Текст книги "Знамение. Вторжение (СИ)"

Автор книги: Тимур Ильясов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Чужие

Мои лёгкие пылают от напряжения, а в голове тонко и протяжно звенит, будто от сработавшей сиреной пожарной сигнализации. Но я изо всех сил стараюсь держать себя в сознании и терплю агонию недостатка воздуха, понимая, что стоит мне сдастся и всплыть одному, чтобы отдышаться, то драгоценное время, нужное для спасения супруги, уйдет, а после сделать что-либо может быть слишком поздно. Так что я крепко удерживаю в объятиях супругу, прижимая к себе её выпирающий живот, надеясь, что тем самым смогу передать ей ощущение нашего с ней единства. Что я не оставлю её. И что я переживаю вместе с ней общую трагедию и готов помочь справиться с ней.

Однако она продолжает вырываться и упрямо качает головой, настаивая на том, что мне следует оставить её в покое. В сознании пролетает мысль о том, что я бы мог насильно вытащить жену на поверхность воды. Но все же не решаюсь на подобный шаг, опасаясь, что в таком случае лишь усугублю ситуацию, спровоцировав агрессию супруги в свой адрес.

Почти теряя сознание от удушья, мой изворотливый рассудок, поставленный на грань выживания, наконец выдает циничный, но эффективный способ воздействия на жену.

– Не оставляй меня одного…, – беззвучно говорю ей я, соорудив на лице жалобную мину, решив не тратить усилия на уговоры, и ударить точно в цель, задев чувствительный нерв супруги.

И мои слова немедленно действуют. Я знаю, что это всегда с ней работает. Ведь я достаточно часто, с первого дня совместной жизни, прибегал к подобным манипуляционным уловкам влияния на жену, зная эту её особенность. Когда прикидывался слабым и просящим. Человеком, зависящим от её воли. Требующей снисхождения жертвой. Тогда как на самом деле выступал в роли агрессора, злоупотребляя её обостренной эмпатией и неспособностью отказать в помощи, заставляя уступать свои законные права в угоду расширения моих полномочий. Однако, в моё оправдание, в отличие от прежних случаев, сейчас это приём используется мною в очевидное для нас обоих благо.

В подтверждение того, что моя манипуляция достигла успеха, брови на лице женщины вскидываются характерным «домиком», а губы дрожат. И после того, как она утвердительно кивает, я в три рывка ногами выталкиваю нас обоих на поверхность воды.

Когда мы всплываем, то первый, долгожданный, животворящий глоток свежего воздуха с тяжелым хрипом надорванного горла до краев заполняет мои страждущие, горящие огнём легкие. От перепада давления и резкого наполнения организма кислородом, в моих глазах темнеет. И мне приходится дать себе немного времени, чтобы отдышаться и привести себя в чувство. При этом, я трусливо не выпускаю супругу из объятий, опасаясь, что она воспользуется моим замешательством и снова пойдет ко дну.

Когда моё зрение полностью восстанавливается, то я снова ловлю её взгляд. Неожиданно спокойный. Отсутствующий. Отрешенный. Незнакомый мне взгляд. Взгляд человека, который принял некое твердое решение и теперь лишь выжидает удобного случая, чтобы его выполнить.

Мы молча держимся на плаву, продолжая смотреть друг на друга, будто давние враги, собирающие силы, пока не выйдет время вынужденного перемирия. Её худое бледное лицо, напоминающее лики мучеников на старославянских иконах, непроницаемо, от чего мне становится не по себе. Ведь я не знаю её такой. Эмоциональной, импульсивной, нелогичной и истеричной – да. Но никогда вот такой. Холодной и чужой.

Когда меня начинает бить озноб от долгого нахождения в холодной воде, я отваживаюсь покончить с нашей с супругой «дуэлью», отвожу взгляд и принимаюсь подплывать в сторону кормы лодки, где можно забраться на борт, откинув книзу одну из лестниц. В то же время, я продолжаю удерживать жену за руку, опасаясь непредсказуемых действий с её стороны. Она же не предпринимает попытки вырваться, и позволяет мне вести её за собой, послушно подгребая свободной рукой и ногами.

Когда мы оба оказываемся на борту, мокрые и замёрзшие, я все также не решаюсь прервать тишину. Мы молчим и тогда, когда располагаемся на диванчике, устроенном на задней палубе, окутавшись в грязные полотенца, которые я нашел в одной из кают, отлучившись лишь на минуту, нервничая и опасаясь, что она воспользуется моим отсутствием и сиганет за борт снова.

