Текст книги "Крест и клинок"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 7

– Просыпайтесь, собаки! Поднимайтесь, грязные язычники! Просыпайтесь и марш на работу!

Хриплые крики, донесшиеся со двора баньо, разбудили Гектора поутру. Человек, лежавший на самой нижней койке рядом с ним, застонал. Потом он пустил ветры, громко и нарочито, и Гектор подумал, что, должно быть, таковым язвительным способом его сосед приветствует наступление каждого нового дня. Стараясь не дышать, Гектор поднялся на ноги.

– Пора идти, – раздался голос Дана. Мискито уже встал с койки и сложил одеяло. – Ступайте на двор и, услышав свое имя на перекличке, делайте то же, что и остальные. Старайтесь не высовываться. Увидимся вечером.

Едва рассвело, и Гектор услышал высокий стенающий звук, потом еще и еще. Пока юноша спускался по лестнице на двор, звук этот висел в воздухе, проникая в баньо поверх высоких стен. С тех пор как он сошел на берег Алжира, крик этот повторялся пять раз на дню. То был адан, мусульманский призыв к молитве. У подножья лестницы Гектор чуть было не налетел на старика, стоявшего на коленях, припав лбом к земле. Железное кольцо на лодыжке говорило о том, что старик – такой же раб, и Гектор предположил, что человека этого обратили в ислам. Когда старик с трудом поднялся на негнущихся ногах, Гектор воспользовался случаем и спросил:

– Конец этого призыва, слова, которые звучат примерно так: «Ас-саляту хейрун мин ан-наум», – что они значат?

– Это значит «молитва лучше, чем сон», – угрюмо пробормотал старик и зашаркал прочь к толпе рабов, собравшихся перед проемом ворот баньо.

Гектор присоединился к ним и поверх голов увидел скривано в красной шапке, стоящего с бумагой в руке на каменной колоде. Имена тот произносил нечетко, тараторя так, что слова его трудно было разобрать, хотя, вне всяких сомнений, он назначал людей на сегодняшние работы. Гектор расслышал свое имя, и ему удалось понять, что его назначили в команду примерно в полсотни человек под надзором надсмотрщика, снабженного короткой палкой. Среди сотоварищей он узнал сицилийца – вора с отрезанными носом и ушами. Гектор внимательно всматривался в лица, но не обнаружил никого из захваченных вместе с ним в Ирландии. Оставалось только предположить, что их поместили в другие баньо. Памятуя совет Дана, он смешался с толпой, стараясь не привлекать к себе внимания, и все двинулись под арку к воротам. Никто не разговаривал.

Шли больше часа. Сначала через город прочь от берега, потом, миновав ворота в стене, медленно и долго поднимались в гору, пока не добрались до места, где склон был как будто рассечен длинным шрамом. Светлые камни казались в утреннем свете сырыми. Только тут Гектор сообразил, что его направили в каменоломни. Инструменты – кувалды, клинья, ваги, лопаты и мотки веревок – валялись там, где их бросили накануне. Все эти орудия были старыми и ветхими. Гектор стоял и ждал, что от него потребуют. Надсмотрщик тут же закричал:

– Айя! Субито! [7]7
  Эй! Быстро! ( ит.).


[Закрыть]– и указал на кувалду с расщепленной рукоятью.

Солнце поднималось все выше, становилось все жарче; Гектор работал на пару с жилистым молчаливым русским. Они должны были долбить отверстия в камне, в ряд, на расстоянии примерно ярда одно от другого. Действовали по очереди: один бил кувалдой, другой держал металлический клин, служивший чем-то вроде долота. Очень скоро руки и плечи у Гектора заныли от тяжести кувалды, а кисти распухли и покрылись синяками, хотя он позаботился обмотать пальцы тряпкой, когда держал клин. Они приготовили четыре отверстия и начали пятое, когда что-то изменилось. Трудившиеся рядом прекратили работу. Грохот и треск прекратились, и в каменоломне вдруг наступила тишина. Гектор отложил клин, выпрямился и стал разминать руки, пытаясь снять судороги. И тут русский произнес первые за несколько часов слова:

– Бум! Бум! Бум!

