Текст книги "Криптограф"

Автор книги: Тобиас Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– И другие новости: первые судебные иски к Джону Лоу поданы в семи городах Японии. Гражданские иски против Лоу и «СофтМарк», компании, несущей ответственность за СофтГолд, грозят в ближайшие недели вылиться в тысячи подобных исков, и британские суды готовятся…

Она так и не купила новый холодильник. Все эти недели питается едой на вынос, холодной утром, горячей по ночам, ест одно и то же дважды в день, в доме скопились коробки – хрупкие, тошнотворные, – и они угнетают ее. Теперь вместо них фрукты, каждый дороже, чем она может себе позволить, и на удивление дешевые пирожные из еврейской лавки на Лоуэр-Марш. Утка и грецкие орехи, соленая рыба и зеленые манго.

Она приглушает радио, заворачивает два пирога в бумагу, берет с собой в машину и съедает по дороге, на восток к Вестминстеру и дальше.

Оба города снова изменились. Чудной праздник увядает. Один магазин из двух или трех еще закрыт щитами или решетками. Людно, как всегда, но толпы теперь собираются в странных местах, будто потеряли природный инстинкт навигации. Центральные улицы пусты, но Гайд-Парк битком набит зеваками, неумолимо терпеливыми под деревьями. Анна не понимает, чего они ждут. Когда кто-нибудь что-нибудь скажет, когда что-нибудь случится.

Возле Тауэра она пересекает реку. Дорожные предупредительные щиты над головой, один темный, второй сигналит, что к востоку дорога свободна. Она размышляет, не о том, что впереди, а о первых днях в Налоговой. Тенью следует за ментором. Лоренс учит ее.

Всегда помни, ты работаешь не только с цифрами.

Его голос согревает ее. Запах его кожи. Его свежесть, как одеколон.

А с чем еще я работаю?

Ладно. Человек живет в маленькой стране. Девятнадцать лет он откладывает все, что может. На двадцатый год – подъем фондовой биржи. Все вкладывают деньги, куда ни плюнь – эксперт. Соседи богатеют в один миг. Человек вкладывает свои сбережения, и рынок немедленно падает. Люди теряют денъги, землю, все уходит на возвращение ссуд. И наш парень теряет все, что имел. Как он поступит? Сойдет с ума?

Как будто это вопрос. Лоренс смеется. Ей тогда это не нравилось. Что он смеется над ней. В ту ночь она поедет домой вместе с ним, в первый раз, выпьет с ним за полночь, уснет на кушетке в кабинете. Проснется, а он стоит над ней. Голый, с ноющим членом, набухшим, как синяк.

Конечно, сойдет с ума. Ты бы не сошла?

Может быть. Не знаю. А ты?

Мы не обо мне говорим, благодарение господу. Мы говорим о нем. Из-за чего он сойдет с ума?

Из-за денег. Пожимает плечами. Просто денег. И Лоренс мотает головой, так серьезно, что лучше бы снова посмеялся.

Не только из-за денег. За деньгами всегда что-то есть.

Рядом с Fret Maritime, Fret Arien она тормозит. Над Эрит-Рич бесцветное небо, растерявшее голубизну. Пара дюжин людей ждут у ворот. Трое полицейских переговариваются в стороне. Она выходит из машины, никто не смотрит, только женщина в льняном костюме наблюдает, как она приближается.

Стены обезображены. Очертания надписей, тусклые неоновые краски, граффити уже затерты до неразборчивости. Запах мочи, политой химическим освежителем воздуха. Тонкие, сухие лепешки дерьма. Широкая вмятина на воротах, словно их безуспешно пытались протаранить. У разбитой панели интеркома глазом циклопа болтается слепая разбитая камера слежения.

Анна идет к полицейским. Они поворачиваются все сразу, двое мужчин и женщина. Похожие, как тройняшки, профессионально доброжелательные непроницаемые лица. Она уже вынимает карточку, пускается в объяснения, но женщина останавливает ее:

– Вы здесь по делу?

– Да, вообще-то да. Я из Налоговой. Я сотрудничаю с детективом Минтсом, Нью-Вайн-стрит…

– Минтс. – Голос обесцвеченный, холодный, без всякой связи с выражением лица. Один из мужчин берет у Анны бумаги. – У вас есть удостоверение личности?

