хватает бокал, но слишком поздно понимает, что это шампанское, она никогда его не любила, хотела бы любить, словно от этого можно стать лучше. Никого из Лоу не видно. Где бы они ни ждали, здесь их не было, в этом зале, куда прибывают гости и ждут, пока их заметят, ищут известных и желанных.

Сама Анна никого не знает. Некоторых почти узнаёт, почти узнаваемые знаменитости, некоторые ждут с застывшими лицами, будто подслушивают, как о них говорят, есть и другие – толпа осторожно огибает их, будто из опасения сломать. Анна вспоминает планировку дома. Где-то впереди ступени, или так ей кажется, широкая лестница на верхние этажи. По крайней мере, есть к чему стремиться.

Она идет через первый зал и на полпути сквозь второй видит Теренса: замечает его раньше, чем он ее, и нервно радуется, что обыграла сотрудника безопасности в его собственной игре. Он наблюдает за толпой, не как профессионал, а как пожилой мужчина, дядюшка, дедушка даже, празднично улыбаясь через усы никому в отдельности. В руке он держит стакан с водой.

Костюм на нем выглядит дорогим, даже здесь, но в роли гостя Теренс неубедителен. Он носит одежду, словно униформу, слишком внимательно смотрит, слишком напряженно держится. Только на миг, когда он поднимает свой стакан, Анна видит выпуклость под пиджаком. Плавно изогнутую и объемную.

Она удивляется своему удивлению. Поскольку она еще недостаточно выпила, достанет ли ей храбрости, размышляет она, подойти к нему сзади, к человеку, который считает ее врагом, наклониться и прошептать ему в ухо: Привет, Теренс. Это пистолет у вас в кармане или просто рады меня видеть?

Ей не хватает времени принять решение. Он уже повернулся, увидел ее лицо в толпе, радушно улыбается. Пробирается к ней, легко, не привлекая к себе внимания.

– Попробуйте коктейли, – говорит она, когда он подходит, и он смотрит на свой стакан, на ее бокал, и хмурится.

– Семейный девиз, я боюсь. Кури как рыба, пей как очаг.

– Они, должно быть, очень здоровые.

– О да. За вас.

– За вас.

– За долгую жизнь и все такое. Значит, вы получили приглашение, – говорит он и улыбается так, как она помнит – ласково, сконфуженно. – Я думал, вы не придете. Все это не в вашем вкусе, не так ли?

– Не совсем.

– Слишком много людей, да? Слишком большое давление?

– Вроде того. – В стороне от Анны молодой человек с бокалами в каждой руке смеется, закинув голову, словно рекламирует здоровые зубы.

Теренс отсутствующе следит за ее взглядом, будто его совершенно не касается, на что она смотрит.

– Забавно. Я думал, вы к этому привыкли, учитывая, чем вы занимаетесь. Я имею в виду – к давлению. Как выжить под ним, как использовать. Но я сказал мистеру Лоу, что ему трудно будет выманить вас сюда из Налоговой. Почти так же трудно, как вытравить Налоговую из Анны Мур, – говорит он и отхлебывает из стакана. – Так я ему и сказал.

– Можно спросить у вас кое-что? – говорит она, слишком громко, ее сердце внезапно несется вскачь. Адреналин поднимается в ней, как сухие пузырьки в шампанском. Между ними протискивается официант. Она берет еще один бокал. – Когда я перестала вам нравиться?

– Ну, как вы могли такое подумать? Вы мне всегда нравились.

– Разве?

– Да. Это затрудняет мне работу, вот и все.

– Вашу работу в качестве кого? Вы не рассказывали мне о своей работе.

– Я не думал, что должен.

– Защищать Джона от врагов?

– Вроде того, инспектор.

– Просто Анна. – И затем она говорит и одновременно догадывается: – Вы Теренс Катлер, да?

– Так написано на моей кредитной карте.

– Мистер Катлер, главный садовник.

– Я же говорил, – отвечает он. – Я много чем занимаюсь.

Голос тихий – он из тех мужчин, которые всегда говорят спокойно и которых всегда слушают. Но впервые Анна замечает нечто новое в его взгляде. Предсказуемую, расчетливую холодность, несомненную ярость. Она вспоминает разговор с Мюриет, когда в первый раз приехала в Эрит-Рич:

Вы не похожи на инспектора.