Отбросив кувалду, он побежал прочь. Гектор, помешкав, бросился следом. Он успел сделать всего несколько шагов, когда раздался глухой, тяжелый взрыв, и земля под ногами содрогнулась. Волна воздуха ударила юношу в спину, и он распластался лицом вниз, сильно ударившись о камни. Мгновение спустя сверху, с неба, обрушился град осколков и щебня, усыпая все вокруг. Получив пару увесистых ударов по спине, Гектор обхватил руками голову.

На ноги он встал, ошеломленный, наполовину оглохший. Рядом с тем местом, где они работали, от скалы отвалился огромный кусок и теперь грудой глыб лежал у подножья. Остальные рабы восприняли чудесное спасение Гектора как отличную шутку – они улюлюкали и хохотали. Сицилиец пронзительно выкрикивал что-то невнятное, фыркал и гоготал, и воздух извергался из его развороченных ноздрей. Гектор понял, что они, зная о предстоящем взрыве, сговорились его не предупреждать. Он грустно улыбнулся, потирая свои синяки и мысленно проклиная сотоварищей за столь грубую шутку и себя самого за несообразительность – ведь отверстия предназначались для закладки пороха, которым взрывают скалу.

– Субито! Субито! – снова завопил надсмотрщик, жестами показывая, что рабам пора вернуться на места.

Гектор повернулся и хотел было взять кувалду, когда раздался второй взрыв, на этот раз слабее и дальше по краю скалы. Взметнулось облако пыли, и несколько глыб рухнуло вниз. Осколок, размером с апельсин, попал в человека, который уже подходил к отвалу, чтобы осмотреть образовавшийся после первого взрыва срез. Вскрикнув от боли, раб отпрянул, схватившись за правое плечо.

Теперь никто не смеялся. Рабы замерли.

– Субито! Субито! – взревел надсмотрщик, на сей раз ударами палки понуждая рабов вернуться к работе.

Гектор, у которого голова все еще кружилась после первого взрыва, не мог пошевельнуться. Надсмотрщик заметил его и взмахом руки приказал помочь рабу, ушибленному осколком. Гектор подошел и обнял пострадавшего за пояс, а тот, скрежеща зубами от боли, выругался – по-английски:

– Дерьмовый порох. Дерьмовый дешевый порох.

Гектор помог ему дойти до смотанного в бухту каната и сесть. Человек согнулся от боли, сжимая плечо и ругаясь. У него на лодыжке не было железного невольничьего кольца, и одет он был лучше, чем обитатели баньо.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Гектор.

Раненый яростно замотал головой.

– Все нужно делать самому, а не доверять этой дряни, – прошипел он и пнул ногой ближайший бочонок.

Гектор увидел, что бочонок помечен тройным «X», намалеванным красной краской. – Дешевые ублюдки, не могут научиться делать свой собственный порох.

– А что случилось? – спросил Гектор.

– Запоздалый взрыв, – последовал короткий ответ. – Должно было взорваться все разом, но этот порох никуда не годится. Турки, видно, купили его у какого-то мошенника-торговца, знавшего, что порох негоден.

Гектор понял, что этот человек, очевидно, мастер пороховых работ. Раненый снова пнул бочонок, и тот откатился в сторону. На его днище были выцарапаны буквы D, М и N.

– Эти буквы на днище – может, это сокращение от «Damno», по латыни значит «брак», – сказал Гектор, хотя его никто не спрашивал.

Раненый внимательно посмотрел на юношу.

– Сильно грамотный, да? Но ты, пожалуй, прав. Вот что, ступай и проверь остальные бочки. Они лежат вон там, под парусиной. Не повторилось бы…

Гектор сделал, как ему велели, и, вернувшись, доложил, что два из восьми имеющихся бочонков помечены таким же образом. Мастер сплюнул.

– Скажу надсмотрщику, чтобы он назначил тебя моим помощником. С такой рукой от меня пару недель толку никакого, а работы в каменоломне ждать не будут.

