Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Тимоти Колтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Точка возврата для Ельцина была пройдена, когда процесс преобразований споткнулся о, казалось бы, «мелкий вопрос» на пути к необходимой политической реформе. В конце лета 1987 года Горбачев отдыхал на юге, и на заседании Политбюро 10 сентября председательствовал Лигачев. После митингов националистической организации «Память» и выступлений крымских татар, выселенных Сталиным в Среднюю Азию, Ельцин в начале августа пообещал Горбачеву разобраться с вопросом регулирования уличных демонстраций. В служебной записке он предложил не отказывать гражданам, желавшим провести собрание или марш, но ограничить место проведения подобных акций Измайловским парком на востоке Москвы, который стал бы для Москвы чем-то вроде Гайд-парка. Некоторые положения были приняты местными властями и обнародованы в городской прессе [495]495
  Яковлев А.Сумерки. С. 407. Планы организации такого места обсуждались на августовской встрече неформалов, проведенной с ведома Ельцина. Один из делегатов предложил устроить нечто подобное на Арбате в центре Москвы. Присутствовавший член райкома выступил против: «Зачем партии Гайд-парк, где можно говорить что угодно?» Dunlop J. B.The Rise of Russia and the Fall of the Soviet Empire. Princeton: Princeton University Press, 1993. P. 74.


[Закрыть]. 10 сентября Лигачев и другие консерваторы раскритиковали Ельцина за то, что тот не посоветовался с Кремлем, и заявили, что документ с установками не нужен и что он подорвет государственный контроль. Ельцин ответил, что он приложил все усилия, чтобы согласовать это решение, и что подобные вопросы следует урегулировать на уровне Москвы и других городских советов. Ретроград Лигачев от него отмахнулся. Существующая централизованная система, в рамках которой были позволены только официальные митинги, предотвращала «нанесение ущерба обществу, государству и другим гражданам». «Нет необходимости принимать другие „правила“, – пояснил Лигачев, – и документ, принятый в Москве, следует отменить» [496]496
  Стенограмма заседания Политбюро, 10 сентября 1987 (АГФ, КДПП, 2:507–508).


[Закрыть]. После этого комиссия Политбюро внесла незначительные изменения в существующие всесоюзные нормы. Сдвиги в более либеральном направлении произошли лишь в 1988–1989 годах.

Тяготы московской партийной жизни, постоянные коллизии с Горбачевым и Лигачевым подорвали здоровье Ельцина. В конце 1986 года он попал в больницу с приступом гипертонии и симптомами тревожности. Кремлевские врачи решили, что он перенапрягся на работе и что его основная проблема со здоровьем состоит в том, что вследствие нервного напряжения он «стал злоупотреблять успокаивающими и снотворными средствами, увлекаться алкоголем». Пациент принял выводы врачей в штыки, говоря им, что не собирается менять образ жизни «и в нравоучениях не нуждается» [497]497
  Чазов Е. И.Рок. М.: Гэотар-Мед, 2001. С. 218–219.


[Закрыть]. Надо заметить, что люди, которые в те годы работали с Ельциным, а впоследствии беседовали со мной, практически не отмечали влияния психологических перегрузок, седативных средств и алкоголя на его поведение. Например, Валерий Сайкин, занимавший с 1986 по 1990 год должность председателя Московского горисполкома и не слишком расположенный к Ельцину, говорил, что первый секретарь отличался неиссякающей энергией. На утренней планерке в понедельник он мог пожаловаться на головную роль и в шутку приписать это слишком усердной работе над еженедельным отчетом. Кроме этого, Сайкин ничего необычного не замечал [498]498
  Валерий Сайкин, интервью с автором, 15 июня 2001.


[Закрыть].

10 сентября, после скандала в Политбюро, связанного с уличными демонстрациями, Ельцин решил написать письмо Горбачеву. Он приехал на усовскую дачу довольно поздно и сразу же заперся с Наиной Иосифовной в своем кабинете. Жене он сказал, что намерен написать Генеральному секретарю и отказаться от работы в партийном руководстве: «Работать дальше с этой бандой я не буду. Они разваливают страну» (на то время еще Советский Союз). Настроение мужа не удивило Наину, она уже давно это чувствовала, но его решение ее ошеломило. Она спросила, где же он будет работать. Ельцин ответил, что, возможно, Горбачев позволит ему руководить МГК, не входя в Политбюро, хотя формально он собирался отказаться от обеих должностей. Если же нет, то можно будет вернуться в строительство, например, стать директором строительного треста. Жена ответила, что партия ему этого никогда не позволит. Тогда он может работать прорабом, как в 1950-х годах, или уехать на дальний север и начать там новую жизнь. Наина подумала, что проще уйти на пенсию, пусть их кормят выросшие дочери. Наступила пауза.

«Он потом посидел, посидел и говорит: „Нет!“ Я [Наина] почему-то думала, что продолжением будет „я писать не буду“. Но он говорит: „Нет, заявление я напишу, а с работой посмотрим“. И всё, больше ничего не сказал» [499]499
  Наина Ельцина, второе интервью с автором, 18 сентября 2007.