А на кого похожи инспекторы?

На мистера Катлера. Натан говорит, он служил в армии.

Она ошибалась, думает Анна. Мы так не выглядим. Ничего общего. Я на него не похожа.

– Я не враг ему, – наконец говорит она, и Теренс Катлер пожимает плечами.

– Он тоже так думает.

– Тогда почему…

– Знаете, иногда мои работодатели сами себе худшие враги. Иногда я не могу защитить их от самих себя. Это как раз такой тяжелый случай. И теперь вы. – Он отпивает воды. – Люди думают о нем всякие гадости. Послушать их, так можно подумать, что он профессиональный убийца.

– Я так не думаю.

– Ну, значит, все хорошо, правда? – он снова вглядывается в нее, наклоняет голову. – Тут кое-кто вас искал.

– Кто?

– Мистер Финч. Ваш друг?

– Нет, – говорит она, – нет, я не знаю никого с таким…

– Потому что нам он не друг. И девочка тоже искала вас, Мюриет. Заждалась вас. Мистер Лоу сказал ей, что вы приедете. Я ему не поверил, но он оказался прав, верно? Я сегодня проиграл на вас деньги. И не я один, кажется. – И он снова улыбается, и на сей раз улыбка почти искренняя.

– Где он?

– Тут и там. Поищите на балконе или в казино. Но вы его найдете, я не сомневаюсь. Я склонен думать, что вам это хорошо удается. – Добродушный упрек. – Очень профессионально, я бы сказал, очень по-деловому. И еще, – добавляет он, когда она отворачивается.

– Что?

– Следите за собой, хорошо?

– В смысле?

– Не хотел вас обидеть. Просто совет. По коже ползут мурашки.

– Это не похоже на совет.

– Не принимайте близко к сердцу. Наверху, – повторяет он и кивает в сторону лестницы.

Народу на ступенях толпится не меньше, чем в зале. На самом верху люди теснятся группками, как туристы на смотровой площадке. Они показывают на тех, кто внизу, будто узнают затылки знаменитостей, прически, солидные лысины. Женщина с ниткой жемчуга на шее перегибается через перила, фотографируя, несмотря на запрет. Я имею в виду, говорит она, почему они выбрали именно это время года? Разве нельзя сделать лето? У нас в Лондоне нет времен года, дорогая, говорит женщина рядом с ней. В Лондоне есть погода.

Где-то в дальних залах бьют часы – семь, восемь, девять… на час больше, чем ожидает Анна. Куда же делось время, думает она. Ничего не сделала, никого не встретила, кроме Теренса, Теренса Катлера, с которым предпочла бы вообще не встречаться.

Она отворачивается от лестничного колодца, опирается влажной ладонью на твердые перила за спиной. Только теперь она понимает дух этого дома: ощущение на краю сознания, незримый электрический рокот эндорфинов и адреналина.

Сердце бьется слишком часто, и она глубоко вздыхает, успокаивает его. Теплый воздух остужает лицо. Она вытирает щеки тыльной стороной ладони, мечтая где-нибудь найти зеркало. Две женщины, проходя мимо, улыбаются, идут дальше. За коридором она видит внутренние комнаты, огромные залы, как кабинет Джона, со стеклянными стенами. Толпы сталкиваются с пустотой, словно вот-вот провалятся в темноту…

Она видит Аннели. Та в стороне от гостей, прислушиваясь к разговорам, не вполне смеется в ответ. Ее волосы собраны наверх, в них бриллианты, даже через две комнаты Анна видит, как они сверкают, ярко, в соответствии со своими размерами. Она выглядит счастливой, кажется Анне. Но чем дольше она смотрит, тем двусмысленнее становится лицо Аннели, пока – если Анна представит, что у нее нет губ, – лицо не становится совершенно таким, как будто женщина вообще не улыбается. Что-то ударяет ее в бок. Рядом стоит Мюриет, смотрит сердито, искоса, в одной руке бокал, другая сжата в кулак.

– Это за что?

– Вы опоздали.