Она протягивает карточки. Пока женщина проверяет ее отпечаток в компьютере, третий полицейский снимает с пояса мобильный, звонит, говорит очень тихо, Анна не разбирает слов. Только чувствует, что говорят о ней, интуитивно, и ей неприятно.

– Хорошо. – Женщина возвращает Анне карточки, смотрит на коллег. – Что-то не так?

Офицер с телефоном качает головой:

– Ее ждут.

– Проводить вас некому, – сурово сообщает женщина. – И дом довольно далеко от ворот…

– Я здесь бывала, – говорит Анна, и офицер поднимает брови, словно поверить не может, что ее перебили.

– …так что постарайтесь не заблудиться. Они готовы? – Полицейский с телефоном кивает. – Возвращайтесь к машине. Когда ворота откроются, езжайте. Прямо, налево, третий поворот направо и прямо до конца. Если какие-то гражданские попытаются последовать за вами внутрь, остановитесь и дождитесь, пока мы с ними разберемся. Вы поняли?

Да, говорит она, я поняла. Возвращается к машине, садится за руль и ждет. Двое полицейских оттесняют зевак от ворот, но ворота не открывают. Негромко тикают часы на приборной панели. Анна и не подозревала, что их вообще бывает слышно. В холодном затхлом салоне ее трясет.

В окно стучат, так близко, что она вздрагивает. Поднимает глаза, ожидая увидеть женщину из полиции – слава богу, за стеклом женщина в льняном костюме.

Анна открывает окно. Женщина склоняется к ней и улыбается.

– Здравствуйте, – говорит она. Судя по выговору, восточное побережье Америки. – Вы внутрь?

Анна что-то отвечает, не вполне да, но этого, очевидно, хватает.

– Вы родственница?

– Нет. – Она смотрит на полицейских, на ворота. – Простите, мне надо…

– Значит, по делу, – говорит женщина. Даже не спрашивает. – Не возражаете, если я задам пару вопросов?

– Простите, я…

– Всего пару вопросов. – Женщина нагибается ниже, все так же улыбаясь, голова наполовину внутри. Блокирует окно. Теперь Анна видит ее руки. В одной телефон, в другой диктофон. – Вы давно знакомы с мистером Лоу?

– Я не…

– Вы его не знаете. Хорошо. Вы из полиции? Нет. – Проницательные, улыбчивые глаза. – Правительство?

– Нет. Да – послушайте, мне вам нечего сказать. Не могли бы вы…

– С кем вы собираетесь там разговаривать? Не с семьей Лоу, правильно? Как вы относитесь к этому?

– Нет, – говорит она: не ответ, но отказ. Ее ладонь на ручке окна. Секунда – и оно закрыто. Но она внезапно представляет себе, что случится. Женщина не отступает, улыбается, втискивает голову. Стекло все ближе к шее.

– Анна Мур!

Команда полицейского эхом разносится по узкой улице. Улыбка журналистки меркнет. Она вытаскивает голову из машины и выпрямляется, не виновато, а с гримасой сожаления. Позади нее женщина из полиции. Впереди открываются ворота. Анна поднимает стекло, заводит мотор и едет.

Никто не следует за ней. Фигуры полицейских уменьшаются в зеркале заднего вида. Налево, на третьем перекрестке направо. Дом ближе, чем она помнит, расстояния знакомые и потому коротки, на дороге никого – нет Мюриет – никто не поможет и не помешает. Неожиданно быстро она проезжает под тисовой изгородью, листья по-прежнему ровно подстрижены, как мох, гравий ровный там, где дорога выходит к полукруглой площадке.

Дом закрыт, двери заперты, в гавани пусто. Стеклянные стены верхних этажей поляризованы, преграждают путь свету. Рокот вертолета над головой. Анна стучит несколько раз, потом замечает у двери интерком. Вторая камера слежения, неразбитая, полускрыта притолокой и плющом.

Она жмет кнопку. Тишина. Внутри ничто не отзывается. Сквозь стекло ей виден фонтан, пруд, желоб.

Легкое мерцание возле камеры. Трещит статика, но голоса нет, только вздох, то ли человек, то ли механизм. Щелчок замка, дверь приоткрывается. Она в третий раз входит в дом.

