Текст книги "Криптограф"

Автор книги: Тобиас Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Вам помочь? – повторяет он чинно, будто лавочник.

– Спасибо. Я… погодите… – Она открывает сумку. Бумаги бешено шелестят на ветру, пока она в них роется.

– Если вы к Маккиннонам, вам лучше поторопиться. – Он глядит с сомнением. – Вы, наверное, захотите переодеться. Если пойдете…

– Я не на похороны приехала.

– Ну да, – говорит он, будто они пришли к соглашению.

– Я ищу место под названием Корнэг-Биг. – И тут ветер набрасывается на бумаги. Она ловит фотографию. Письмо Аннели вырывается из рук, кружится по камням, обиталищам водяных, и мчится в открытое море. Паромщик смотрит, как оно улетает.

– Надеюсь, оно вам не нужно.

Она заслоняет рукой глаза. Письмо еще видно – словно белая чайка на волнах.

– Наверное, нет, – говорит она, и это правда, но когда она неуверенно смеется, голова весело кружится.

– Прилив. Может, вам повезет. Я послежу, хотите?

– Нет, – говорит она, слишком быстро, и он оборачивается. Она складывает фотографию пополам. – Мне оно, правда, не нужно. Но все равно спасибо.

– Корнэг-Биг, – говорит он и задумчиво глядит на сигарету в ладони. Ветер сжег ее почти дотла, и он тушит ее о подошву, а окурок сует в карман, бережно, словно деньги.

– Это далеко?

Он пожимает плечами.

– Недалеко, если на машине. Но вы ведь пешком?

– Видимо, да.

– Тогда далековато.

– В какую сторону?

– Идите прямо через Аринагур. Из города направо. Полмили и снова направо. Идите до конца, и попадете на место.

– Спасибо. – Она поднимает сумку, складывает оставшиеся бумаги. Уже идет, и тут он окликает ее:

– Вы не первая.

– Что не первая?

– Не первая, – поясняет он, – кто спрашивает Корнэг-Биг.

Она понимает раньше, чем он договаривает, сердце уходит в пятки, земля из-под ног. Он опускает голову, шагает к ней.

– Идемте. Я вас отвезу.

– Нет, не надо… – начинает она и умолкает. Она устала, ударилась ногой. Он горлом вздыхает, аххх, и оборачивается посмотреть, как паром огибает мыс. Она раздумывает, стоят ли его вопросы его ответов.

Его зовут Майкл Гилкрайст. Грузовичок неестественно чист, будто Майкл подолгу его оттирает. Он разговаривает, пока ведет машину, – тихонько, толком ничего не говоря. Похороны, вторые в этом году. Снега нет уже неделю. Паром ходит чаще, теперь есть дамба в Тайри. Видимо, думает Анна, он часто разговаривает сам с собой и не слишком переживает. Он напоминает официантку с острова Дофин. Такой же голос, мягкий и глубокий, не такой жизнерадостный. Глаза внимательные и любопытные. Островитяне.

Ландшафт за окном меняется. Восточный берег Колла наг, холмы – почти скалы, а здесь к западу поднимаются ухоженные поля в оспинах снега. Века травы утрамбовали песок, овцы ощипывают большие дюны до извилистых пирамид.

Она вспоминает еще кое-что – не место, а время. Дни после падения СофтГолд. То же чувство, будто деньги значат меньше, рассеялись, как облака.

– Вы сюда надолго?

– Пока не знаю. Можно спросить? – Ухмылка.

– Всегда, пожалуйста.

– Сколько людей живет на острове?

– Две сотни. Большинство в Тайри. Один священник, ни единого банка, ни одного доктора и никакой полиции.

– Вы, наверное, всех тут знаете.

– Одних лучше, других хуже. Спросите что-нибудь другое.

– Вы когда-нибудь видели северное сияние?

– Здесь? – Он настороженно косится. – К чему это вы?

– Просто интересно.

Он отворачивается, глядит на дорогу. На единственной полосе топчутся три коровы. Майкл притормаживает, огибает их.

– Если вы ищете сияние, так вы ошиблись адресом.

– Почему?

– Firchlis[18]18
  Северное сияние (шотл.).


[Закрыть] – говорит он вроде сам себе, а потом ей: – Шустрые Парни. Веселые Плясуны, вот как их люди кличут, Cnoc-na-piobaireached. Если вы ради них сюда приехали, езжайте дальше на север.

– Вы хотите сказать…– говорит она. – Погодите. Вы хотите сказать, что их тут не бывает?

– Нет. – Он переключает передачу, минуту молчит, будто отвлекся. – Нет, я этого не говорил. В это время года в ясную ночь что-то увидеть можно. Но это уж как повезет. Замерзнешь, дожидаясь. Настоящего северного сияния годами не бывает. Такого, чтобы пляски на всю катушку.

Некоторое время они едут молча. Дюны и песчаный тростник сменяются обнаженной каменной породой. Они минуют одинокие домики – выбелены реже, чем в Аринагуре; ветхие, вот-вот развалятся. Дома людей, думает Анна, которые хотят оставить себя при себе.

Она откидывается на спинку сиденья, его голос звучит у нее в голове. Разговор изводит ее, будто она не уловила его сути.

– Так я не первая.

– Не первая, – кивает он, – и даже не вторая. Приезжал полицейский из Обана, и неделю спустя двое в штатском, из правительства. Задавали вопросы. Надолго не задержались.

– Они нашли то, что искали?

– Я бы не сказал.

– И что они искали? – спросила она, и Майкл Гилкрайст коротко смеется и съезжает с дороги. Глушит мотор, ставит машину на тормоз.

– Я вам одно скажу: они тут искали не северное сияние. Мы на месте, – прибавляет он, не дожидаясь вопроса.

Она оборачивается и видит Корнэг-Биг.

Не столько дом, сколько собрание ухоженных домишек. Два трейлера на сваях соединены вместе, колеса сняты, пристройка – вагонка и плитняк – криво притулилась к основной конструкции. Из красной трубы дымохода вьется дым. Низкая живая изгородь из бирючины отделяет палисадник от дороги. Обрезки розовых кустов, обложенные соломой, темнеют из-под сугробов. У обочины припарковался катафалк, дряхлый, с облезшей краской на проржавевших креплениях, напротив возвышается геодезическая теплица, стекла запотели, неуместная в своей современности. За домом рощица на склоне.

– Вы другого ждали?

– Вообще-то нет. – Она поворачивается: он наблюдает за ней.

– Надо было вам освежить познания в гэльском. Вспомнили бы, что по-гэльски «биг» – это маленький.

С чего бы мне ждать большего, чуть не спрашивает она – и не спрашивает. Что-то щелкает у нее внутри, неожиданная догадка. Спросите что-нибудь другое. Чуть не пропустила. Еще раз смотрит на дом, на катафалк возле него, на деревья позади.

– Скорые у вас похороны.

– О, медленные. Это старый дом Иэна. Он в новом еще несколько часов пробудет.

– Я думала, она живет одна.

– Уже некоторое время нет. Кажется, она дома. После вас.

Они выходят вместе. Ворот нет, изгородь такая изломанная и низкая, что Майкл ее просто перешагивает. Анна держится позади, Майкл звонит в колокольчик, ждет ответа. Через некоторое время свет включается, отворяется дверь.

– Майкл. Ты откуда взялся?

– Я тебе гостя привез.

Оба смотрят на нее. Женщина выше мужчины на голову. Передник поверх свитера и широких брюк. Одной рукой придерживает дверь, в другой – короткий тупой нож. Свет прямо в лицо.

– Кто вы?

– Анна Мур.

– Кто такая Анна Мур, с чем к нам пожаловала?

Глаза, как у Кеннеди. Анна оглядывается на грузовик, на дорогу. Столько ехать, думает она, и найти очередного разгневанного, бессовестного, испуганного человека.

– Что такое?

– Я работала в Налоговой службе.

– И при чем тут я? Я плачу свои налоги.

– Простите. Я не к вам приехала.

– Что вы сказали?

Анна снова смотрит на нее.

– Я не к вам приехала. Я приехала к Джону, – говорит она. Очень тихо, поэтому голос не срывается. Она говорит: – Я приехала к вашему сыну.

В духовке горит огонь. Комната – сплошь бархат и дуб. На камине часы, золоченая бронза, на куске плавника вырезан человек, он тянет руки, поет или зовет кого-то. В углу мольберт, накрыт парусиной. Запах торфа и скипидара, сладкий и успокаивающий, и никаких признаков внешнего мира, только ветер стучится в тонкие стены.

Садитесь, говорит Крионна, садитесь, и они сидят, пока она хлопочет, переносит мольберт в другую комнату, ставит чайник в кухне, похожей на камбуз. Майкл беспокойно ерзает, здесь ему неловко, еще хуже, чем Анне. От тепла ее разморило, и когда Крионна ставит на стол чай, Анна промаргивается, просыпается.

– Как дети, Майкл?

– Хорошо. Отвезли их утром на пароме. В Обан, на неделю.

– Скучаешь по ним, наверное.

– Ох, ну да. Лори скучает.

– Как работа?

– Все так же.

– Занят, да? – говорит Крионна и наливает чай. Две тонкие фарфоровые чашки. – А тебе не нужно возвращаться?

– Нужно. – Он встает с невольным облегчением, поворачивается к Анне, снова официальный: – Надеюсь, вам будет хорошо у нас на острове. Ну, до свидания. До свидания, Крионна.

Он осторожно прикрывает за собой дверь, словно боится кого-то разбудить. В тишине Анна слышит рев мотора, блеяние овцы, тиканье часов на каминной полке.

– Молока? – спрашивает Крионна, и Анна вновь смотрит в глаза Криптографа.

– Чуть-чуть, спасибо.

– Итак, вы встретили Майкла.

– Он очень приятный. Подвез меня от парома.

– Человек, у которого свободного времени навалом.

– Он знает Джона, правда?

– Да, они много лет дружили. Вы устали. – Крионна опускается на свободный стул. – Издалека приехали?

– Всего лишь из Лондона.

– Лондон. – Она отпивает чай, держит чашечку обеими руками. Анне Крионна кажется старой, хотя двигается, как молодая. Жесты выверенные, четкие. – Я там однажды была. Мне не очень понравилось.

– Я всегда там жила.

– Ну, я тоже пыталась. Я выросла в Глазго, там родился Джон. Мой дедушка оставил мне тут землю двадцать семь лет назад. С тех пор я туда не возвращалась.

– Значит, он ваш сын, – говорит она, и Крионна цокает языком: Тц.

– Я и не говорила, что нет. Вы ведь его знаете – а как вы думали? Я бы не стала отрицать. Я им сейчас говорю, что и всегда говорила, – это никого не касается, только нас с ним. Они сюда заявляются, машины так и сияют, спрашивают меня, и я говорю «да» и «до свидания», и они убегают. Сияют поменьше и знают не многим больше.

– Майкл сказал, они приезжали совсем недавно.

– А, приезжали. Задавали куче людей кучу вопросов. Ответов не получили ни горстки. – Она улыбается. – Тут люди не слишком любят вопросы.

Анна вытаскивает фотографию. Теперь на ней сгиб, лицо Джона помялось по дороге. Его мать берет снимок, снова прищелкивает языком.

– Вы знаете, это я снимала.

– Я не знала.

– Нет, ну откуда бы. Я раньше фотографировала, но лаборатория разрослась до неприличия. Теперь я рисую. Не знаю, как они добыли эту фотографию. Я бы жалобу подала, но теперь поздно, я понимаю.

– Хорошая фотография.

– Приличная, не более того. Я его и получше снимала.

– А когда это было?

– Много лет назад. Джон только женился. Они приехали ко мне вдвоем. Она мне понравилась. Умная и красивая. Мы поладили. В том году было северное сияние, мы одевались, выходили наружу, стояли и смотрели. Как-то ночью его хорошо было видно, и они были прекрасны, оба. Ох, чудесное было время.

– Откуда вы знаете, – говорит Анна, – что я его знаю?

– Потому что он мне о вас рассказывал, конечно.

– Что он говорил?

Крионна ставит чашку аккуратно, беззвучно.

– Милая, я думаю, вам лучше спросить его самого. Ладно? Только не сейчас. Вы уже сегодня напутешествовались. Вам как, подойдет остаться тут на ночь?

Свет горит еще несколько часов. Остались дела. Перенести в сарай газовые баллоны и торфяные брикеты. Телеграфный столб упал возле дома, и Анна помогает, чем может, хоть и безуспешно, копать промерзшую землю, а Джонова мать, надев толстые варежки и пальто из овечьей шерсти, ворчит над путаницей проводов. Если она убьет себя, думает Анна, я даже не смогу ее похоронить. Мне придется грузить ее в катафалк и искать единственного священника. Облака стягиваются на севере, громадные бастионы и рубежи, но вокруг небо ясное, и с поля за домом видны белые пляжи на западе, окаймленные бурунами и голубыми отмелями.

В шесть домой возвращается Иэн, бледный человек, моложе Крионны. Анна интересует его не больше, чем стул или огонь. Они рано ужинают, Анна ест с аппетитом, не может сдержаться. Жареное мясо, брюквенное пюре, виски из Обана. Крионна и Иэн разговаривают, Анне вопросов особо не задают, не выказывают желания на вопросы отвечать. Только позже, расстилая постель в свободной комнате, Крионна опять упоминает Джона.

– Говорят, это вернуло мир на сотню лет назад.

– Что – это?

– Ужасная вещь, которую якобы сделал мой сын. Но здесь об этом не узнать, так ведь? – Она складывает простыню. Отступает. – Здесь вообще вряд ли поймешь, что у него когда-то были деньги.

Она просыпается поздно, солнце в лицо. Еще не открыв глаза, она понимает, что трейлер пуст. Наверху орут чайки, гудит вездесущий ветер. У кровати стоит кружка с ледяным кофе, под ней записка:

Милая Анна,

Мне сегодня нужно работать. Иэн не будет вам мешать. Приготовьте себе завтрак, есть хлеб + сыр и т.д. В кухне сверток, возьмите его с собой. Заприте дверь на щеколду, когда будете уходить.

Обойдите дом. Спуститесь между деревьев. Тропинка приведет на маленький пляж. Поднимайтесь в бухту до упора. Там будет фургон. Найдете его где-нибудь поблизости. Мысленно я буду с вами.

Крионна

Он сидит на камне над морем. Не утонул в реке, в Японии, не слушает Шуберта в Кристианзунде, не пирует с мертвецами. Не ловит рыбу, лишь смотрит на прозрачные отмели на западе, и когда Анна его окликает, он оборачивается, улыбаясь так, словно ее и ждал все это время.

– Анна!

– Привет, Джон.

– Ты никогда не сдаешься, а?

– Лоренс то же самое говорил.

– Опять Лоренс. Похоже, Лоренс много чего говорил.

– Разве? – сказала она. – Вот ты мне и расскажешь.

– А. – Он неловко улыбается. – Ну, я, наверное, могу. Может, присядешь?

Она садится, камень сквозь джинсы шершавый и теплый. Он берет ее руку и снова отводит взгляд, не отпуская.

– Расскажи мне, – говорит она, – расскажи про Лоренса, – но он качает головой.

– Не сейчас. Я скучал по тебе.

– Вот как?

– Сама знаешь, что скучал. Что в посылке?

– Не знаю. Это от твоей матери.

– А, точно.

– Что?

– Ничего. Я, было, подумал, ты мне что-то подаришь.

Она кладет сверток на землю, вытягивает ноги.

– И какой подарок ты хочешь?

Солнце освещает его профиль, он ухмыляется. Он постарел, думает она. Будто время здесь работает иначе. Только в выражении лица еще осталась мощь.

– Твое прощение.

– Ты его уже получил.

– Правда?

– Он всегда у тебя был. Выбери другой.

Но он качает головой, будто она попросила или подарила чересчур много.

– Как ты тут? – спрашивает она, и он неловко пожимает плечами, и она жалеет, что спросила. – Извини.

– Нет. Ты имеешь право спрашивать. Я… Я думаю, нормально. Я всегда ожидал худшего. Я затаился, старался не попадаться, хотя меня все равно найдут. Однажды найдут. Или уже нашли.

Она слабо улыбается.

– Я уволилась из Налоговой, если ты об этом.

– Правда?

– Правда.

– Молодец. И что теперь делаешь?

– Ищу тебя.

– И, правда. – Он смеется. – Тебе тут нравится?

Она озирается, оглядывает его убежище.

– Очень красиво. Нравится, да.

– На Колле я всегда счастлив.

– И теперь?

– Ну, теперь… У меня тут друзья, семья. Я вроде как зарабатываю на жизнь. С Интернетом забавляюсь. Лотерея такая. Люди покупают серебряные доллары Джона Лоу, получают шанс выиграть тысячу. Банковский счет в Швейцарии, я не знаю, как долго это еще продлится. Шансы двадцать четыре тысячи к одному.

– И люди на это идут? – спрашивает она, и он криво ухмыляется, и на секунду становится самим собой.

– Ты не поверишь.

Молчание растет между ними: не отвод войск, но перемирие, молчаливое признание взаимопонимания. Будто сказано достаточно, думает Анна, хотя нет, сказано далеко не все. Она еще много чего не знает.

– Говорят, это ты его запустил, – произносит она, вертит его ладонью. Поражается: какая мягкая. – Вирус. Все думают, ты взломал свой собственный код.

– Ну, это было бы довольно странно, разве нет? – говорит он, чуточку слишком ровно. – Анна, скажи мне одну вещь. Ты считаешь, я сумасшедший?

– Что? Нет, конечно.

– Ну, это приятно. – Он сжимает ее руку. – Но меня, видишь ли, беспокоит, – продолжает он, – что безумие бывает так похоже на красоту, – и когда она смеется, он смотрит ей в лицо, будто пытаясь заглянуть ей в голову.

– Ладно, теперь ты похож на сумасшедшего.

Пару секунд он молчит, только улыбается ей.

Потом говорит:

– Знаешь, люди когда-то видели красоту иначе. В прошлом идея красоты строилась на других идеалах.

– Да, знаю.

– Я думаю, может, то же самое верно и для безумия. У нас сейчас денежный век. То, что я сотворил со своей жизнью, может показаться нам вполне здравым. Ты считаешь, я не сумасшедший. Откуда мне знать – может, мы оба ошибаемся?

– Я тоже по тебе скучала, – говорит она.

– Я ужасно на это надеюсь, – отвечает он, и наклоняется ее поцеловать. Он закрывает глаза мгновением раньше нее, ее тело напряжено, губы мягче.

– Ты сюда надолго?

– На сколько хочешь.

– Ты не знаешь, на сколько я хочу, – говорит он. – Осторожнее с предложениями.

– Хорошо. – Она опять смеется, весело, тепло. – На сколько ты хочешь, чтобы я осталась?

– Навсегда. – Он больше не улыбается. – Ты могла бы остаться навсегда.

Она не отвечает. Мы могли бы заняться любовью, думает она. Если я поцелую его еще раз, он займется со мной любовью. Никто нас тут не увидит. Мы будем вместе, и я никогда не оставлю его снова.

Он гладит ее лицо, шею, и она не открывает глаз, блаженствует. На это она и надеялась, вот зачем она здесь, ну конечно. Не узнавать – не в том смысле, в котором узнаёт Налоговая. Просто касаться его, чувствовать, какие мягкие у него руки.

Только самая хлипкая часть ее – инспектор – твердит, что есть еще вопросы, на которые нет ответов. Голос Аннели приходит ниоткуда, непрошеный и нежеланный, повторяет слова, которых Аннели никогда не произносила вслух:

Я хочу сказать вам про моего мужа одну вещь. Я вечно не понимала, когда можно ему верить.

Она открывает глаза, и он смотрит на нее, лицо так близко, она чувствует запах соли на его коже.

– Расскажи про Лоренса, – говорит она, и он комически морщится.

– Ты уже сама все знаешь.

– Но ты всегда так говоришь.

– Но я говорю так, потому что это всегда правда. Что нового я могу тебе сказать?

– Если я это уже знаю, можешь повторить, – ровно говорит она. Однако он вздыхает и выпрямляется, отодвигается.

– Ладно, покончим с этим. Лоренс кое-что предложил. Я думал, мне это нужно. Это был бизнес, мы занимались бизнесом, вот и все. У меня никогда не было времени для бизнеса. Ты сама знаешь.

Снова повисло молчание. Не столь уютное на этот раз, и она отворачивается, смотрит на Атлантику. Солнечный блеск яростно скачет по волнам.

– Эй.

– Эй. – Беспечно. – Так ты пытался меня остановить, – прибавляет она, и на сей раз он не заготовил улыбку. – Так?

– Я не понимаю, о чем ты…

– Все ты понимаешь, – упрекает она. Словно это еще игра, хотя она знает, что нет. Не может отогнать его улыбкой, этот диалог. Дрожь предчувствия, почти страха. Этого я не ожидала, думает она, а потом: но и он этого не ожидал. Такой беседы на краю земли.

– Скажи мне.

– Что тебе сказать, любовь моя?

– Ты использовал Лоренса, чтобы добраться до меня? Заставить меня закрыть дело?

Он жмурится. Терпеливо открывает глаза.

– Ладно. Хорошо. Мне выпал шанс, и я им воспользовался. Послушай, Анна…

– Значит, он приходил к тебе?

– Что?

– Чья была идея? Я знаю, он всегда хотел денег. Он пришел к тебе или ты к нему?

– Какая разница?

– Есть разница, ясно? Он?

Лишь когда он смеется – улыбка разочарования или гнева, – она понимает, что он не скажет. Не может. Не в силах сказать ей всю правду.

– Анна, зачем нам все это пережевывать? Мы же теперь здесь? Мы не можем просто об этом забыть?

– Нет, вряд ли можем.

– Что?

Лишь потрясение в его голосе заставляет ее понять, что она сказала. Она не повторяет. Сердце внутри неровно грохочет. Не больно, не совсем, но нездорово, будто многомесячное курение вот-вот ее нагонит. Секунду она размышляет, не свалится ли в обморок.

– Анна. Анна.

– Что?

– Это из-за Аннели? – спрашивает он. Ей приходится засмеяться.

– Нет.

– Из-за Натана?

– Нет. Я не знаю.

– Я знаю, ты о нем беспокоишься. – Он опирается на камень. – И о Мюриет, даже о маленькой Мюриет. Ты хороший человек, Анна. Слишком хороший для меня.

Его голос плывет. Слишком рано, вот-вот скажет он. Слишком поздно. Некоторое время оба молчат. Она чувствует его, знает, что он на нее смотрит, но не оборачивается. Глядит на чаек, далеко в море, их еле видно. Белые лохмотья жизни. Интересно, они до сих пор предсказывают дождь.

– Как мой сын?

– Хорошо.

– То есть?

– Она просила передать тебе, что у них все хорошо, – повторяет она, и накатывает волна облегчения, когда он вздрагивает.

Через секунду ворчит, одеревенело садится на корточки.

– Анна, как ты думаешь, почему я от них ушел?

– Сколько у меня попыток?

– Нет, правда. Почему я ушел?

– Чтобы юристы разрушили твою жизнь, а не их. – Она умолкает, надеясь, что он подтвердит. Но он так и сидит, пригнув голову, безмолвно, не отвечая.

– Тогда почему?

– Потому что Аннели меня прогнала.

– Она говорит, все было не так.

– Но это правда.

– Все равно – какая разница? – спрашивает она, и он пожимает плечами.

– Я думал, для нас есть разница, вот и все. Анна, я разведен. Аннели оставалась со мной ради Натана. Теперь все кончено, и все всё знают. Даже Натан знает. Я ушел, потому что она велела мне уйти. Я не могу вернуться к ним, потому что она меня не примет.

Она отворачивается, задумывается. Вспоминает предложение Аннели. Можете его забрать, если хотите. Солнце потускнело за тучей. Ей кажется, воздух холоднее с каждым вдохом.

– Я не знала.

– Да.

– Но ты же можешь видеться с Натаном, – говорит она, и он горлом вздыхает, аххххх, эхо Майкла, изумленное, отчаянное омерзение.

– Правда? Если бы. Сколько часов мне дадут, как ты думаешь? Судья позволит нам видеться по воскресеньям, если я покажу ему свой фургон? Если я появлюсь на слушаниях по опекунству, меня высмеют в лицо за самонадеянность, и затем на подходе, ох, ну, по ходу дела, отдадут меня под суд и сдерут с меня шкуру… Анна, я не могу с ним видеться. Пока он сам не захочет.

– Но код… – начинает она, и он стонет.

– Код, код. Просто сложилось так, что кодом все закончилось. Могло закончиться и чем-нибудь другим. Может, деньги для Аннели важнее, чем я думал… Не знаю. У нас задолго до этого все разладилось. Но теперь все равно, правда же? Анна?

– Я не знаю, – говорит она, но повторяла это уже столько раз и не знает, на что ответила.

– Анна.

– Это правда? – И, не дав ему заговорить: – Может, тебе все-таки стоит к ним вернуться.

– Анна, я их потерял. За эти месяцы я потерял больше, чем все нормальные люди приобретают за целую жизнь. – Он склоняется ближе. – Пожалуйста. Я не хочу потерять еще и тебя.

Она не отвечает. Я не знаю, верить ли тебе, – могла бы сказать она, если собирается что-то сказать. И почти говорит:

– Я хочу тебе верить.

Он придвигается к ней, улыбаясь, качая головой, будто вот-вот скажет – Все хорошо. А вместо этого говорит:

– Конечно, хочешь, – и в одну жуткую секунду она понимает, что права: что ошибается. Всегда в нем ошибалась.

Проходит много времени, целый космос мгновений, а потом он вздыхает, выпрямляется, смотрит на нее.

– Не получится, да?

– Прости, – говорит она. Он лишь беззлобно смеется.

– Все нормально. Правда. Однажды мы над этим посмеемся. Откроешь посылку?

Она горестно ее разворачивает, придерживает бумагу, пока не унесло ветром. Внутри пластиковый контейнер, надписанный толстым зеленым фломастером «Весеннее рагу», буханка хлеба, большой ломоть сыра, банка джема.

– Она хорошо о тебе заботится.

– Она хороший повар.

– Я знаю.

– Ты останешься?

Она глядит на часы, не видит стрелок – слезы текут, – затем смотрит на него. Солнце у него за спиной, такое яркое, она отворачивается.

– У меня есть время, – говорит она. – Мне кажется, у меня еще есть время.

Длинный путь домой в Лондон. Длиннее, кажется Анне, чем накануне путь на север. И впрямь дольше: восемнадцать часов, будто она объехала полземли. На сиденье, на койке, в вагоне-ресторане она молчит, ничего не читает: нечего больше читать. Только смотрит на пейзажи, что мчатся мимо нее в темноте.

Местный поезд опаздывает, и она пропускает пересадку. На вокзале в Глазго ищет проводника с микстурой от кашля, но дежурства идут своим чередом, и он исчез, остались два молодых парня, у которых нет на нее времени. Через несколько часов находится место в другом поезде, и билет меняют без штрафов, и когда она, наконец, уезжает из Глазго, снова ночь. Она прибывает на вокзал Кингз-Кросс около четырех, и ловит такси, и всю дорогу сидит молча, глядя, как растет сумма на гипнотическом зеленом счетчике.

Его голос преследует ее весь день. Не с острова, а еще раньше. Ее ответ. Тихий, будто из нее утекает жизнь.

– Я не знал, могу ли вам доверять. Я и сейчас не знаю, Анна.

– Что?

– Я могу вам доверять?

Придется верить, думает она. Потому что тебе нужна любовь, она тебе нужна, даже если ты ненавидишь любимых. А любовь без доверия – ноль.

Она почти дома. Водитель знает дорогу. Два квартала на восток, пять на север. Они сворачивают на ее улицу. Опять зарядил дождь. Зацвели зимние вишни, белые лоскутки в свете фонарей.

Она платит водителю, отдает на чай последнее, что у нее есть. В сумерках долго ищет ключи. Закрывает за собой дверь, прислоняется к ней и плачет, сначала медленно, глубоко и яростно всхлипывая, не о себе – о Джоне.

Почти рассвело, она слишком измучена, не уснуть. В итоге она отключается на четыре часа, глаза распухли и слиплись от слез, она сворачивается комочком в единственном кресле, кот в ногах – миниатюра. Когда она просыпается, играет радио – включилось по таймеру.

Она бредет на кухню. Забыла включить отопление, в кухне холодно и неприветливо. Одной рукой ищет по радио музыку, другой шарит в буфете. Пристойной еды нет, приходится варить кофе. Он почти готов, теплый пар и горько-сладкий аромат, и тут она выглядывает в окно и видит его.

Он точно сон. Стоит через дорогу, на тропинке под деревьями. Волосы мокрые, бледный в ясном утреннем свете. Совершенно как сон, и она осторожно опускает турку, словно боится разбить.

Ее туфли валяются в прихожей. Она сует в них ноги, запахивает халат и открывает дверь. Она на полпути через дорогу, когда Лоренс видит ее.

– Вовремя. Где ты была?

– Лоренс… Что ты здесь делаешь?

– Жду. Надеюсь, это скоро кончится. Шел по твоему району, хоть он и неприятный, а у тебя свет горит. Я звонил, но у тебя что-то с телефоном.

– Его отключили.

– Мне так и сказали. – Он помахивает сумкой: – Все ради завтрака.

– Лоренс. – Она отталкивает сумку. – А если бы меня не было? Сколько ты собирался ждать? – И сказав это, думает: Ну конечно. Но он и раньше ждал.

– Теперь это неважно, а?

– Ладно. Что ты принес?

– Завтрак. Утренняя еда, которую большинство людей пытаются готовить себе сами, но с переменным успехом. И кофе. Лучше, чем твой.

– Спасибо.

Прекрасный день, только ветер прохладный. Шелестят деревья. Она запахивает халат, стоит и смотрит на Лоренса, и под ее взглядом он переминается с ноги на ногу.

– Не стоит благодарности, – говорит он. – На что ты смотришь?

– Ты меня почти упустил. Меня не было пару дней. Я только ночью вернулась.

– Ну, хорошо. Давно пора было в отпуск. Куда ты ездила?

– Я нашла его.

– Кого нашла?

Она не отвечает. Всего мгновение – и он понимает.

– Я так и думал. Всегда знал, что ты его найдешь. Ты очень хорошо справляешься с тем, что делаешь.

– Справлялась, – говорит она. – Делала, – и Лоренс вздыхает.

– Справлялась, делала. Что он сказал?

– Не много. – Она берет сумку. – Сколько он тебе заплатил? Чтобы меня остановить?

Секунду, даже меньше, он молчит. Затем моргает и опускает голову, будто глазам больно от света.

– Недостаточно.

Она открывает сумку. Два сэндвича, два картонных стакана. Краем глаза она видит Лоренса: он очень неподвижен, наблюдает за ней, не вполне наблюдает.

– Когда ты ушел из Налоговой, – говорит она, – меня вызывали. Просили все о тебе рассказать…

Она замолкает. Он прижимает палец к ее губам, к ее щеке.

– Хватит, – говорит он, – хватит, Анна. О чем мы спорим?

– Мы не спорим.

– Разумеется, мы спорим. А как это называется?

Она поднимается на цыпочки. Одной рукой отряхивает его воротник. Что-то белое, почти как снег.

– Что там?

– Цветок, – говорит она, и берет его за руку, и уводит за собой.