– К чему?

– Ко всему. – И, уже без осуждения, сочувственно: – Вы пропустили все самое вкусное. Натан ел горностая. Вы любите севиче?

– Нет, если ты собираешься меня им бить. Мюриет, ты видела отца Натана?

– А зачем он вам?

– Мне нужно ему кое-что отдать, – говорит она; один ответ из многих. Первый, что пришел в голову.

– Подарок?

– Да, – говорит она, – вроде подарка.

– Он был внутри, говорил про деньги, потом снаружи, говорил про снег, потом снаружи с Натаном. А дальше я не знаю. Ему не нравятся праздники. Натан говорит, раньше нравились, а теперь нет. Я вам оставила несколько севиче, – говорит она без всякой связи, будто продолжая приятную тему. – Натан сказал, оно похоже на рыбу. Почему вы так долго?

– Мне нужно было приготовиться.

– Сегодня вы лучше выглядите. – Она касается руки Анны. – Пойдемте погуляем? Я покажу вам что-то красивое.

– Хорошо.

– Здорово. Только не сейчас, – говорит Мюриет. – Сначала пойдем к Аннели. – И взяв Анну за руку, ведет ее сквозь толчею.

Они увидели друг друга раньше, чем смогли заговорить. На лице Аннели – радость, облегчение или смесь того и другого.

– Анна! – восклицает она, когда Анна и Мюриет подходят к ней, и гости оглядываются с принужденным вниманием, как потревоженные посетители в ресторане. – Я думала, вы не придете.

– Конечно, она пришла, – говорит женщина в багрово-красной парче. – А кто бы отказался?

– Анна работает в Налоговой, – говорит Аннели, словно это объясняет асоциальные наклонности, и затем, когда окружающие проявляют или симулируют различные степени интереса: – Анна, это Джон Тишьер, бывший министр обороны, его коллега Джейн – Джейн Лютер, экономист, Аслан Саад, математик. Профессор Саад только что спрашивал, как мы можем здесь жить.

Математик пожимает плечами без всякого смущения. Молодой, с тяжелой челюстью, весь в поту. Анна опускает глаза, представляя выражение лица Мюриет, желая повторить его, но девочка исчезла.

– Я задал приличный вопрос.

– Вы были невозможно грубы, – мягко говорит экс-министр обороны. – Как и всегда, впрочем. Это, должно быть, цифры виноваты, как вы думаете? Цифры и общество не сочетаются. Ваш муж тоже невозможно груб, миссис Лоу?

– Так груб, что его все потеряли.

Смех, скорее вежливый, чем искренний. Снова голос математика:

– Цифры всегда во всем виноваты. И в моей грубости. Как вы это называете.

– Как мы это называем? – Когда женщина в парче смеется, глаза ее превращаются в ласковые щелочки, будто она в компании старых друзей. В руке у нее сигарета, сгоревшая дотла в бараний рог пепла. – А как бы вы это назвали?

– Любопытство. Числа могут говорить. Например, известно количество людей, живущих в этом доме, и количество комнат, которые они занимают…

– Восемьдесят восемь, я где-то читал, – говорит экс-министр. – Правильно?

– Но какие великолепные комнаты! – Джейн прижимается к хозяйке. – Вы знаете, они всегда напоминают мне 1600, Пенсильвания-авеню…

– Кто-нибудь хочет еще выпить? Анна, выпьете или вы на службе? Джейн, что ты будешь?

– Луну, и звезды, и все, что между ними.

– Вот пока из того, что между ними?

– Мартини.

– Одинарный, двойной?

– На твое усмотрение. Люди в стеклянных домах…

– Восемьдесят восемь комнат, – повторяет Аслан Саад с тяжеловесным упорством. Блеск в его глазах наводит на мысль, что он уже не совсем безобидно пьян. – И всего три обитателя. Это математическое неравенство, если угодно.

– Здесь, разумеется, не только мы, – отвечает Аннели. Слишком быстро, нервно, акцент отчетливее. Бриллианты ослепительно сверкают, мерцают в волосах. – Здесь круглые сутки слуги, охрана, у всех есть комнаты, если надо; учителя живут здесь во время учебного года. Мы не живем здесь одни. Не одни. – Она поворачивается к Анне, содрогаясь для усиления эффекта: – Дома ведь не строят, чтобы жить в одиночку, правда? Мне кажется, дома одиночек немного страшные. Никогда не знаешь, что замышляют их владельцы.

