Текст книги "Золотые Антилы"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Подоплекой этой истории устрашающей расточительности, некомпетентности и праздности были непрекращавшиеся с первого дня высадки раздоры между сухопутным войском и моряками. Генерал Венейблс практически не разговаривал с Пенном и настолько мало доверял адмиралу, что завел досье, где описывал все его воображаемые проступки. Он был уверен, что флот намеренно утаивает припасы, хранившиеся на кораблях, и что моряки злонамеренно отказывают армейским в пище и амуниции, полагающимся им по праву. Кроме того, он заподозрил, что Пенн позволил своим офицерам прикарманить призовые деньги, которые следовало разделить на всех. В последнем могла быть доля истины, поскольку Пенну удалось пристроить на пост офицера, отвечающего за трофеи, своего племянника, а когда этому племяннику пришло время оставить должность, он не представил подлинных документов о распродаже трофеев и не допустил проведения тщательной ревизии.

Впрочем, недоброжелательство не ограничивалось обвинениями и контробвинениями между армейскими и флотскими. Сама армия раскололась. Многие офицеры винили Венейблса в некомпетентном, по их представлениям, захвате Вилья-де-ла-Вега. Они полагали, что надо было сразу двинуться на столицу Ямайки и не позволять испанцем обчистить город. Естественным лидером недовольных был полковник Буллер, уже доказавший при неудачной диверсии в Санто-Доминго независимость своего мышления, заносчивость и склонность нарушать дисциплину. И вот, когда Венейблс, истощивший силы в попытках управлять разлагающейся армией, заболел, Буллер дошел до того, что самочинно созвал военный совет и издал приказ о том, что экспедиция переходит под его командование. Венейблс, оправившись, тут же приструнил непокорных, которых называл «ленивыми тупоумными офицерами, наделенными большой гордыней, но обделенными умом, доблестью и деятельностью». Обузой стал и комиссар Батлер. Правда, когда Венейблс, потеряв терпение, обозвал того «пьянчугой», комиссар впал в ярость и, к всеобщему облегчению, отбыл в Англию.

Флоту, стоявшему в Кингстонской бухте, приходилось не легче. Моряки сидели на половинном рационе воды и пищи и, вместо того чтобы, как им мечталось, обшаривать остров в поисках добычи, были вынуждены очищать днища судов от наростов. Один из кораблей, где хранились припасы – «Дискавери», – во время кренгования загорелся от пожара в судовой пекарне, а поскольку груз его составляли бренди, запас древесины для плотников и боцманов и 120 бочонков с порохом, полыхнуло на славу. Опасность грозила и другим стоящим на якоре кораблям, так что пришлось подвести шлюпки и отбуксировать горящее судно на отмель, где его и оставили догорать. Но пожар облегчил «Дискавери», и переменившийся ветер погнал его к флоту, словно огромную плавучую бомбу. Судно взорвалась на дистанции выстрела из карабина на глазах у потрясенного шкипера Уистлера, прилежно описавшего в своем дневнике тревожные события той ночи.

Несмотря на все трудности, англичане держались. Может быть, их было слишком много, чтобы сломались все, но нашлись и те, кому Ямайка начинала нравиться. «Здесь дни не такие жаркие, как в Италии, а ночью и утром прохладнее», – замечал один солдат, а другой, очевидно, страдавший от лишнего веса, радостно писал оставшимся дома друзьям, что благодаря недостаточному питанию и «обильному потению» он «сбросил четыре пальца на талии». Начало поступать на остров и столь необходимое снаряжение. В ответ на настойчивые запросы Венейблса стали подвозить фляги для воды, железо, сталь, башмаки, полотно, палатки, новые клинки и даже новую конституцию для управления островом. И дисциплина понемногу восстанавливалась. Охотников предупредили, что того, кто станет стрелять дикий скот, арестуют и «прокатят на деревянной кобыле»: это изощренное наказание сочетало физические мучения с унижением позорного столба. Двух неуемных «богохульников» выпороли и прижгли им языки. Прибыло подкрепление: восемьсот солдат из Англии, на замену больным и для отражения возможной попытки испанцев отбить остров. «Бедняги, – писал один из наблюдавших за высадкой новичков. – Жалею их от всего сердца: все, что видится им горами, обернется мусорными кучами».