* * *

В тот вечер Гектор вернулся в баньо таким измученным, что едва волочил ноги. К тому же он умирал от голода. Как и ожидалось, за весь день их покормили всего единожды – в полдень: выдали грубого хлеба, привезенного в тележке двумя пожилыми рабами. А утолить жажду можно было только из открытой бочки – вода в ней была грязна и по поверхности покрыта пленкой пыли.

– Съешь-ка вот это, – предложил Дан, когда они встретились в углу двора.

Он развернул сверток, в котором оказалась дыня, немного бобов и несколько баклажанов. Гектор с благодарностью принял предложенное.

– Обычно в конце дня мне удается украсть немного овощей с огорода, – сказал Дан. – Мой хозяин, наверное, знает об этом, но шума не поднимает. Для него это самый выгодный способ накормить своих рабов, чтобы мы совсем не отощали, да и работать будем лучше, имея свою долю в урожае. Все, что не съедаю сам, я продаю в баньо.

– Этим ты добываешь деньги для джилеффо? – спросил Гектор.

– Да. Все в баньо стараются хоть как-то заработать. Я по вечерам продаю овощи; другие делают всякую случайную работу. Здесь есть башмачники, ножовщики, брадобреи, портные – кто угодно. Кому повезет, тот находит работу в городе у турок или мавров или каждый день, или по пятницам, когда у нас выходной. Хуже всего тем, кто не знает никакого ремесла. Эти – рабочая скотина, и только.

Гектор рассказал о случае на каменоломне.

– Этот человек, которого ранило, он англичанин, но невольничьего кольца на лодыжке у него нет, и красную шапку он тоже не носит. Как такое может быть?

– Он, наверное, из тех умельцев, кому турки дают свободу в обмен на их знания, – предположил Дан. – А может, он сам приехал в Алжир, чтобы найти работу. Турки не требуют от таких, чтобы они приняли турецкую веру – им достаточно того, что эти люди делают свое дело. Кое-кто из таких живет в собственном доме и даже держит слуг. На верфи есть корабельный мастер. Он венецианец. Так вот, турки платят ему куда больше, чем он получал, работая на венецианской верфи.

– Этот пороховых дел мастер хочет, чтобы я помогал ему, пока у него не заживет рука, – сказал Гектор. – Он, кажется, приличный человек.

– Тогда на твоем месте я бы постарался стать ему как можно более полезным, – посоветовал Дан, не задумываясь. – Тогда тебе придется меньше махать кувалдой или ползать по сточным канавам с другими городскими рабами. Только постарайся усвоить узанца.

– Что такое узанца? – спросил Гектор, алчно вонзая зубы в сырой кабачок.

– На лингва франка это значит «обычай» или «правило». У мискито, моего народа, есть нечто подобное. Наши старики, которые правят нами – мы называем их советом старейшин, – сообщают нам, как все было в прежние дни, и следят, чтобы мы жили по старинным обычаям.

Дан отломил еще кусок кабачка и протянул Гектору.

– То же самое и здесь, в баньо. Правила и порядки создавались долгое время, и человек учится им, глядя на других или следуя их примеру. Если ты нарушишь эти правила, турки скажут, что это против правил, что ты ведешь себя неправильно – и тебя накажут. Узанца устраивает наших хозяев. Турки хотят, чтобы все было, как всегда, и чтобы они всегда оставались хозяевами. Так что еврей должен оставаться евреем, мавр должен оставаться мавром, и между разными людьми должна быть должная разница. На этом турки стоят так твердо, что не позволяют коренному алжирцу стать оджаком. Даже сыну турка и местной женщины невозможно вступить в янычары. Чтобы стать оджаком, ты должен быть либо чистым турком, либо ренегадо – христианином, принявшим ислам.

– Это странно, – заметил Гектор, – иноземным рабам можно то, чего никак нельзя местным.

Дан пожал плечами.

– Многие рабы надевают тюрбан. Говорят, есть только три пути выбраться из баньо: уплатить выкуп, стать турком или умереть от чумы.