[Закрыть]. Той же ночью Ельцин написал черновик письма и – очевидно, после тщательного обдумывания – в субботу 12 сентября отослал его Горбачеву фельдъегерской службой.

Половину письма занимала критика позиции Лигачева, которого Ельцин изображал как неотесанного грубияна, любой ценой старающегося прославить Томск. Лигачев и его соратники подрезают крылья партийным комитетам, в том числе и московскому, в результате чего комитеты «теряют самостоятельность», хотя заводы и колхозы уже начали ее получать [500]500
  Все цитаты из письма, приведенного в книге: Ельцин Б.Исповедь. С. 8–11 (курсив добавлен).


[Закрыть]. Ельцин также подчеркнул «разрыв между словом революционным и [нереволюционным] делом в партии», о чем говорил весь год, и сообщил Горбачеву, что люди чувствуют этот разрыв, но боятся сказать об этом.

Новизна сентябрьского послания заключалась не столько в списке обвинений, сколько в том, что он ставил советского лидера в неудобное положение. Недипломатичная просьба Ельцина освободить его от официальных должностей, безусловно, должна была повергнуть Горбачева в ужас. Письмо еще больше усиливало это чувство, поскольку в нем сообщалось о неких неназванных руководителях, которые на словах поддерживают горбачевские реформы, а на деле блокируют их. Горбачев, как утверждал в своем письме Ельцин, привык к псевдореформаторской игре и был в ней соучастником: «Они удобны, и прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они [эти люди] становятся удобны и Вам». Автор не собирался гладить адресата по шерстке: «Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос». Если его оставят на прежнем месте, но ничего не изменится, он станет помехой, а «число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе». Удивительнее всего для члена коллективного руководства было то, что Ельцин оставил за собой право на односторонние действия. Лучше всего было бы, если бы Горбачев тем или иным способом преодолел лигачевскую косность: «„Расшифровать“ все это – для партии будет нанесен вред (если высказать публично). Изменить что-то можете только Вы лично для интересов партии». Если читать между строк, то становится ясно, что Ельцин просил Горбачева уволить его второго секретаря, а вовсе не себя самого, и ускорить реформы. Завершающая фраза письма – это ультиматум, содержащий в себе угрозу расширения арены междоусобного конфликта: « Думаю, у меня не будет необходимостиобращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС».

Документ настолько встревожил Горбачева, что он позвонил Ельцину со своей госдачи в Пицунде. Он согласился обсудить письмо в Москве, но хотел отложить встречу до середины ноября, после праздников. Горбачевская неспешность выглядит странно. В такой ситуации можно было бы ожидать, что он поторопится уладить проблему, – не каждый день кандидаты в члены Политбюро просили об отставке. Горбачев настаивает на том, что Ельцин принял его условия. Ельцин пишет, что они договорились встретиться «позже», но он предполагал, что вопрос решится за неделю-другую [501]501
  Горбачев изложил свою позицию относительно сроков встречи с Ельциным на партконференции летом 1988 года. Ельцин пишет об этом в «Исповеди». Помощник Горбачева, присутствовавший при телефонном разговоре, вспоминает: положив трубку, Горбачев сказал, что они с Ельциным «договорились, что до праздников он не будет нервничать», что заставляет предположить частичное согласие Ельцина с условиями Горбачева. Черняев А. С.Шесть лет с Горбачевым. М.: Прогресс, 1993. С. 175.


[Закрыть]. Когда Горбачев с ним не связался, Ельцин заволновался. Он боялся, что Горбачев поднимет этот вопрос на запланированном октябрьском Пленуме ЦК, третьем в этом году, и против него единым фронтом выступят все члены Политбюро [502]502
  См.: Ельцин Б.Исповедь. С. 13–14. В интервью 2002 года, когда мы затронули эти события, Ельцин об этом не говорил.


[Закрыть]. От главного редактора «Московской правды» Полторанина и других Ельцин получил сведения о том, что Лигачев накапливает информацию и замышляет против него превентивный удар. По указанию Лигачева завотделом пропаганды ЦК Юрий Скляров велел Полторанину подготовить меморандум, в котором «говорилось бы, что Ельцин занимается популизмом, что Ельцин мешает работе и все прочее». Полторанин отказался и обо всем рассказал Ельцину [503]503
  Интервью Полторанина.


[Закрыть].

Как будет впоследствии вспоминать Ельцин в беседе со мной, 12 сентября, передав письмо курьеру, он видел для себя два варианта: «Если выведут, тогда я начну уже самостоятельную политическую деятельность… Не выведут – тогда я обращусь через Пленум ЦК» [504]504
  Третье интервью Б. Ельцина.


[Закрыть]. Понять его оптимизм сложно. Крестьяне из Басманова или Бутки или свердловские строители могли жить и работать сами по себе – самостоятельно. Но о какой политической независимости можно было говорить в стране, где одна централизованная партия по-прежнему держала в своих руках правительство, репрессивный аппарат, СМИ и экономику? Что касается возможности использовать ЦК в качестве апелляционного суда, Ельцин не мог быть уверен даже в том, что ему дадут слово. Если бы ему удалось выступить, он мог бы получить определенную поддержку, однако для него, как он скажет на пленуме, подстрекать членов ЦК было «кощунственно», и скрыть это было бы невозможно [505]505
  На октябрьском Пленуме Горбачев обвинил Ельцина в том, что он использует подобные поводы для того, чтобы «найти единомышленников», но не сказал прямо, что Ельцин общался с членами ЦК между пленумами. «Пленум ЦК КПСС – октябрь 1987 года (стенографический отчет)», «Известия ЦК КПСС», февраль 1989, с. 284. Мне Ельцин категорически сказал, что до Пленума не общался с потенциальными сторонниками, ни лично, ни по телефону.