Люстры погашены. Вещи громоздятся вдоль стены: пара старых латунных телескопов, массивных, точно пушки; груда ковров, футов десять толщиной, как из былин. Никаких признаков жизни, только прудовые рыбы высовывают носатые морды из бассейна.

Дом словно брошенный. И она вспоминает, понимает, что он всегда был таким. Даже когда все они были здесь, Джон, Аннели, дети со своими играми и страхами, когда зал был полон гостей, и разговоров, и смеха. Здесь жизнь всегда проходила мимо живущих.

Она идет во второй зал, останавливается у подножия лестницы. Шум воды в атриуме, отдаленный гул вертолета – убрать их, и дом погрузится в беззвучие. Может, здесь вообще никого нет, может, ее пропустили по какой-то электронной оплошности. И не только Джон ушел отсюда, но и все остальные. Она вспоминает вопрос журналистки. С кем вы собираетесь там разговаривать? Не с семьей Лоу, правильно?

– Анна Мур, – говорит голос рядом, как будто ее имя – приятный сюрприз. Теренс стоит в дверях между залами, сунув руки в карманы куртки. – Мне говорили, что вы вернетесь.

– Я вас не слышала, – говорит она, потому что это правда, и телохранитель мягко улыбается, с сожалением, как всегда.

– Мне говорили, что вы захотите вернуться, но я не поверил. Не думал, что вы отважитесь.

– Их нет, – беспокойно говорит она. – Они здесь?

– Нет.

– Где они?

Он отворачивается, вынимает руки из карманов, будто ожидая кого-то увидеть.

– Ну, – бормочет он, – тут и там. Зависит от того, кого вы ищете, верно? Но сейчас тут я один.

– Почему?

– Потому что это моя работа. Я присматриваю за домом. Концы подвязываю, понимаете. Свет гашу.

– Я не об этом.

– Почему они уехали? Я думал, вы догадаетесь. Я бы решил, что это очевидно, при сложившихся обстоятельствах. Как ваши дела, Анна?

– Прекрасно.

– Хорошо, – говорит он, – Хорошо. Хоть что-то.

Его злость почти неуловима. В голосе ее не слышно. Если бы она его не знала, никогда бы не заметила. Он стоит между ней и входом, очень маленький и неподвижный, свет бьет ему в спину. Может, он ее не выпустит, если она захочет уйти.

– Вы знаете, где он? – Он качает головой. – А Аннели? Она забрала Натана? Когда они уехали?

– Наверное, вчера.

– Теренс, – говорит она, – мне нужно с ней поговорить. Я должна найти Джона. Очень важно…

– О, я в этом не сомневаюсь, – холодно отвечает он. – Вы делаете важную работу. То, что вы сделали, очень важно.

– Я ничего не сделала, – говорит она, но голос ее тише, чем ей хочется, почти смиренный, – будто я виновна, думает Анна, почему так? – и Теренс продолжает, будто не слышал ее:

– Забавно, правда же, как они теперь всем понадобились. Раньше о них никто не беспокоился. Ее доконали иски. Юристы прикончили. Они толклись тут каждый день, звонили, задавали вопросы. Спрашивали об их жизни. Все это ее, видите ли, все вот это, но они уж постараются. Сказали, что она соучастник мошенничества, – продолжает он, уставясь в пустой изгиб лестницы. – Что развод был незаконный. Но, по-моему, это неправда, как вам кажется? Вряд ли мистер Лоу стал бы делать что-нибудь незаконное.

– Вы, наверное, скучаете по ним, – говорит она, и он опускает глаза, глядит на нее, затем в пол, лица не видно.

– Скучаю по ним, – повторяет он. – По ней не скучаю. Мы никогда не ладили, если хотите знать. Нет, – говорит он, – я не скучаю по ней.

Молчание растет между ними. Что-то прошло, какой-то порыв к насилию. Телохранитель почти неподвижен, но Анна ощущает, как его покинул гнев. Она садится на нижнюю ступеньку, осторожно, холод камня проникает сквозь тонкую ткань юбки. Спустя мгновение Теренс встряхивается.

– Я принесу вам стул.

– Не надо.

– У нас тут полно стульев, – говорит он, не двигаясь. И чуть тише: – Очень много. Вы не поверите, сколько здесь стульев.

Она кладет портфель на колени, открывает. Компьютер утопает в бумажном оползне. Она перебирает листы. Вот она – распечатка формата A3, Джон Лоу под открытым небом.

