Текст книги "Усы, лапы, два хвоста (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Тимофей Печёрин
Усы, лапы, два хвоста

1. Бандит

Пригибаясь к земле, почти скрытый окружавшими его кустами и травой, Бандит осторожно пробирался через заросли. Один едва слышный шаг, другой, третий. А все вместе – неспешное, но в то же время стремительное скольжение. Небольшое пушистое тело Бандита словно перетекало с места на место.

Так могло показаться со стороны… заметь его кто, разумеется. Но Бандит умел оставаться незамеченным. Точнее, поневоле научился. На собственном горьком опыте узнав, что те, кто могут его обнаружить, необязательно захотят ему что-нибудь бескорыстно дать. А вот навредить – запросто. Причем без особых причин. И человеки в этом смысле порой давали сто очков форы четвероногим.

На секунду Бандит остановился, прислушиваясь. Остроконечные уши-радары подвигались, ловя малейшие звуки. А мозг на ходу вычленял из них те, что сообщали о близкой опасности. Ну или о присутствии опять же поблизости чего-то или кого-то пригодного в пищу. Последний пункт казался в этот раз Бандиту даже важнее, ведь он не ел весь день. И изрядно нагулял аппетит.

Увы, пока порадовать его судьбе и собственному слуху было нечем. Тонкий слух уловил деловитое жужжание шмеля, затем шорох листьев, по которым прогулялся ветер. Не то, все не то!

Вдобавок за ближайшим забором обменивались любезностями собратья Бандита. Из числа домашних котов, привезенных на лето дачниками.

Обменивались любезностями – именно так! Не было здесь никакой иронии и фигуры речи. Избавленные от угрозы умереть с голоду или замерзнуть насмерть, вообще от необходимости каждую секунду бороться за собственное существование, эти избалованные комья меха могли позволить себе тратить время на всякую чепуху. Например, на долгое, почти показательное умывание. Или на взаимное расшаркивание. Действительно позволяли себе быть любезными, даже с недругом-соперником. По крайней мере, на первых порах. Например, так:

– Сударь! Не будете ли вы добры покинуть это место, и впредь более не нарушать границ моих охотничьих угодий!

А в ответ:

– Тысяча извинений, достопочтенный Барсик! Но, сраженный когтем Амура, я намедни назначил здесь свидание одной голубоглазой красотке сиамской породы. Не далече, как под этим деревом. Моя честь не позволяет мне обмануть даму…

И все в таком духе.

И пусть рано или поздно кто-то из них произнесет роковую фразу – «в таком случае, сударь, вызываю вас на дуэль» – да немедленно перейдет к вышеназванной дуэли, происходило это, на взгляд Бандита, скорее поздно, чем рано. Ибо слишком много эти Васьки и Барсики, человеками пригретые, пускали на ветер и времени, и слов.

Первое было бесценно для тех, кто хочет выжить и не заморачивается над тем, чтобы красиво выглядеть. Второе же имело значение только для самих пушистых дуэлянтов. Все та же пресловутая красивость, этакий фетиш домашних котов. Красивость, в данном случае не замечаемая даже человеками, не то считавшими себя их хозяевами, не то бывшими у Барсиков и Васек в услужении.

Как бы то ни было, но для слабых человечьих ушей любые переговоры между котами воспринимались как злобный воинственный ор – и только. Бандит сам слышал краешком уха, как один человек сказал другому… точнее, другой своей человечьей самке: «опять коты разорались». Хотя Бандит мог бы дать кончик хвоста на отсечение, что на тот момент беседа очередных потенциальных дуэлянтов еще не перешла на повышенные тона. Оставаясь недружелюбной, но вежливой.

А на отсечение Бандит, будь его воля, отдал бы кончик хвоста любого из тех Васек-Барсиков – но не собственного, разумеется. Потому как был бродягой, но не идиотом.