Суровая реальность Антил разочаровала не только покорителей Ямайки: в Англии Кромвель был поражен мизерными результатами своих колониальных замыслов. Поверив мифу об Антилах, он вложил в «План» огромное количество людских и финансовых ресурсов. Теперь ему казалось, что назначенные им командующие не оправдали надежд и упустили случай. Эта пара слюнтяев только и делала, что заваливала Лондон просьбами прислать новую и новую помощь, пока столь дурно ими устроенная колония пыталась укорениться на новых берегах. Все надежды на прибыль для протектората обернулись непрестанной тратой людей и денег. Пенн и Венейблс даже за пять тысяч миль ощутили гнев протектора. Его раздражение вылилось в резкие отказы, присланные в ответ на мольбы о новой помощи. Наконец Пенн так встревожился, что решил вернуться в Англию и лично объяснить положение. Он заявил, что его корабль нуждается в переоснастке, а атака испанцев маловероятна. Оставив Гудзона с двенадцатью фрегатами нянчиться с новорожденной колонией, он отплыл на родину. Венейблс, страшно испугавшись, что адмирал свалит всю вину за неудачи экспедиции на армию, вскоре последовал за ним. Кромвель встретил обоих без особого сочувствия. Их вызвали в Лондон, устроили жестокую выволочку за дезертирство с Ямайки и бросили в Тауэр. Обоих впоследствии освободили, после того как они принесли протектору униженные извинения, но больше Кромвель не прибегал к их услугам.

Освобожденный из Тауэра Венейблс, которого все еще жгло позорное поражение при Санто-Доминго, приступил к написанию своей «Повести», где отвечал на обвинения в трусости и некомпетентности, появившиеся в круживших по Англии памфлетах. В довольно жалкой попытке опровергнуть слухи он вставлял длинные цитаты из свидетельств, доказывавших его полководческое искусство. Но было уже ясно, что он отвоевался. Вскоре генерал удалился в добровольное полуизгнание и предался любимому занятию – рыбалке. В 1662 году он снова пробился в печать, на сей раз при более приятных обстоятельствах: он пожелал опубликовать книгу «Опытный рыбак, или Усовершенствованная рыбалка», в которой дается общий обзор рыболовного искусства и сообщаются «наилучшие приемы и избранный опыт ловли рыбы в реках и прудах». По-видимому, в рыбалке отставной генерал понимал лучше, чем в военном деле, потому что Исаак Уолтон высоко оценил его усилия. «Я читал и испытывал на практике много книг этого рода, – великодушно пишет он Венейблсу, – но не мог отыскать в них такой высоты суждений и рассуждений, какие проявили Вы».

А вот адмирала Пенна ожидала долгая и деятельная карьера. Проявив больше здравого смысла, чем прежде, на Антилах, он незадолго до Реставрации перекинулся на сторону роялистов и соответственно преуспел. Его возвели в рыцарское достоинство, и он еще несколько лет оставался старшим флаг-офицером во флоте Карла II, став настоящей занозой для самолюбивого и мягкотелого Пипса.

Томас Гейдж, третий герой этой драмы, человек, помогавший продвигать «План», остался на Ямайке. Там ему пришлось расплатиться за прежний оптимизм. Он не прожил и десяти месяцев после того, как увидел воплощение собственной мечты – англичан, занявших свое место на Золотых Антилах. Его кончина прошла почти незамеченной среди пяти тысяч умерших на Ямайке за тот трагический год. Он оставил на попечение не слишком благодарного английского правительства жену и детей, прославившееся уже «Путешествие» и мрачную реальность английской колонии, которую он столь упорно пропагандировал. В ней скопилось столько мусора, что целые улицы стали непроходимыми из-за вони, и врачи опасались вспышки бубонной чумы. И даже мертвые не знали покоя. Могилы им копали неглубокие, и с усилением летнего зноя раздувшиеся тела проламывали тонкую корку прикрывавшей их земли. Оставленные испанцами бродячие собаки вылезали с темнотой из зарослей глодать кости и лапами разрывать могилы. Английских собак не было – их давно съели те самые солдаты, которые привезли их на Золотые Антилы.