– Вы не могли бы кое-что для меня сделать?

– Что?

– Посмотрите.

Он идет через зал. Приближается, и она видит, что глаза у него влажные.

– Я ее помню, – говорит он. – Хорошая фотография.

– Вы знаете, где это снимали?

Он качает головой:

– Но она мне всегда нравилась.

– Мне тоже. – Он поднимает на нее глаза. – Посмотрите на небо.

– А что с ним?

– Видите свет?

Медленно, угрюмо он пожимает плечами.

– Теперь вижу. Не понимаю, что здесь особенного. Что-то с фотографией, да? Это же не…

– Свет отражается от облаков. Но не снизу – сверху. Даже цвета отражаются. Красный и зеленый. Видите?

– Так-так, – бормочет Теренс. Склоняет голову набок, щурится. – И что это такое? Закат?

– Вряд ли. Цвета не те.

– Тогда северное сияние. Вы об этом подумали, да?

– Или южное полярное. Они вроде на обоих полюсах одинаковые. Сначала я думала, что это Антарктика. Я знаю, у него там недвижимость. Но это не так.

– Да, – кивает он. – Я там был с ним несколько раз. Минеральные месторождения. В Антарктике нет деревьев. Ни одного. Такое не забудешь.

– Есть еще какие-то места, где у него собственность, где это могли снять? Где вы с ним были?

– Я не помню. Он никогда особо не бывал в городах, но все равно большинство его владений – в больших коммерческих центрах. Не то чтобы я везде бывал. Иногда он покупал места, которых и сам никогда не видел. Но нет, ничего такого я не помню.

Она поднимается на ноги. Так близко – ближе они никогда не были, – и она понимает, что на целую голову выше его. Внезапно ее страх нелеп, нелепа мысль, что он мог казаться угрозой.

– Тогда Аннели.

– А что Аннели?

– Она же из северной Европы? Из Скандинавии?

Он утвердительно ворчит, будто она отвлекает его от картинки.

– Скандинавка, в любом случае. Финка. Думаете, это у нее на родине? Летний дом? Вроде того?

– Вроде того, – говорит она. Но телохранитель смотрит исподлобья, с каким-то удовлетворением, и раньше, чем ее сердце замирает, она осознает, что ошиблась. – Почему нет?

– Ее родители переехали в Америку до того, как она встретила мистера Лоу. Она тогда много работала. Концерты и так далее. Я так понимаю, они с ней не ладили. И с мистером Лоу тоже. Не приняли его. Непростые люди, я думаю. Но в Финляндии ничего нет. Вряд ли мистер Лоу там бывал, – говорит он, словно это одно и то же.

Она убирает фотографию.

– Где они живут, в Америке?

– На каком-то острове. Где-то южнее Мексиканского залива. Остров Дельфин, есть такой? Я не знаю, никогда там не был. Я с ним ездил только по делам. Вряд ли оттуда видно северное сияние или южное. – Он откашливается. – Ну, простите.

Она молчит. Чувствует, что он ждет ответа. Вертолета больше не слышно, и вода замолчала в пруду и желобах, словно все отзвуки уничтожили друг друга.

– На что вы надеетесь? – наконец спрашивает он и снова сердится. – Думаете, он там? Там, где это снято?

– Не знаю, что я думаю.

– Почему вы так думаете?

Потому что он такой счастливый, думает она. Глупо говорить это вслух, но она все же говорит:

– Потому что он тут счастливый.

Теренс берет фотографию за уголок, поднимает повыше. Вглядывается.

– Да, – произносит он, наконец; выдох – словно запыхался. – Да. Я никогда не видел его таким счастливым.

Она добирается домой лишь к вечеру. Она мечтает о семи часах сна. Стоит в задней комнате, глядя на октябрьские деревья, и пытается вообразить континент, где их нет.

Она оставляет на ночь свет, приглушает его, и тут звонит телефон. Трубка внизу, она наверху, и когда Анна добралась до телефона, он уже проскакал по столу, точно беглый краб. Она ловит его, когда он соскальзывает вниз.

Оставлено сообщение. Номер она не узнает. Нажимает кнопку, и Теренс покашливает в трубке, представляется, голос тихий, при передаче дребезжит.