Снова смех, столь же неловкий. Но я живу одна, думает Анна, но не говорит, решив, что Аннели в этом и не нуждается, Аннели сознает свою ошибку – это ясно по лицу, на мгновение, пока она не берет себя в руки. Аннели поворачивается к другим гостям.

– Простите. Я боюсь, мне нужно кое-что обсудить с Анной.

– Налоги? – жадно.

– Аслан, вы извините нас, пожалуйста, Джейн, это в интересах… Джон, простите…

– Я же тебе говорила…– слышит Анна, когда Джейн Лютер отворачивается, но что она говорила коллеге, Анна никогда не узнает, может только догадываться. Они уже исчезают, пропадают в толпе, и юный профессор тоже почти скрывается из виду, словно его здесь и не было, только рука его, как улыбка Чеширского Кота, еще видна – тянется к ближайшему подносу.

– Гад, – говорит Аннели ему вслед. Голос тих и сочится теплой злобой, она склоняет голову, и такая внезапная, наивная обида в этом жесте, что на секунду Анна думает, что ослышалась. Аннели вымученно улыбается, заметив ее удивление. – Так их называют Натан и Мюриет. Гады зашифрованные.

– Кто?

– Люди вроде Саада, которые присасываются к Джону. Я не знаю, как он попал сюда, его явно не приглашали. Наверное, нужно сказать Теренсу. Они всегда каким-то образом сюда проползают, и всегда такие таинственные. Можно подумать, знают что-то, чего не знаем мы. Так. Это шутка такая, – добавляет она, с рассеянной вежливостью, размешивая лед в высоком бокале. – Простите. Использовала вас, как предлог.

– Нет.

– Да! – говорит Аннели, обрушивает на нее извинения. – Потому что я всегда перед вами извиняюсь, разве нет? И прошу об одолжениях. Вы были очень добры в тот раз. Вам тут нравится?

– Очень. – говорит Анна – легкая ложь, ожидаемая, но Аннели качает головой.

– Вообще-то нет. Я не об этом.

– Тогда…

– О вашей работе. – Проницательная улыбка. – Я о вашей работе. Но я знаю, что на самом деле вам здесь не нравится. Вы просто делаете свою работу, не так ли?

– А. Но тут моя работа закончена. Я здесь не в качестве инспектора, я сама по себе, правда… Джон, должно быть, сказал вам… – начинает она, но Аннели отмахивается.

– Я хочу попросить вас еще об одном одолжении. Это вопрос. Не возражаете?

– Нисколько.

– Жены всегда знают?

– Простите?

– Они знают? – Аннели снова говорит светским тоном, легким, привлекающим внимание, как танец, будто она ничего и не спрашивала. – Знают, когда их мужья лгут Налоговой? Когда вы встречаетесь с семьями ваших клиентов, с любимыми, с теми, кто им дорог, они тоже вам врут? Они знают, что должны врать? Мне кажется, это простой вопрос. Я спрашиваю, должна ли знать.

Свет гаснет без предупреждения. В тот же миг, словно по команде, за стеклами раздается взрыв. Небо светится золотой взвесью, она так высоко, что кажется сиянием в атмосфере. Вторая вспышка, третья; светящиеся кубы, сферы, пирамиды. Эхо взрывов отражается от земли. Фигуры медленно плывут на север над рекой, осыпаясь в собственные отражения.

Фейерверк, шепчет кто-то в темноте, словно говоря – все в порядке, ничего страшного. Спи. И все равно голоса приглушенные, одновременно бессвязные и выжидающие. Высоко над вспышками видны сигнальные огни дирижаблей, цеппелины висят высоко над морем, их очертания призрачны и воинственны в завесе дыма.

Она вспоминает, что держит в руке бокал. Сжимает его слишком сильно, высокий сосуд оставляет ребристые отпечатки на пальцах. Хрупкая опасность. Она расслабляет руку.