Пережив с грехом пополам одну зиму на подножном корму да перебегая от одного убежища к другому, он мог считать себя везучим. Пережив две зимы – смышленым малым. А после третьей такой зимы превратился в совсем другое существо, столь же чуждое Барсикам и Васькам, как чужд кружащий высоко над землею сокол комнатной пташке вроде канарейки или волнистого попугайчика.

Домашние собратья могли свысока смотреть на заботящихся о них человеков. И в то же время зависели от них. А осознавая этот факт – стараться им понравиться. Ластились, выпрашивая угощение. Мурлыкали, позволяя себя трогать или даже таскать с места на место, как мама-кошка перетаскивает еще беспомощных котят. Детство вспоминали, не иначе. А еще с гордостью носили дурацкие клички, человеками им данные. Некоторые даже на эти прозвища отзывались.

Бандит был совсем не таков. Начать с того, что, не имея няньки-человека, он и кличкой был обделен. В том смысле, что никто его не звал – некому, так что «Бандит» в его случае было не то же самое, что «Барсик» для одного из давешних невольников чести. Просто однажды он, позабыв ненадолго про осторожность, дал себя обнаружить одному любопытному человеку.

Человек не преминул снять этого кота на смартфон; снять прямо анфас. А потом любовался сам да знакомым показывал. И все единодушно отмечали, какой выразительный у героя снимка взгляд. Выразительный… и недобрый, можно даже сказать – свирепый, разбойный. Что особенно эффектно смотрелось вкупе с общим обликом кота – неухоженным, если не сказать диким. Да и каким ему, спрашивается, быть после трех зим борьбы за собственное выживание?

«Бандитского вида кот получился», – заключил в итоге автор снимка. Вот и в нашем рассказе будем знать его как Бандита. Хотя бы потому, что всякому персонажу (особенно одному из главных) позарез необходимо если не имя, то хотя бы его замена. Какая-нибудь одно– или двухсловная характеристика, под которой его можно легко запомнить.

Так что пусть будет Бандит.

Помимо отсутствия человека, клички (не говоря уж о крыше над головой), отличало Бандита от Барсиков-Васек еще и бережное отношение к собственному времени. Во всяком случае, на обмен любезностями с усатыми-хвостатыми собратьями он его не тратил. И не только потому, что красоваться Бандиту было не перед кем.

Словосочетание «охотничьи угодья» несло для него не больше смысла, чем для человека – «глокая куздра». Вообще Бандит еще до наступления первой из проверявших его на прочность зим понял, что делить мир на «свое» и «чужое» – значит сильно уменьшить собственные шансы пережить очередной день.

Потому поступал Бандит просто. Приходил туда, куда считал нужным. Брал… ну или ловил то, что вполне годилось в пищу. И уходил прочь, не задерживаясь в чьих-то охотничьих угодьях ни на одну лишнюю секунду. Стараясь, естественно, делать это мирно, а в идеале – вообще оставаясь незамеченным. Ни человеком, ни кем-то из четвероногих. Жаль, выходило не всегда.

В любом случае, если имелась возможность избежать драки, Бандит вопреки своему условному имени предпочитал ее избежать. Так что какой-нибудь «достопочтенный Барсик», приметив этого постороннего кота в своих владениях… но уже сии владения покидающего, мог в самодовольстве своем полагать, что обратил-де его в бегство. Причем одним своим появлением. А значит, весь из себя такой храбрый, доблестный. Не в пример трусливому чужаку, про честь позабывшему.

Не признавать же, что якобы трусливый чужак гадить хотел с самого высокого забора или дерева и на самого Барсика, и на угодья его разнесчастные. Которые, чтобы проскочить, тому же Бандиту хватило бы несколько секунд.

Поступить подобным образом он намерился и в этот раз.

Не желая встревать в беседу двух пушистохвостых «сударей», Бандит немного отступил от забора и двинулся вдоль него. Пересекая участок, где сегодня не видать было ни человеков, ни четвероногих, он, все равно избегая открытой местности, добрался до небольшой постройки. Не то бани, не то сараюшки.