Глава 12. Легенда о буканьерах

Так на Ямайке суровая реальность вновь нанесла удар мечте о Золотых Антилах. И подобно тому, как фиаско в поисках Эльдорадо привело мученика Рэли на плаху палача, так и за провальный «Западный план» Кромвеля поплатились пять или шесть тысяч английских солдат, оставленных гнить и умирать с голоду под солнцем Вест-Индии. Солдатские письма домой полны сетований и жалости к себе. Они проклинали климат, обвиняли офицеров и ненавидели новые земли, как каторгу. Многие проклинали свои разбитые надежды, и каждый корабль, отправлявшийся в Англию, осаждали толпы павших духом людей, умолявших забрать их с ужасного острова. Даже старшие офицеры, которым, по крайней мере, не приходилось голодать, направляли всю энергию на то, чтобы получить новое назначение и избавиться от «фальшивой драгоценности», на которую они «клюнули» в надежде обогатиться. Упадок духа был столь катастрофичным и всеобщим, что первые губернаторы острова, присылавшиеся из Англии в надежде, что они поправят дело, терялись, не зная, как навести порядок, и вскоре присоединялись к череде просителей, моливших освободить их от должности. Несколько губернаторов даже скончались, не совладав с хаосом, который столь решительно взялись победить. После их смертей за колонией укрепилась дурная слава. Эту славу, словно чумную заразу, заносили на родину толпы беглецов и официальные доклады администраторов. Она достигла американского материка на борту мелких купеческих судов, заглядывавших на остров в надежде завязать торговлю с новыми поселениями и уходивших в горьком разочаровании. Она достигла и других островов Карибского моря, вместе с судами, возвращавшимися после того, как доставили на Ямайку саженцы полезных растений, немного еды и массу бесполезных советов. Повсюду твердили одно: Ямайка – злосчастная земля лихорадки, откуда мало кто уходит живым, а те, кто сумел выжить, клянутся, что ни за что не вернутся обратно. На Барбадосе эти мрачные слухи встречали с злорадным удовлетворением, ведь барбадосские плантаторы так и не простили Пенну и Венейблсу высокомерия, с каким те отвергли множество их работников и ссыльных. Теперь барбадосцы тихо радовались, что план буксует. Поражение Венейблса означало, что Ямайка вряд ли сможет соперничать со старой колонией, и барбадосские плантаторы, в безжалостном стремлении ускорить гибель Ямайки, активно препятствовали эмиграции со своего острова на вновь завоеванные земли. Они распускали слухи, будто Ямайка – открытая могила, манящая тех работяг, кому хватает глупости попытать там счастья. Больше того, военные власти острова используют прибывших как рабов, заставляя работать до полного изнеможения. Эта кампания клеветы оказалась столь эффективной, что на время всякое движение на Ямайку из Карибского бассейна полностью прекратилось и даже самый разнесчастный бедолага на Барбадосе предпочитал отбыть свой казавшийся бесконечным кабальный срок, чем рисковать среди трижды преувеличенных ужасов Ямайки.