[Закрыть]. Ельцин обдумал и третью возможность, о которой упомянул Наине, – написать личное письмо членам Политбюро. Но от этого варианта он отказался: его письмо не повлияло бы ни на кого, кроме разве что Александра Яковлева, секретаря ЦК КПСС, наиболее прогрессивно настроенного приверженца Горбачева [506]506
  Третье интервью Б. Ельцина.


[Закрыть].

ЦК КПСС собирался два или три раза в год в Свердловском зале Кремля, в построенном в XVIII веке здании № 1, с видом на Красную площадь. Зал представляет собой величественную ротонду высотой 27 м, окруженную легкими коринфскими колоннами с пилястрами и узкой галереей наверху. Пленум, проходивший в среду, 21 октября, был задуман как спокойное мероприятие. Вначале членам ЦК предлагалось прослушать одобренный Политбюро доклад Горбачева, посвященный Октябрьской революции и запланированный на 2 ноября. Партийный ритуал предписывал раннее завершение пленума без всякого обсуждения, после чего должен был состояться приятный совместный банкет. Ельцин сидел в первом ряду. В президиуме, расположенном на возвышении, находились только члены Политбюро, а в зале – члены и кандидаты в члены ЦК и гости. До самой последней минуты Ельцин не был уверен в том, следует ли ему пытаться выступать. Около 11 утра, когда Горбачев подходил к концу своего доклада, Ельцин нацарапал несколько «тезисов» на одной из красных карточек, которые на советских пленумах и съездах использовались для голосования. Он неуверенно поднял здоровую правую руку, но при мысли о выходе на сцену его охватил страх, и он опустил ее. Горбачев указал на Ельцина Лигачеву, который председательствовал на пленуме. Лигачев спросил, хотят ли члены ЦК начинать обсуждение доклада; когда несколько человек отказались, Лигачев безмолвно показал Ельцину, что тот не сможет выступить. Ельцин поднялся второй раз, но Лигачев упорно не желал дать ему слово. И снова вмешался Горбачев: «У товарища Ельцина есть какое-то заявление». Только после этого Лигачев позволил Ельцину выступить.

Почему Горбачев заставил Лигачева отступить? Он должен был знать, что Ельцин не скажет ничего хорошего. Обстоятельства позволяют предположить, что генсек считал, что, разрешив московскому начальнику выступить, он сможет разом убить двух зайцев. С одной стороны, можно будет усилить нажим на партию с целью принятия программы реформ, используя в качестве аргумента то, что постепенные перемены лучше шоковых мер, предлагаемых Ельциным. С другой стороны, Горбачев и его единомышленники в ЦК смогли бы выступить и разоблачить горячность Ельцина, которая могла бы привести к дальнейшим санкциям [507]507
  За первую интерпретацию мотивов Горбачева говорит свидетельство тогдашнего заместителя заведующего международным отделом ЦК. Брутенц К.Несбывшееся: неравнодушные заметки о перестройке. М.: Международные отношения, 2005. С. 100–101. В пользу второй интерпретации свидетельствует Виталий Воротников, бывший в те дни членом Политбюро ( Воротников В.А было это так. С. 169–170). Третьяков предлагает несколько иной вариант версии Брутенца, высказывая предположение, что Горбачев уже решил снять Ельцина и хотел, чтобы тот напоследок «выпалил» по партийным консерваторам. См.: Третьяков В.Свердловский выскочка // Политический класс. 2006. Июнь. Ч. 5. С. 99–100.


[Закрыть]. Так или иначе, решение Горбачева позволить Ельцину его выступление было шагом не менее авантюрным, чем решение Ельцина выступить.

Для участников пленума крик души Ельцина прозвучал как гром среди ясного неба. Вспоминает Виталий Воротников: «Ельцин не торопясь вышел на трибуну. Явно волнуясь, немного помолчал, потом начал говорить. Сначала несколько сбивчиво, а потом уже увереннее, но без обычного нажима, а как-то полуоправдываясь, полуобвиняя, стараясь сдержать эмоции» [508]508
  Воротников В.А было это так. С. 169.


[Закрыть]. Горбачев тоже заметил «странную смесь» чувств на лице Ельцина. В очередной раз пытаясь уколоть своего противника, Горбачев написал в мемуарах, что все это было свидетельством «неуравновешенной натуры» [509]509
  Горбачев М.Жизнь и реформы. Т. 1. С. 372.


[Закрыть].

