Текст книги "ФБР. Правдивая история"

Автор книги: Тим Вейнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

23 августа Гувер провел серию встреч с комиссаром иммиграционной службы Энтони Каминетти – шестидесятипятилетним политиком из Калифорнии с пышными седыми усами с закрученными вверх концами. Гувер тесно сотрудничал с Каминетти во время войны. Каминетти контролировал регистрационные данные приблизительно на 13 миллионов иммигрантов – на каждого восьмого жителя Америки, включая 1,7 миллиона уроженцев Германии, 1,6 миллиона – Италии и 1,4 миллиона – России. Гувер подозревал, что ударные силы «красного» фашизма находятся среди них. Вместе они начали разрабатывать план избавления нации от врагов. Закон о высылке анархистов давал им полномочия выдворять иностранцев, пропагандирующих революцию, в ходе упрощенного судебного разбирательства без предъявления обвинений или признания виновным. Гувер предложил завоевать одобрение общественности, сделав первыми ссыльными двух самых известных в Америке подстрекателей – Эмму Гольдман и Александра Беркмана. К счастью для Гувера, оба они уже были в тюрьме за агитацию против войны, оба должны были быть отпущены на свободу через месяц и обоим можно было быстренько предъявить обвинение и отправить на родину в Россию.

Гольдман проповедовала атеизм, свободную любовь, контроль над рождаемостью и другие противозаконные вещи. Гувер назвал ее «красной царицей анархии». Ее бывший любовник Беркман половину своей жизни провел в тюрьме за попытку убийства сталелитейного магната Генри Фрика. Он никогда не претендовал на то, что он американский гражданин. Дело против него было простым. Но Гольдман утверждала, что она американка по браку, что препятствовало ее депортации. Гувер взял в свои руки решение этой проблемы.

В ту же неделю в конце августа 1919 года Гувер внедрил своих агентов в две ведущие «левые» организации, существовавшие в США. Обе они собирались в Чикаго в субботу-воскресенье Дня труда.

Одной из них была социалистическая партия. Социалисты пытались открыто работать в рамках американской политической системы на протяжении многих лет; их кандидаты баллотировались на государственных и местных выборах по всей стране и иногда побеждали. Но когда руководитель партии Юджин Дебс оказался в тюрьме, их иерархия нарушилась. Самые радикальные члены партии взбунтовались, возглавляемые яркой личностью – Джоном Ридом, который был тайным советским агентом и автором вымышленного рассказа о восстании большевиков под названием «Десять дней, которые потрясли мир». В шумной группировке, которая называла себя Коммунистической трудовой партией, к Риду присоединился его друг Бенджамин Джитлоу, член Законодательного собрания Нью-Йорка.

Второй организацией, находившейся под наблюдением, был малоизвестный Союз русских рабочих. Взгляд Гувера упал на рапорт об этом союзе, поданный инициативным агентом Бюро расследований по имени Эдгар Б. Шпеер. Будучи когда-то газетным репортером в Питсбурге, Шпеер имел хорошие источники информации среди угольных и сталелитейных магнатов Среднего Запада; его сын дорос до председателя Сталелитейной корпорации Соединенных Штатов. Предприниматели предупредили Шпеера о существовании Союза русских рабочих среди шахтеров Пенсильвании, Огайо и Западной Вирджинии. Он изучил архив документов, захваченных в штаб-квартире союза на Манхэттене, и пришел к заключению, что Русские рабочие составляют заговор тысяч иммигрантов – атеистов, коммунистов, анархистов, готовясь восстать против Америки. Это «террористы», докладывал он, «готовые на любую работу, когда настанет время революции»[44].

Гувер начал готовиться к контрреволюции в Америке.

Глава 4. Коммунисты

Коммунистическая партия Соединенных Штатов Америки родилась в Доме Российской Федерации в Чикаго 7 сентября 1919 года. По крайней мере пять правительственных агентов присутствовали при ее рождении. Их рапорты пришли прямо к Дж. Эдгару Гуверу. Это одни из первых депеш холодной войны в Америке.

Здание, по сообщению спецагента Бюро Августа Х. Лоула, было украшено красными лентами, вымпелами и флагами. Полицейские Чикаго сорвали украшения, прежде чем делегатов призвали к порядку, хотя и оставили висеть красный миткалевый транспарант длиной 75 футов, на котором было написано: «Да здравствует диктатура пролетариата!»