В еще более жалком положении оказались семьи тех солдат, которые участвовали в осуществлении плана Венейблса. Их жены в Англии, услышав о захвате Ямайки, вместе с детьми собрались к мужьям, чтобы основать новую колонию. Но, добравшись до Ямайки, они оказались в условиях намного худших, чем те, что осталось позади. Многим довелось узнать, что мужья их уже умерли и похоронены. Так что, к плохо скрываемому удовлетворению барбадосских плантаторов, отчаявшиеся женщины, не желая жить под властью военных на Ямайке, потребовали отправить их на другую сторону Карибского моря, где продались в услужение на островах. Подобная же катастрофа едва не постигла другие, более северные американские колонии. Кромвель решил, что опытные колонисты Северной Америки легче вынесут суровую жизнь на Ямайке, нежели англичане, и попытался набрать добровольцев в приморских колониях. Его агент Натаниель Гукин пытался убедить жителей Новой Англии, что им с семьями следовало бы перебраться в более солнечный климат и на более плодородные почвы новых английских владений. Граждане Новой Англии возражали, что они лучше будут жить на своих не столь богатых берегах, чем отправятся в страну, которая всем известна, как напрямик заявляли они, «грубостью солдатни, огромной смертностью и постоянной опасностью, грозящей всем мирным поселенцам от рук взбунтовавшихся негров и испанцев». Даже новоанглийские купцы, которых меньше волновали моральный облик солдат и привычки испанцев, не соглашались продолжать снабжать Ямайку продовольствием. Им не нравилось получать выплаты армейскими и флотскими чеками, и они выжидали, пока новая тропическая империя станет приносить более надежную прибыль.

Итак, по всем признакам новорожденная ямайская колония была обречена на жалкое прозябание, ведь старшие сестры-колонии отворачивались от нее одна за другой. Но Кромвель заплатил фее-крестной и спас Ямайку. Он затеял это злосчастное предприятие и теперь не желал от него отказываться, продолжая поддерживать поселение людьми, деньгами и материалами. Государственный совет проголосовал за решение «набрать» в Ирландии тысячу девушек и столько же молодых людей и послать их на работы на полурасчищенные плантации Ямайки. А в Шотландии, другом непокорном придатке Протектората, шерифам графств и приходским комиссарам велели «отбирать всех известных бездельников, разбойников и бродяг и высылать их на этот остров».

Эти нежелательные элементы были мало полезны колонии в борьбе за существование, но правительство метрополии не сомневалось, что суровая жизнь, скудный рацион и тяготы существования в колонии – лучшее лекарство для праздных бродяг и мерзавцев, которые скоро обратятся в столпов богобоязненной праведности. Кроме того лорд-протектор обеспечил отправку из Англии вереницы судов снабжения, а когда выяснилось, что первый посевной сезон на Ямайке провели так неумело, что большая часть посевов засохла, с других Карибских островов прислали семена и саженцы.

Так, подталкиваемая усилиями правительства метрополии, экономика Ямайки понемногу пришла в движение. Подобно маховым колесам огромной машины, она разгонялась поначалу неохотно, замирая каждый год в жаркий летний сезон. Затем, когда лето сменялось осенью, начинались дожди и земля становилась чуть щедрее, она набирала обороты. С каждым годом экономика увеличивала скорость и отлаживала ритм: плантаторы постепенно учились своему делу и перспективы становились светлее. К концу первого десятилетия прогресс стал очевиден, к тому времени Ямайка уже не нуждалась в ежегодных вливаниях из Англии. Поля были возделаны, колонисты перебрались из палаток и шалашей в более надежные жилища, над входом в Кингстонскую бухту выросли форты, вооруженные батареями в двадцать одно орудие каждый, и под их прикрытием к берегу, где Пенн когда-то выстроил свои склады, стали собираться торговые суда. Так рождался Порт-Ройал, прославившийся впоследствии своими кабаками и борделями. Уже тогда многие зарабатывали себе на жизнь, отыскивая и собирая грузы с испанских судов, разбившихся об окрестные рифы. С каждым годом население Ямайки росло. Туда собирался странный народ: целые суда квакеров с Карибских островов, жители Бермудов, отвергнутые старой колонией, политические беженцы из Англии, где протекторат уже не выглядел таким уж незыблемым. Даже правоверные жители Новой Англии забыли свои проклятия безбожной Ямайке и собрали триста добровольцев, решивших перебраться в неизведанные места. Их предприимчивость вскоре была вознаграждена. Богатая почва острова откликнулась на искусную заботу, а прежние бездельники Венейблса, получив в собственное владение участки земли и увидев надежду на прибыль, обратились в прилежных фермеров. «Активность офицеров, – сухо замечает Генри Лонг, летописец Ямайки XVIII века и сам землевладелец, – превратилась в полную противоположность их прежней беззаботности; они стали, как говорят в Вест-Индии, пламенными плантаторами».