Глава 8

Консул Мартин быстро понял, что торговец Ньюленд – человек докучливый. Консул уже пожалел о том, что толмач столь ловко распорядился деньгами в канцелярии дея и дородного английского купца отпустили на попечение консула в тот же самый день, когда распродавали рабов. Вот уже более месяца Мартин терпел скучное общество Ньюленда, ожидая, когда же из Лондона придет сообщение о его выкупе. Консул предоставил торговцу тканями комнату в своем доме и по общепринятой вежливости время от времени должен был приглашать того к обеду. К сожалению, торговец не умел предложить ничего интересного для застольной беседы и держался мнений весьма банальных, поэтому приглашения, которые поначалу делались один-два раза в неделю, теперь прекратились вовсе. Однако, получив долгожданное сообщение о том, что в Алжир из Лондона направляется официальный правительственный представитель, чтобы разрешить вопрос о заложниках, консул нарушил свое обеденное уединение. Мартин полагал, что кто бы там, в Лондоне, ни собирал деньги на выкуп Ньюленда, он не преминет воспользоваться оказией и пришлет их с посольством.

– Остается только надеяться, что посольству из Лондона во все время плавания будет сопутствовать ветер, мистер Ньюленд, – сказал консул, катая в пальцах хлебный мякиш.

То был последний кусочек местного плоского хлеба, особенно вкусного. Сам консул воспринял турецкую манеру трапезы – возлежа на подушках на полу. Но когда у него бывали гости-христиане, он придерживался более привычных им порядков, используя стол и стулья. Однако на большее он не мог пойти, и на стол подавалась пища обильная – жареное мясо, картофель; только что они с гостем как раз отведали восхитительный кебаб из барашка и хумус.

– Однако погода в Средиземном море непредсказуема. Поэтому нельзя в точности знать, когда прибудет посольство.

– А не известно ли вам, состоялось ли окончательное соглашение об условиях моего освобождения? – спросил торговец напрямик.

– Этого я не могу знать. Посланник едет по правительственному делу, и его официальная обязанность – выкуп обычных английских пленников, а не людей состоятельных, к каковым относитесь вы. – Консул заметил, как при этих словах Ньюленд приосанился. – Но следует ожидать, что ваш благодетель – кажется, вы назвали мистера Сьюэлла с Биржевой улицы – воспользуется этой оказией, чтобы уладить дело с вашим освобождением. Если все пройдет благополучно, вы отправитесь на родину вместе с посланником.

К торговцу вернулось присущее ему сознание собственной значимости.

– Надеюсь, что переговоры об обычных, как вы их назвали, пленниках меня не задержат.

– Это предсказать трудно. К сожалению, случается, что алжирцы требуют большого выкупа, и посланник, прибывший с недостаточной суммой, сталкивается с этим препятствием. В таком случае неизбежен торг – предложения и контрпредложения, – и все тянется, пока не будет достигнута окончательная договоренность.

– А почему бы вам не указать дею и его разбойникам, что меня, да и всех прочих, вообще нельзя было захватывать, что наше похищение нарушает условия договора между нашими странами? Вам следовало бы настаивать на этом.

Консул мысленно скривился. Чего-то требовать от дея и оджаков – вещь настолько же безнадежная, насколько и опасная.

– Алжирцы обожают торговаться, – вежливо заметил он. – Купля-продажа, совершаемая без торга, представляется им обманом.

– Стало быть, этим должны заниматься люди, привычные к торгу, люди деловые, – заявил Ньюленд. – Результат был бы лучше.

– Я уверен, что здешний посредник, который действует в вашу пользу, еврей Иаков, весьма опытен в подобных делах, – заверил Мартин.

– Но договор! Как же договор? Алжирцам нельзя спускать с рук то, что они игнорируют пункты договора.

Этот Ньюленд, подумалось консулу, будь он не так упоен собой, мог бы уже понять, что дей и диван заключают и нарушают соглашения, когда им это удобно. И подумал даже, не указать ли Ньюленду на то, что множество торговцев переменяют или нарушают торговые соглашения к своей выгоде, коль это возможно сделать, не подвергая себя судебным преследованиям. С какой стати Ньюленд ждет, что алжирцы будут вести себя иначе, коль скоро для них захват рабов – просто-напросто бизнес? В конце концов консул решил не задирать торговца.