137 официальных делегатов съезда были фанатиками, обладавшими склонностью к политиканству «партийной машины». За лето они противозаконно перекачали средства тысяч состоявших в организации и плативших налоги социалистов, многие из которых были членами Союза русских рабочих.

Среди делегатов находился тайный осведомитель Бюро расследований № 121 – русский по рождению из города сталелитейщиков Гэри (штат Индиана), который зарегистрировался в списке как Н. Нагоров. Ему было поручено следить за «тайными совещаниями руководителей коммунистического движения или любыми другими тайными мероприятиями, которые могли придумать радикалы»[45] за пределами зала, где проходил съезд, как сообщил агент Лоула.

Заседание было открыто для публики; выступления с указанием продолжительности были распечатаны на ротаторе. Но тайный осведомитель № 121 докладывал, что «вся игра была сыграна за закрытыми дверьми» под руководством «русского парового катка, как позже назвали его американские делегаты»[46].

Пока полиция срывала красные ленты на первом этаже, русские и их союзники-славяне устроили тайное заседание на втором этаже. Они поклялись, что «эта партия станет точной копией русского оригинала». Они будут провоцировать бунт среди американских рабочих и «обучать их тактике большевиков для свержения правительства и захвата государства коммунистической партией».

7 сентября тайный осведомитель № 121 послал русскоговорящему специальному агенту Бюро Якобу Сполански черновик конституции новой партии.

Она гласила: «Название этой организации будет Коммунистическая партия Америки. Ее цель – просвещение и сплочение рабочего класса с целью установления диктатуры пролетариата, ликвидация капиталистической системы и создание коммунистического общества»[47].

«Свержение правительства»

К 8 сентября 1919 года Гувер изучил десятки рапортов из Чикаго – речей и брошюр, в которых сотрудники правоохранительных органов назывались «головорезами и доносчиками»[48], содержались призывы к общенациональным забастовкам, рабочей революции и созданию Советской Америки.

Гувер считал, что государство стоит на пороге восстания, несравнимого ни с каким восстанием со времен Гражданской войны. Он пришел к выводу, что «красными» в Чикаго руководил Коммунистический интернационал в Москве. Он написал в отчете конгрессу, что у них одна цель – «свержение правительства Соединенных Штатов с применением силы и насилия»[49].

Гувер правильно интуитивно почувствовал связь с Москвой. Советские архивы, извлеченные на свет божий после окончания холодной войны, показывают, что Коминтерн пытался поддержать своих американских союзников контрабандным золотом и бриллиантами и что Джон Рид был одним из контрабандистов[50]. Сколько денег реально было доставлено в кофрах американских коммунистов из революционной России – другой вопрос. Их могло быть десятки, сотни тысяч долларов или больше; в это были вовлечены много посредников, и не все из них были честными комиссионерами. Тем летом Коминтерн также прислал своим американским союзникам тайное коммюнике, призывающее их провоцировать забастовки и раздоры по всей стране. И хотя его воздействие нельзя измерить, все было ясно. Американские рабочие восстали против своих хозяев, подняв новую волну протеста после Дня труда 1919 года.

9 сентября три четверти личного состава бостонской полиции вышли на улицы, когда их комиссар отверг их призыв образовать профсоюз. Полицейские были коммунистами не больше, чем Вудро Вильсон, но президент назвал их преступниками, а губернатор Массачусетса Кэлвин Кулидж вызвал Национальную гвардию, которая открыла огонь по 1117 протестующим полицейским.

10 сентября прозвучал призыв к общенациональной забастовке от рабочих железо– и сталеплавильных заводов. Русские иммигранты и славяне отработали много тяжелейших смен на сталелитейных заводах, трудясь по семьдесят часов в неделю в убийственных условиях за жалованье, не покрывавшее прожиточный минимум. На улицы вышли по крайней мере 275 тысяч рабочих-литейщиков, которые требовали восьмичасовой рабочий день, шестидневную рабочую неделю и право заключать коллективные договоры. Министерство юстиции во главе с министром Палмером делали все, чтобы свалить забастовку литейщиков на коммунистов, в частности Уильяма З. Фостера, позднее ставшего тайным лидером американского коммунистического движения. Гувер будет преследовать Фостера в течение последующих сорока лет. Руководители сталелитейной промышленности вызвали солдат, полицию, частных детективов и местные добровольные дружины, чтобы разделаться с рабочими. Министерство обороны удовлетворило просьбы штатов и городов пресечь забастовки литейщиков. Армия ввела военное положение там, где это было оправданно.