Большую роль в процветании и приросте населения сыграл ввоз черных рабов. К 1673 году население Ямайки составляло более семнадцати тысяч человек, а двенадцать лет спустя негров набралось достаточно много для первого восстания рабов. Однако к тому времени плантаторы преуспели уже настолько, что отказались сокращать количество рабов, привозимых на остров ежегодно. Богатейшие из колонистов поняли, что выгоднее всего сосредоточить усилия на производстве сахара, приносившем огромную прибыль. Им постоянно не хватало рабочих рук и земли. Вскоре полупустынная Ямайка испанской эпохи ушла в прошлое: английские землевладельцы освоили свой антильский трофей, и мечты их начали воплощаться. Два поколения спустя слова «ямайская плутократия» стали синонимами небывалого богатства и чванства. Рассказывали о богатой герцогине, которая просила послать своего мужа, промотавшегося герцога, губернатором на Ямайку, чтобы тот мог вернуть потерянное состояние. Герцог ухватил шанс твердой рукой и не только поправил дела путем обычных спекуляций, но и вступил в партнерство со сборщиками грузов с затонувших кораблей из Порт-Ройала. Когда подворачивался шанс найти и поднять испанское судно с ценным грузом, герцог пользовался своим положением, чтобы надуть партнеров и загрести львиную долю трофеев. Однако вскоре он умер, и вдове, чтобы спастись от гнева его партнеров, пришлось выбираться с острова нелегально на борту военного судна. Возвратясь домой при сказочном богатстве и с легким туманом в голове, ее светлость убедила себя, что император Китая прослышал о ее богатстве и желает на ней жениться. Если верить историку Брайану Эдвардсу, который относит эту историю к девяностым годам XVIII века, «поскольку она (герцогиня) оставалась в своем безумии вполне мягкой и добродушной, опекуны не только не выводили ее из заблуждения, но и обратили его на добрые цели, убедив некоего нуждающегося пэра (первого герцога Монтегю) изобразить китайского императора, и тот, более успешно, нежели честно, и полагаю, даже в нарушение закона, завладел таким образом ее имуществом, после чего запер ее в сумасшедший дом». К счастью, дело кончилось победой герцогини, поскольку, добавляет Эдвардс, «ее светлость пережила своего супруга, подставного императора, на много лет и скончалась в 1734 году в преклонном возрасте – 98 лет. Впрочем, она не до конца исцелилась от безумия, и до последнего дня ей прислуживали на коленях, как китайской императрице».

Любопытно отметить, что хотя странные привычки таких сиятельных особ, как ее светлость, добавили немало блеска легенде о Золотых Антилах на закате XVII века, но эти пышные цветы расцветали на и без того мощном стебле легенды. Вопреки всем ожиданиям, миф о Золотых Антилах не только пережил «Западный план» Кромвеля, но вновь стал необычайно популярным. Всего через поколение после смерти Томаса Гейджа легенда о Золотых Антилах снова расцвела пышным цветом благодаря новому пропагандисту – Александру Оливье Эксмелину (известному англичанам как John Esquemeling – Джон Эсквемелин), автору книги под названием «История американских буканьеров» [16]16
  В русском переводе «Пираты Америки». – Примеч. ред.


[Закрыть]. Книга оказалась настолько популярной и читабельной, что ее целый век перепечатывали, переиздавали, переводили, расхватывали на цитаты и подражания.