– Вы хотите сказать, что Джон мне солгал? – спрашивает она. И Аннели смеется, будто изящная темная фигура рядом с ней сказала что-то очаровательное, но смех схлопывается и не годится больше для светской беседы.

– Нет! Я оговариваю себе право лицемерить. Если бы я знала, что он лжет, – знала, как сформулировать свою ложь, – я бы вам солгала. Но я не лгу. Что-то не так, дело не только в нас, но я не могу… я редко вижу мужа в последнее время. Вот, теперь вы знаете. После вашего приезда все стало хуже. Я думала, он встречается с вами, но это не так, правда? Он работает день и ночь, но не хочет сказать мне, почему. Он говорит Натану. – Голос срывается. – Он говорит Натану. Но не говорит мне. И, понимаете, я просто хочу знать, знать…

– Аннели, – говорит Анна, и услышав свое имя, Аннели поднимает глаза. В огнях фейерверка ее лицо цвета неона. Первый раз, когда Анна видит ее саму, а не ее красоту. Аннели плачет, черты лица стерты страданием.

Толпа приглушенно рокочет. Что-то падает с дирижаблей, вращаясь в свете фейерверков, пока не заполняет небо целиком. Первые хлопья достигают стеклянных комнат и растворяются в пустоте. Ах — восклицает кто-то, как ребенок. Снег!

– Все в порядке.

– Вы уверены? – Они говорят шепотом, торопливо.

– Да.

– Вам нужно сесть. Я отведу вас…

– Нет. Ответьте мне.

– Я не могу вам помочь.

– Не можете, – говорит Аннели почти свирепо, – или не хотите?

– Не могу. Я не знаю, что он сделал.

– Честно?

– Честно.

– Ох. Хорошо. – Аннели вытирает слезы. – Как хорошо иногда разочароваться. Я не знаю, почему спросила вас. Потому что ничего нет страшнее, чем неизвестность, а вы похожи на того, кто знает. Потому что мне нравится говорить с вами. Вы слишком хороши для налогового инспектора. Вы так приятно слушаете, вы знаете об этом? Вам кто-нибудь говорил?

– Не трите глаза. Вот.

– Спасибо. – И затем, без всякой связи: – Мы больше не спим с Джоном. Уже несколько месяцев. Я подозреваю, это связано с деньгами. Все остальное тоже. Вы представляете, сколько денег он мог бы потерять за то время, пока занимается любовью?

– Нет. Но я могу посчитать для вас, если хотите.

– Господи, правда? – Она смеется. – Пожалуйста, не надо.

– Что вы говорили о Натане?

– Что?

– Что вы говорили…

Свет включается так же внезапно, как погас. Ночь отступает из стеклянных комнат. Снег падает на крышу, охлаждая теплый воздух. Раздаются нерешительные аплодисменты. Наиболее самоуверенные гости подходят к Аннели, касаются шеи, плеч, шепчут на ухо. Аннели непонимающе качает головой, глядя на Анну.

– Вы говорили, он рассказывает Натану?

– Конечно, потому что Натан понимает. У них в роду математика, вы разве не знаете? Я не говорила? – таким тоном, будто: Ну в самом деле, инспектор, неужто вы не слышали, что говорят люди? Вы что, совсем ничего не знаете!

– Как давно это происходит?

– Недавно, – рассеянно говорит Аннели, улыбаясь – да, слышу, – и Анна думает: совсем недавно, да, только с прошлого лета, но вслух не говорит.

Вместо этого она вспоминает мальчика, он выходит из озера ей навстречу. Капли стекают с тела. Взгляд, грубый, пробирающий до костей. Испуганный, как ей теперь кажется. Свирепый голос, похожий не на отца, а на мать.

Вы к отцу приехали, да? Вы знаете криптографию? Вы ничего не знаете.

– Можно мне с ним поговорить?

– Что?

Ей приходится повысить голос. Аннели уже почти ушла, толпа нетерпеливо топчется между ними.

– Вы не возражаете, если я поговорю с Натаном?