Оттолкнувшись задними лапами от земли, вспрыгнул на крышу. Подтянулся, зацепившись когтями за шифер. И, наконец, осторожно переступая по шероховатой поверхности ската, добрался до вершины.

Итак, царем горы Бандиту было не стать из-за отсутствия в этой местности гор – сплошные равнины, леса и болота. Зато по крайней мере на несколько секунд он мог считать себя царем крыши.

Бандит осмотрелся, обозревая окрестные земли, как владелец средневекового замка – свои владения. И надеясь, что никто и ничто не попытается его с захваченной высоты сбросить.

Осматривался Бандит, разумеется, не потому, что любовался пейзажем. О, на такую ерунду он бы тем более не потратил ни секунды. Все, чего хотелось Бандиту, – это определиться, куда идти дальше.

Да, на этом пустом участке, куда ему посчастливилось забрести, было спокойно и сравнительно безопасно. Но Бандит не привык сидеть на одном месте. Точнее, изжил эту пагубную привычку еще в первую неделю скитаний. Быстро смекнув, что сама еда к нему не придет и в рот не запрыгнет. И уж тем более нечего было надеяться на добрых человеков. На тех, кому твоя внешность кажется «бандитской».

Итак, на участке, где располагался наблюдательный пункт Бандита, еды не обнаружилось. И не только оставленной хозяевами, но и живой… до поры. А значит, способной удрать даже от опытного охотника.

Слева, как уже говорилось, назревала очередная дуэль – Барсик и его визави уже перешли к взаимным угрозам. Очередной дуэт, столь же самодостаточный, как и любовная пара. В том смысле, что третий лишний им был нужен не больше, чем пятая лапа.

А участок впереди, ближайший к наблюдательному пункту-сараю, выглядел… слишком пустым, с точки зрения кота, который пожелал бы пройти по нему, не привлекая нежелательного внимания.

То есть, конечно, хозяевам его, как и большинству других человеков, этот клочок земли бы не показался пустым. Заполняло его много чего – и дом с хозяйственными постройками, и цветочные клумбы, и качели на забаву человечьим детенышам, и беседка для посиделок взрослых. Имелось и несколько деревьев. Вот только пространство между всем этим добром было донельзя приглаженным и прилизанным. Ни кустика, способного укрыть даже такое сравнительно небольшое существо, как Бандит! Трава – и та не выше его лап.

Вдобавок цепкий глаз Бандита приметил в дальнем углу участка собачью будку. И проверять, пуста она или обитаема, на собственной шкуре ему, разумеется, не хотелось.

Не горел Бандит желанием и поворачивать назад, снова пересекая улицу. Так что в его распоряжении остался участок справа.

Глянув в ту сторону, Бандит с удовлетворением отметил изрядное количество деревьев и кустов. Есть где спрятаться. Вдобавок он знал, что деревья любят птицы – то гнезда в кронах вьют, то просто насвистывают, сидя на ветках. А когда не заняты одним из двух этих важнейших для себя дел, летают меж деревьев. Причем порой довольно низко. Иногда даже приземляются, что-нибудь поклевать. Чем немало облегчают процесс добывания пищи таким, как Бандит.

Приняв решение, Бандит двинулся в сторону приглянувшегося участка. Путь до него отчасти преодолел по крыше, отчасти – спрыгнув вниз и потоптавшись по грядкам. Наконец запрыгнул на забор и нырнул с него в эту обитель зелени.

Кроны плодовых деревьев и густо покрытые листвой ветви самых больших кустов отбрасывали на землю приятную тень. По крайней мере, для Бандита приятную. Как и всякий кот, он не любил яркого света. Еще он недолюбливал жару, хоть и был гладкошерстым. Так что даруемой этой тенью прохладе тоже был только рад.

Так, в тени кустов и деревьев, Бандит теперь осторожно крался, осматриваясь и прислушиваясь. Как и на предыдущем участке, человеков здесь, похоже, не было. Никаких звуков, во всяком случае, свидетельствовавших об их присутствии, до тонкого кошачьего слуха не долетало. Ни грубых человечьих выкриков, ни раздражающего грохота, который они называют музыкой, ни треска газонокосилки (тоже малоприятного), ни хлопков дверей.