«Секретный доклад» Ельцина состоял из 900 слов и продолжался всего шесть или семь минут [510]510
  Анатолий Черняев в своем дневнике уже сравнивал с докладом Хрущева речь Ельцина на московской партконференции в январе 1986 года ( Черняев А. С.Шесть лет. С. 63). Но я считаю, что выступление в октябре 1987 года подходит для такого сравнения гораздо больше. Оно произвело более глубокое впечатление, а речь 1986 года не была засекречена.


[Закрыть]. По форме и впечатлению, произведенному на слушателей, он не напоминал ни речь Перикла над могилами павших, ни Геттисбергскую речь, ни даже исходный секретный доклад Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС, когда тот четыре часа говорил об арестах, пытках и казнях в сталинские времена. Ельцин довольно бессвязно пересказал содержание своего письма от 12 сентября и нескольких выступлений на открытых и закрытых встречах [511]511
  Все цитаты из книги: Ельцин Б.Исповедь. С. 131–133.


[Закрыть]. Обвинения в адрес Лигачева в его речи звучали вперемешку с критикой косной советской бюрократии. Единственным конкретным примером торможения реформ, использованным в выступлении, стало заявление о том, что ему так и не удалось сократить в Москве количество НИИ, что он обещал сделать в 1986 году [512]512
  Предыдущей весной МГК и горисполком, пытаясь сэкономить землю и рабочую силу, решили уменьшить количество институтов с 1041 до 1002. Когда Ельцин выступал перед ЦК, 7 институтов были ликвидированы, а 53 созданы. Общее количество дошло до 1087, то есть на 4 % больше, чем было до начала кампании.


[Закрыть].

Недостаточную беглость своего выступления и нехватку конкретных подтверждений своих слов Ельцин компенсировал дерзостью и жаром. Он хотел «сказать все то, что есть на душе, то, что есть и в сердце, и как у коммуниста». В выступлении Ельцина были три бомбы. Во-первых, он сразу же заострил вопрос об отношении общества к процессу реформ. «Стала вера как-то падать у людей». Пока результаты не будут соответствовать обещаниям, «мы… перед людьми можем оказаться… с пониженным авторитетом партии в целом». Свою точку зрения Ельцин провозгласил довольно неуклюже, одновременно призывая и исполнять свои обещания, и отказаться от двух-трехлетнего срока, о котором он говорил на Политбюро 15 октября. Вторым моментом стал призыв к внедрению «демократических форм» в советскую политику, особенно внутри КПСС, и осуждение все усиливающегося низкопоклонства перед Горбачевым, которое, по мнению Ельцина, начало напоминать вождизм и культ личности Сталина или Брежнева. Подобные политические деформации, утверждал Ельцин, и привели к поражениям, случавшимся на протяжении тех 70 лет, о которых говорилось в горбачевском докладе.

«Я должен сказать, что уроки, которые [мы] прошли за 70 лет, – тяжелые уроки, были победы, о чем было сказано Михаилом Сергеевичем, но были и уроки. Уроки тяжелых, тяжелых поражений. Поражения эти складывались постепенно, они складывались благодаря тому, что не было коллегиальности, благодаря тому, что были группы, благодаря тому, что была власть партийная отдана в одни-единственные руки, благодаря тому, что он, один человек, был огражден абсолютно от всякой критики.

Меня, например, очень тревожит, что у нас нет еще в составе Политбюро такой обстановки, а в последнее время обозначился определенный рост, я бы сказал, славословия… от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря. Считаю, что как раз сейчас это недопустимо, именно сейчас, когда закладываются самые демократические формы отношения принципиальности друг к другу, товарищеского отношения и товарищества друг к другу. Это недопустимо. Высказать критику в лицо, глаза в глаза – это да, это нужно, а не увлекаться славословием, что постепенно опять может стать „нормой“, культом личности» [513]513
  Цензура убрала замечание о «культе личности» из официальной стенограммы 1989 года, но оно присутствует в ельцинской версии обращения в «Исповеди», с. 132. В официальной стенограмме, однако остались замечания Горбачева по поводу того, что Ельцин использовал такое недопустимое выражение.


[Закрыть].

Выпалив из двух первых орудий, Ельцин перешел к третьему пункту своего секретного доклада, касавшемуся его лично, – повторил просьбу вывести его из состава Политбюро, содержащуюся в письме Горбачеву от 12 сентября, но на этот раз он добавил фразу, произнесенную им в разговоре с женой 10 сентября, но отсутствовавшую в письме, – что будущее его как московского первого секретаря должно решаться МГК, а не только ЦК, что оставило бы ему надежду, уйдя из Политбюро, сохранить положение московского партийного босса. В зале тут же поднялся свист и крики. Ельцин вспоминал, что, когда он сел на свое место, сердце его «гремело, готово было вырваться из груди» [514]514
  Ельцин Б.Исповедь. С. 133.


[Закрыть].

Кадр за кадром просматривая «негабаритную» жизнь Ельцина, можно сказать, что его монолог был моментом истины. 15 лет спустя, в интервью со мной он, размышляя о своем состоянии во время и после выступления, описывает чувство одиночества и страха: «Это было выражение протеста… Я был настроен довольно решительно, но мне не хватало именно поддержки… Оказывается, что я один против всей этой армады, всей махины коммунистической, их кагэбэшной системы» [515]515
  Третье интервью Б. Ельцина.