– Конечно, нет! Хотя, боюсь, он не захочет с вами разговаривать, – и мужчина с комплекцией оперного певца обнимает Аннели за плечи. Восхитительно! шепчет он, огонь и лед, лучшее от обоих миров, так похоже на вас двоих, – Анне остается только уйти, гости оттесняют ее, будто рады избавиться. Она ищет Мюриет, высматривает ее крохотную фигурку или узкое личико, берет еще один бокал с подноса, словно ей нужно за что-то держаться, но девочки не видно, и ей хочется дышать полной грудью, и вздох растет в груди, и наконец она не может больше оставаться в комнате.

Она идет к ближайшей двери. За дверью высокий холл без лестниц, стертая резьба по базальту. Она минует холл, и комнаты, где люди болтают о своей генеалогии, и любовных связях, и акульих зубах, и о том, что кого-то публично отвергли; комнаты, где говорят о бессмертных душах; комнаты, где танцуют в одиночку и парами; комнаты, где канделябры – словно охотничьи рога; комнаты со скульптурами в огнях иллюминации; комнату со скользящими дверями, неотличимыми от стекла вокруг, и за ними галерея с видом на гавань и реку, световые мозаики на воде, и ночной воздух пахнет порохом, который для Анны всегда был запахом перемен и листопада, переворота и падения, и после этой ночи навсегда им останется.

Дверь закрылась позади нее. Гомон мгновенно пропал. Словно толпа, сквозь которую Анна прошла, перестала существовать, словно зимний бал – это лишь акустика – смех, музыка и порочность, – и тишина может выключить его, как свет.

Глаза привыкают к темноте. Балконы, зиккурат террас, на всех ярусах каскады зелени. Каждая галерея обегает крыло и сворачивает к юго-востоку. По всей длине балконов ниши со скамейками, большинство пустые, только в самых уединенных темнеют фигуры. Негр в темном костюме стоит неподалеку в одиночестве, облокотившись на перила. Мигает огонек его сигареты или сигары. Она не видит Джона, если он вообще здесь.

Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, будто вынырнув к воздуху. Снег уже перестал, призрачно-нереальный, но воздух холоднее после снегопада. Пол влажный от растаявших хлопьев.

– Как я выгляжу?

Она открывает глаза. Возле нее никого. Чревовещание какое-то. Негр стоит, смущая ее пристальным взглядом, не подавая вида, что разговаривал. Но других людей рядом нет. Или же этот кто-то наверху, или внизу, вне поля зрения.

– Простите, – говорит она мужчине у перил, – вы что-то сказали?

– Вы смотрели на меня. – На этот раз она замечает, как двигаются его губы. – И как я выгляжу? – Выговор густо-черный, лондонский, отточенный деньгами, образованием и чем-то африканским, остатками элегантности и богатства.

– С пьяных глаз симпатичный, – откровенно говорит она, поскольку все ее запасы вежливости истощились, и немедленно сожалеет, и благодарна мужчине, когда он улыбается и пьяно кивает.

– Моих пьяных или ваших?

– Я еще не пила, – лжет она.

– Значит, с моих, – говорит мужчина, и теперь, когда он повернулся к ней лицом, она может хорошенько его рассмотреть. Худой и нескладный, кожа очень темная. Волосы подсфижены чудно, неровно, торчат косматыми клочьями. Что-то в нем смутно знакомое, будто он из тех почти-знаменитостей. Под пристальным взглядом Анны он становится к ней одной щекой, потом другой, как во время бритья, и отворачивается.

– Хорошая ночь.

– Да.

– Может, тут все ночи хорошие.

– Может быть, – говорит Анна. Они стоят минуту – чужаки, вместе глядят ввысь, как туристы в кафедральном соборе. – Хотя я так не думаю.

– Чужой мед всегда слаще. Вы согласны? И звезды ярче. Знаете, – говорит он, – а я вас знаю.

– Неужели?

– Точно. Мы уже встречались.

– Вот как, – отвечает она, и он ухмыляется, мило флиртует.

– Думаете, не встречались?

– Простите, не…

– Не имели такого удовольствия?

– Да. – Теперь она тоже невольно улыбается. Он опирается на локоть и шарит в кармане пиджака.

– Вот, – говорит он, и Анна берет карточку, поворачивает медный прямоугольник к огням порта.