– Это Теренс. Я звоню, чтобы… Ну, я вам его нашел, этот остров. Дофин, не Дельфин. Я ошибся. И я хотел извиниться. Мне было тяжело. Я хотел сказать, что ничего против вас не имею. У вас своя работа, у меня своя. Хотя я все равно не знаю, где он, я сказал правду. Но вы спрашивали о миссис Лоу, и я говорю вам. Остров Дофин. Не забудьте.

Она ждет Лоренса на ступенях многоквартирного дома. Почти полдень, мрачный и низкий, всего несколько человек входят и выходят из здания. Входит пара лифтеров, выходит женщина в черном платке, подолом задевает Анну, медлит возле канала, глядя в спокойную воду.

– Ты опоздал, – говорит Анна, когда он является, и он сердито глядит на нее поверх букета цветов и батона хлеба.

– Я никогда не опаздываю. Это ты пришла раньше, или мои часы отстают. Хоть бы спасибо сказала, что я купил тебе завтрак! И с каких пор ты куришь? Ты выглядишь отвратительно.

– Ладно, не сыпь мне соль на рану.

– Да не хотелось бы. Ты заразная?

Она сминает окурок о лестницу.

– Очень смешно. Дай мне что-нибудь понести.

– Не нужны мне твои одолжения.

– Что за глупости!

Она забирает у него хлеб. Он несет цветы. Лифты не работают, и они идут на седьмой этаж пешком в угрюмом молчании. На кухне она отыскивает вазу, а он готовит еду. Он принес белые маки, податливые бутоны распустились несколько дней назад. Она думает, как он за них заплатил. У него никогда не было много денег, а она больше не может позволить себе покупать цветы.

Она переносит вазу в кабинет, ставит на подоконник. На улице женщина в платке начала готовиться. К груди прижата скрипка, женщина склонилась над ней, красный лоскут расстелен у ног – тряпочка для твердой валюты.

Три дня после поездки в Эрит-Рич. С той поры она спала, лишь, когда сон заставал ее врасплох. По ночам сердце колотилось и будило ее, настойчиво, стучало часами, будто снова что-то случилось; будто один из Лоу умер, или его нашли – ночью это казалось ей даже хуже смерти, – и надежда на сон истощилась. Поэтому Лоренс прав. Вероятно, выглядит она не лучше, чем себя чувствует. Иногда ей кажется, что он вообще всегда прав.

Он приходит с подносом, ставит его на пол, садится на корточки, чтобы разлить чай. Низкие стулья между ними, она садится и берет чашку у Лоренса из рук. Лишь когда он предлагает ей тарелку с гренками, обжаренными в молоке с яйцом, она качает головой. Его лицо темнеет.

– Ничего не ешь?

– Прости. Может, потом.

– Хорошо, подождут. Так. Ты спишь?

– Немного.

– Немного. – Стоя на коленях, он ставит тарелку на деревянный поднос, в точности туда же. – Ты и раньше мало спала. А вот что, интересно, должно случиться, чтобы ты перестала есть? – Он слегка улыбается. – Что тебя грызет?

– Они попросили меня найти Джона.

– А ты не хочешь?

Он смотрит на нее снизу, ожидая ответа. Наконец она мотает головой. Он думает, это и есть ответ, хотя она не то имела в виду.

– Я удивлен. Я думал…

– Нет, – говорит она, – я хочу. Я хочу его найти. Мне нужна твоя помощь.

Он кивает.

– Все что угодно.

Она отставляет чашку, к чаю не притронулась.

– Ты мне однажды сказал, что у тебя остались связи, – говорит она. – Это правда? Я серьезно.

– Ты в последнее время всегда серьезна. Мои друзья всегда со мной, покуда я с ними не пью. – Он усаживается на стул с чашкой в руке. – У меня повсюду связи, раз уж я сам об этом заговорил.

– В американском Налоговом управлении?

– И там тоже, разумеется. Они, конечно, не ФБР. Но есть несколько человек, которых я могу попросить об услуге. Если ты об этом. – Он отхлебывает чай, глядя на нее. – Анна, что происходит?

– Мне нужно кое-кого найти.

– Ну, так найди. – Он ставит чашку, хмурится. – У тебя за спиной Налоговая. Зачем тебе я?

– Но я не прошу Налоговую, – говорит она. – Я прошу тебя.