Теперь мы сидим рядом, но будто чужие, едва касаясь плечами, смотря в разные стороны, она – в некую точку посреди открытого морского горизонта, а я – уставившись на поверхность столешницы, стоящей передо мной, разглядывая неровный «ожог» от никогда оставленного по неосторожности окурка. Супруга дрожит от холода и изредка прокашливает застуженное горло, на что я отказываюсь от своего полотенца и укрываю её голые колени, покрывшиеся гусиной кожей, надеясь, что моя забота растопит её сердце и она снова станет родным и знакомым мне человеком. Она же, не оборачиваясь, сдержанно и вежливо кивает в знак благодарности, от чего мне становится еще более тошно.

Минуты проходят за минутами. Мачта над головой тоскливо поскрипывает, сопротивляясь напору ветра. Яхта размеренно покачивается на небольших волнах. Редкие чайки с квакающими криками пролетают мимо, направляясь в сторону берега, который едва различим в синеющей дымке осеннего вечера. Мы – будто совершенно одни на всей планете. Одинокие в нашей вынужденной паре. Мы всё сидим и молчим, отвернувшись друг от друга, каждый погруженный в собственные мысли, опасаясь начать разговор, который может стать для нас неприятным. И мне уже кажется, что – «все». Конец. Что мы досмотрели эту драму до трагического финала. Теперь нужно лишь спешно покинуть кинозал, собрав пожитки и подобрав с пола рассыпанный попкорн.

Но тут супруга вдруг вздрагивает, поворачивается ко мне и звонко восклицает, скинув на палубу укрывавшее её ноги полотенце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Пинается! Пинается! Он пинается!!!

– Что?!! – вскакиваю с места я.

– Говорю же, он пинается!!! – повторяет она.

– Как?!! Серьезно!!! Вот блин… Ну слава богу!!! Пинается!!! Как же хорошо!!! – взволнованно тараторю я, не веря своим ушам.

Холодная маска, прежде застывшая на лице супруги, в момент испаряется, и на свет снова проглядывают знакомые черты моей доброй, отзывчивой и любящей супруги.

– Дашь пощупать? – спрашиваю её я, будто ребенок, упрашивающий родителя позволить раньше времени открыть праздничный подарок, ощущая как сковывающее и щемящее нутро напряжение расслабляется, а дышать становится легче.

– Вот тут… Положи руку сюда…, – нежным шепотом говорит мне она, проглатывая слезы радости, задирая блузку и обнажая живот в жутких синих разводах, подведя мои пальцы к нужному месту, чуть ниже пупка.

Затаив дыхание, я весь обращаюсь в «слух», ожидая прикосновение живого существа к кончикам пальцев, моего третьего ребенка, «зреющего» в чреве любимой женщины.

Крошка не заставляет себя долго ждать и я получаю в «подарок» долгожданный «пинок». Легкий и едва ощутимый удар через натянутую кожу живота. Прикосновение, которое не спутаешь ни с чем другим. Маленький толчок маленького человечка, который так много значит для нас двоих. Зависших в открытом море на крохотной на фоне бескрайней воды лодке. Переживших жуткий апокалипсис. Измученных лишениями. Почти отчаявшихся и сдавшихся под напором крутых поворотов судьбы.

Но теперь, наполненных новой надеждой о том, что все с нами может быть хорошо…

Ужин

– Что мы будем теперь делать? – спрашивает супруга, задумчиво помешивая вилкой содержимое железной, сколотой по краям, миски, представляющее собой неаппетитно выглядящее варево из быстрорастворимой лапши и склизких кусков консервированной говядины.

Жене понадобилось не больше четверти часа, чтобы приготовить скромный ужин из найденных на яхте продуктов, приспособив для этих нужд крохотную, работающую от газового баллона, плиту. Я смотрел на неё исподтишка и удивлялся, как быстро она смогла переключиться с недавно пережитой драмы на выполнение бытовых обязанностей, ловко разобралась в незнакомой обстановке и нашла нужную утварь. И лишь изредка замирала, смотрела сквозь стекло иллюминатора на клонящееся к горизонту солнце, ощупывала живот и тяжело вздыхала.