Точнее, все это было: все эти звуки носились в воздухе и даже улавливались ушами Бандита, но как нечто слабое и мимолетное. Ветром принесенное откуда-то издалека. Тогда как на участке этом царили тишина и покой. Если не считать трескотни насекомых… ну и еще чириканья птичек. Птичек!

Оставаясь с виду неспешным, исполненным достоинства и чуждым суете, Бандит устремился на этот звук, суливший обед.

Остановился он, заприметив пару мелких, похожих на воробьев пташек, перепрыгивавших с ветки на ветку. И затаился, прижавшись в земле и почти скрываясь за травой – в ожидании, когда хотя бы одна из птичек окажется перед ним на расстоянии прыжка.

Бандит умел ждать. Умел быть терпеливым. Но и быстрым как молния тоже.

Не меньше минуты пришлось ему ждать, прежде чем беззаботная птаха соскочила с ветви на ближайший кустик и дернула головкой с глазками-бусинками. Тоже, не иначе, высматривала, чем бы поживиться. Например, ягодами с этого кустика.

Кустик был низеньким… точнее, недостаточно высоким, чтобы сесть на него и чувствовать себя в безопасности по соседству с голодным котом. Впрочем, что чувствовали птички и что творится в их маленьких головках, Бандит не знал. Да и не интересовался. Какая разница, что думает и чувствует еда? А не чем иным, кроме как едой, эти беспечные создания для Бандита не были.

Кот подобрался, готовясь к прыжку.

Птичка, похоже, не замечала подобравшегося к ней мохнатого полосато-дымчатого охотника. Ее ведь тоже интересовала только еда, а полеты отнимали уйму сил.

Приглядев ближайшую ягоду, птичка клюнула ее, затем чирикнула. Наверное, перед товаркой хвасталась. Та пискнула в ответ и решила тоже присоединиться к трапезе. Перепорхнула на ягодный куст.

Бандит не верил своей удаче. Сразу две! Это значило – он мог выбирать. Впрочем, выбор был очевиден – наибольшие шансы попасть в его желудок имела та из птах, которая находилась ближе.

Вот она замешкалась, выискивая съедобную ягоду.

Бандит был уже готов прыгнуть. И прыгнул бы, не окликни его голос за спиной. Голос на его родном – кошачьем – языке.

– Простите! Извините!

Не иначе, пожаловал очередной достопочтенный поборник чести и неприкосновенности охотничьих угодий. Пришел дипломатию разводить, нахватавшись этих понятий от человеков – своих двуногих не то нянек, не то слуг, не то, наоборот, хозяев.

И как же Бандит его пропустил? Вообще ведь не подумал, что сад этот многообещающий тоже мог оказаться чьими-то угодьями.

Нет, даже не так. Как Бандит мог позволить этому изнеженному клубку шерсти подобраться к нему сзади, да еще незаметно? Почему забыл про бдительность?

Ну, то есть как – понятно. Охотой увлекся. Голод хотел утолить. И вообще, даже опытный бродяга не свободен от того, чтобы попасть впросак. Хотя бы время от времени это может случиться с каждым.

И встретить одного из собратьев (всего-то!) – еще не самое худшее, что могло бы произойти с потерявшим бдительность Бандитом.

Мгновенно выгнув спину и распушив полосатую шерсть, Бандит с подчеркнутой неспешностью повернулся, даже предвкушая схватку. Сейчас, сейчас этот много о себе возомнивший домашний увалень получит по заслугам. Не потому, что под угрозой пресловутая честь Бандита. А вот за то, что сорвал долгожданную охоту…

Нет врага страшней, чем голодный зверь!

Бандит повернулся, уже намереваясь атаковать и готовый защищаться. Повернулся… и мгновенно расслабился. Поняв, что драться не с кем. Точнее, не было перед ним никого, представляющего даже подобие угрозы. Уж очень мал и безобиден оказался окликнувший его сородич.

