Текст книги "Золотые Антилы"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Целую неделю путники, включая и догнавшего их Гопсона, восстанавливали силы в индейской деревне. На сей раз к ним отнеслись очень гостеприимно, щедро и дружелюбно – накормили и приютили. Причина такой перемены заключалась в том, что пропавшие проводники куна наконец вернулись домой и радостно похвалялись коллекцией бусин, зеркал, ножей и ножниц, которые отряд буканьеров сумел купить на корабле французских корсаров, стоявшем у берега в том самом месте, куда вышли буканьеры. Весть о столь щедрых дарах, не считая премии в полдоллара с каждого члена отряда, распространилась по кланам, и те вели себя как дети, заполучившие нового и сверхщедрого дядюшку. Если прежде они хмурились и гримасничали, то теперь толпились вокруг Уофера и его друзей, охотно предлагая им помощь и проводников к берегу. От них англичане узнали, что плоты, затонув, в сущности, оказали им большую услугу, потому что буканьеры все еще оставались на тихоокеанской стороне водораздела, и, сумей они сплавиться по реке, как намеревались, неминуемо попали бы в руки испанцев, которые бросили бы их в тюрьму или казнили как пиратов. Теперь же куна с радостью выделили четверых сильных молодых воинов, чтобы проводить Уофера со спутниками через Центральные Кордильеры в правильном направлении. Англичан почтительно усадили в большое долбленное каноэ и быстро повели его на веслах вверх по течению. «Наше положение, – с заметным удовлетворением отмечал Уофер, – сильно улучшилось». Они с товарищами удобно расположились в каноэ, а индейцы быстро доставили их к деревне Ласенты, располагавшейся на полпути через перешеек.

В деревне Ласенты возникла непредвиденная заминка. Верховный вождь не утратил интереса к пяти странникам и, раз уж они попали к нему в деревню, решил присмотреться к ним поближе, чтобы понять, что это за люди. Он откровенно заявил, что из-за летних дождей пробраться по северным склонам невозможно, и настоял, чтобы пятерка буканьеров осталась у него, пока не исправится погода. Именно эта вынужденная задержка среди почти неизвестного в то время племени и обеспечила Лайонела Уофера обилием подробностей, которые он позднее изложил в своем отчете о необыкновенной жизни и обычаях диких индейцев Панамского перешейка.

Глава 14. Жизнь среди куна

В самом начале пребывания Уофера среди куна произошел драматический эпизод, словно сошедший со страниц приключенческого романа для школьников. Вскоре после прибытия англичан в деревню Ласенты заболела любимая жена вождя, и местные медики пытались ее исцелить. Пациентку раздели донага и усадили на камень в реке. Затем ее принялись обстреливать из особых маленьких луков миниатюрными стрелками. Местные доктора со всей возможной скоростью посылали эти стрелки в ее тело. Тетива была специально ослаблена так, что стрелы проникали в кожу не более чем на дюйм, «и если случайно они попадали в „воздушный сосуд“ (артерию) и проливалось немного крови, они (знахари) принимались прыгать и скакать со множеством смешных ужимок, радуясь и торжествуя». Лечение явно было весьма болезненным для бедной женщины, и Уофер, присмотревшись к ней, решил, что сумеет добиться большего и более безболезненного эффекта с помощью своего ланцета, который пронес сквозь все приключения в кармане, завернутым в промасленную кожу. Предложив вождю свои услуги, судовой врач был несколько обескуражен энтузиазмом Ласенты, желавшего увидеть искусство белого человека, и его настойчивым требованием, чтобы операция была произведена немедленно. Итак, Уофер наложил на руку женщины лангету из полоски коры и храбро проколол вену ланцетом. К несчастью, кровь хлынула такой струей, что его медицинская карьера едва на этом не закончилась: Ласента сильно рассердился и поклялся предать хирурга смерти, если женщина не поправится. Уофер, не смутившись, выпустил целых двенадцать унций крови, перевязал руку и отважно объявил, что женщине станет лучше на следующий день. К его большому облегчению, предсказание в точности исполнилось, что, конечно, создало ему неплохую репутацию. Сам вождь, придя к нему, принародно поклонился и поцеловал в благодарность руку. Восторженные жители пожелали доставить Уофера на носилках в соседнюю деревню, где ему позволили заниматься кровопусканием, сколько он того пожелает или сколько сочтут нужным пациенты. Завоеванный престиж и постоянные медицинские обходы открыли Уоферу доступ к самым строго охраняемым тайнам куна.