Теперь мы все сидим за обеденным столом в главной каюте. Перед каждым из нас – тарелка с едой, несколько сухарей из пакета и по стакану черного чая, разведенного для экономии из одного одноразового пакетика. Мы ни разу не заговорили с женой о том, что с нами произошло, стараясь не замечать «слона в посудной лавке». Наступит час, решил я, когда эмоции улягутся, то мы выберем для этого подходящее время. Но только не сейчас, когда рана все еще открыта и пульсирует, только начиная обрастать тонкой защитной коркой.

– Будем искать выживших…, – после паузы реагирую на её вопрос я, сам не веря своим словам, но не найдя лучшего ответа, – очень вкусно, спасибо…, – добавляю я, чтобы сменить тему, хлопнув пальцем по краю своей опустевшей тарелки, которую я «прикончил» за неполные несколько минут. Лапша с мясом, действительно, оказалась неожиданно хороша, если игнорировать неприглядный внешний вид и не вспоминать об убогости продуктов.

– Мы не ели двенадцать часов…, – устало усмехается супруга, – я могла тебе кусок дерева сварить, тоже вкусно бы показалось. В любом случае, этого дерьма хватит ненадолго. Может, на неделю… Тушёнка, бич-пакеты, гречка, рис и сухари…, – брезгливо кивает она на провизию, ранее сложенную ею в стороне аккуратной кучкой, – мы долго так не протянем… И посмотри… Дети ничего не едят…

– Мама! Не хочу есть это коричневое… Оно некрасивое и пахнет! – старшая дочь капризно кривится расцарапанным лицом, которое я не смог обработать, не найдя на борту аптечку. Она отталкивает от себя нетронутую миску, на что подобным же образом реагирует и младшая, копируя поведение старшей сестры, успев, однако, «поклевать» пару вилок из своей тарелки.

– Ну, пожалуйста, девочки! Я уберу коричневое и водичку… Хотя бы лапшу! Вам же нравится лапша…? Это и есть она, только в бульоне. Она очень вкусная. Посмотрите, как папа быстро съел. Да, папа? Тебе же понравилось? Вкусно же? – просящим и срывающимся голоском жалобно тянет жена, напоминая интонацией неудачливого клоуна из третьесортного провинциального цирка, который пытается развлечь избалованных детей, которые не реагируют на его шутки, а лишь одергивают за неряшливые фалды и тянут за поредевший парик.

– Очень вкусно. Я бы и ваши порции съел. Но будет несправедливо, если я наемся, а вы останетесь с пустыми животиками…, – подыгрываю супруге я, копируя псевдо-веселую тональность голоса супруги.

– Бяк! Я не буду это есть, – упрямится старшая дочь.

– Бяк, – повторяет младшая, озорно улыбаясь, повторяя поведение сестры, воспринимая происходящее за игру.

– Ну, девочки! У меня ничего больше нет! Вы заболеете, если не покушаете, – взрывается супруга, истерично вскрикнув и всплеснув руками, а потом выхватывает из рук старшей дочери вилку, наматывает на неё желтые, брызгающие каплями бурой жижи, мучные спиральки, и подносит «угощение» ко рту девочки. На что та упрямо поджимает губы и лишь мычит, озвучивая свой продолжающийся протест.

– Открой рот! Вам нужно поесть! Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста!!! – кричит на девочку она, повторяя слова все громче и громче, и с силой проталкивает зубья вилки между сомкнутых зубов дочери, которая вдруг резко одергивается, скинув содержимое вилки себе на колени, и принимается истошно вопить, ухватившись обеими руками за губы.

– Боже, что ты творишь! – бросаюсь я к девочке, которая в слезах корчится от боли из-за оказавшейся царапнутой острием вилки десны.

Все оставшееся время, пока солнце перезревшим апельсином степенно закатывалось за морской горизонт, освещая алыми всполохами темнеющее небо, и окрашивая в неестественный кирпично-красный цвет наши бледные лица, мы носимся по каюте, суетясь возле дочери, а супруга выпрашивает у девочки прощение.

Когда страсти успокаиваются, а дети все же соглашаются немного поесть, запив еду остывшим черным чаем вприкуску с сухарями, то я осмеливаюсь осторожно продолжить прерванный ранее разговор.