Еще котенок, если быть точным. Глазастый и с ушами, казавшимися непропорционально-большими на его маленькой голове.

Вид котенок имел растерянный и даже жалкий. Ни о каком нападении на Бандита он явно даже не помышлял. Да и сам, похоже, не чувствовал себя в этом саду как дома.

Еще один бродяжка – товарищ по несчастью? Почему нет. Другое дело, что возраст его казался Бандиту слишком юным для скитаний по жестокому миру. С другой стороны, насчет человеков, их совести и склонности к состраданию Бандит не обольщался. С них станется даже такого малыша выкинуть на улицу. Точнее, на верную гибель. Уж очень маленьким, хрупким и беззащитным выглядел котенок, чтобы, по мнению Бандита, пережить хотя бы ближайший месяц. Не умереть от голода, не быть съеденным самому. И это еще в теплую, почти летнюю пору, когда очередная зима даже не маячила на горизонте.

Похоже, котенок и сам не переоценивал свои шансы. Иначе бы не обратился к тому же Бандиту, не стал его беспокоить.

– Извините. Вы мне не поможете?

А Бандит поразился его трогательному простодушию, еще более уменьшавшему шансы котенка выжить.

Правда ведь, казалось бы, к кому обращаться за помощью, если свои же человеки тебя предали. Конечно, к собрату по виду, взрослому и опытному. И невдомек несчастной крохе, что даже собрат этот способен не столько помочь, сколько причинить зло.

Невдомек, что так уж устроен мир – здесь все жрут всех. Включая себе подобных. И чем ты меньше, тем больше живых существ видят в тебе свой завтрак, обед или ужин.

Именно таким было первое, за облегчением пришедшее, побуждение Бандита. Этот маленький гад сорвал ему охоту – уже только за это стоило бы его сожрать. Да вдобавок подобрался даже не на расстояние прыжка, а почти вплотную. То есть шансов удрать не имел.

Но при всем при том что-то остановило Бандита. Точнее, целых два обстоятельства.

Во-первых, сам он котят ни разу не ел. Хоть и знал, что другие бродячие коты никакой едой не пренебрегают. Не делая исключений даже для маленьких собратьев.

Во-вторых, к этому конкретному котенку Бандит даже ощутил странную, неожиданную для себя симпатию и сочувствие. Возможно, свою роль сыграла почти такая же масть – полоски на серой шерсти – и ощущаемое оттого родство. А может, убивать и вообще причинять вред этому маленькому существу, вдобавок так трогательно ему доверившемуся, было просто противно.

Да, все жрут всех, но кто сказал, что соблюдение этого закона – обязанность любой живой твари? Именно обязанность, а не право? Притом что правом можно хотя бы разок пренебречь.

Поэтому по итогам мыслительного процесса, со стороны занявшего у него пару секунд, Бандит решил оставить котенка в живых. Разойтись миром. Хотя и понимал, что если и продлит этим жизнь малышу, то ненамного. Ну да это уже будут не его заботы.

– Шел бы ты отсюда, мелюзга, – с подчеркнутым недовольством проворчал Бандит, немигающим взглядом уставившись на котенка, – не мешай охотиться.

Птички как раз успели утолить голод и упорхнули с куста прочь.

– Да я бы ушел… но куда? – с все той же простодушной детской непосредственностью сказал котенок. – Я потерялся. Не знаю, как домой добраться. И боюсь. Тут неподалеку зверюгу видел большую… собаку. Так она рычала на меня и громко вскрикивала. Зло так, точно не рада была меня видеть. Хорошо, что была привязана. Потому и смог убежать.

Имел он в виду, не иначе, ту собаку, чью будку Бандит видел на одном из соседних участков.

Еще подумалось Бандиту, что решись он таки съесть котенка – и собственную жизнь бы облегчил, и участь этой малявки, как ни странно, тоже. Меньше бы мучиться пришлось.

Но Бандит не привык переступать через себя. Менять собственные решения – в том числе.