[Закрыть]. Конечно, в этих словах есть доля преувеличения, но невозможно отрицать, что Ельцин искушал судьбу. Хотя после его выступления в зале раздались крики о том, что он одержим тщеславием, этот взрыв был вызван не одной только жаждой власти. Поскольку разрядить обстановку в такой ситуации было невозможно, было заранее понятно, что ослушника ожидает кара. Как в начале ноября Анатолий Черняев сухо сказал Горбачеву, Ельцин «вряд ли метил на самые первые места (ума хватает, наверное, на это не рассчитывать)» [516]516
  Черняев А. С.Шесть лет. С. 177.


[Закрыть].

Учитывая сложившуюся советскую практику, опасно было даже давить на Горбачева с тем, чтобы он изменил политику. Вдобавок, у бесшабашного Ельцина не было ни конкретной программы, ни четко определенных идей. Его ощущение, что Горбачев действует слишком робко, а он должен изменить его позицию, основывалось на каком-то почти кошачьем инстинкте, а не на идеологии. Горбачев же по-прежнему твердо стоял на идеях марксизма-ленинизма. В тот момент и на протяжении последующих четырех лет если он и реагировал на сигналы, посылаемые ему инстинктами, то инстинкты эти были, продолжая метафору, собачьими – поддающимися дрессировке, тянущимися к знакомому, к тем стереотипам, что ранее приносили вознаграждение [517]517
  Я уже давно про себя сравнивал поведение Ельцина с кошачьим. Идеей о том, что в поведении Горбачева было что-то собачье, я обязан Дж. Сандерсу.


[Закрыть].

Когда Ельцин начинал действовать по наитию, он вел себя так, как уже не раз бывало в прошлом, когда он выходил за пределы сценариев выживания, долга, успеха и испытания и в нем пробуждался дремлющий сценарий бунта. В «Исповеди на заданную тему» он проводит параллель с одним актом неповиновения, имевшим место в его юности, когда он якобы выступил на собрании в березниковской семилетней школе. В актовом зале он попросил слова, «почти как на октябрьском Пленуме ЦК» [518]518
  Ельцин Б.Исповедь. С. 22. Эти слова были пропущены в английском издании книги.


[Закрыть], и заявил перепуганным родителям и учителям, что его классная руководительница не справляется со своими обязанностями. Но Свердловский зал Московского Кремля был куда более подходящей сценой для мятежа, чем актовый зал железнодорожной школы № 95 в неприметном городке Березники. И хотя в 1987 году Ельцин сосредоточился на своем непосредственном начальнике Лигачеве (как в 1946 году – на учительнице), он в этот раз метил и в «директора школы». В 1956 году Хрущев в своем секретном докладе говорил о сталинском прошлом и пытался снять с нового руководства ответственность за эти преступления. Доклад Ельцина был посвящен горбачевскому настоящему, в нем делалась попытка возложить ответственность за провал реформ на конкретного человека и его приближенных.

Когда Ельцин вернулся на свое место, микрофон взял Горбачев. По словам заведующего общим отделом ЦК Валерия Болдина, он был «вне себя от ярости» и пытался скрыть досаду из-за выходки Ельцина и его слов о низкопоклонстве приближенных перед Генеральным секретарем [519]519
  Болдин В.Крушение пьедестала. С. 328.


[Закрыть]. Но у Горбачева еще оставалась некоторая свобода маневра. Он мог проявить чуткость и попросить Ельцина разъяснить свою позицию. Он мог оспорить некоторые тезисы его речи. Ельцин обвинил Горбачева в том, что тот предпочитает слово делу, – то же самое можно было сказать и о выступлении Ельцина. Наконец, мог он и просто обмануть своего противника, предложив обсудить все при личной встрече или вынести этот вопрос на Политбюро. Но он так не поступил, и это доказывает, что к моменту завершения ельцинской речи Горбачев склонился к тому, чтобы отплатить своему нахальному подчиненному его же монетой.

Горбачев с возмущением отверг предложение Ельцина о том, чтобы его судьбу решала Московская партийная организация: «Может, речь идет об отделении Московской парторганизации?.. Получается вроде желание побороться с ЦК». В условиях «демократического централизма», основы которого были заложены Лениным и Сталиным, местные и региональные руководители работали на благо всей партии и полностью подчинялись воле верхов. Московский комитет просто не мог выбирать себе руководителя без одобрения Политбюро и аппарата ЦК [520]520
  Пленум ЦК. С. 241.


[Закрыть]. Затем Горбачев предложил высказаться присутствовавшим, дав сигнал о том, что критика своенравного Ельцина будет только приветствоваться [521]521
  В. Воротников в своей книге ( Воротников В.А было это так. С. 170) ясно описывает этот аспект его речи.


[Закрыть].

Против Ельцина выступили девять членов Политбюро, среди которых были Лигачев, премьер Рыжков, Виталий Воротников, Эдуард Шеварднадзе (горбачевский министр иностранных дел) и Виктор Чебриков (председатель КГБ). Все с готовностью и даже с радостью обвиняли Ельцина во всех грехах, хотя позднее Рыжков и другие выражали недовольство Горбачевым в связи с тем, что тот не рассказал им о сентябрьском письме Ельцина [522]522
  Интервью Рыжкова.