– Этой еды нам хватит…., пока мы не найдем других выживших, – тихо говорю я жене, ощущая накатывающую расслабленность в теле, возникшую после насыщения желудка долгожданной пищей. Я стою возле стола, повернувшись лицом к иллюминатору, и наблюдаю как пылающий солнечный диск с почти слышимым шипением погружается в прохладное море. И дико хочу выпить и покурить, жалея о том, что на борту от прежнего хозяина не осталось ни единой сигареты или грамма спиртного.

– Каких выживших? Ты собрался куда-то плыть? Куда плыть? Мы остались одни. Никого больше нет…, – бесцветным голосом реагирует супруга, устроившись на кушетке и уложив девочек у ног, которые теперь отвлеклись разглядыванием трещин на кожаном покрытии дивана, находя в них схожесть с персонажами известных мультфильмов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Если остались в живых мы, значит могли и другие, – не соглашаюсь с супругой я, – наблюдая как солнце окончательно ныряет за горизонт, все ещё продолжая освещать небо палитрой бледнеющих оттенков красного, – буду рацией слушать эфир, может кто-нибудь и отзовется, – добавляю я, озвучив неожиданно пришедшую в голову идею.

Отвернувшись от иллюминатора, я упираюсь взглядом в приборную панель и нахожу яхтенную рацию. И вдруг осознаю, что именно с этого устройства погибший хозяин лодки ранее связывался со мной, когда мы прятались в магазине, призывая к себе и заманивая в ловушку.

– Если она работает… Ты даже не знаешь, есть ли на этой лодке электричество…, – язвительно комментирует супруга, намекая на сгущающиеся сумерки и явно оседлав «конек» пессимистичного и пассивного критикана.

– Уверен, что работает, – миролюбиво усмехаюсь я. И безошибочно нахожу и включаю тумблер освещения каюты, предполагая, что электрическое питание поддерживается от небольшой солнечной панели, устроенной на корме между бортами.

Приятный электрический свет, полившийся из скрытых за панелями ламп, теперь уютно освещает пространство каюты, заставив замигать несколько красных лампочек на приборной панели. На что лицо супруги смягчается, а брови приспускают фирменные «домики».

– Прости… От меня одни проблемы и никакой помощи… Я – такая дура. И только мешаю тебе…, – выдавливает она из себя, и её лицо вдруг снова сжимается в скорбной гримасе, а глаза готовы увлажниться.

Отбросив планы по исследованию рации, я поднимаю супругу с кушетки, прижимаю к себе и принимаюсь целовать, не стесняясь находящихся рядом детей. В высокий лоб, раньше времени отмеченный следами вертикальных складок. В виски, под которыми отчетливо бьются теплые венки. В густые брови, не желающие давать хозяйке покоя. Во впалые щеки, по которым текут солоноватые слезы. И во влажные губы, податливо расступающиеся под напором моего языка. Таким образом мы без слов объясняемся друг с другом за случившееся на носу лодки. И, надеюсь, закрываем эту тему навсегда…

– Папа! – вдруг слышится настойчивый возглас старшей дочери.

– Что? – с неохотой отрываюсь я от губ супруги и смотрю на озабоченное личико девочки, которая за то время, пока мы были заняты супружескими ласками, спустилась по ступенькам вниз в коридор левой палубы, и теперь подозрительно смотрит в сторону четвертой каюты.

– Папа! Почему здесь пахнет кислым? Как раньше, в нашем старом домике…? – изумленным голоском спрашивает она…

Спокойной ночи

– Убери его отсюда! – визгливо кричит супруга, выбежав на заднюю палубу и выволочив за собой растерянных девочек.

– Я не смогу этого сделать. Послушай…, он….– пытаюсь объяснить ситуацию я, но супруга не желает слушать, а лишь продолжает обрушивать на меня сплошной поток возмущения.

– Как ты мог?!! Ты знал, что один из них тут. Вместе с нами на яхте. И спокойно ходил…, – перебивает она, стреляя в меня потемневшими от злости глазами и брызжа слюной из исказившегося гримасой ненависти рта. Тем самым без следа разрушив наше с ней любовное настроение, которое объединяло нас совсем недавно, до того момента, как старшая дочь вскрыла мою тайну о «сидельце» из четвёртой каюты.

– Послушай, если ты освободишь на время звуковые частоты и перестанешь орать, то я смогу тебе объяснить в чем дело…, – теряя терпение, старательно выговаривая гласные, менторским тоном выдавливаю из себя я, нависнув над субтильной супругой своим высоким и массивным телом.