Кроме того, к простому сочувствию добавился некоторый интерес. Бандит поймал себя на том, что ему любопытно, кто этот котенок, откуда взялся (коль, похоже, не бродячий), что с ним уже случилось – та же встреча с собакой. И да: дальнейшая судьба маленького путешественника поневоле тоже начала вызывать хоть толику интереса.

Не каждый день встречаешь котенка… или любое другое живое существо, столь трогательно доверчивое, но при этом еще не угодившее ни в чьи зубы. Тогда как птичек много, на птичек можно поохотиться немного попозже.

Опять же голод (даже голод!) немного отступил, теснимый любопытством.

Потому Бандит вымолвил следующее:

– Ладно. Давай по порядку. Кто ты и что там у тебя случилось?

– Да вот что, – отвечал котенок, присев на траву и дернув туда-сюда хвостиком – от волнения.

А затем поведал Бандиту свою историю.

2. Бурбон

Котенка звали Бурбон.

Нарекли его так без всякой задней мысли, историческими параллелями не заморачиваясь. Просто взяли смутно знакомое слово, похожее на мурчащие звуки, что издают кошки, когда им хорошо.

Другое дело, что котенок, похоже, хотя бы подсознательно догадывался о значении своей клички. Точнее, о ее королевском происхождении.

Потому что поведением своим сильно напоминал короля. Точнее, королевское чадо, каким его обычно изображают в сказках. Столь же избалованный, капризный и глядящий свысока на тех, кто делает ему что-то хорошее.

Начать с того, что уже на втором месяце своей короткой жизни Бурбон дал понять жившим с ним человекам, что вся еда мира делится на две неравные части.

В первую (меньшую) входили те немногие блюда, которые котенок с удовольствием ел. Например, дорогой корм специально для котят, чистое мясо (сосиски из ближайшего «Магнита» не в счет!), ну и, конечно, молоко подходящей температуры. Причем температура считалась подходящей в зависимости от настроения Бурбона, так что в разные дни бывала разной. Сегодня котенка устраивало чуть теплое молоко, завтра – прохладное, послезавтра основательно подогретое… но, разумеется, не горячее.

Большинство же съестного вызывало у Бурбона брезгливое презрение. Которое он открыто выражал, возмущенно дрыгая лапкой.

Точнее, у котенка имелся целый ритуал для демонстрации своего отвращения к негодной кормежке.

Сначала Бурбон обнюхивал содержимое миски, как бы для приличия. Мол, все свидетели: я давал шанс даже этой гадости. И никто не упрекнет меня в том, что я не попробовал даже эту гадость скушать.

Затем, убедившись, что первые предчувствия его не обманули и содержимое миски в пищу и впрямь не годится, котенок поднимал на ближайшего к нему человека взгляд одновременно укоризненный и недоуменный. «Вы это серьезно?! – словно бы говорил этот взгляд. – Вы в самом деле думали, что я это стану есть?»

И уже апофеозом ритуала становилось упомянутое выше дрыганье лапкой. Бурбон еще при этом столь же демонстративно от миски отворачивался. И уходил прочь, как бы намекая: «Вот дождетесь с такой кормежкой, что я по-настоящему обижусь и уйду от вас уже окончательно».

На самом деле ему бы и в голову не пришло покидать теплую удобную квартиру. По крайней мере, надолго. Вот только знать об этом человекам, считавшим себя его хозяевам, было необязательно.

Требовательностью в еде внимательное отношение Бурбона к себе любимому не исчерпывалось. Немало внимания котенок уделял комфортности своего отдыха в промежутках между приемами пищи и беготней по квартире.

В силу юного возраста Бурбон предпочитал больше резвиться, чем лежать. Но если уж притомлялся, запрыгивая на кресла, забираясь на шкафы и лазая по настенному ковру (ну или сводя счеты с дурацкими обоями в темном уголке), то где попало лечь и уснуть был не согласен.