Никто не спрашивал одобрения у президента Вильсона. Президент хранил молчание.

25 сентября, ведя кампанию в поддержку создания Лиги Наций и находясь в поезде за пределами Пуэбло (штат Колорадо), президент повернулся к своему лечащему врачу и сказал, что не может дышать. Он прилег на койку, но не смог встать на следующей остановке в Вичите (штат Канзас). «Похоже, я никуда не гожусь», – пробормотал он. Поезд помчался назад в Вашингтон. Вильсон свалился в Белом доме неделю спустя. 2 октября инсульт привел его на грань жизни и смерти.

Президент лежал на постели Линкольна; левая сторона его тела была парализована, говорить он не мог. Прессе и общественности было сказано, что у него нервное истощение, не более того. Его инсульт держали в тайне ото всех, кроме узкого круга приближенных. В этот критический час в стране не было руководителя. Президент оставался невидимым, запертый в Белом доме, когда власть ускользала от него.

«Осужден на Сибирь»

Министр юстиции Палмер видел себя следующим президентом. Ему был нужен быстрый политический успех, чтобы завладеть вниманием всего народа.

Давление на Палмера росло. Конгресс требовал действий. 17 октября сенат принял резолюцию, в которой Палмеру был открыто задан вопрос, сделал ли он что-либо для борьбы с силами, пытающимися свергнуть правительство, «а если нет, то почему»[51]. Его министерство юстиции не признало виновным ни одного революционера, террористические заговоры в масштабах государства оставались нераскрытыми, а руководители коммунистической партии в Чикаго[52] открыто насмехались над агентами Бюро, которые противостояли им, и говорили, что могут говорить и писать все, что захотят, согласно Конституции.

За результатами Палмер обратился к Дж. Эдгару Гуверу.

27 октября Гувер был в Нью-Йорке[53] лицом к лицу с Эммой Гольдман в небольшой комнате вдали от большого главного зала иммигрантского центра на острове Эллис; статуя Свободы стояла в полумиле от этого места в гавани, подняв факел. Гувер проводил дни в городе, подготавливая дело о депортации; в свободную минуту он наблюдал за тем, как конная полиция разгоняет дубинками русских демонстрантов во время просоветского марша по Пятой авеню.

Перед Гувером, сидевшим за правительственным столом, лежали стопки речей и произведений Гольдман, обличительных речей в адрес анархистов десятилетней давности. Он использовал ее собственные слова против нее же. Инспектор иммиграционной службы ни минуты не сомневался: он спросил Гольдман, анархистка ли она; она отказалась отвечать. Инспектор решил, что она анархистка; таким образом, ее можно было депортировать в Россию. Оставался единственный вопрос: как это сделать. Гувер решил эту проблему. Работая вместе с министерством обороны и Госдепом, он реквизировал военный транспортный корабль «Буфорд», списанный всего несколько дней назад. Этот корабль был тридцатилетней развалиной, он протекал и громыхал, но обладал еще достаточно хорошими мореходными качествами, чтобы переправить в тот год на родину 4700 американских солдат из Франции.

«Буфорд» и повезет сотни презираемых Америкой радикалов туда, откуда они прибыли.

30 октября Гувер приказал своим агентам приготовиться к первой ожесточенной схватке – массовым арестам членов Союза русских рабочих. «Бюро расследований желает, чтобы руководители каждого местного отделения Союза русских рабочих в скором времени оказались под стражей»[54], – написал Гувер начальнику иммиграционной службы Каминетти 3 ноября. Он попросил «инспекторов иммиграционной службы о взаимодействии в то время, когда будут проводиться облавы на этих людей». Каминетти дал свое добро. Облавы были назначены на пятничный вечер 7 ноября 1919 года – день второй годовщины русской революции. Не было секретом, что сторонники Советов планировали отметить этот день речами и митингами в городах по всей Америке.

Люди Гувера нанесли первый удар около 8 часов вечера. Агенты Бюро в сопровождении нью-йоркских полицейских окружили штаб-квартиру Союза русских рабочих на Восточной Пятнадцатой улице. Они вывели из здания всех, кто в нем был, – всего более двухсот человек; некоторых избивали дубинками, сломанными стойками перил и стальными ломами, пробивая людям черепа и круша кости. Они обыскивали здание настолько тщательно, что комнаты выглядели так, будто в них взорвался динамит. Нью-Йоркская полиция оформила 71 ордер на обыск по всему городу и арестовала каждого коммуниста, имеющего членский билет, которого смогла найти. Сотрудники Бюро долго и упорно работали по всей стране. Они вершили суровое правосудие в Чикаго, Детройте, Кливленде, Питсбурге и дюжине других больших и малых городов. Гувер неистово старался накачать газеты подстрекательской коммунистической пропагандой, которую его агенты захватили в ту ночь.

Отклик был колоссальный. Палмера приветствовали как героя-победителя. Признание политиков и прессы росло. Разукрашенный фургон Палмера, мечтавшего стать президентом, тронулся с места. Полный гордости и пьянящего духа саморекламы, Палмер провозгласил, что в результате арестов разгромлен коммунистический заговор против Америки.

Но последствия были скрыты от общественности. Сотрудники Бюро схватили гораздо больше людей, чем они планировали арестовать; Гувер получил гораздо меньше ордеров на арест, чем было нужно. Досье Бюро показывают, что были арестованы 1182 подозреваемых[55] в восемнадцати городах восьми штатов – почти на тысячу людей больше, чем Палмер публично признал. В последующие дни оказалось, что 199 из них заслуживают депортации согласно закону. В заключении оставалась почти тысяча задержанных. Некоторые из них на месяцы исчезли в городских и окружных тюрьмах; самым неудачливым приходилось страдать от побоев и пыток со стороны агентов Бюро и местных полицейских.

Налеты на Союз русских рабочих были лишь началом. Гувер планировал гораздо более масштабные репрессивные акции через несколько недель.

Он готовил легальные инструкции, согласно которым каждый член коммунистической партии являлся преступником, участвующим в заговоре против Соединенных Штатов. «Они хотели бы уничтожить мир в этой стране и ввергнуть ее в состояние анархии, беззакония и безнравственности, выходящее за рамки воображения»[56], – писал он. Он верил в это всю свою жизнь.

18 ноября Гувер отправил дополнительные распоряжения всем агентам на местах с пометкой «Лично и конфиденциально» и своими инициалами Дж. Э. Г. Он хотел получить письменные показания под присягой с перечислением всех тех людей в Америке, которые были «выдающимися фигурами в коммунистической деятельности». Эти показания послужили бы доказательством того, что тот или иной человек – коммунист, имеющий членский билет; одно только членство в партии оправдывало депортацию согласно Закону о высылке анархистов. Масштаб задачи был потрясающий: в одном только городе Нью-Йорке было 79 местных отделений коммунистической партии и Коммунистической трудовой партии, и у каждого были свои руководители. «Чтобы составить точный, соответствующий действительности список этих людей, потребуется провести некоторое расследование с помощью как тайных, так и явных следователей»[57], – предупредил 4 декабря свое руководство в Бюро перепуганный специальный агент М. Дж. Дэвис. Но Гувер хотел получить результаты немедленно. Он сообщил Каминетти 16 декабря о том, что готов прислать «значительное количество письменных показаний, данных под присягой»[58]. Он не уточнил, сколько именно.

В ночь на 20 декабря Гувер в сопровождении пяти конгрессменов и группы репортеров сел в катер, чтобы проплыть по Нью-Йоркской гавани. По Гудзону плыл лед, а холодный ветер наметал сугробы у казарм на острове Эллис. Внутри казарм ожидали своей участи 249 иностранных анархистов – сброд из Союза русских рабочих и прославленные бунтари Эмма Гольдман и Александр Беркман. Миновала полночь. Депортируемые по одному выходили к пришвартованной барже.

«Этот сброд был очень дерзок, – рассказывал Гувер, – полон сарказма»[59]. Гувер вступил с ними в разговор. Он подошел вплотную к Эмме Гольдман – символу радикальной Америки. « Разве я не честно поступил с вами, мисс Гольдман?» – спросил Гувер. Она ответила: «Полагаю, что вы поступили честно, насколько могли. Нельзя ожидать ни от кого того, что находится за пределами его возможностей».

Баржа отвезла «красных» к краю гавани в форт Вадсворт на побережье Стейтен-Айленда – старейшую военную крепость в Соединенных Штатах, где в доке стоял «Буфорд». Эмма Гольдман была одной из последних, кто вступил на его борт.

«Было 4:20 утра Божьего дня 21 декабря 1919 года, – написала она через много лет. – Я была потрясена, увидев транспорт политссыльных, осужденных на Сибирь… передо мной встала Россия прошлого… Но нет, это был Нью-Йорк, Америка – страна свободы! Через иллюминатор я видела, как огромный город остается вдали, его контуры на фоне неба оставались различимы благодаря возвышающимся зданиям. Это был мой любимый город, столица Нового Света. Это была Америка – да, Америка повторяла ужасные сцены из истории царской России! Я подняла глаза – на статую Свободы!»[60]

«Буфорд» выскользнул из Нью-Йоркской гавани; его пленники направлялись в Советскую Россию. Гувер сел на первый же поезд в Вашингтон. В последующие десять дней он совершенствовал свои планы войны с коммунизмом.

Гувер отметил свой двадцать пятый день рождения дома – в доме своей матери, где по-прежнему жил, – в первый день Нового года. Затем пошел на работу. Он все сделал для того, чтобы война началась вовремя.

Глава 5. «Кто такой господин Гувер?»

Днем 30 декабря 1919 года генеральный секретарь Коммунистической партии Америки Чарльз Э. Рутенберг пошел пообедать в Нью-Йорке с семью своими ближайшими товарищами. Один из них был тайным шпионом, сообщения которого шли в министерство юстиции с пометкой «Вниманию господина Гувера».

Рутенберг был худ как жердь и лысоват; выглядел гораздо старше своих 37 лет. Он баллотировался на высокую должность по списку социалистов в Огайо и выиграл приличное количество голосов. В 1918 году он сел в тюрьму, будучи признанным виновным по Закону о шпионаже за противодействие войне, и вышел оттуда ярым коммунистом. Он недавно был привлечен к суду по обвинению в преступной анархии за публикацию политической платформы партии в Нью-Йорке. Теперь он боялся, что грядет новая волна арестов. «Коммунистическая партия практически разбита, – сказал он, если верить рапорту тайного агента Гуверу. – Большинство ее руководителей либо в тюрьме, либо скрываются, либо боятся»[61]. Если федеральное правительство нанесет новый удар, опасался он, партии придется уйти в подполье или погибнуть.

В тот момент Гувер отсчитывал часы до начала репрессий.

У Гувера были под рукой имена 2280 коммунистов, и утром 31 декабря он добавил к этому списку еще сотни имен. Его люди работали без отдыха на протяжении шести недель, собирая эти имена. Бюро установило личности по крайней мере 700 коммунистов в одном только Нью-Йорке. Гувер прибегнул к помощи тайных осведомителей внутри коммунистических рядов, офицеров военной разведки, государственной и местной полиции, предпринимателей, частных детективов, виджилантес из Американской лиги защиты и ветеранов недавно созданного Американского легиона. К ночи в канун Нового года Гувер получил санкцию приблизительно на 3 тысячи арестов от действующего министра труда, который курировал департамент иммиграции, и убедил иммиграционные власти изменить их правила ведения дел, чтобы отказать арестованным в праве встретиться с адвокатом.

«С помощью своих тайных осведомителей устройте так, чтобы в намеченный вечер члены коммунистической и Коммунистической трудовой партий собрались на заседания»[62], – гласил приказ, отданный агентам Бюро, ответственным за проведение репрессий в двадцати трех штатах. Агентам было велено не заниматься поисками ордеров на арест, если только в них не возникнет безусловная нужда. Им были отданы указания врываться в частные дома и учреждения, исследовать стены и потолки с целью нахождения тайников, изучать документы и забирать «литературу, книги, документы и все, что висит на стенах».

«Сообщайте по междугородней связи господину Гуверу о любых вопросах и делах чрезвычайной важности или представляющих особый интерес, которые могут возникнуть в ходе арестов, – гласил приказ, подписанный Фрэнком Берком, непосредственным начальником Гувера. – Отправьте в наш офис срочной доставкой с пометкой «Вниманию господина Гувера» полный список имен арестованных людей». Агентам напоминали о чрезвычайной секретности: «Чтобы не было никакой утечки», они не должны были говорить представителям ни государственной, ни местной полиции о запланированном ударе, пока до начала акции не останется несколько часов.

Последние приказы вышли за подписью Гувера. «Все инструкции, ранее выданные вам для осуществления арестов коммунистов, должны быть выполнены во всех деталях, – говорилось в них. – Бюро и министерство ожидают от вас отличных результатов на вашей территории»[63]. Отданные приказы уполномочивали тридцати трех специальных агентов говорить репортерам, что «аресты носят общенациональный характер и проходят под руководством министра юстиции».

Крупнейшие массовые аресты в истории Соединенных Штатов начались в 9 часов вечера в пятницу 2 января 1920 года. Они остались в истории как «палмеровские облавы». Но Палмер ни организовывал их, ни руководил ими. Этим занимался Гувер.

«Ни один преступник не может ускользнуть из человеческой сети»

Агенты Бюро врывались на политические митинги, в частные дома, общественные клубы, танцзалы, рестораны и питейные заведения по всей Америке. Они вытаскивали людей из книжных магазинов и спален. Гувер работал целыми сутками, отвечая на трезвонящие телефоны и читая срочные телеграммы, когда группы его людей сообщали о своем прибытии на места действия по всей стране.

Не все облавы прошли гладко. «Около 25 иностранцев были задержаны ночью по подозрению, и, если в ряде случаев мы были убеждены в том, что они являлись членами коммунистической партии, у нас не было доказательств этого, – докладывал Гуверу специальный агент, ответственный за аресты в Буффало. – Когда они отрицали это, их отпускали»[64].

В пятничный вечер и субботнее утро сотрудники Бюро задержали 2585 человек, но работа была сделана только наполовину. Облавы продолжались всю следующую неделю. Агенты нашли по крайней мере еще 2705 новых ордеров на арест. К тому же сотни людей, а возможно, и тысячи были арестованы без ордеров. Говорили, что в облавах были схвачены от 6 до 10 тысяч человек. Никто никогда не узнает точно, сколько людей было арестовано и посажено в тюрьму, сколько допрошено и освобождено. Никакие официальные подсчеты не велись.

После этих облав положение коммунистической партии стало очень шатким. Чарльз Рутенберг и его ближайшие сподвижники уцелели благодаря тому, что ушли в подполье, взяли себе другие имена, поддерживали связь с помощью кодов, перешли на нелегальный образ жизни. Несколько написанных Рутенбергом от руки сообщений обнаружились в архивах Коминтерна в конце века. «Нападение на нашу организацию, – писал он, – сделало невозможным функционирование нашей партии в масштабах всей страны»[65]. Он провел следующие и последние семь лет своей жизни в бегах, неся обвинение, находясь под судом, в тюрьме или ненадолго на свободе, будучи на поруках.

К среде, 7 января, около 5 тысяч арестантов заполнили окружные тюрьмы и федеральные исправительные центры по всей стране. Остров Эллис был переполнен. Тюрьмы Чикаго были забиты. В Детройте восемьсот подозреваемых заполнили коридор на верхнем этаже почтамта. Мэр выразил протест против их задержания в таком месте, а один известный горожанин сравнил его с «черной дырой» Калькутты. В Бостонской гавани более шестисот человек жались друг к другу в неотапливаемой тюрьме на Оленьем острове.

«Министерство юстиции Соединенных Штатов в настоящее время представляет собой человеческую сеть, ускользнуть из которой не может ни один преступник»[66], – написал министр юстиции Палмер. Его помощники посылали в каждую крупную американскую газету и журнал кипы сообщений, политических карикатур и фотографий всклокоченных людей, содержащихся под стражей. Палмер заявил, что он «выметает из государства такую иностранную грязь», вдохновляемый «надеждой на то, что граждане Америки сами станут добровольными агентами для нас в огромной организации».

«Что станет с правительством Соединенных Штатов, если этим иностранным радикалам позволить воплощать в жизнь принципы коммунистической партии? – вопрошал Палмер. – Ничего тогда не останется. Вместо правительства Соединенных Штатов у нас будут царить ужас и терроризм большевицкой тирании… Министерство юстиции будет бдительно расследовать нападение этих «красных» на правительство Соединенных Штатов, и ни один иностранец, пропагандирующий свержение существующих закона и порядка в этой стране, не ускользнет».

Конгресс теперь проводил серьезное обсуждение законов о подстрекательстве к мятежу, которые предложил Палмер, – новых законов, по которым американцы попадали в тюрьму за политически окрашенные речи в мирное время. Палата представителей проголосовала за то, чтобы запретить своему единственному члену социалистической партии занимать свое место в палате. Законодательные органы Нью-Йорка изгнали из своих рядов пятерых избранных в них членов – социалистов. Шло публичное одобрение действий Палмера. Политики называли его явной кандидатурой на пост следующего президента Соединенных Штатов.

Гувер купался в лучах отраженной славы. Теперь он стал общественной фигурой, его цитировали по всей стране в качестве главного специалиста по коммунизму министерства юстиции.

Первые портреты Гувера у власти показывают, как он горд. Он в хорошей форме, элегантен, щеголевато одет. На нем костюм по последней моде и галстук, туго завязанный под слегка выступающим подбородком. На его лице виден намек на улыбку, но глаза абсолютно серьезны. Он подписывает ордер чернильной ручкой. Он выглядит поразительно молодо.

Гувер начал обрабатывать репортеров, как это делали его начальники. Он хранил пухлый альбом газетных вырезок. (Иногда его отождествляли с Дж. А. Гувером или Дж. Д. Гувером. Но недолго.)

Он работал, чтобы продвигать свою репутацию внутри и вне правительства с помощью регулярных бюллетеней о «красных» и радикалах в Америке. Первый бюллетень вышел через несколько дней после январских облав 1920 года. Он утверждал, что все прошлогодние угрозы – террористические взрывы, общенациональные забастовки стали следствием главного заговора, разработанного в Кремле.

«Революционный заговор носит международный характер, его энергично продвигают и весьма умело возглавляют, – было написано в одном из его докладов конгрессу, который был предупреждением об угрозе существованию Америки. – Цивилизация стоит перед самой ужасной угрозой с тех времен, когда орды варваров наводнили Западную Европу, и началась эпоха Темных веков»[67]. Он теоретически предполагал, что коммунисты могут организовать тайные ячейки в Мексике, накопить оружие, полученное из Германии и Японии, пересечь границу и посеять семена революции среди чернокожего населения на юге Америки. Он полагал, что сражается с миром для сохранения равновесия.

Гувер отправился на свою первую контртеррористическую облаву 14 февраля 1920 года. Сотрудники Бюро и местной полиции ворвались в арендуемые помещения и промышленные склады города Патерсона (штат Нью-Джерси) и нашли семнадцать членов итальянской анархистской банды под названием «Новая эра». За четыре недели до этих событий Бюро внедрило в нее своего тайного осведомителя. «Схвачены террористы в ходе облав в Патерсоне», – гласил заголовок в «Нью-Йорк таймс». Бюро заявило, что стопки чистой розовой бумаги, захваченной во время налета, напоминали листовки, которые были найдены у взорванного дома министра юстиции Палмера в июне 1919 года – «первый ключ, ведущий к источнику взрывов, потрясших нацию», – писала газета.

Но у Гувера не было времени расследовать этот «ключ». Он был вызван в федеральный суд Бостона защищать поведение сотрудников Бюро в войне с коммунизмом.

«Демократия сейчас не в безопасности»

Нарастало политическое неприятие облав – общественная реакция, которую Гувер не мог и предположить.

Главный федеральный обвинитель в Филадельфии – прокурор Френсис Фишер Кейн вышел в отставку, написав открытое письмо президенту. «Я решительно против массовых облав на иностранцев, которые проводятся по всей стране, – писал он. – Политика облав против большого количества людей, как правило, неразумна и приводит к несправедливости»[68]. Руководитель федеральной службы иммиграции в Сиэтле доложил вышестоящему начальству в Вашингтоне, что сотрудники Бюро арестовывают бесчисленное множество невинных людей с целью найти горстку подозреваемых. А в Бостоне федеральный судья по имени Джордж У. Андерсон, обращаясь к двумстам гостям, собравшимся на банкет, устроенный Гарвардским либеральным клубом, выступил с открытым вызовом этим облавам.

Судья Андерсон утверждал, что правительство само фабрикует заговоры. «Как последствие нашей «войны за то, чтобы сделать мир безопасным для демократии», настоящая демократия в Америке сейчас не в безопасности, – сказал он. – Те же самые люди и газеты, которые на протяжении двух лет фабриковали прогерманские заговоры, сейчас продвигают идею «красного террора»[69]…

Я не могу сказать, что больше не появится какой-нибудь бомбометатель. «Красные» существуют – вероятно, существуют и опасные «красные». Но они и наполовину не настолько опасны, как мелющие языком псевдопатриоты…