– Что ты собираешься мне объяснять? Что тут можно объяснять? Все же понятно. На яхте один из них! Один из тех тварей! Если он нападет, то что мы будем делать? Что ТЫ будешь делать с этим? Будешь с ним драться на кулаках? Или заставишь меня с детьми прыгнуть за борт и плыть к берегу? Да? Да?! Да?!! Что ты за человек такой?!! Ты – просто тупой бесполезный кусок говна, а не человек! Еще и слабак, в придачу!!! – продолжает истерично вопить она, дрожа всем телом и не обращая внимания на упавшую на глаза прядь волос.

– Не нужно меня оскорблять. Это лишнее. Я понимаю, ты сейчас на эмоциях. Но все же, не нужно говорить мне того, о чём потом пожалеешь. Я этого не заслужил. Ты знаешь, как много я сделал для вас…, – с холодной, едва удерживаемой твердостью в голосе, пытаюсь защищаться я.

– Для нас? – издевательски усмехается она, – как много ты сделал для нас? Ооо… Может нам тебе в колени упасть, биться лбом и благодарить за твои великие свершения? К примеру, за то, что устроил нам феерический «зведец», в котором мы живем последние несколько месяцев? Ты же нас чуть не убил своей тупостью. Заставил окопаться в нашей квартире, когда началось заражение, хотя знал обо всё заранее и мог придумать варианты намного лучше. А что было потом? А? Только вспомни! Хотя мне страшно даже вспоминать. Как мы ползли через чужие вонючие квартиры! А подъезд? Где мы чуть не погибли? И чертов продуктовый магазин!!! Это ты во всем виноват. Все ты! И теперь не смей утверждать, что ты много для нас сделал. Ты нас чуть не убил, гадина! Понял? Повторю еще раз. Послушай меня, тупой идиот. Мы выжили не потому, что ты такой крутой и смог спасти нас. А потому что таким сказочным дуракам, как ты, везет!!! Заруби у себя на носу! Ты ничего не сделал для нас. А если и сделал – то для себя! Чтобы спасти свою жирную вонючую задницу!!!

Зеленея от негодования, глубоко оскорбленный обидными словами супруги, я хватаю её за запястья рук и начинаю сжимать, вкладывая в усилие всю клокотавшую во мне ярость.

– Пусти меня! – визжит она, безуспешно вырываясь из моей хватки.

А в моей груди, тяжело вздымающейся от учащенного дыхания, борется с трудом преодолимое желание со всех сил долбануть голову супруги об столешницу, чтобы всмятку размазать лицо, заставив тем самым сожалеть о сказанном и, наконец, заткнутся.

– Какая же ты тварь…, – цежу сквозь зубы я, цепляясь за остатки благоразумия, помня о том, что супруга беременна и, вероятно, находится во власти бушующих гормонов. Однако, как бы я не сдерживался, мои глаза застилаются белой пеленой от нахлынувшего бешенства, а мышцы рук сжимаются в спазмах, готовясь совершить насилие над обидчицей, для того, чтобы выпустить наружу мучительное давление из перегруженной напряжением нервной системы.

– Это ты тварь! Тупой урод! И неудачник!!! – шипит на меня супруга, дергая локтями и хаотично пиная меня коленями, целях в пах.

– Успокойся. Дура! Успокойся. Тут дети…, – не оставляю попыток урезонить я жену, замечая притихших за спиной супруги девочек. При этом, старшая смотрит на нас осознанно и осуждающе, а младшая – с наивным непониманием и детской озадаченностью, возможно впервые наблюдая, как родители устраивают на их глазах скандал подобного размаха, угрожающий перерасти в омерзительную драку.

– Не успокаивай меня! – выкрикивает супруга. – Просто избавься от него! Сейчас же избавься! Я не хочу быть рядом с этим существом. Не могу! Не могу!! Не могу!!! Если ты сейчас же не уберешь его, то я действительно прыгну в море и поплыву к берегу. Делай тогда, что хочешь!!! ЧТО ХОЧЕШЬ!!!

И когда крик супруги достигает наивысшей громкости, переходя на тонкий безумный визг, то во влажном воздухе морского вечера вдруг слышится протяжный скрипящий вой, исходящий из недр яхты.

Этот вой моментально остужает наши эмоции. И я тут же отпускаю руки супруги, в страхе плюхаюсь на сидушку рядом с ней, и с тревогой замираю, весь обращаясь в слух. Лицо супруги, только что пылавшее ненавистью, также немедленно опадает, теряет остроту углов, а на лоб налезают знакомые «домики» озабоченных бровей.