Парадокс в том, что повод для своих популярных баек Эсквемелин нашел в упадке величия испанской Америки. За вторую половину XVII века позиции Испании в мире стали заметно слабее. На Американском материке она оставалась, по крайней мере формально, имперской силой, расползающейся по всем землям. Но в Европе она превратилась в пародию на себя прежнюю. Испания все еще сохраняла показное величие как сильнейшее в мире государство, на деле же вынуждена была торговаться с набравшими силу странами, которые некогда презирала или сокрушала. Государственные армия и флот содержались на деньги ростовщиков, постоянно требовавших выплаты долга, а правил страной большую часть этого периода венценосный недоумок, удачно прозванный Карлом Околдованным. В карибских владениях этого одряхлевшего гиганта дерзкие Англия и Франция силой прорвали волшебное кольцо Вест-Индских островов, образовывавших доселе оборонительный периметр американских владений Испании. Антилы пришли в смятение. Испанцы, лишившись ауры непобедимости, отчаянно пытались удержать еще остававшиеся за ними материковые крепости и острова. Англичане и французы, объединив свежие завоевания, оглядывались по сторонам в поисках новой добычи. И, довершая всеобщее смятение, организованные банды морских разбойников, как грибы, вырастали на развалинах прежнего порядка и присоединялись к сваре, чтобы отхватить, сколько сумеют.

Живописная жизнь этих разбойников стала основой легенд, и за несколько лет их потрясающие приключения и экстравагантные характеры проросли глубоко и прочно в фольклоре Карибского моря. Они изменили даже самый язык романтики, отчеканив новые слова, такие как «буканьер», «флибустьер» и «зееройбер» – морской разбойник. Испанцы, впрочем, продолжали называть их не столь пышно – пиратами – и обходились с ними соответственно.

Но и здесь легенда противоречива, потому что буканьеры – наименование, под которым они наиболее известны в английском языке, – были столько же жертвами, сколько и героями мифа о Золотых Антилах. Несмотря на свою громкую славу и ненасытные надежды на мгновенное обогащение, очень немногим из них удавалось нажить богатство клинком и абордажным крюком. Большинство заканчивало тихой отставкой, смертью от лихорадки или на дне моря. Но подобные неудачи чужды легенде и потому не привлекали внимания доверчивой публики, которая за пятьдесят лет после захвата Ямайки привыкла искать на Карибах не только богатых владельцев сахарных плантаций с их выходками, но и приукрашенные образы отчаянных голов. И этой новой репутацией морские разбойники обязаны рассказам Александра Эсквемелина. В буканьерах и их разбойничьих подвигах не было ничего особенно нового. Еще в 1568 году испанские власти в Рио-де-ла-Ача (ныне Колумбия) жаловались начальству, что «на каждые два корабля, приходящие сюда из Испании, приходится двадцать корсаров. По этой причине ни один город на этом побережье не безопасен, ибо они по своей прихоти захватывают и грабят поселения. Они заходят так далеко, что называют себя владыками земли и моря…» Эта жалоба повторялась поколениями местных чиновников, страдавших от жадных, стремящихся к возвышению авантюристов, объявивших, что «нет мира за чертой», то есть за той условной границей европейских дел, что проходила вдоль меридиана Ферро на Азорах, сворачивая на запад вдоль тропика Козерога. За этим громадным прямым углом лежали земли Тома Тиддлера, где, как считалось, не действовали никакие европейские договоры и не были применимы законы войны и дипломатии. Более ста пятидесяти лет корабли Голландии, Франции, Англии и даже Алжира пересекали «черту» для грабежа и торговли, зачастую возвращаясь с впечатляющей добычей. В 1523 году часть награбленного Кортесом во дворце Монтесумы перехватили в свою очередь французские корсары, действовавшие в Атлантике, а в 1628 году целый испанский конвой из колоний достался врагу. И Рэли, и Гейдж – первый почерпнул ценную информацию из бумаг, захваченных английским корсаром; второй, на свою беду, лично повстречался с Диего Эль Мулато – были знакомы с карибскими морскими разбойниками. Когда Испания пришла в упадок, дела пошли хуже. Испанские корабли, знаменитая «гарда костас», патрулировавшие стратегические базы Карибского бассейна, уже не в состоянии были сдерживать угрозу пиратов, роившихся в новых гнездах и, подобно осам, открывавших богатые кормовые угодья. Карибские морские разбойники набирались дерзости и организовывались, в результате добиваясь больших успехов. Но, подобно прежним проявлениям легенды о Золотых Антилах, понадобилось искусство пропагандиста с широкой читательской аудиторией, чтобы, смешав факты и вымысел, сотворить легенду о буканьерах, которая вплелась в самую ткань Золотых Антил.