Уж точно не на полу, во всяком случае. То был удел низших существ, вроде собак. Кто такие собаки, Бурбон узнал, сидя на подоконнике и глядя в окно. Видел их несколько раз, и впечатление о себе они оставили весьма неприятное. Шумные нечистоплотные твари, одержимые, похоже, ненавистью ко всему живому. Что именно на полу (или даже на голой земле) собаки обычно и ночуют, котенок не знал и не видел. Но заключил про себя, что именно там этим шумным склочным бестолочам и место.

Не годился в качестве спального места для Бурбона и напольный ковер. Котенок, конечно, отдавал должное этому цветастому ворсистому полю – считая удобным и незаменимым при затачивании когтей. Но вот спать на нем… о, для Бурбона это было ненамного лучше, чем отдыхать лежа на полу.

И даже специально для него сооруженную мини-кроватку из обувной коробки котенок по данному назначению использовал редко. Зато были в квартире два места, где Бурбон отлеживался охотно и с удовольствием.

Первым из них являлось кресло. И не абы какое, а то, на котором по возвращении с работы любил вечерами сидеть перед телевизором глава семейства. Точнее, человеческий самец, таковым себя полагавший – притом, что главным-то в доме считал себя Бурбон. А коль так, то много о себе возомнившего человека следовало поставить на место.

Что котенок и делал, занимая кресло этого якобы хозяина в любой удобный (для себя), а чаще неудобный (для него) момент. Укладывался на мягкую бархатистую поверхность, нарочно так вытягиваясь, чтоб занять как можно больше места. Точнее, чтобы этого места человеческому самцу досталось как можно меньше. И поперек укладывался, и по диагонали. Причем высшим шиком для себя считал сделать это за минуту-другую до того, как человеку придет в голову воспользоваться креслом самому.

И увидев Бурбона, блаженно и с самым невинным выражением на мордочке устроившемся на его любимом месте отдыха, номинальный глава семейства раз за разом терялся. Не зная, что лучше сделать – то ли попробовать потеснить так некстати оказавшегося здесь котенка, то ли взять его на руки и положить на колени. Второй вариант, к слову сказать, устраивал Бурбона больше.

Во всяком случае, о том, чтобы грубо согнать котенка, не могло быть и речи. Нерешительный, но неглупый самец-человек хотя бы интуитивно понимал, кто на самом деле главный в семье. И бунтовать против такого положения дел себе не позволял.

Лишь один раз он допустил некоторую вольность.

Решив почему-то, что именно данное конкретное кресло было ценным для Бурбона, самец предпринял что-то вроде обмена. Облюбованное котенком кресло задвинул в угол, а для себя перед телевизором поставил другое. То, которое прежде стояло в углу.

Наивная хитрость – как раз достойная этих недалеких существ, только и способных, что прислуживать таким, как Бурбон. Естественно, котенок на нее не клюнул. Прежнее место отдыха, в угол задвинутое, он презрительно проигнорировал. Зато охотно, с комфортом и по привычке демонстративно устроился в кресле, которое человечий самец надеялся оставить себе. Устроился, улучив минутку, когда тот отошел в туалет.

Вторым местом, где обыкновенно отдыхал Бурбон, была кровать семилетней девочки – дочери здешнего любителя коротать вечера в кресле перед телевизором. Для нее, кстати (в качестве подарка на день рождения), родители и решили завести котенка.

Если кресло большого человека Бурбон использовал днями и вечерами (особенно вечерами!), то кровать его дочки служила котенку местом отдохновения по ночам. Причем устраивался Бурбон не в ногах, не в каком-нибудь уголке, клубочком свернувшись. О, котенок, не будучи дураком, сразу смекнул, что самая мягкая (а значит, удобная) часть кровати – подушка. И именно на ней вольготно устраивался, ничуть не заботясь, что человеческой девочке приходилось при этом тесниться. Или вообще обходиться без подушки, кладя голову на простыню и не отличающийся мягкостью матрас.

В конце концов то ли сама девочка, то ли ее родители додумались класть на кровать две подушки – для нее и для Бурбона. Такой компромисс котенка устроил. Хотя время от времени он был не прочь улечься посередине – сразу на две подушки.

И, что примечательно, не бывало случая, чтобы Бурбон прилег ночью подремать на кресле главы семейства, а среди дня – на кровать его дочки. Поступать подобным образом он считал бессмысленным. Ведь воспитанию прислуживавших ему человеков это не способствовало.

Самое время перейти к тем обстоятельствам, что свели Бурбона с бродячим котом Бандитом. И из-за которых он вообще оказался вдали от уютной квартиры, к которой успел привыкнуть, да человеческой семейки, к коей котенка даже угораздило привязаться.

Начать с того, что отношение к внешнему миру по ту сторону уютных стен у Бурбона было сложным. Да, ему было интересно наблюдать за ним в окошко, сидя на подоконнике. Греться на солнышке, вдыхать свежий воздух из форточки, следить за птичками. Особенно следить за птичками, то выводящими трели, сидя на ветках росшего под окном дерева, то приземлявшимися на карниз у самого окна.

Еще любопытство Бурбона вызывал то дворник, шуршавший метлой по асфальту, то прохожий, встретивший давнего знакомца и заведший с ним разговор, то проезжающая машина. Даже собаки казались интересными… ну, по крайней мере, поначалу.

Но в то же время даже собственного умишки пару-тройку месяцев отроду котенку хватало, чтобы понимать: мир за окном – это не просто что-то забавное и интересное. Он полон опасностей. Особенно для тех, кто мал и позаботиться о себе без помощи человеков не может.

Упав с высоты, отделявшей землю от окна квартиры, где жил Бурбон, легко было сломать себе что-нибудь. Или вовсе разбиться.

Проезжавшая машина могла задавить котенка, не заметив. Так же, как на его глазах однажды задавила голубя, на беду свою оказавшегося на проезжей части.

Не казались безобидными котенку и чужие человечьи детеныши – из других семей. Особенно те, которые с гиканьем носились по двору и кидались время от времени друг в дружку мелкими предметами или брызгались водой. Кто знает, вдруг и в Бурбона захотят чем-нибудь кинуть или брызнуть. Последний вариант котенка особенно пугал – воду он не любил. И за единственную попытку девочки вымыть его в ванной коварно отомстил, напрудив на кофточку, которую та опрометчиво оставила на стуле.

А уж чем могла грозить Бурбону встреча с любой из собак, злобствующих даже при виде существ крупнее их самих, – страшно было представить.

Потому Бурбон был согласен наблюдать за внешним миром в окно. А также дышать свежим воздухом, гуляя по лоджии, куда его выпускали по весне в теплые дни. Но вот покинуть квартиру – такой вариант котенка решительно не устраивал. Настолько, что он мог мурлыкать на руках кого-то из семьи человеков, с которыми жил… но стоило тому человеку подойти к входной двери и начать открывать, как Бурбона охватывала паника.

Причем не имело значения, хотел ли человек действительно выйти с котенком на улицу или просто открывал дверь другому члену семьи или гостю. Мгновенно благодушно-расслабленный настрой котенка сменялся тревогой, в считаные секунды переходившей в испуг. Бурбон принимался вырываться из объятий человека, мог даже поцарапать. А вырвавшись – убегал вглубь квартиры.

Пока была весна, с таким проявлением недовольства живущие с Бурбоном человеки мирились. Воспринимали как глупое чудачество. Но вот пришел май, первые теплые дни, а с ними – пора регулярных поездок на дачу.

В это новое для котенка место, обозначаемое незнакомым для него словом, человеки наведывались и прежде. И пренебрегать поездками в связи с появлением Бурбона не собирались.

Причем им и в голову не пришло оставлять котенка дома. Хотя сам Бурбон желанием куда-то ехать не горел. А потому был готов побыть в одиночестве денек-другой при полной миске корма и чашке с водой.

Но человеки считали иначе. И решились на неслыханную и невиданную доселе дерзость. Прибегнув к поистине дьявольскому приспособлению – переноске для домашних питомцев.