Английский хирург откровенно наслаждался новой славой, и, поскольку теперь занимал привилегированное положение среди индейцев, он скоро отринул прежние страхи и проникся к ним симпатией и восхищением. Это были, как он писал, высокие, стройные люди с крупным костяком и красивой осанкой. Будучи здоровы и деятельны, мужчины обыкновенно ходили обнаженными, ограничиваясь только футляром для пениса из серебра или золота, сделанном в форме конуса и державшимся на шнурке вокруг пояса. Женщины в обычное время носили только набедренную повязку, но по праздникам и особым случаям оба пола украшали себя длинными накидками из хлопка или травяной плетенки, а порой – выброшенной европейцами рубахой. И мужчины и женщины особенно гордились своими волосами, длинными, прямыми и черными, как вороново крыло, и считали длинные волосы признаком красоты. Все куна, равно мужчины и женщины, проводили много времени, расчесывая, укладывая и смазывая маслом свои прически. Все прочие волосы, кроме бровей и ресниц, удалялись, что было особенно мучительно для мужчин, которым приходилось терпеть, когда им с корнем выщипывали бороды: обязанность, исполнявшаяся их женами при помощи особых деревянных щипчиков. Популярностью пользовалась и краска для тела, так что воин куна в полной раскраске представлял собой ослепительное зрелище. Он был с головы до ног изукрашен фигурами птиц, зверей, людей и деревьев, нарисованных на его тщательно смазанной маслом коже красной, желтой и пурпурной растительными красками ослепительной яркости. Художницами выступали женщины, занимавшиеся росписью с большим усердием, присев на корточки перед своими мужьями в окружении калабашей с краской и используя вместо кисточек разжеванные кончики прутиков. Некоторые воины дополняли раскраску татуировкой, но Уофер заметил, что такие были сравнительно редки, потому что щеголи предпочитали сменять цвета по прихоти и не желали терпеть долгий и мучительный процесс татуировки, производившийся острым шипом. По просьбе одного из туземцев Уофер однажды попытался удалить надоевшую татуировку и с удивлением убедился, что, хотя он снял почти всю кожу, узор все еще проступал. Самому ему так понравился обычай раскрашивать кожу, что врач-англичанин вскоре отказался от европейской одежды и ходил голым, как куна. Затем он уговорил одну из женщин покрыть его такой же яркой и сложной росписью и в этаком павлиньем наряде разгуливал по деревне.

Перенял Уофер и еще одно характерное украшение куна: пластинку на губах. Маленький плоский кусочек металла, губная пластинка, имел овальную форму и выковывался из серебра или золота со щелью на одном конце. Щель цеплялась за носовую перегородку, слегка ее защемляя, так что пластинка свисала на рот и ложилась на нижнюю губу. Такие пластинки использовали только мужчины (женщины носили тяжелые золотые серьги в проколотых ушах), и, поскольку считалось особенно важным держать губные пластинки в безупречной чистоте, их часто начищали песком. На охоте их заменяли на маленькие и более удобные, а когда ели и пили, или снимали совсем, или приподнимали одной рукой. Однако, как замечал Уофер: «Ни пластинки, ни кольца не мешали разговаривать, хоть и болтались на губах».