Даже в то время личность Александра Оливера (или Джона) Эсквемелина оставалась загадкой. Само имя было, возможно, полностью вымышленным, потому что человек, написавший «Историю американских буканьеров», утверждал, что принимал участие в нескольких кровавых пиратских набегах, описанных им весьма живо, и, что вполне естественно, он должен был предпринять некоторые меры предосторожности. В сущности, единственной информацией об Эсквемелине были мелкие подробности, приведенные им в своей книге. По его же словам, он впервые попал на Антилы в 1666 году на борту французского судна (одиннадцатью годами позже осуществления «Западного плана»). По-видимому, он расплатился за проезд способом, обычным для бедных эмигрантов, которые были не в состоянии собрать денег на оплату проезда, – сговорившись с капитаном, что, когда корабль прибудет в Вест-Индию, капитан вправе продать его в долговое рабство плантатору. Однако, к несчастью для Эсквемелина, его купил с аукциона особенно жестокий плантатор с принадлежавшего французам острова Тортуга. Этот человек кормил его так плохо и обходился с ним настолько жестоко, что довел до опасной болезни. В столь жалком состоянии Эсквемелин стал бесполезен для своего хозяина, и тот сплавил то, что осталось от кабального работника, хирургу за сумму в семьдесят пиастров. К счастью, хирург оказался достойным человеком, который поставил Эсквемелина на ноги и обращался с ним мягко. После года службы хирург даже предложил Эсквемелину свободу на условии, что бывший слуга, когда сможет, выплатит ему сто пиастров. Поскольку единственным быстрым способом собрать деньги было добыть их пиратством, Эсквемелин немедля записался в «зловещий орден пиратов, или морских разбойников», как он их называет, и отправился в погоню за фортуной в качестве судового врача на корабле буканьеров, очевидно, применив медицинские знания, приобретенные у бывшего господина. Любопытно, что имя некого Эсквемелина несколько лет спустя появляется в учетной книге голландской врачебной гильдии, так что, вполне возможно, бывший буканьер в конце концов вернулся домой и занялся мирной врачебной практикой. Однако это доказательство не вполне надежно, поскольку автор «Истории буканьеров» мог из хитрости взять имя реального врача, чтобы тем надежнее скрыть собственное.

Но, так или иначе, был ли Эсквемелин голландцем или французом (как утверждают некоторые) или просто маской, он без сомнения оказался весьма одаренным рассказчиком, и его книга произвела сенсацию. Она впервые появилась в печати в Голландии в 1678 году под заглавием «De Americaenische Zee-Rovers» и произвела такой фурор, что шесть лет спустя переводчик первого английского издания мог писать в предисловии: «Настоящий том, как любопытный и оригинальный, я смею рекомендовать вниманию английской публики… (Книга) едва вышла из печати в голландском оригинале, как ее расхватали самые отборные библиотеки Голландии; она была переведена на испанский (два тиража в течение одного года высланы в Испанию); на нее обратила внимание ученая Парижская Академия; и, наконец, ее рекомендует как достойную нашей похвалы проницательный автор „Уикли мемориал“ в списке оригинальных новинок, опубликованном в Лондоне около двух лет назад». Однако английский переводчик искренне озадачен личностью автора. «Я полагаю его голландцем, – писал он, – или, по крайней мере, уроженцем Фландрии, хотя испанский переводчик представляет его как коренного жителя французского королевства; он впервые опубликовал свой рассказ на голландском, каковой несомненно должен быть его родным языком, в чем меня убеждает то, что в целом он человек неученый… потому что, будь он уроженцем Франции, как бы мог он выучить голландский в таком совершенстве, чтобы предпочитать его родному языку?»