ТУНДЕ ФИНЧ ТРЭШ-ФЕЛЬДШЕР, СПЕЦИАЛИСТ ПО АНТИВИРУСАМ, КРИПТОГРАФ, ДИРЕКТОР ПОП

Мы работаем в темноте, мы даем то, что имеем,

Наши сомнения – наша страсть,

наша страсть – наша работа.

– Тунде Финч, – безразлично читает она.

– Тунде, пожалуйста.

– Тунде, – говорит она. – я слышала о вас.

– Хорошее, надеюсь?

– Мне говорили, вы искали меня.

– И вот я вас нашел, – отвечает он, – или мы нашли друг друга. В любом случае, лучше поздно, чем никогда. – Но Анна уже не слушает его. Она отматывает воспоминания далеко назад, потом вперед. Голос мужчины эхом возвращается к ней.

– Анна Мур, не так ли? Приятно познакомиться. Я прослушал, кого вы представляете…

– «СофтМарк», – говорит она, – октябрь.

– Точно.

– Вы были в зале – в зале, где деньги делаются без вмешательства человека, — на приеме для акционеров.

– И опять верно.

– Я не вспомнила вас, простите…

– Эй. Я привык. Но я вас помню.

– Вы работаете в «СофтМарк»?

– Нет! – Он смеется. – Я акционер, за грехи мои. Иногда это значит пробыть внутри хотя бы час, прежде чем меня проводят к дверям. Мое главное преимущество в том, что Лоу никогда не устраивают сцен, если могут их избежать. Если б они могли купить невидимость, вы знаете, я думаю, они бы так и поступили. Нет, я тот, кого вы назвали бы активистом.

– Вы говорили с Джоном. – Но Тунде смеется громче, заразительно, глубоким голосом, хаа-хаха.

– Нет, я никогда не разговаривал с мистером Лоу. Или, по крайней мере, он никогда не разговаривал со мной. Я с ним знакомился много раз, но нам все как-то не удавалось поговорить…

Его голос затихает. Тунде снова отворачивается от Анны, тревожно смотрит на освещенную гавань. Горячность не идет ему, хотя черты лица легко к ней приспосабливаются, словно тревога живет в нем долгие годы.

– Анна, – говорит она, и протягивает руку, так что Тунде Финч вытряхивает себя из задумчивости, пожимает ее.

– Анна Мур. Я знаю.

Она двумя пальцами протягивает ему карточку.

– Так вы криптограф? Сегодня вас тут много.

– Похоже на то. – Он не берет карточку. Анна прячет ее в карман.

– И трэш-фельдшер, что бы это ни значило. – Он снова смеется, добродушно, приятно.

– Трэш-фельдшер – это смесь двух терминов. Я лечу компьютеры, удаляю разные бесполезные данные – трэш, который перезагружает систему, наносит ущерб, ослабляет защиту. Я фельдшер, исцеляю повреждения и слабость. И, как написано на моей визитке, я примерно так же работаю с вирусами.

– Вы компьютерный хакер, – говорит она, и он улыбается, не разжимая губ.

– Хакер для друзей, кракер для врагов.

– И в чем разница?

– Кракер ломает систему за деньги или ради удовольствия. Хакер это делает, только чтобы найти слабые места. Я считаю себя профессиональным хакером.

– И вы хакер и есть?

– Иногда. Было время, когда я сам писал вирусы – как мистер Лоу, – и мне это нравилось. Но теперь компании, против которых я работал, приглашают меня работать на них. И я принимаю приглашения, когда меня устраивает цена.

– А в остальное время?

– А остальное время принадлежит мне, я глава интернет-сообщества профессионалов и любителей моего дела. Мы называем себя Профессионалы Обратного Программирования.

– ПОП. – Она допивает остатки в своем бокале. – Забавно. И это название я тоже знаю.

– Тогда примите мои поздравления, – говорит Тунде, улыбаясь, но невесело. – Вы одна из немногих.

– Я искала информацию о Джоне. Я почти навестила ваш сайт.

– Выходит, мистер Лоу свел нас не однажды. На нашем форуме часто обсуждают его работу.