Праздники, до которых вождь Ласента был большой охотник, следовали всегда одному и тому же порядку. Сначала проходил торжественный прием гостей: каждая делегация вступала в деревню отдельно от остальных, и во главе группы гордо маршировали мужчины. За мужчинами тянулась цепочка женщин, нагруженных корзинами со всем необходимым для празднества – ожерельями, бусами, рубахами, чашками и запасом провизии. Нарядившись, гости собирались в длинном доме деревни – общественном строении, служившем убежищем в случае войны и банкетным залом в праздники. Внутри длинного дома и на деревенской площади начинались танцы под звуки флейт и барабанов, а затем следовало большое барбекю, обычно из дикой свиньи. И наконец, когда с танцами и едой было покончено, приходил черед выпивки. Длинный дом закрывали, оружие убирали подальше на случай пьяной драки, а женщин отсылали в угол длинного дома, откуда им полагалось приглядывать за своими мужчинами и наполнять опустевшие чаши. Затем, от души отрыгиваясь, мужчины принимались провозглашать бесконечные тосты друг за друга, каждый раз после тоста выплескивая из чаш последние капли и громко требуя налить заново. Таким образом поглощалось неимоверное количество пальмового вина и кукурузного пива, а когда спиртное начинало оказывать действие, мужчины один за другим валились на пол. Тут выходили женщины, подбирали своих павших героев и перетаскивали их в гамаки, где мужчины отсыпались, храпя, как свиньи, между тем как женщины обтирали их тела мокрыми губками, чтобы им не было жарко.

Полная попоек, пиров и охот, повседневная жизнь куна шла вполне беззаботно. По мнению Уофера, индейцы ни в чем не испытывали недостатка, помимо надежного источника соли, которую в лесу трудно раздобыть. Окружающий лес и банановые плантации в изобилии снабжали куна пищей: их дома легко строились из местных материалов, и они жили настолько изолированно, что почти не имели врагов. В сущности, индейцы Дарьена вели кроткое существование. Мужчины не били своих жен, с детьми обращались хорошо, если не баловали, и семьи проводили целые дни, не имея более серьезных дел, чем поплескаться в реке или ручье, протекавших у каждой деревни.

Чтобы лучше понять обычаи куна, Уофер добровольно взялся за изучение их языка. Предприятие оказалось непростым, потому что язык куна необычайно труден для произношения, богат глубокими горловыми, частыми придыханиями и безударными призвуками. Уофер, как ни странно, неплохо справлялся, найдя в нем сходство с гэльским языком, который изучал в юности, что помогло ему достаточно быстро перенять произношение. Куна, разумеется, сильно позабавило желание белого человека говорить на их языке, и они готовы были часами сидеть со своим учеником, наставляя его и безжалостно высмеивая ошибки произношения. Много лет спустя, когда Уофер записывал свои наблюдения, он сумел составить основной алфавит языка, который интересен этнографам и два столетия спустя.

Воистину мало что укрылось от глаз любознательного английского доктора. Он описывал брачные праздники, заканчивавшиеся тем, что вся свадьба выбегала из деревни в ближайший лес, чтобы расчистить для молодых новую плантацию под бананы; он изучал премудрости изготовления корзин, сплетенных так плотно, что в них можно было держать воду. Он наблюдал, как дети учатся обращаться с луком и стрелами, пока не достигают такой меткости, что за двадцать шагов раскалывают бамбуковую трость, и записывал рецепты снадобий, применяемых знахарями. Горькая тыква, например, помогала от трехдневной лихорадки и запора. И он, подобно Дику Уиттингтону, собирался завезти в деревни куна кошек, чтобы избавить их от крыс и мышей, осаждавших хижины.

Лайонел Уофер три месяца прожил среди панамских индейцев и к концу этого срока, несмотря на тоску по дому, приобрел у них такую популярность, что беззаботный доктор стал всерьез сомневаться, отпустит ли его когда-нибудь Ласента. Вдобавок, четверо его спутников не скрывали, что не разделяют его пристрастия к туземному образу жизни и мечтают вернуться. Разумеется, из всех белых один Уофер обладал достаточно высоким положением и знанием языка, чтобы тактично затронуть эту тему перед Ласентой. Ему наконец представилась такая возможность во время большой охоты, которую время от времени устраивал верховный вождь. Такие охоты были грандиозными, почти средневековыми предприятиями: все мужское население округи выстраивалось кордоном в лесу и гнало перед собой дичь. Теоретически после этого собаки индейцев загоняли диких свиней (оленей не трогали, поскольку у куна было табу на поедание оленины) и задерживали их, пока не подоспеют лучники. Однако охотничьи собаки куна, по словам Уофера, были просто трусливые дворняжки, так что свиньям, как правило, удавалось скрыться. «На моих глазах за день подняли около 1000 (свиней) в разных рощах, – презрительно писал он, – убили же из них, помнится, всего двух». А в тот раз собаки оказались еще более неловкими, чем обычно, и Ласента со своими охотниками, пробегав целый день за лающей сворой, не добыл ни единой свиньи. Уофер тактично предложил измученному вождю, если он отпустит англичан на родину, прислать ему свору хороших английских псов. Поначалу Ласента и слышать об этом не хотел, уверяя, что Уофер слишком ценен, чтобы без него обойтись. Однако позднее он передумал и неожиданно позволил Уоферу уйти на условии, что тот вернется при первой возможности и на всю жизнь останется с куна. Уофер, возможно, домысливая приятное, добавлял, что вождь обещал ему в жены одну из своих дочерей, если он вернется к племени.