События скоро подтвердили, что энтузиазм английского переводчика не был напрасным: в Англии «История буканьеров» выдержала больше переизданий, чем где бы то ни было, несмотря на то, что перевод был сделан с испанской версии, которая превратила Эсквемелина в яростного англофоба, ненавидящего англичан более всех прочих наций. В самом деле, архимерзавцем всего Карибского моря оказался англичанин сэр Генри Морган, описанный как кровожадный, расчетливый и неразборчивый в средствах негодяй, обманывавший собственных товарищей и позволявший своим людям совершать жестокости против женщин и священников. Действительно, Эсквемелин столь низкого мнения о Генри Моргане, что английский издатель книги обычно смягчал наиболее ядовитые пассажи или снабжал их извиняющимися комментариями. Двух лондонских издателей, по оплошности пренебрегших этой предосторожностью, упомянутый Морган обвинил в очернении его имени. Поскольку Морган в то время официально числился исправившимся и был одним из богатейших и влиятельнейших плантаторов Ямайки, его жалобы были приняты всерьез. На высшем уровне сочли неудобным затрагивать сомнительное прошлое бывшего корсара, побывавшего с тех пор на таких постах, как генерал-губернатор, адмирал, судья суда вице-адмиралтейства и, самое удивительное, Custos rotulorum, то есть главный мировой судья. Морган обратился в лондонский суд королевской скамьи и потребовал с обвиняемых книгоиздателей десять тысяч фунтов в возмещение ущерба на том основании, что они «коварно замышляли повредить его доброму имени и славе, печатая, распространяя и публикуя некий лживый, злоумышленный и знаменитый пасквиль, озаглавленный „История буканьеров“». Разгневанный браконьер, обращенный в лесные сторожа, успешно провел процесс и получил в награду по двести фунтов с каждого издателя, плюс девять фунтов издержек и печатное извинение в следующем издании. Однако сама «История» по-прежнему разлеталась с печатных станков, и большая часть сенсационных подробностей, приводимых Эсквемелином, никуда не делась, поскольку издатели не были глупцами и отлично понимали, отчего книга так хорошо продается.

Как шедевр мифотворчества «История буканьеров» не имеет соперников. Повсюду, где она появлялась в переводах, издатели тщательно «национализировали» книгу согласно местным вкусам и ожиданиям. Для испанцев, изменивших название на «Пираты Америки», это был приговор бесчеловечным и беззаконным деяниям тех безбожных разбойников, что терроризировали их миролюбивых колонистов. Во Франции издатели хватались за все разделы, касавшиеся французских буканьеров, и добавляли от себя обильный материал, прославлявший Францию. А в Англии шовинизм дошел до того, что вышло в свет одно противоречивое издание, на титульном листе которого значилось: «Несравненные подвиги сэра Генри Моргана, нашего английского героя Ямайки, осаждавшего Пуэрто-Бельо, сжегшего Панаму и т. д.», в котором, однако, на неисправленных страницах Моргана проклинали как кровавого пирата. Естественно, такая патриотическая правка оригинального текста Эсквемелина породила несколько весьма экстравагантных историй и множество анекдотов, имевших еще меньшее отношение к истине, чем оригинал. Однако европейские читатели жаждали описания необыкновенных приключений и обладали, похоже, ненасытным аппетитом к захватывающим рассказам, которые, начиная с «Истории» Эсквемелина, сиянием окружали сказочные земли Золотых Антил.