– Дело в том, мистер Ньюленд, что в момент, когда вас и этих несчастных ирландцев захватил корсар Хаким, действие договора было приостановлено. Дей объявил на совете, что договор приостанавливается потому, что слишком много судов ходит под английским флагом, не имея на то права, и что англичане злоупотребляют условиями договора, продавая свои судовые документы иностранным судовладельцам.

– Значит, этот мошенник Хаким был вправе захватить нас?

– По сути – да. Дей и диван приняли решение аннулировать договор за несколько недель до того. Они сообщили мне, что мирный договор расторгнут, и я послал об этом извещение в Лондон. Но в то время, когда вы были захвачены, никакого публичного объявления еще не появилось.

– Видимо, в этой части света новости распространяются с необыкновенной быстротой, раз этот негодяй-корсар так скоро оказался извещен обо всем.

– Хаким – необычайно удачливый и проницательный корсар, мистер Ньюленд. Он будто нюхом чует, где можно ухватиться за самую неожиданную возможность. Вам не повезло, что именно вы оказались у него на дороге.

– И как долго продолжается состояние войны? – не унимался Ньюленд.

Судя по тому, каким тоном был задан вопрос, он решил, что консул Мартин извиняется за то, что ему, консулу, не удалось заставить дея принять его, консула, условия.

– Менее двух месяцев, – ответил Мартин, с трудом сохраняя невозмутимость. – На прошлой неделе меня вызвали во дворец дея и сообщили, что по велению Высокой Порты договор будет восстановлен. Дей часто прибегает к такой уловке. Сначала говорит одно, потом меняет свою позицию, заявив, что султан отменил его решение. Однако это означает, что посланника из Лондона ждет радушный прием, и есть надежда, что скоро вы будете вольны уехать отсюда.

И добавил про себя: чем скорее, тем лучше.

* * *

Пошли слухи о посольстве из Лондона – эту новость Гектору сообщил мастер пороховых работ, когда они взвешивали порох, приготовляя заряды для новой серии взрывов в каменоломне. Странно, но мастера Джозайю Бакли эта весть как будто не взволновала.

– Разве вы не хотите вернуться домой? – спросил озадаченный Гектор.

– Домой, говоришь? Нет, домой я не поеду, – ответил Бакли, осторожно пересыпая очередную меру черного пороха из бочонка в полотняный мешочек. – Я останусь здесь. Теперь я здесь живу.

Гектор с удивлением посмотрел на Бакли. Уже несколько недель он ходил в помощниках и стал уважать этого человека за мастерство и за то, как осторожно и терпеливо тот знакомил его с искусством порохового дела.

– А как же ваша семья? Разве они не скучают по вас? – спросил Гектор. И в который раз вспомнил об Элизабет. Что с нею сталось?

– Скучать-то некому, – спокойно ответил Бакли. – Детей у нас с женой не было. Жена работала на селитровой фабрике, а там стряслась беда. Это случилось два года назад в Англии. Ее и еще дюжину работников разорвало на куски. Бедняжка, даже похоронить как заведено было нечего. После этого я и решил поискать счастья в Берберии. Мне думалось, что для такого мастера, как я, тут найдется дело, вот я по своей воле и приехал. Бейлик платит мне жалованье, а я живу в одном доме с такими же людьми, которые приехали сюда искать новую родину. Турки нас не неволят – не требуют, чтобы мы приняли их веру.

Они приготовили пороховую смесь и понесли заряды по плоской поверхности скалы туда, где другие рабы уже пробили шурфы для закладки. Гектор заметил, с каким испугом шарахаются от них люди. Бакли начал засыпать заряд в первый шурф.

– Двух фунтов, пожалуй, хватит, – сказал он Гектору. – Проверь, чтобы порох лежал ровно, не комками. И подай-ка мне запальный шнур.