[Закрыть]. Затем против Ельцина выступила череда из 15 чиновников и двоих рабочих. Показательная порка продолжалась четыре часа – с перерывом, во время которого Ельцин остался в полном одиночестве, а несколько членов комитета подошли к Горбачеву с требованием исключить Ельцина из состава ЦК. Горбачев отказался [523]523
  Яковлев А.Сумерки. С. 406.


[Закрыть]. Некоторые из тех, кто работал с Ельциным давно (в частности, его преемник по Свердловскому обкому Юрий Петров и Аркадий Вольский, пытавшийся перетащить Ельцина в Москву еще при Андропове), не стали выступать против него, несмотря на предложение генсека. Другие же (московский «мэр» Сайкин, член Политбюро Александр Яковлев, свердловчанин, а ныне первый партийный секретарь Казахстана Геннадий Колбин и академик Георгий Арбатов) даже проявили к нему определенное сочувствие, несмотря на связанный с этим риск. Смелее всех выступил Сайкин. Он дистанцировался от выступления Ельцина и подчеркнул, что не был в курсе его планов (он только что прилетел из Пекина), но при этом отметил, что за период с 1985 года в Москве были достигнуты значительные успехи и что все это время Ельцин «трудился день и ночь» [524]524
  Пленум ЦК. С. 257. Яковлев пожурил Ельцина за «консерватизм». В своей книге ( Яковлев А.Сумерки. С. 405–406) он объясняет, что это было направлено на то, чтобы пустить консерваторов по ложному следу и смягчить их тревогу по поводу умеренных изменений, которые собирался внедрять Горбачев.


[Закрыть]. Все остальные выступления были либо укоризненными, либо откровенно обвинительными. Все это было для Пленума ЦК опытом не менее новым, чем сам ельцинский экспромт. Со сталинских времен все те, кто выступал на пленуме, сообщали о своих планах за несколько недель до заседания и предварительно представляли тексты своих речей для утверждения в Секретариат.

Лигачев взял на себя инициативу в обсуждении и поинтересовался, почему Ельцина не было слышно на многих заседаниях Политбюро; по-видимому, он намекал, что все это время Ельцин подло собирал материалы для своего выступления на пленуме [525]525
  Пленум ЦК. С. 242–243.


[Закрыть]. Если ядовитую реакцию Лигачева предвидеть было нетрудно, то некоторые удары поразили Ельцина гораздо сильнее. Позже он говорил, что на пленуме столкнулся с «предательством» [526]526
  Отображая коллективное отношение к себе, Ельцин в своем описании этого дня ( Ельцин Б.Исповедь. С. 135–136) отказывается видеть у выступавших иные мотивы, кроме самых низменных: «Уж вроде работали рядом, уж, кажется, пуд соли вместе съели… но каждый, каждый думал о себе, каждый считал, что на этом деле можно какие-то очки себе заработать».


[Закрыть]. Он не ожидал, что против него выступят несколько региональных руководителей, Яков Рябов и члены Политбюро Рыжков и Яковлев. Борис Коноплев, первый секретарь из Пермской области, где прошло детство Ельцина, назвал выступление Ельцина «или незнанием жизни, или попыткой просто увести нас в сторону, исказить положение». Земляк Рябов, который в 1960–1970-х годах был шефом и покровителем Ельцина в Свердловске, а ныне занимал пост Посла СССР во Франции, сказал, что не должен был рекомендовать его для работы в партийном аппарате и что следовало вовремя разглядеть свойственную ему «манию величия» [527]527
  Пленум ЦК. С. 251–252 (Коноплев). С. 253–254 (Рябов). В мемуарах Ельцин особенно суров к Рябову, предполагая, что Рябов выступил, чтобы «себе какую-то тропинку проложить вверх, если не к будущему, то хотя бы к своей пенсии» ( Ельцин Б.Исповедь. С. 135). Ельцин встречался с Рябовым во время визита во Францию в мае 1990 года. На борту самолета «Аэрофлота» на пути в Москву он перед всеми спросил у Рябова, почему тот так выступил в 1987 году. Рябов ответил, что ему не в чем раскаиваться и что он продолжает придерживаться того же мнения. Бонет П.Невозможная Россия: Борис Ельцин, провинциал в Кремле // Урал. 1994. Апрель. С. 25.


[Закрыть]. Рыжков повторил как попугай обвинения Лигачева и дополнил их замечанием о ельцинском «политическом нигилизме» и желании расколоть Политбюро. Яковлев отметил, что Ельцин продемонстрировал панические, «мелкобуржуазные настроения» и «упоение псевдореволюционной фразой». Михаил Соломенцев, поддержавший Ельцина в 1985 году, теперь упрекнул его в склонности к злопамятности, сравнив при этом со снежным комом, который цепляет на себя мелкий мусор, лежащий под снегом. Воротников, который также прежде был сторонником Ельцина, выразился по-другому: «На заседаниях Политбюро, Борис Николаевич, ты в большей части действительно отмалчивался. Вот какая-то маска на лице все время у тебя… Ведь он же не был таким, когда работал в Свердловске… А здесь вот надел на себя маску. Всем недоволен, все какое-то чувство неудовлетворенности всем и вся». Председатель КГБ Чебриков обвинил бунтаря в том, что он «не полюбил москвичей» и болтал с иностранными журналистами [528]528
  Пленум ЦК. С. 254–257 (Рыжков). С. 262–263 (Яковлев). С. 273–276 (Соломенцев). С. 259 (Воротников). С. 261–262 (Чебриков).


[Закрыть].

Тон выступлений был патерналистским и поучающим. Когда в конце заседания Ельцин пристыженно попытался оправдаться, Горбачев прервал его на полуслове: «Борис Николаевич, ты что, настолько политически безграмотен, что мы ликбез этот должны тебе организовывать здесь?» – «Нет, сейчас уже не надо», – с запинкой ответил Ельцин. Затем Горбачев с важным видом указал Ельцину на его «гипертрофированное самолюбие» и ребяческую потребность в том, чтобы вся страна «вращалась вокруг твоей персоны», как это было в Москве после 1985 года. Несколько выступивших обвинителей посоветовали Ельцину хорошенько обдумать все, что произошло на пленуме, и извлечь из этого урок, осознав собственную «политическую незрелость». Шеварднадзе, который после Яковлева был самым либеральным членом Политбюро, уличил Ельцина в «безответственности» и «примитивности» его позиции. Председатель советских профсоюзов Степан Шалаев заявил, что Ельцину следует с вниманием отнестись к Лигачеву, аппарат которого был «огромной школой для каждого коммуниста, который принимает участие в их работе»; эта мысль была подхвачена и Рыжковым. Сергей Манякин сказал, что Ельцин тянул время со вступлением в партию в 1960-х годах и никогда не был надлежащим образом закаленным коммунистом и гражданином; Лигачев совершил ошибку, слишком мягко относясь к Ельцину и не «ударив кулаком по столу» при его выходках [529]529
  Там же. С. 280 (Горбачев и Ельцин). С. 249 (Владимир Месяц по поводу незрелости). С. 265 (Шеварднадзе). С. 245 (Шалаев). С. 244 (Манякин). С. 280 (Горбачев).


[Закрыть].

В заключительном слове Ельцин назвал пленум «суровой школой… для меня за всю жизнь». Он попытался на ходу переформулировать несколько своих предложений в примирительной форме, сказав, например, что, говоря о восхвалении Горбачева, имел в виду всего «двух-трех товарищей». Ельцин признал, что в итоге согласен с оценкой своего выступления: «То, что я подвел Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив сегодня, – это ошибка». Затем Горбачев спросил, способен ли Ельцин продолжать свою работу, тем самым показав, что готов к примирению, если Ельцин возьмет свои слова обратно. Ельцин на это не согласился и снова повторил, что просит освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК. В ответном слове Горбачев назвал выступление Ельцина «политически ошибочным» и призвал Политбюро и МГК собраться, чтобы рассмотреть его заявление об отставке [530]530
  Там же. С. 279–281. То, что Горбачев был готов к компромиссу, утверждает член Политбюро Воротников ( Воротников В.А было это так. С. 169) и, без комментариев о наказании, сам Горбачев ( Горбачев М.Жизнь и реформы. Т. 1. С. 373).


[Закрыть]. Ельцин, как и все остальные, проголосовал за эту резолюцию.

Все же еще оставалось время на то, чтобы как-то замять скандал. Через несколько дней собралось бюро горкома. На заседании Ельцина осудили за то, что он выступил, не посоветовавшись с товарищами, но в резолюции говорилось, что ему следует разрешить остаться на посту первого секретаря. Сообщить об этой резолюции Горбачеву члены бюро поручили Сайкину, пользовавшемуся самой хорошей репутацией. Тем не менее генсек решил, что дело закрыто, и не захотел с ним встретиться. Ельцин присутствовал на заседании Политбюро 31 октября, где снова просил прощения за свое выступление десятью днями раньше. В своих мемуарах он об этом не упоминает. В Политбюро он сообщил собравшимся, что согласен с предложением бюро МГК и готов остаться московским руководителем:

«Я переживаю критику после своего выступления на Пленуме. Причиной выступления было беспокойство за то, что перестройка набрала было скорость, а теперь мы теряем эту скорость. Я готов дальше работать, надо держаться курса на перестройку. Признаю, что очень много брал на себя, что виноват. В чем именно виноват, еще не увидел, по-настоящему не нащупал. С середины 1986 года чувствую сильные психологические перегрузки. Надо было открыто идти с этим к товарищам в горкоме, в Политбюро. Но мешало самолюбие. И это главная моя ошибка. Готов отдельно поговорить и с Егором Кузьмичом [Лигачевым], и с Александром Николаевичем [Яковлевым], и с Георгием Петровичем [Разумовским]. Товарищи в горкоме от меня не отвернулись, просят остаться, хотя и осуждают за выступление».

Горбачев выслушал его абсолютно бесстрастно [531]531
  Стенограмма заседания Политбюро, 31 октября 1987 (АГФ, КДПП. Т. 2. С. 648–649).


[Закрыть].