Он долго смотрел на нее. Его неодобрение постепенно искажается, обращаясь почти в изумление. Наконец он шумно выдыхает, словно от этого может стать легче.

– Ясно, – говорит он. – ты никогда не сдаешься, да?

– Я так и не поняла, – отвечает она, – почему ты хочешь, чтоб я сдалась. – И лицо его исказилось, будто она задела больное место.

– Ладно. Ладно, я попробую.

Они вместе выпивают. Он говорит, что ничего крепче не пил целую неделю. Она отвечает, что рада за него, и действительно рада, это уже немало. Он не говорит, что делал это ради нее. Снаружи опять дождь. Скрипка заикается, утихает.

Он провожает ее до парадной двери. Внизу ладонями обхватывает ее лицо, руки его холодны, или ее лицо пылает, одно из двух. Он желает ей удачи. Она спускается по ступенькам, и тогда он окликает ее.

– Не позволяй им решать за тебя.

– Кому?

– Налоговой, конечно.

Она замирает под дождем, оборачивается.

– Что я должна решить?

– Будешь ты бежать или охотиться. Бежать с лисой или охотиться с гончими.

Ближайший город Галф-Шорз, ближайший аэропорт – Мобайл. Но без СофтГолд мир замедлился. Каждый сайт авиалиний предупреждает, что горючее подорожало, цены на билеты выросли, а количество рейсов сократилось. В аэропорту Мобайл нет мест на месяц вперед. Другой маршрут она ищет десять дней: билет до Нового Орлеана и машина напрокат.

Самолет взлетает из района порта, в изморось, оставив позади величественные огни башен двадцатого столетия. Момент отрыва от земли нравится ей с самого детства – чистый свет над облаками, душа взмывает. Теперь он еле отвлекает ее от самой себя. Ее мысли мчатся вперед, руки трясутся от предвкушения.

Мужчина в соседнем кресле меряет ее взглядом лишь однажды, будто мысленно раздевает, а затем поворачивается к проходу. Она скидывает туфли, ставит портфель на пол между ног, и, едва меркнут посадочные огни, достает компьютер, проглядывает все, что есть, читает те же строчки снова и снова, пока ее не начинает тошнить.

Она сидит, откинув голову, часто дыша. Пахнет дешевым парфюмом и рвотой. Наконец, чтобы укротить тошноту, она встает, идет по темному салону. Ряды перекошенных лиц – люди пытаются уснуть. Стюардесса улыбается, протискиваясь мимо, ночь за бортом стремительно уносится прочь.

Номер дома на Одюбон-стрит, остров Дофин, Алабама. Телефон и электронная почта, ни тем, ни другим Анна не воспользовалась. Краткие налоговые справки: Ями и Суви Нумминен, авиаслужащий (мужчина, на пенсии), консультант по менеджменту (женщина, на пенсии): скелеты двух жизней. Девичья фамилия Аннели. За эту информацию Анна должна благодарить Налоговое управление США, а за Налоговое управление – Лоренса. За годы работы она общалась с этой организацией, но не завела знакомых, которых можно просить о помощи. Никого, чтобы попросить о конфиденциальной услуге. У Карла были контакты, но помог ей не Карл. Не Карла она готова была просить.

Они приземляются раньше. Машина ждет в условленном месте. Анна сверяется с картой, раскладывает ее на сиденье. Кто-то оставил упаковку злаковых хлебцев в бардачке, Анна открывает ее и жует по дороге, голод надвинулся вместе с рассветом. Вот теперь я точно здесь, думает она, теперь я здесь ела. Небо – как рисовая бумага, бледнеет, проясняется.

Она сворачивает на федеральное шоссе, на восток вдоль побережья. Справа Мексиканский залив – зелень и острова тянутся до горизонта. Указатели в Мобайл и Галф-Шорз, но не к Дофину. На карте – элегантное устье реки Алабама, рогатое и с хвостом, окаймленное зеленым, красным, желтым, точно портрет экзотического океанского животного.

Уже несколько лет она не видела моря. В детстве часто бывала на море, хотя никогда особо не путешествовала. Летом и зимой они ездили на каникулы в Голландию, к отцовским родителям, потом только к бабушке. Дневные вылазки в Зандвурт. Зимой весь во льду, а летом – словно другая страна, с пыльным запахом жары.