Уложив на место порох и шнур, он взял круглый деревянный клин из мешка, принесенного Гектором, и, вставив в отверстие, забил его молотком. Когда Гектор увидел впервые, как это делается, он перепугался. Но Бакли успокоил юношу, сказав, что порох воспламенится только от искры или огня, а не от удара молотком.

– Теперь, парень, – сказал он, плотно вогнав затычку, – засыпь щели землей и щебнем, да как следует, чтобы их и следа не осталось. Только не слишком трамбуй, а то запал задохнется и не догорит.

Они перешли к следующему шурфу и проделали то же самое. Тут Гектор, улучив миг, спросил:

– А где стояла фабрика, на которой вы работали?

– В графстве Суррей, где жили все мои предки. Когда-то мы понемногу варили селитру в своем доме, а потом власти ввели новые правила, и большие селитровые фабрики, пользуясь случаем, взяли верх и задавили всех остальных. Маленькие семейные производства не могли с ними соперничать, и нам пришлось пойти работать на варницу. Конечно, работу мы получили сразу, потому что очень хорошо знали дело. Мой отец, дед и его отец – все были селитренниками, а началось так давно, что не упомнишь.

Бакли заметил удивление Гектора.

– Ну да, селитренниками, – повторил он, – так называют тех, кто по всей стране ищет селитру. Они имеют право осматривать курятники, скотные дворы, навозные кучи и брать все, что найдут. Без селитры – а ее нужно ох как много – не будет пороха.

– Слово «селитра» похоже на латынь, – заметил Гектор. – «Salpetrae» означает «соль камня», так как же можно найти ее в курятнике?

– Опять ты за свое. Такой толковый да ученый – просто беда, – отозвался Бакли, проверяя деревянным щупом следующий шурф, не засорился ли. – Селитру можно найти везде, где есть моча или навоз, только она должна созреть. Не спрашивай меня, как это. Говорят, что наилучшую селитру дает пьяный епископ.

Он усмехнулся.

– Селитренники собирают навоз и относят к себе домой, а там кипятят, процеживают и очищают. Долгое дело. Требуется почти сто фунтов соскобов, чтобы получить полфунта селитры, а она ведь главная составная часть пороха – семьдесят пять частей селитры на десять частей самородной серы и пятнадцать частей древесного угля, а лучший уголь – из древесины ивы, только поди его достань.

Он отложил щуп в сторону и взял из рук Гектора мешок с инструментами и материалами.

– Теперь-то все изменилось. Пороховые заводы получают селитру из Индии. И вручную молоть не надо, а это работа не на один час. Все делают машины. Большие мельницы. И конечно, фабричные рабочие – уже не те люди, старинных знаний они не имеют, оттого и несчастные случаи. Случайная искра – и все взлетает на воздух. Так погибла моя жена и обе двоюродные сестры.

Он замолчал и, отрезав очередной кусок запального шнура, осторожно вложил его в отверстие шурфа, после чего всыпал нужную меру пороха.

– Когда приехал сюда, – продолжал он, – я мечтал устроить собственную пороховую фабрику и поставлять туркам хороший порох. Мои старики говорили, что во времена королевы Бесс мы получили селитру из Берберии, а из нее сделали тот самый пушечный порох, который остановил Великую Армаду. Вот я и решил, что найду селитру в Алжире, добавлю самородной серы из Сицилии, потому что всем известно, что желтая сера родится рядом с вулканами. А вышло, что селитры я так и не нашел, а сицилийская сера слишком плохая – полно примесей. Мне приходилось обходить местные голубятни, совсем как моему прадеду, и собирать помет. Но это дело оказалось нестоящим. Я смог сделать серпентин, но не гранулированный порох, который нужен туркам для пушек и мушкетов.

– Я не понял. В чем разница? – спросил Гектор уважительно.

Он надеялся, что, работая с Бакли, если только это продлится, он узнает все, что мастер пожелает ему открыть.