– Профессионалы обратного программирования. Неплохое название. Мне должно быть страшно?

– Нет, пока у вас нет характерной фобии перетрудившихся и дистрофичных компьютерных программистов. – И добавляет неожиданно серьезно: – Но нам всем стоит бояться, раз уж вы спросили.

– Понятно, – говорит Анна, будто и впрямь понимает. Вспоминает слова Аннели: Они всегда каким-то образом сюда проползают, и всегда такие таинственные. Можно подумать, знают что-то, чего не знаем мы. – И что вы делаете со всей этой властью?

– Мы пытаемся расширить поле применения хакерской философии. Тестирование, исключение уязвимости и тем самым усиление защиты.

– Достаточно честно. Звучит неплохо. – Она опирается на перила рядом с ним. Террасы спускаются вниз гигантскими ступенями. – Не думаю, чтобы мне доводилось прежде сталкиваться с хакерами-философами. Или даже не философами.

– Вы встречались со мной.

– Я имею в виду по работе.

Он снова кивает, медленно, почти кланяется.

– Мы что-то вроде черного рынка.

До нее доходит медленнее, чем ей хотелось бы. Больше времени на ответ.

– Не помню, чтобы я говорила вам, чем я занимаюсь.

– Не говорили.

– И что еще вы обо мне знаете? – Он неловко покашливает.

– Простите, если я смутил вас. Моя работа заключается в том, чтобы быть в курсе дел мистера Лоу. Так получилось, что вы оказались связаны с ним. В «СофтМарк» я попытался выяснить, кто вы. К сожалению, меня попросили уйти, прежде чем я смог это сделать. Когда я узнал, что вы работаете в Налоговой, что вы, некоторым образом, власть, я подумал, что, возможно, вы сумели бы мне помочь. Я пытался связаться с вами, но вы ни разу не ответили – возможно, мой адрес не внушил вам доверия. Затем, когда я получил список гостей на сегодняшний вечер, я увидел там ваше имя. Я подумал, что, если смогу встретиться с вами, поговорить, если вы хотя бы выслушаете…

– Что я должна выслушать?

– То, что мы должны вам сказать.

– Мы?

– Профессионалы…

– Конечно. Вообще-то я не уверена…

– Анна, сколько времени вы потратили, размышляя о том, чем на самом деле занимается мистер Лоу? Криптографией?

– Очень много. Это значит – нет, спасибо, если для вас это одно и то же.

– Но это не одно и то же. Можно, прошу вас, можно я объясню?

– Мне кажется, вы в любом случае станете объяснять, – говорит она, и второй криптограф вздыхает, разглядывая ее, пока она не смеется, громко и принужденно, над его серьезностью.

– Криптография – прекрасная наука.

– Неужели?

– Да. Это наука сокрытия, а укрывательство бывает прекрасно. Криптография может взять алфавит и складывать его внутрь себя, снова и снова, как оригами, пока буквы не станут цифрами, а цифры – двоичным кодом. Она может спрятать чертеж оружия в разговоре о снеге, в пятнах света на поезде, в генетической структуре цветка. Но она может и раскрыть все это. Искусство прятать – это еще искусство раскрывать секреты. Это наука создателей кодов, но это и наша наука. Ответственность тех, кто коды ломает.

Он говорит тихо и быстро, его лицо мрачнеет от подступающего разочарования. Он не смотрит на Анну, словно, думает она, боится, что она его прервет. Будто поднимет глаза – и ее не окажется.

– Иногда эти профессии суть одно и то же. Кодеры и хакеры не всегда враждуют. Волей-неволей мы партнеры в процессе изобретения. И все потому, что единственный способ сделать код сильнее – узнать, в чем его слабость. И покуда код не взломан, нет другого способа узнать наверняка, где его слабое место. Это парадокс: единственный путь действительно проверить код – сломать его. Без нас, хакеров и взломщиков, может вообще не быть никаких кодов. Никто не станет создавать второй код, если не взломан первый. Но история криптографии говорит нам, что какова бы ни была слабость, всегда найдется кто-нибудь, кто ее отыщет. Вне зависимости от мотивации, кто-нибудь непременно попытается. И слабость всегда обнаружится.