Она щурится, вспоминая. Один раз они попали на ярмарку с лотереей в честь какого-то местного праздника. Они с Мартой купили два билета и выиграли килограмм тигровых креветок. Даже фотография сохранилась: двое детей держат мешок, гордые, точно рыбаки. Несколько дней они питались одними креветками, высасывая их еще морожеными, как ледяные кубики. А однажды поехали на остров к северу, на один из западных Фризских островов, громоздкий паром ходил между скрытыми отмелями. Анна вспоминает суровую сталь моря и сдержанность людей. Улыбки приветливы, но непроницаемы. При появлении посторонних разговоры ныряли в молчание. Вроде застенчивости, но в конечном итоге скорее гордость, чем застенчивость. Тверже.

На острове хорошо прятаться, думает она. Но только островитянину. Остров хранит свои секреты при себе.

Луизиана – Миссисипи – Алабама. Приличный темп. К восьми тридцати пересекла две границы штатов. Вокруг появляются предместья Мобайла, сборные промышленные конструкции на севере, ряды домов вдоль побережья. Еще не начался ноябрь, а вдоль шоссе уже рождественские щиты.

Поздравляем с Рождеством. Причал Мобайл, крупнейший в мире лесоперевалочный терминал!

Санта Клаус на небесном фоне, рядом – дельфины.

Вскоре она сворачивает с федерального шоссе, неторопливо, неуверенно едет сквозь города, где, кроме главных улиц, ничего толком нет. Десять минут на восток к Паскагуле – и показался мост: нескончаемые бетонные перекладины тянутся через канал. В конце моста, за много миль от берега – снова земля, низкая и плоская, как сам залив. Вокруг Дофина волны зеленые, голубые, сверкающие.

После федерального шоссе машин вокруг меньше с каждой развилкой. Уже почти ни одной. Она проезжает полмоста – мили две, думает она, если не больше, – и одинокий мотоциклист обгоняет ее, выезжает на соседнюю полосу. Навстречу – школьный автобус, машут руки, улыбаются лица. Траулер прополз внизу, вытягивая из воды утренние сети.

Теперь она видит дома. Башня маяка, ясный свет. Марсианское здание водонапорной башни. Пеликаны на северной пристани, сидят рядком, раскидали крылья, точно грязное белье. Она приближается, ее ловит морской бриз, машина содрогается на встречном ветру.

Нависает водонапорная башня. Улицы Дофина пустынны, как и мост. Вдалеке, в перспективе улиц вздымается море. Две заправки, устричный бар на деревянных сваях (ЗАКРЫТО ДО АПРЕЛЯ), автомойка, рыбный базар. Сломанное штормовое окно прислонено к витрине прачечной. Из дверей выходит женщина, кидает мешок с бельем в микроавтобус. В зеркальце Анна видит, как машина разворачивается, из-под колес швырнув песок на щебенку.

Она совсем иначе себе это представляла. Чего она ждала? Комфорта, конечно. Курортный городок, уютный дом на величественной улице. Деньги, подумала она: в мире Джона она к ним привыкла. А здесь – одни воспоминания о богатстве. Ссадины от потерь, искалеченное упрямство рабочей окраины. Улицы уворачиваются от моря, словно однажды ночью оно может подняться и смыть их в небытие.

Карта слишком крупного масштаба, деталей немного. Единственная улица с названием – проспект Бьенвилль – тянется от рога острова до хвоста, просеки и тупики разбегаются, точно позвонки. Анна крутит головой, отыскивая указатели, но видит главную улицу, еще не доехав: дома здесь больше и основательнее. Машины, припаркованные возле «Единого Банка Мобайла», фигуры в окнах морского ресторана «Форт-Гейн». Она тормозит, расстегивает ремень безопасности, широко зевает, словно кошка только очнулась от долгого сна.

Запах водорослей и бензина. Бриз треплет волосы. На углу каждого переулка указатели, но ни одного на Одюбон, а запахи из ресторана снова будят голод. Она пересекает проспект, дергает дверь, заходит под треньканье электрического звонка.

Несколько посетителей, трое мужчин без пиджаков, две старухи, завтракают, никто не торопится. Женщины внимательно уставились на нее, ножи и вилки зависли в воздухе. Мужчины взглянули мельком. Над стойкой с газетами табличка «Пожалуйста, подождите», и она берет газету, читает, прячась от взглядов.