– Огромная разница. Серпентин – то, что мы делали дома, основной порох, так сказать. Держи его сухим, хорошенько перемешивай, и все будет в порядке. Но он ненадежен. Именно заряд серпентина, который взорвался с запозданием, чуть не стоил мне правой руки. Гранулированный порох фабричного производства – другое дело. Его просеивают через грохот, так что он хорошо и равномерно перемешивается. Маленькие гранулы годятся для мушкетов и пистолей, гранулы побольше – для больших орудий. Насколько мне известно, во владениях турецкого султана никто не делает гранулированный порох. И уж конечно, не делают его здесь, в Алжире. Всякий, кому удалось бы изготовить его здесь, мог бы назначать свою цену.

– Кстати, о ценах, – рискнул Гектор. – Если правда, что кто-то едет сюда из Лондона, чтобы выкупить пленных, какую цену он даст?

Бакли с сочувствием глянул на юношу.

– Сколько сможет, столько и даст. И то, если он – человек честный. Когда дело касается выкупа, слишком многие хотят погреть на этом руки.

* * *

Работа в каменоломне заканчивалась за час до захода солнца, и Гектору не терпелось вернуться в баньо и рассказать Дану об ожидаемом посольстве из Лондона, о том, что уже скоро их выкупят. С каждым днем, начиная с того, первого дня в баньо, когда Дан спас его от похотливого капорала, Гектор все более проникался благодарностью к своему товарищу по неволе. Мискито попрежнему делился с ним овощами, похищенными с хозяйского огорода, и учил молодого ирландца обычаям баньо. Вряд ли Гектор смог бы выжить, не зная этих обычаев.

Не увидев своего друга во дворе баньо, Гектор поспешил в спальню посмотреть, не там ли Дан. Того не было. Не понимая, что могло задержать Дана, Гектор уже наполовину спустился обратно по лестнице, когда заметил под аркой прохода, ведущего к главным воротам, двух стражников-турок. Они вошли во двор, таща под руки какого-то раба. Гектор замер на месте. Человек, висевший между двумя стражниками, был Дан. Ноги его волочились по земле. Гектор сразу понял, что случилось. Он сбежал вниз, пересек двор и подоспел, как раз когда стражники бросили свою ношу и Дан рухнул наземь лицом вниз.

– Дан! – закричал Гектор в отчаянии. – Попробуй встать на колени и обними меня за плечи. Я подниму тебя.

Услышав голос Гектора, Дан поднял голову и скривился от боли.

– Правила, – пробормотал он. – Я не следовал своим же советам.

Потом, морщась, мискито приподнялся и припал к другу. Гектор помог ему дотащиться до спальни и осторожно уложил на койку.

Обычно невозмутимый мискито застонал, вытягиваясь.

– Плохо было? – спросил Гектор.

– Сорок ударов. Но могло быть и хуже. Пятьдесят или больше. Ага ди бастон – друг этого извращенца Эмилио. Так что он постарался расплатиться со мной за то, что я сделал с его дружком.

– Как это случилось?

– По моей же глупости. Работал я в саду, вдруг, смотрю, в кустах неподалеку женщина прячется. Она местная. Я ее несколько раз видел. И я знал, что она время от времени поджидает одного из огородников. Он испанец, раб, и задешево продает ей краденые овощи, потому что у нее мало денег, она бедная. Но стражник решил, что у нее любовные делишки с кем-то из огородников, и стал ее бить. Испанца поблизости не было, и я вступился. А стражник решил, что я и есть любовник, и он начал бить и меня тоже. На шум сбежались другие стражники. Меня отвели в баньо. Бросили на пол, лодыжки забили в деревянные колодки, которые два стражника подняли так, что плечами я уперся в землю, а ноги – вверху. Тут за дело взялся сам ага. Мне повезло, он своей палкой бил только по ступням, а если бы по ребрам – наверняка все переломал бы. Но я-то ладно, а ту несчастную женщину ждет кара пострашнее за то, что она спуталась с рабом.

– Лежи спокойно, а я пока схожу к французу-аптекарю, спрошу снадобья смазать твои пятки. Может быть, он продаст мне что-нибудь, – сказал Гектор.

Дан сунул руку под рубашку, поморщился и достал кошель, висевший у него на шее.

– Вот, возьми денег. Да смотри, чтобы он тебя не обманул.

– А что будет завтра? – Гектор был встревожен. – Ты ведь долго еще не сможешь ходить, тебе лежать нужно.

– Договорись с нашим добрым капоралом. Отдай ему остаток денег. Пусть освободит меня от работы на неделю или сколько там получится.

– Не беспокойся, – заверил Гектор, – я все сделаю. Зато у меня есть кое-какие новости, они тебя взбодрят. Кто-то едет из Лондона с деньгами, чтобы выкупить всех англичан-рабов. Может быть, узнав, что тебя схватили корсары, когда ты направлялся в Лондон с посланием к королю от народа мискито, он и за твое освобождение заплатит, чтобы ты мог завершить свою миссию.

Дан слабо усмехнулся.

– Твоя новость, друг, утишает боль лучше всякой мази. Если мне придется остаться здесь, вряд ли я вынесу еще одну порцию ударов.

* * *

Консул Мартин был человеколюбив и чувствителен и по этой причине не любил посещать баньо. Обиталища невольников, не говоря о вони и грязи в них, производили на него удручающее впечатление еще и потому, что заставляли чувствовать себя обманщиком. Указания, получаемые им из Лондона, неизменно гласили, что ему до́лжно держать себя дружелюбно и вежливо со всеми соотечественниками, коих держат в заточении. Но в то же время указывали, чтобы он отнюдь не входил с ними в рассуждения о возможном освобождении, а буде его принудят к таковым, обязан пресекать всякие разговоры о сем предмете.

По мнению консула, это превращало его в лицемера.

Вот почему в то утро он пребывал в настроении приподнятом, сопровождая в баньо мистера Эберкромби, только что прибывшего английского посланника, для бесед с пленниками. Наконец-то для этих несчастных, иные из которых вот уже пять или шесть лет ждут освобождения и возращения на родину, появилась надежда. И некоторая угрюмость посланника – «комиссара», как он сам предпочитал себя величать – не портила хорошего настроения консула.

Эберкромби оказался именно таким человеком, какого ожидал увидеть Мартин. У него были манеры старослужащего счетовода, печальное выражение узкого лица подчеркивалось длинной нижней губой и голосом – безжизненным и ровным. Комиссар прибыл три дня тому назад на борту английского сорокапушечного корабля, который теперь стоял на якоре в гавани, и насущной задачей комиссара было посещение различных баньо, в которых содержатся пленники-англичане. Таким образом он сможет определить истинную цену каждого раба, поскольку с деем было договорено, что кто бы ни владел данным рабом, выкуп должен равняться той сумме, за которую раб был продан на аукционе. Естественно, посланник дал понять, что вовсе не доверяет точности тех сумм, каковые сообщил ему секретарь дея.

Кроме того, Эберкромби поведал консулу, что намерен самолично сверить списки дея поголовно, ибо не пребывал в неведении относительно того, что многие самозванцы сказываются именами умерших или отсутствующих пленников, дабы получить свободу, заняв их место. К тому же Эберкромби считал своим долгом убедиться, что пленники находятся в добром здравии. Было бы пустой тратой средств, как он чопорно сообщил Мартину, выкупать человека, который умрет по пути домой.

На второй день в продолжение инспекции Мартин и комиссар, сопровождаемые толмачом, прибыли в баньо, где содержались Гектор и Дан. В соответствии с официальным списком, здесь находились не более полудюжины англичан, и Мартину было ясно, что Эберкромби постарается не задерживаться. В воротах их встретил один из янычар. Извинившись за отсутствие паши-надзирателя, он сообщил посетителям, что все узники-англичане собраны и готовы для беседы. После чего препроводил гостей в комнату для бесед, где уже ждал векиль хардж, младший казначей дея. При нем находился грек-невольник, тот самый толмач, как отметил Мартин, который был в порту при высадке новых пленников. И еще Мартин заметил, что для бесед выделена та самая комната, в которой заковывают новых рабов. Некоторое число цепей и кандалов оставили здесь как бы в беспорядке. Консул с отвращением подумал, что эти железа оставлены нарочно, дабы понудить комиссара не скупиться при выкупе пленников.