Оставив Ласенту продолжать охоту, Уофер поспешил вернуться к товарищам, чтобы сообщить им радостное известие. На следующий день пятеро путешественников вышли в путь к карибскому побережью. Их сопровождали несколько воинов и вьючный караван из женщин, несущих корзины с едой, гамаки, к которым успели привыкнуть буканьеры, и узел с европейской одеждой Уофера, тщательно свернутой до времени, когда она снова понадобится голому раскрашенному хирургу с болтающейся на губе пластинкой.

Сезон дождей подходил к концу, но путь к побережью оказался нелегким. В одном месте при переходе через Кордильеры, по словам Уофера, «индейцы провели нас по гребню, столь узкому, что нам приходилось садиться на него верхом, и сами индейцы предприняли ту же предосторожность, передавая луки, стрелы и багаж из рук в руки». В другом месте, где тропа проходила по краю пропасти, ненасытно любопытный Уофер, желая разглядеть, что делается внизу, лег наземь и высунул голову за край обрыва, между тем как двое спутников сидели у него на ногах, чтобы не дать ему кувырнуться в бездну. Но облака внизу скрывали дно пропасти, и пришлось ему удовлетвориться записями о головокружении, вызванном внезапным переходом от парных низинных лесов к разреженному воздуху Кордильер.

Пока Уофер с четырьмя спутниками жил среди куна, их товарищи из основного буканьерского отряда тоже не бездельничали. После того как буканьеры вышли к Карибскому морю и отпустили проводников, их взял на борт французский корсар. Следуя на его корабле к северу, они повстречали английское судно и перешли на него. Вскоре после того они настигли испанское суденышко, захватили его и превратили в буканьерский корабль. Затем удача отвернулась от них. Шторм оторвал их от второго английского судна, а мощная эскадра испанской «гарда костас», вышедшая в рейд против флибустьеров, загнала обратно на юг. К августу буканьеры снова очутились на том же участке побережья, где их подобрали французы. Естественно, их интересовала судьба оставленных в лесу людей, поэтому буканьеры выстрелили из пушки, чтобы привлечь внимание живших на берегу индейцев. От берега тут же отошло несколько каноэ, и, к радости буканьеров, первыми поднялись на борт четверо из пятерки, которую они уже считали мертвыми. Но корабельного врача Уофера они не увидели, пока один из буканьеров не присмотрелся внимательнее к компании индейцев, вскарабкавшихся на судно вместе с отставшими. Там, «среди моих друзей индейцев, в их наряде, голый, не считая повязки на поясе, раскрашенный, как они, и с носовым украшением, свисающим на губу», был Лайонел Уофер, донельзя довольный удачным розыгрышем.