Секреты «Кефали» из первых рук: Как завести машину, застрявшую в песке, домашние лекарства из медуз и что такое противотечение?

– Чем могу служить?

Она поднимает глаза. Официантка лет пятидесяти, рот хмурый, глаза приветливые. На бэджике написано имя и блюда дня, хотя какой-то миг ее накрывает джетлаг, и она читает блюда, почти как прозвище. Нэнси Ореховая Зубатка.

– У вас есть меню?

– Конечно. Садитесь, пожалуйста. Кофе?

Она садится. За соседним столиком самый морально нестойкий из мужчин тревожно оглядывается куда-то в сторону нее, будто она принесла с собой запах надвигающегося дождя. Меню длинное и много раз переписанное черным фломастером. Она заказывает кофе и маисовый хлеб, соленья и копченого люциана.

– Для рыбы пока рано. Майк еще завтрак готовит. Разве что обжаренных креветок могу вам принести.

Анна закрывает меню.

– Хорошо, пусть будет завтрак. Что угодно.

– Подождите немного. – Официантка уходит в кухню.

Анна одна, джетлаг снова бьет по голове. Где это она? Болит голова, Анна осторожно прижимает ладонь ко лбу. Что будет, думает она, если сейчас войдет Аннели? Разозлится, увидев Анну здесь, где ей не место? Или испугается? Схватит графинчик с уксусом у двери, запустит в Анну? Убежит?

А самой Анне-то каково? Не сердится и не то чтобы напугана. В животе нервическая легкость. Скоро Анна встретится с Аннели, и каково бы ни было Аннели, она не захочет, чтобы ее обнаружили. Надо придумать правильные слова.

Но она закрывает глаза и вообще перестает думать. Мурлычет радио. Сообщения о пробках и грядущих приливах, старая музыка и новости судоходства.

– О'кей, – кричит Нэнси Ореховая Зубатка из кухни. – Майк вам сготовит.

Анна оборачивается. На столе кружка с кофе – Анна не помнит, чтобы официантка подходила. Она пьет кофе, он еще обжигает, от пара и кофеина краснеют щеки, она приходит в себя.

Еда отличная. Даже еще лучше. Она ест так, будто несколько дней голодала. Когда заканчивает, официантка подходит и улыбается, забирая тарелку:

– Всегда приятно видеть пустую посуду. Хотите еще чего-нибудь? Есть свежие кукурузные оладьи. – Она вопросительно поднимает брови, выставив руки, все в муке.

– Только счет.

– Конечно. Вы англичанка, правильно?

– Правильно, – говорит она, и официантка снова улыбается.

– Я догадалась. Раньше у нас тут бывали англичане. Один раз, правда.

– Не подскажете, как найти Одюбон-стрит?

Нэнси кивает на восток:

– Прямо по проспекту, не промахнетесь. На углу мотель «Дофин». – Дауфинн, слово получается по-американски гладкое. Нэнси стоит, в руках посуда, переминается с ноги на ногу. Ждет чего-то. – Дальше по этой дороге ничего нет, кроме птичьего заповедника. Вы птиц приехали смотреть?

– Нет.

– Ну конечно. Я этих любителей знаю. Может, вы на рыбалку?

– На рыбалку, – говорит она, будто соглашаясь.

– А удочки ваши наверняка в машине. Проверяйте, чтобы двери были заперты, народ тащит все, что плохо лежит. Надолго приехали?

– Не очень. – Она тянется за кошельком, достает карточку. Нэнси берет ее двумя пальцами. Неохотно отчаливает, возвращается с квитанцией и опять стоит, большие руки повисли, взгляд добрый, пустой, ищущий.

– Знаете, у нас тут мало приезжих в это время года.

– Вот как?

– Теперь вообще приезжих мало. – Нэнси доверительно склоняется к ней. – Мы изголодались по компании. Извините мое любопытство.

– Ничего, все в порядке.

– Не возражаете, если я спрошу, какую рыбу вы собираетесь ловить?

– Не возражаю, – она почувствовала, что краснеет. – Вообще-то я здесь не затем, чтобы ловить рыбу.

– Ловец человеков, – шепчет линялая фигура за соседним столиком, не отрывая взгляда от радиоприемника. Нэнси поворачивается к нему: