Текст книги "Песни мертвых детей"

Автор книги: Тоби Литт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Нам нужно было поскорее добраться до Форта Деревá. На велосипедах.

Я оглянулся, еще раз посмотрел на лицо мистера Динозавра с торчащими из него пальцами.

Пора уходить. Питер был прав – в какой-то момент полиция нас настигнет. И мы должны позаботиться о том, чтобы этого не случилось до тех пор, пока мы не встретимся с Эндрю.

Питер последовал за мной.

– Что там?

– Ты никогда не узнаешь, – ответил я.

Питер оглянулся на окно второго этажа. Ему хотелось, чтобы я решил, будто он хочет вернуться в дом, взлететь но лестнице и ворваться в спальню. Но меня не проведешь. Питер – трус. Он никогда не узнает. Не узнает того, что знаю я.

Собрать полный комплект. Этого Питеру никогда-никогда не удастся. Даже когда мы играли в лото у Динозавров, он ни разу не смог собрать полный комплект фишек.

Без предупреждения я ударил его по горлу.

Он закашлялся, захрипел.

Я пару раз двинул его коленом в бедро, чтобы у него онемела нога.

Питер покачнулся, потерял равновесие и изобразил на заснеженной лужайке перед домом небольшой танец из следов.

Когда к нему вернулась способность говорить, он спросил:

– Зачем ты это сделал?

– Потому что ты этого заслужил, – сказал я. – Почему ты всегда такой полный Пидер?

– Прости, – пробормотал он.

Он понял, что я хочу сказать.

– Не извиняйся, – отрезал я. – Вот приказ. Беги домой и возьми велосипед, но так, чтобы тебя не застукали. Встречаемся в Базовом лагере № 1, в сарае, как можно скорее. Никто не должен тебя задержать. Ты понял? Никто. Иначе пеняй на себя. Я найду Эндрю и расскажу ему о твоем эксперименте с Мэтью. Мы вместе придем и тебя уделаем.

Теперь Питер знал, что значит быть «уделанным» Эндрю.

Он со всей мочи рванул по Неустойчивой улице. Но я знал, что он притормозит, как только скроется из виду.

6

К своему дому я пробрался через кусты и с облегчением увидел, что матери в саду нет. Иначе мне вряд ли удалось бы забрать велосипед.

(Тогда бы осталось прибегнуть к единственному способу – рискнуть и выманить ее из сада, помяукав раненой кошкой.)

Но накануне ночью ведь был сильный мороз. Что маме делать в саду?

Больше всего меня волновало, как бесшумно протащить велосипед через скрипучую калитку.

И если мать выйдет, чтобы выбросить очистки на компостную кучу, то она заметит, что велосипед исчез. Она решит, что его украли, и вызовет полицию. Но это больше не имело значения.

Я крался к дальнему концу сада с таким расчетом, чтобы перебраться через ограду там, где меня не увидят из кухонного окна.

Я незаметно пробрался вдоль живой изгороди позади дома.

Я хорошо понимал, что оставляю следы.

Пригибаясь, я бочком протиснулся вдоль стены гаража.

Быстрый взгляд за угол.

Это был самый опасный момент. В течение целых двух секунд или около того я буду хорошо виден с наблюдательного пункта, который могла сейчас занимать моя мать.

Но ничего не оставалось, как мужественно решиться на риск На счет «три» я рванул.

Слегка запыхавшись, я ударился о боковую стену дома и прислушался, не крикнет ли мать, не заскрипит ли входная дверь или гравий под ногами.

Но я слышал лишь жалобную песню одинокой малиновки. Я представил себе ее перья, напоминающие кровь раненого: ярко-алые на фоне заснеженной ветки остролиста.

Медленно, применяя все навыки бесшумного передвижения, я добрался до велосипеда.

Он стоял, прикованный к металлической трубе, по которой вода из кухонной раковины стекала в сточную канаву.

Прикосновение к кожаному седлу велосипеда само по себе казалось победой. Я смог этого достичь!

Пальцы тронули металл кодового замка. Я набрал комбинацию: 9–4—7—7.

(Этот код состоял из первых букв наших имен: Э—М—П—П, считалось, что А = 1, Б = 2, В = 3 и т. д. Для букв больше И = 9 я просто складывал две цифры вместе. Например, П для Питера (и Пола) = 16, а 1 + 6 = 7.)

Я чувствовал себя отважным диверсантом, который подкладывает бомбу в нескольких футах от фашистского патруля.

Внезапно мать запела. Она часто так делала. Особенно она любила петь куски из месс Баха.

Я ничего не имею против Баха, но мать, по-моему, никогда не допевала до конца. Думаю, она не знает больше двух строчек подряд. Я обычно чуть с ума не сходил.

Пальцы соскользнули с замка, он звякнул о велосипедную раму.

Мать все пела.

Я набрал последнюю цифру и услышал бульканье: в трубу, а из нее в сточную канаву потекла теплая вода.

Я быстро прижался к стене, выжидая, когда поток иссякнет.

Мать мыла посуду сразу после завтрака и обеда.

Вода была серой, вся в черных чаинках.

Немного воды перелилось через край канавки и растеклось вокруг подошв моих ботинок

Если мать действует по плану, то сейчас она понесет объедки на компостную кучу.

У меня есть около минуты, пока она будет надевать пальто.

Замок щелкнул. Я быстро снял его и повесил себе на шею.

Пригнув голову ниже руля, я покатил велосипед к калитке.

Если мать заметит меня за воротами, не стану обращать внимания на ее крики, а хорошенько поднажму.

Гравий хрустел громче, чем хотелось бы, но, к сожалению, избежать этого шума я не мог.

Сейчас мать должна была всовывать руки в рукава своего пальто из бобрика.

Я был почти у ворот. Ни единого звука сзади так и не раздалось.

Поднимая щеколду, я услышал, словно эхо, щелчок замка входной двери.

Я оглянулся.

Входная дверь начала открываться. Меня поймают. Меня поймают.

Но тут зазвонил телефон.

Я отчетливо услышал, как мама сказала: «Черт!» Входная дверь закрылась.

Необходимость в осторожности отпала, я распахнул калитку и захлопнул за собой.

Вскочив на левую педаль, я покатился вниз с холма, пока не достиг края Парка.

Выехав на Мидфорд-стрит, я услышал вой сирены. Мгновение я гадал, что это – полиция, пожарные или «скорая помощь».

На случай, если это полиция, я свернул в сторону и затаился.

Мимо промчалась «скорая», она неслась в сторону Мидфордской больницы.

Интересно, слышал ли сирену Питер, который сейчас пробирается по Тупику.

День стоял безветренный. Питер находился не так уж далеко, он должен был слышать сирену, если, конечно, не пыхтел так, что дыхание заглушало все другие звуки.

Вид несущейся «скорой помощи» навел меня на подозрение, что Миранда еще жива. (Что за крепкая девчонка! Брат гордился бы ею.)

Но Миранда почти наверняка нас не видела. Она ничего не могла сказать полиции. Ничего.

Не тратя больше времени на раздумья, я поднял велосипед и вылез из-за куста.

Движения на Мидфорд-стрит почти не было, и я удивился, зачем «скорая» включила сирену. Свернув на Святую тропу, я тут же запрыгнул в седло и, переключив на низкую передачу, поехал по короткой, но с постоянными горками и скатами, дороге в сторону Ведьминого леса.

7

У пропахшего мочой сарая обнаружился велосипед Питера, но не сам Питер.

Однако я более-менее представлял себе, где он находится, – и через несколько мгновений Питер доказал мою правоту, выбравшись из-под лязгнувших досок

– Его здесь нет, – сказал Питер, имея в виду Ведьмин лес. – Я все осмотрел, пока ждал.

– Знаю, что его здесь нет, – ответил я.

– Ты слышал полицейскую сирену?

– Это была «скорая».

– Куда она ехала?

– В сторону Мидфорда.

На мгновение Питер задумался, и я читал его мысль, как кровь и следы на снегу.

– Если бы она была мертвая, они не включили бы сирену. Они просто увезли бы ее, как труп.

– Пошли, – сказал я.

– На этот раз ты должен мне сказать, куда мы идем.

По его позе и хмурому виду я понял, что по крайней мере в этом Питер решил упорствовать до конца.

– В Форт Деревá, – ответил я.

– Зачем?

– Там Эндрю.

– Откуда ты знаешь? Он оставил сообщение?

– Я знаю, потому что просто знаю.

Он посмотрел на свои башмаки.

– Следуй за мной, – приказал я.

На этом этапе Операции значение имела скорость, а не скрытность.

Я рванул по Гравийной дороге мимо кладбища. Питер держался сзади.

Когда мы свернули на Костыльную улицу, я увидел, что Лучший отец выезжает задом из двора Стриженцов в своем белом «Ровере-2000».

Я инстинктивно пригнулся.

– Нет! – вскрикнул Питер.

Отец Эндрю нас заметил.

Мы уже проскочили мимо и на всех парах летели вниз с холма, когда «Ровер» засигналил нам вслед.

Питер послушно замедлил ход.

– Гони! – приказал я. – У нас нет времени.

Вильнув велосипедом, я оглянулся и увидел, что Питер тоже оглядывается и тоже виляет.

Имелась реальная опасность, что Питер, не зная, что предпринять, потеряет равновесие и полетит вверх тормашками в сточную канаву.

Отец Эндрю опять просигналил. Гудок был длинный и сердитый.

Я глянул вперед, выправил курс, потом снова обернулся.

Интонация второго сигнала пошла на пользу. Питер запаниковал, а когда он паникует, то начинает удирать еще быстрее.

Я видел, что за его спиной творится неладное: Лучший отец круто разворачивал свой «Ровер-2000».

Если мы не предпримем уклоняющего маневра, он догонит нас в считанные секунды.

Питер так ускорился, что уже мчался вровень со мной.

– Сворачивай в Газовый переулок, – крикнул я. – Если мы пойдем по маршруту на Холм, он не сможет преследовать нас.

Еще один взгляд назад. Машина Лучшего отца настигала нас.

Мы уже почти свернули в Газовый переулок, когда с гребня холма навстречу вылетели две полицейские машины.

У них не были включены ни сирены, ни мигалки, но мчались они на дикой скорости.

Передо мной мелькнуло белое лицо человека на пассажирском сиденье.

Нас засекли.

Лучший отец замигал фарами, сигналя патрульным. Вторая из полицейских машин затормозила.

Я услышал, как Лучший отец кричит:

– Поезжайте за мной!

Едва не упав на вираже, я влетел в Газовый переулок Здесь покрытие было хуже, чем гладкий асфальт дороги. Этот путь вел мимо старого Газового завода.

В конце переулок превращался в узкую тропку, вившуюся между заснеженными живыми изгородями.

Только бы добраться дотуда, тогда мы точно оторвемся и от Лучшего отца, и от полиции.

На машинах они нас преследовать не смогут, а на своих двоих не догонят.

Питер заложил вираж покруче моего, ему еще очень повезло, что он не свалился в канаву.

После снегопада по Газовому переулку кое-кто уже проезжал, судя по всему – трактор.

Дорога была не такой, какой полагается быть нормальной дороге. С каждой стороны шли две глубокие колеи. К тому моменту, когда Лучший отец свернул за нами, мы уже проехали около пятидесяти ярдов по этим колдобинам. Теперь у него наверняка не осталось сомнений относительно нашей тактики. «Ровер-2000» настигал нас с каждой секундой.

Питер старался не отставать. Хуже всего, если Лучший отец схватит именно его. Питер тогда выболтает все.

– Давай! – крикнул я и с радостью увидел, что Питер закрутил педали быстрее.

Нам оставалось всего пятьдесят, сорок, тридцать ярдов до тропинки. Но «Ровер» догонял нас со скоростью в целую кучу узлов.

Самая большая опасность заключалась в том, что нас могут обогнать.

Если Лучший отец окажется впереди, он легко перегородит дорогу и заставит нас остановиться.

Я бросил велосипед с правой колеи на левую и замедлил ход, чтобы оказаться рядом с Питером.

Он было решил, что я сдался. Но тут же сообразил, что я задумал.

Если теперь Лучший отец захочет нас обогнать, ему останется только одно – сбить нас.

Если бы Лучший отец сознавал всю серьезность положения, он бы наверняка так и поступил.

Но он не сознавал, а потому, приблизившись к нам на пять футов, эту дистанцию и держал.

Свободной рукой он опустил боковое стекло и высунулся из него.

– Стойте! – закричал он. – Я приказываю вам немедленно остановиться!

Питер посмотрел на меня, он явно испугался, что нам надо ослушаться прямого приказа старшего по званию.

– Ну же, мальчики! – крикнул Лучший отец.

Я понял по этому нелепому слову «мальчики», что Лучший отец превратился в предателя.

И вот я уже почти уверился, что мы в безопасности, как переднее колесо моего велосипеда угодило в глубокую выбоину.

С трудом удержавшись в седле, я увидел, что меня несет прямо на Питера.

Он инстинктивно затормозил, чтобы избежать столкновения со мной.

Лучший отец у нас за спиной тоже затормозил.

Как только колеса оказались в правой колее, я сумел выправить велик.

Но Лучший отец затормозил недостаточно быстро.

Хромированный бампер «Ровера» ударил заднее колесо велосипеда Питера.

Лучший отец уже вовсю применял экстренное торможение, но машину занесло.

От удара Питер закрутил педали еще быстрее.

«Ровер» швыряло из стороны в сторону. Лучший отец пытался уберечь его от аварии.

Дорога впереди, перед старым Газовым заводом, резко сворачивала влево. Но если ехать по прямой, то можно было выскочить на ту самую узкую тропинку.

Питер обогнал меня как раз в тот момент, когда две колеи ушли влево. Колеса давили свежий снег.

Последний взгляд назад позволил узнать, что «Ровер» Лучшего отца благополучно остановился.

Полицейская машина тоже затормозила.

Взрослые повылезали из машин.

Мы крутили педали, медленно взбираясь по долгому подъему, а сзади нам что-то сердито кричали.

8

Добравшись до верха гребня Грейсэнд, мы свернули направо. Преследователи прекрасно нас видели, но ничего поделать не могли.

Я приказал Питеру остановиться, чтобы проверить переднее колесо на моем велике.

Несколько спиц немного погнулось, но серьезных повреждений не было.

Велосипед находился в более чем достаточно рабочем состоянии, чтобы доставить меня, куда я хочу.

Поля вокруг нас напоминали шкуру далматинца.

– У нас теперь будут неприятности, – сказал Питер.

– У нас уже давно неприятности, – ответил я. – Хуже не будет.

– Ты уверен? – спросил Питер.

Я молча толкнул велосипед мимо него и начал взбираться на вершину холма.

Форт Деревá был хорошо виден даже с расстояния в полторы мили. Но я не вглядывался в него, я ехал, опустив голову, полностью сосредоточившись на том, чтобы побыстрее крутить педали.

Изо рта вырывался пар и улетал назад, словно дым от локомотива.

Форт выглядел уныло, точь-в-точь терновый венец на макушке холма.

Увидев Эндрю, я поначалу принял его за побег омелы. На холме омела росла повсюду, предпочитая обвивать деревья повыше. Но, подъехав ближе, я разглядел человеческую фигуру, напоминавшую вилку. Висящую вверх ногами.

Рядом раздался пронзительный вопль Питера, и я понял, что он тоже разглядел фигуру среди ветвей.

Мы помчались еще быстрее.

Небо над нами было того же тускло-белесого цвета, что и поля вокруг. На тропинке отпечатались следы каких-то любителей прогуляться по сугробам. День был тихим, но вой сирены разрушал все представления о расстояниях. Казалось, что полицейская машина находится в каких-то ста ярдах, а Форт Деревá – далеко-далеко, за горизонтом. И хотя полиция поехала кружным путем, непонятно, кто доберется до Эндрю первым: Мы или Они.

Вид нашего друга сказался на Питере не лучшим образом. Он замедлил ход.

Разумеется, ведь Питер не знал, чего ждать. Его связь с Эндрю была слабее моей.

Я больше не мог возиться с ним.

Если Эндрю мертв, Команда тоже мертва. Если Команда мертва, Питер станет меньше чем друг, он станет обузой.

В самом конце тропинку пересекала узкая асфальтовая дорога. Въезд на поле, посредине которого находился Форт Деревá, был чуть левее, ярдах в пятидесяти.

Сворачивая на ровный асфальт, я понятия не имел, насколько отстала от нас полиция.

Я быстро оглянулся через плечо. Питер опять догонял меня. Он преодолел минутное сомнение.

Я резко, так что меня занесло, затормозил перед воротами из пяти перекладин и мгновенно соскочил с велосипеда.

– Бросаем, – приказал я, тяжело дыша.

Питер повторял за мной все движения.

Я перепрыгнул через ворота – это я умел делать особенно хорошо.

Полицейская машина мчалась впереди машины Лучшего отца.

Питер неловко приземлился в замерзшую тракторную колею, вскрикнул, и я решил, что он подвернул ногу.

Мне совсем не хотелось последние несколько ярдов тащить его на спине.

– Все в порядке, – сказал он, заставив себя встать.

Я скачками устремился к Форту. Только теперь я позволил себе поднять взгляд.

Эндрю висел у дальних деревьев, на северной стороне. Он был очень высоко: еще чуть повыше – и ветки не выдержали бы его веса.

Выглядел Эндрю необычно: лицо почти черное, а волосы почему-то темные.

Питер уже пришел в себя. Расстояние между нами составляло около тридцати футов.

Полицейские и Лучший отец повылазили из машин. Они бежали к воротам из пяти перекладин.

Входя в Форт, я неизбежно выдал бы местонахождение Двери. Но иного варианта не оставалось.

Я прямиком устремился к тайному лазу и раздвинул ветви.

На меня посыпался снег, совсем немножко – Эндрю уже пролезал здесь и стряхнул остальной снег.

За спиной раздавались крики. Я оглянулся и посмотрел между стволами деревьев.

Лучший отец, который был чемпионом в колясочной гонке, уже обогнал обоих полицейских.

Пошатываясь, я вышел на поляну.

Под Эндрю образовался почти идеальный круг крови.

Остановившись у границы этого круга, я поднял глаза на обмякшее тело.

Светлые волосы были выкрашены кровью в багровый цвет. Я все еще не мог разглядеть его лица.

Отступив на несколько шагов в сторону, я понял, что он сделал.

У него было перерезано горло. Кровь залила ему лицо, потекла по носу, вокруг глаз.

Питер опередил Лучшего отца футов на десять. Тяжело дыша, он подбежал ко мне. Он вполне мог успеть хорошенько разглядеть Эндрю.

Но вместо этого он вскрикнул, а затем издал такой звук, будто его рвет. Он увидел кровавый круг.

Эндрю привязал себя за ноги к одной из веток, чтобы не упасть, когда потеряет сознание.

Я узнал узел, которым Эндрю связал себе ноги.

В самом центре кровавого круга в землю была воткнута его финка.

Со свисающей руки капала кровь, точно попадая на рукоять ножа.

Все было сделано с тщательностью, свойственной скорее мне, чем Эндрю.

Через Дверь продрался Лучший отец.

– О боже, – сказал он, поднимая взгляд на мертвого сына. – О черт, что это?

Через несколько секунд появились полицейские.

Испугавшись, что его прямо сейчас уволокут в тюрьму, Питер все-таки посмотрел вверх.

Второй полицейский увидел висящее тело Эндрю, отошел в сторону, и его как-то обыденно стало рвать у соседнего дерева.

Питер, который до сих пор сдерживался, последовал его примеру.

Пятно его тошнотины перекрыло краешек кровавого круга. Картинка ужасно напоминала математическую задачу на перекрывающиеся множества.

Я представил себе, как выглядит эта сцена с того места, где находился Эндрю: круг, круг, круг.

Лучший отец прижал правую руку ко рту, словно – хотя я точно знал, что причина не в этом – тоже пытался сдержать рвоту.

Я знал, что в глубине души его переполняет просто громадная гордость.

Ведь это он в роли генерал-майора учил нас никогда не даваться в руки врага живыми.

И вот враг здесь, бок о бок с нами, – а там был Эндрю, не схваченный, так и не схваченный.

Полицейские схватили нас. Но, вопреки моим ожиданиям, вовсе не грубо. Они взяли нас за плечи и потащили назад, прочь от кровавого круга.

Лучший отец отвел взгляд от Эндрю и сказал полицейским:

– Делайте с ним что положено. Только побыстрее снимите его. Пока никто его не видел.

Схвативший меня полицейский показал на нашего славного Вожака и спросил:

– Так что вы об этом знаете?

Я предостерегающе посмотрел на Питера, которого держал другой полицейский.

Начинался допрос.

Я сделал долгий, глубокий, холодный вдох и сообщил им единственные сведения, которые они могли получить от меня: имя, звание, номер.

Второй полицейский крепче сжал руки Питера.

– Что? – спросил он. – Вы думаете, это игра?

На этот раз я испытал гордость за Питера: имя, звание, номер.

Вся рукопись (кроме Архивов) напечатана на старинной пишущей машинке. Но последняя глава, вторая тринадцатая, написана от руки, торопливо. К первой странице скрепкой прикреплена записка. В ней говорилось: «Игнорировать все предыдущие донесения». (Отец часто разговаривал со мной таким языком, и теперь я понимал, откуда он перенял его: от генерал-майора.) Записка заканчивалась словами: «Это верный вариант». Я заметил, что нумерация страниц вновь начиналась с 451-й[8]8
  Номер страницы, с которой начинается тринадцатая глава в книге.


[Закрыть] – словно отец хотел заменить первоначальную тринадцатую главу более поздним вариантом. Возможно, он просто не успел. Или, быть может, он хотел, чтобы я все-таки прочел оба варианта. Я посмотрел в конец. В самом низу последней рукописной страницы стояли цифры: 019734 – регистрационный номер моего отца. Возможно, это последнее, что он написал. Я вышел прогуляться и подумать о том, чему я верю, а чему нет. И затем я прочел…

Глава тринадцатая
еще одна
ПИТЕР (ПОЛ)

 
В такую непогоду, когда природа-мать
Так бесится и злится,
Они покойны и тихи.
Как после отцеубийства.
Как после матереубийства.
Как после славного братоубийства.
 

i

Наша уверенность ни на чем не основывалась. Эта островная нация доказала, что ее действительно чрезвычайно трудно одолеть, как и предрекали многие наши адмиралы и генералы. Но ее все-таки одолели. И на мне, изгнанном, но не сломленном, лежит обязанность описать это великое поражение.

Вы, все вы, наверняка знаете эту душераздирающую историю до мельчайших подробностей. Мне очень тяжело рассказывать ее, и все же это мой долг. Не для вас, мои несчастные современники, но для будущего поколения, для свободного поколения, не столь ослепленного светом извращенной логики, которую использует фюрер. Для молодого племени, которое, оставаясь английским до мозга костей, сможет, когда придет наконец его благословенное время, выработать промеж себя честное и чистое соглашение. И потому прошу простить мне, что начинаю я с утомительных и всем известных подробностей. Эти беззакония во веки веков не должны быть забыты, им суждено остаться в нашей памяти и в наших мыслях. Ибо из этого ада поражения, последствия коего столь ужасающи, а результаты простираются столь далеко, мы однажды выкуем закаленную и крепкую сталь. И тогда мы предадим мечу того, кто некогда стал победителем. И милосердие, какое мы повсюду проповедовали, придется, увы, на время отставить в сторону – ибо нужно исполнить долг, пусть и кровавый долг, и довести дело до самого конца.

Три месяца над нашими головами бушевала битва за Британию. Длинные белые полосы, которыми истребители расчерчивали небо, свидетельствовали о непрекращающейся войне. Часто мы видели, как наши отважные летчики падают с облаков, похожие под своими шелковыми спасительными шатрами на отцветающие одуванчики. Как гордились наши английские женщины, в равной степени простолюдинки и аристократки, тем, что их нижнее белье более не является баловством, но в этот самый миг решает вопрос жизни и смерти. Лишив себя шелков и неги, наши дамы заплатили не самую высокую цену за молодые и отважные жизни, которые их жертва помогла спасти.

Люди тайком и в открытую говорили, что не следовало так уж сильно удивляться. Возможно, в те первые месяцы нам действительно следовало понять, что враг пытается завоевать наше небо, дабы наземные войска смогли осуществить быструю высадку. Быть может, нам следовало быть внимательнее и точнее интерпретировать зловещие призраки предстоящего вторжения. Нам казалось, что невозможно сосредоточить на английской земле столь большие силы вермахта, чтобы они представляли серьезную угрозу нашему национальному суверенитету и целостности. Но это запоздалые сожаления, бесплодные сожаления, ибо все сожаления таковы. При всем том, учитывая все случившиеся и те ужасающие последствия, которые оно имело, мы не вправе забывать о тех, первоначальных, надеждах. В те блаженные дни казалось, что мы столь же близки к полной победе, сколь близок к ней фюрер сейчас. Но ныне, в эти черные дни нашего упадка, мы не будем забывать об одном простом факте: нас предали.

Немецкий флот двинулся на нас под покровом ночи, вытянувшись в длинную линию, вдоль всего юго-восточного побережья от Дувра до Лайм-Реджиса. Против такой могучей силы не мог устоять даже Ла-Манш, наш верный защитник. В наступлении принимали участие корабли общим водоизмещением в два миллиона тонн, это было самое грандиозное морское наступление за всю историю войны. Немцы дали операции кодовое название «Морская собака». День вторжения должен был войти в историю под названием М-день.

На самом западе вдоль корнуоллского побережья ночи напролет наблюдатели, напрягая зрение, вглядывались во тьму. Нужно сказать, что сигнальная система костров на вершинах холмов работала идеально. В Нортумберленде костры предупредили о нападении всего через двадцать минут после того, как в Брайтоне был замечен противник. Зенитные орудия, получив предупреждение, зазвучали по всему кентскому и южному побережью. На холмах над Дувром и Портсмутом была сосредоточена тяжелая артиллерия. К этому времени ясное утреннее небо закрыли самолеты люфтваффе, взлетевшие с аэродромов оккупированной Франции. Ястребами пикировали из облаков бомбардировщики, повторяя тактику блицкрига, которая принесла такие опустошения в Европе. «Мессершмиты» обстреливали наши аэродромы смертоносным пулеметным огнем.

К половине пятого того горестного дня первая волна кораблей приблизилась к побережью и первые группы немецких войск высадились на берег. Одни лишь моторные катера переправили три дивизии. Кровавую компанию им составили четыре батальона танков-амфибий. Сначала образовались небольшие пятачки, а затем целые плацдармы, которые все расширялись и расширялись. Впервые нацистские кованые сапоги оставили ненавистные следы на британской земле. Мы не хотели отдавать ни единой пяди этой земли, но нас неумолимо теснили все дальше и дальше.

Уже на этой первой стадии мы понесли тяжелые и до сих пор невосполнимые потери. Был отрезан Гастингс, место действия не одного исторического поражения. В наших войсках царило смятение. Сигнал тревоги «Вторжение неминуемо» так и не прозвучал. Условный код «Уинстон Черчилль» так и не дошел до наших войск. А потому береговые оборонительные порядки, вопреки ожиданиям, не смогли доблестно исполнить свой долг.

К полудню на берег высадилось тринадцать дивизий. В Хайт, Рай и Истбурн вторглась Шестнадцатая армия, отплывшая из портов Роттердама и Булони. Пляжи буквально кишели захватчиками в серой форме и касках, похожих на ведерки для угля; враг набегал на берег, точно волна за волной, и скоро на суше его солдат стало едва ли не больше, чем на море. Увы, к нашему несчастью, сражение за Брайтон агрессор выигрывал. Над Уортингом уже реяла свастика. Девятая армия накрыла Хоув плотным артиллерийским огнем. Несколько небольших участков на самом побережье и в прилегающих к нему районах оказали упорнейшее сопротивление и какое-то время держались. Сколь же велики были наши потери, сколь много доблестных солдат пало за правое дело – в Ист-Уиттеринге и Ху-Коммон, в Писмарше и Гестлинг-Грине, в Криппс-Корнере и Аппер-Диккере. Но пришло время оторвать взгляд от этой картины, какой бы чудовищно завораживающей она ни была. Обратим взоры к населенному пункту, который может кому-то показаться небольшой и не особо значимой деревушкой: к Эмплвику.

ii

Пройдет две недели, прежде чем силы вермахта выиграют сражение за Мейдстоун, обогнут Лондон, Сент-Олбанс, Ньютон и продвинутся на север вплоть до самого Мидфордшира.

Но благодаря разветвленной шпионской сети немецкое верховное Командование узнало о стратегическом значении Эмплвика. В этом населенном пункте служили три самых храбрых английских парня – точнее, так тогда считалось. (Дальнейшие события показали, что лишь двое доказали свою доблесть и не уронили честь. Третий же, пусть его имя будет вовеки проклято, предал нас всех.)

Нацисты знали: как бы стремительно они ни продвигались вперед, если Эмплвик не покорится им, то их господство в других местах не имеет никакого смысла.

Именно здесь Англия должна была выстоять или пасть; здесь, где, как считалось, бьются самые верные и отважные сердца.

Поэтому враг предпринял внезапную атаку, с парашютистами и планерами. Первоначально силы вермахта развернулись вокруг маленького дома, в котором проживал я с родителями. В донесениях нацистской разведки говорилось, что из всех троих именно Восток был самым слабым звеном, именно его легче всего подкупить или запугать. В М-день, вскоре после рассвета, парашютисты 7-й дивизии приземлились рядом с домом и блокировали оба конца Тупика. Слабое сопротивление местных сил самообороны оказалось сломлено прискорбно быстро. Противник потерь не понес.

Когда началось вторжение, я спал, а потому не смог организовать полноценную оборону. Одного из моих родителей-предателей, моего отца, послали разбудить меня. У меня тотчас возникли подозрения, что здесь что-то не так Ведь обычно меня будила мать. Но обстоятельства складывались так, что я не мог действовать, основываясь лишь на своих подозрениях.

Под дулом пистолета меня отвели вниз, на кухню. Понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, от кого нацисты получали сведения. За кухонным столом сидела Альма, эта женщина с немецким именем. Рядом с ней сидел командир 241-й Команды СС и что-то доверительно нашептывал в ее предательское ухо. Они привязали меня к пластиковому стулу. Затем мать отослали, не позволив сказать ни слова. Я остался один в заботливых руках гестапо. Свет на кухне был нестерпимо ярок. Шпионка Альма, не теряя времени, приступила к допросу.

– Мы знаем, чем вы занимаетесь, – сказала она.

Что это было – мое смятение или в ее голосе действительно звучал отчетливый нацистский лай?

– И мы знаем, что вы собираетесь сделать, – продолжала она.

Я молчал.

– Мы также знаем, что ты вовсе не плохой мальчик Судя по тому, что я слышала, ты вовсе не хотел, чтобы случилось такое.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – ответил я.

Ну что ж, начал я достаточно храбро, но смогу ли продолжать в том же духе?

– Питер, – сказал командующий Команды СС, – понимаешь, все это очень-очень серьезно.

Разумеется, я понимал, что это очень-очень серьезно. Произошло вторжение. Что может быть серьезнее. На мгновение меня захлестнула беспомощность. Конечно, Сопротивление будет действовать и без меня, по крайней мере пока. Но хорошо бы передать весточку остальным.

– После того как мы закончим здесь, – сказала шпионка Альма, – мы отправимся к Эндрю, а затем к Полу. Если ты расскажешь нам, чем вы занимаетесь, нам будет проще принять верное решение.

Очевидно, изменница имела в виду их планы оборонительных действий. Я обязан был сохранить их в тайне – Совершенно Секретно. Я подумал об Архивах, тщательно спрятанных наверху. Я вспомнил о пожаре, из которого я их спас. Немыслимо, невозможно, чтобы теперь я с такой легкостью, с такой скоростью поддался на обман и предал своих соратников и наше общее дело.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказал я.

Шпионка Альма и Бригадир СС в отчаянии переглянулись.

Меня обласкал слабый прилив надежды. Первая контратака проведена успешно.

Шпионка Альма встала. Мне стало ясно, что она в бешенстве, но ей не хотелось, чтобы я понял, что она в бешенстве. Именно такой мне и хотелось ее видеть: более слабого положения для взрослого человека не существует. Если бы я еще чуть-чуть постарался, она бы пришла в такую ярость, что вообще потеряла бы способность говорить.