Несчастный ученый Гопсон со своими греческими текстами и библейскими утешениями недолго прожил после спасения. Всего через три дня после встречи с соотечественниками бывший ученик аптекаря умер и был похоронен в море, уже в виду берега, к которому с таким трудом добирался. Спрэтлин и Боумен, по-видимому, вернулись к прежней жизни и продолжали грабить и торговать, пока не погибли или не скопили достаточно добычи, чтобы уйти в отставку; о них больше ничего не известно. Между тем Уофер и Хингстон остались на виду. Еще год пробуканьерствовав в Карибском море, они приняли участие в новом рейде на Тихий океан. На сей раз, вместо того чтобы с великим трудом пробираться через перешеек, они обогнули мыс Горн на борту знаменитого пиратского судна «Бачелорс делайт», объявившись у испанских берегов Тихого океана и, на пару с другим буканьерским кораблем, дерзко преследовали манильские галеоны. Здесь снова скрестились дороги Уильяма Дампира и Лайонела Уофера: они четыре года были рядом, в сражениях, налетах и бегствах во время этого второго тихоокеанского рейда. Однако затем Дампир решил двинуться дальше на запад и проплыл через Тихий океан в восточную Индию. В пути он пережил множество поразительных приключений: от кораблекрушения до случая, когда его едва не съели голодные товарищи по команде. Обогнув земной шар, он наконец возвратился домой, в Англию… Тем временем Уофер и Хингстон двигались в противоположном направлении. Они вновь обогнули мыс Горн и вернулись в Карибское море, имея при себе порядочную, если не огромную, груду сокровищ.

Но Золотые Антилы уже не давали убежища буканьерам. За четыре с половиной года второго рейда в Южное море английские власти ввели политику вооруженного давления с целью выжить буканьеров из Карибского моря. Английское правительство объявило период амнистии, когда всякий сдавшийся буканьер получал королевское помилование, а затем военные эскадры блокировали излюбленные места обитания буканьеров, задерживая и допрашивая подозрительные суда и выслеживая всех нераскаявшихся буканьеров. Так что Уофер и Хингсон, вернувшись с Тихого океана, попали прямо в осиное гнездо и очень благоразумно решили скрыться.

Вместе с капитаном Эдвардом Дэвисом, командовавшим «Бачелорс делайт», они скрыли свои имена и при первой оказии взошли на борт торгового судна, шедшего в североамериканские колонии. Там они надеялись раствориться в гостеприимных просторах Виргинии – колонии, славившейся тем, что власти ее не слишком совали нос в дела проезжих моряков, если только те щедро тратили деньги. Но и виргинская лазейка оказалась перекрыта. Правительство колонии постоянно осаждали английские флотские офицеры и их береговые агенты, чье рвение усиливалось тем обстоятельством, что им полагалась доля перехваченной у буканьеров добычи. Флот стерег бухты и подходы к Виргинии, и Уофер с Хингсоном и Дэвисом, не ведая того, попали в ловушку. Они попытались проскользнуть сквозь кордон сторожевых судов, покинув купца, доставившего их с Кариб, и пробирались вдоль берега на гребной шлюпке, когда напоролись прямо на патрульный корабль его величества «Квакер».

В шлюпке у захваченных буканьеров нашлась неопровержимая улика: добыча, награбленная за годы на Антилах и в Тихом океане. Хуже того, с Дэвисом был раб-негр, на которого нельзя было полагаться, что он подтвердит историю, будто они – достойные моряки, всю жизнь честно торговавшие на Карибах. Флотские, рвавшиеся заполучить свою долю, произвели тщательную инвентаризацию содержимого шлюпки. Имущество буканьеров, как и личное имущество попавшего на плаху Рэли, представляло микрокосм их жизни. Согласно официальному документу, доля Уофера составляла: «В одном мешке 37 серебряных пластин, две раковины, семь блюд, серебряное кружево, несколько сломанных чаш, мешок для взвешивания серебра, бечевка и прочее, общим весом 74 фунта. Три мешка с меткой ЛУ, содержащие 1100 долларов или около того. В сундуке с меткой ЛУ кусок материи и несколько старых вещей, старая разбитая тарелка и несколько маленьких плетенок общим весом 84 фунта».

У Хингстона оказался подобный же багаж, включавший восемьсот пиастров, а Дэвису приписали три мешка испанских денег, сундук, полный обломков серебряных предметов, и несколько изящных нарядов. Скрупулезный флотский писарь прилежно отметил, что в мешке Дэвиса содержалось «грязное белье» и «две бумажные книги, весьма существенные для этого дела». Последняя статья была особенно прискорбна для пленников, поскольку книги эти, вероятно, были судовым журналом «Бачелорс делайт».

Представ перед виргинским судом, буканьеры оправдывались до смешного неуклюже. Уофер с видом оскорбленной невинности твердил, что капитан Дэвис ему совершенно незнаком и он никогда его не видел до того дня, когда оказался вместе с ним в шлюпке. Он признавал, что знает Хингстона, но только потому, что оба занимались в Вест-Индии общим бизнесом. Они вели законную торговлю, а испанские серебро и пиастры скопились у них потому, что их клиентами были в основном испанцы и буканьеры. Больше того, основная часть этого имущества была доверена им заболевшим другом. Учитывая все это, флот должен немедленно вернуть ему его добро.

Естественно, поверить таким небылицам было невозможно, а последние надежды обвиняемых разлетелись в прах, когда главным свидетелем был выставлен негр-раб, показавший под присягой, что Дэвис возглавлял нашумевшую пиратскую экспедицию в Южное море, а Уофер и Хингстон были в его команде. Перед Уофером и его товарищами замаячила виселица, тем более что флот настаивал на скором правосудии и немедленном дележе трофеев. К счастью для преступников, виргинский суд, которому надоело постоянное давление со стороны офицеров эскадры, сознательно затягивал дело. Вместо того чтобы казнить пиратов, как требовали правосудие и избыточные улики, суд предложил задержать их в тюрьме для дальнейшего расследования. Эта отсрочка позволила буканьерам сменить способ защиты, и вскоре из джеймстаунской тюрьмы пришла петиция, обращенная к королю, где все трое признавали себя бывшими буканьерами, но уверяли, что они еще раньше сдались королевским властям и получили помилование. Просители довольно нагло завершали петицию списком имущества, отобранного у них на борту «Квакера», и требованием немедленно возвратить их собственность. Как видно, Уофер и его друзья нашли ловкого стряпчего, потому что в их петиции отобранное добро оценивается выше, чем по представленному флотом отчету.

На ближайшие два года карьера Уофера затерялась в запутанных закоулках и обходных путях юстиции XVII века с ее обвинениями, контробвинениями и полуправдой. Из Джеймстауна текли потоки писем в двух направлениях: виргинским властям и в Лондон, министру торговли и плантаций, представлявшему короля. В этих письмах виргинский адвокат добела отмывал своих клиентов. Рейд в Южное море трактовался как «несколько лет, которые заключенные провели в Южном море», а жирный кус награбленного у испанцев добра стал «некоторым количеством серебра». Флот, утверждали они, нанес троим честным гражданам огромный ущерб: они были несправедливо задержаны и незаконно заключены в тюрьму. В ответ адвокат флота сильно перегибал палку и еще более раздражал виргинский суд своим нахрапистым тоном. Затем, на их удачу, утонул капитан, выступавший главным свидетелем против буканьеров, и столь же неожиданно скончался испанский посланник, собиравший свидетельства против буканьеров и настаивавший на их казни. Сочетание удачи и умело смазанных колес правосудия помогло троим буканьерам выбраться на свободу. В начале лета 1689 года их освободили из джеймстаунской тюрьмы, на условии, что они останутся в Виргинии на положении подозреваемых. Ровно через год они были освобождены от всех обвинений и обеспечены деньгами для проезда в Англию. И, наконец, величайшая победа: буканьеры осаждали суд, пока по приказу короны им не вернули их неправедно нажитое добро. Любопытно, однако, что часть монет и посуды приблизительно на триста фунтов были удержаны, и приказано было «использовать эти деньги на строительство в Виргинии колледжа или иного благотворительного объекта, как распорядится король». Добрым следствием этого каприза королевской щедрости, стал, вполне возможно, колледж, построенный на реке Йорк – «колледж короля Вильгельма и королевы Марии». Однако к тому времени Лайонел Уофер благополучно вернулся в Англию и выступил в той же роли, как до него Томас Гейдж. Корабельный врач написал книгу о своих приключениях, и свежая история о Золотых Антилах вызвала в Европе новый припадок оптимизма по поводу Карибского моря.