Этот скрипящий, временами хлюпающий и чавкающий вой, не похож на зловещие вопли кровожадных мутантов, которые мы когда-либо слышали ранее. А больше схож со скорбными «песнопениями» тоскующего по самке кита.

Вой тянется. Медленно затихает. И через долгую паузу слышится снова, сваливаясь в жалобные булькающие переливы, не вызывая во мне чувство страха, а скорее – ощущение недоумения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда же стоны зверя утихают, я коротко, но обстоятельно рассказываю жене о «пассажире» из четвертой каюты. И о том, что тот связан цепями в закрытом на замок помещении, и не представляет для нас опасности.

– Что ты будешь делать с ним? – приглушенным и смиренным голосом, без намека на агрессию, а также с нотками просьбы о прощении за случившийся ранее скандал, спрашивает жена.

– Не знаю. Наверное – ничего. Просто дождусь, пока он сдохнет без еды, – также тихо отвечаю я, давая супруге понять, что я принял её извинения.

– Хорошо. Ты сам знаешь, как лучше. Мы пойдем спать. Помоги нам, пожалуйста, устроится…, – заканчивает разговор она, нежно прикоснувшись мягкой ладонью моего предплечья.

Когда семья благополучно устраивается на ночь в одной из кают на противоположном борту от помещения, где заточён «Пашка», то я принимаюсь бесцельно и со смутной тревогой бродить по яхте. Первым делом я решаюсь подойти к четвертой каюте и, вплотную приставив ухо к двери, вслушиваюсь к тишине за перегородкой.

Убедившись, что «Пашка» не подает признаков активности, я выхожу на палубу и, поеживаясь от прохлады наступившей ночи, несколько раз обхожу яхту по кругу, всматриваясь в непроглядную чернильную темноту, утопившую «с головой» нашу одиноко покачивающуюся на волнах лодку.

Луна на небе почти не видна, закрытая плотными облаками, и её слабое серебряное свечение едва очерчивает контуры окружающего мира, спасая от иллюзии нахождения в царстве теней и призраков, доказывая, что мы всё ещё живы и находимся в материальном мире.

Я пытаюсь определить, с какой стороны расположен оставленный нами город. Отыскать хоть единственный огонек, подтверждающий, что мы не одни. Но ничего не выходит. Тёмной безлунной ночью, без характерного свечения электрических огней, определить расположение суши, без помощи компаса и карты, для меня не представляется возможным.

С тяжелым сердцем, я по десятому кругу обхожу палубы яхты, тщетно вглядываясь в окружающий лодку мрак и перебирая в голове, будто чётки, тягучие и мрачные мысли о нашем незавидном будущем. И когда прохожу по корме, то вдруг неожиданно для себя замечаю вдалеке одинокий желтый огонек. Совсем крохотный и слабо мерцающий. Я протираю пальцами глаза, опасаясь, что стал жертвой зрительной галлюцинации. Всматриваюсь снова. И вновь замечаю заветную точку света. Настоящую. Существующую на самом деле. Доказывающую, что кроме нас еще, может быть, осталась человеческая жизнь.

С учащенно забившимся сердцем, намертво ухватившись за прохладные поручни, я всё смотрю на обнаруженный огонёк, боясь потерять его, если отвернусь или когда моргну. А он всё же остается на месте, изредка погасая, но вспыхивая в темноте снова.

Если уйду в каюту спать, то наутро, думаю я, точно упущу этот огонёк и не смогу определить с какой стороны он появился. И останется для меня вечной загадкой, было ли это судно, проходившее мимо нас? Или человеческое жилье с выжившими, находящееся где-то на берегу.

Но мне на помощь приходит луна, которая, наконец, выглядывает из-за облаков, и щедро освещает морскую панораму, испещренную морщинами волн, а также выделяет тёмную линию суши вдалеке, дав мне возможность определить, что огонек действительно светит со стороны берега, с правой стороны от лодки, учитывая, что яхта дрейфует лицом к побережью.

Сполна насладившись найденным зрелищем и окончательно убедившись, что не оказался под воздействием иллюзии, я, наконец, спускаюсь к семье в каюту, ещё раз напоследок взглянув в сторону огонька, который будто одушевленный, игриво моргнул мне напоследок, пожелав спокойной ночи…