3 ноября Ельцин послал Генеральному секретарю письмо, в котором повторил свою просьбу. Горбачев посоветовался с несколькими членами Политбюро и позвонил ему, чтобы отказать без долгих рассуждений. Он был сыт по горло выходками Ельцина. Возникла и новая проблема: Ельцин не дезавуировал фальшивые выдержки из своего выступления 21 октября, которые просочились в московскую и иностранную прессу. «Он [Ельцин] явно начинает уже ощущать себя „народным героем“, – сказал Горбачев своим помощникам [532]532
  Информация из книги: Капто А.На перекрестках жизни: политические мемуары. М.: Социально-политический журнал, 1996. С. 185–187; Воротников В.А было это так. С. 173–174; Горбачев М.Жизнь и реформы. Т. 1. С. 373.


[Закрыть]. За его словами скрывалось беспокойство по поводу того, что мнение Ельцина разделял и народ.

Ошеломляет то, насколько близки к компромиссу были эти два гладиатора! 21 октября, даже после того, как Ельцин отказался отозвать свое прошение об отставке, Горбачев заявил пленуму, что должность руководителя Московской партийной организации вполне Ельцину по силам, если он „сможет сделать выводы“ и хорошо работать [533]533
  Пленум ЦК. С. 286.


[Закрыть]. Ельцин смиренно признал свою неправоту и 31 октября, и 3 ноября. 10 ноября Анатолий Черняев в письме рекомендовал Горбачеву сохранить Ельцина в рядах своих союзников, проявив великодушие и приверженность реформам, и не превращать его в отверженного [534]534
  Черняев А. С.Шесть лет. С. 176–178.


[Закрыть]. Ельцина можно было оставить главой Московской партийной организации, мягко его отшлепав, а не отлупив изо всех сил. Его вполне можно было заставить подписать пакт о ненападении, выведя из состава Политбюро (к чему он и стремился уже с сентября) и оставив возможность для возвращения. Если бы это было сделано, как признался мне Ельцин в интервью в 2002 году, „тогда история могла бы повернуться в другую сторону“ [535]535
  Третье интервью Б. Ельцина.


[Закрыть].

7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, Ельцин стоял на трибуне Мавзолея рядом с другими советскими лидерами, принимая военный парад и демонстрацию трудящихся. Приехавший в Москву Фидель Кастро, которого восхитило мужество Ельцина (впоследствии он будет с презрением относиться к проводимой им политике), от всей души его обнял. На кремлевском приеме для дипломатического корпуса, как писал посол США Дж. Мэтлок, Ельцин стоял в стороне от своих коллег по Политбюро. „На его лице играла глуповатая улыбка, он периодически переминался с ноги на ногу, как школьник, наказанный учителем“ [536]536
  Matlock J. F.Autopsy on an Empire. P. 116.


[Закрыть].

Во время выходных по случаю праздника Ельцин, теперь руководствуясь своим базовым сценарием выживания, собрал у себя всю семью, чтобы обсудить свое бедственное положение. Отправят ли его работать в промышленность, сошлют ли в Свердловск или случится что-нибудь похуже? Переживаемое им напряжение вылилось наружу в нездоровой форме 9 ноября. Окровавленного Ельцина нашли в комнате отдыха горкома на Старой площади. „Скорая помощь“ доставила его в ЦКБ (Центральную клиническую больницу – главную больницу кремлевской сети) на Мичуринском проспекте. Ельцин распорол себе левую сторону груди и живота канцелярскими ножницами. Выбор орудия и поверхностный характер раны, которую не пришлось даже зашивать, показывают, что это, скорее, было проявление гнева, гнетущего чувства бессилия и, возможно, ненависти к себе, чем попытка самоубийства. В больнице Ельцин сказал врачам, что у него был „срыв“, что его мучили головные боли, боли в груди и учащенное сердцебиение: „Видимо, организм не выдержал нервного напряжения“ [537]537
  Ельцин Б.Исповедь. С. 138. Медицинские подробности приводятся в книге: Горбачев М.Жизнь и реформы. Т. 1. С. 374; в книге: Чазов Е. И.Рок. С. 221–223. Оба автора пишут без симпатии к нему, но Чазов не симпатизировал также и Горбачеву. Надежный свидетель Воротников ( Воротников В.А было это так. С. 174–175) сообщает, что Горбачев рассказал об инциденте с ножницами членам Политбюро 9 ноября и что Виктор Чебриков (из КГБ) подтвердил информацию. Ельцин, пишет Чазов, сообщил врачам неправдоподобную версию, будто порезался, случайно опершись на ножницы. Горбачев повторяет эту историю и другую, согласно которой Ельцин рассказывал, будто на него напали с ножом на улице.


[Закрыть]. Наина Ельцина была настолько озабочена психическим состоянием мужа, что приказала его главному телохранителю, Юрию Кожухову, еще до выписки Ельцина из ЦКБ убрать из дома и с дачи охотничьи ножи, оружие и стеклянные предметы. Подруге она призналась, что приняла меры и против возможной попытки покончить с собой с помощью сильнодействующих лекарств [538]538
  Интервью с Александром Коржаковым, 28 января 2002, и Валентиной Ланцевой, 9 июля 2001.


[Закрыть].